Когда бреши в периметре Редута были наконец заделаны временными пломбами, Льюис приказал за день осмотреть и вычистить все помещения. Работа оказалась тяжелой и долгой, и завершили ее уже за полночь, при аварийном освещении. Повсюду воняло хлором, кое-где так сильно, что приходилось надевать дыхательные маски.

Поутру трупы во дворе окатывали струей хлора по нескольку раз, прежде чем кто-то осмеливался прикоснуться к ним — и то не голыми руками, а спешно сваренными из обломков оборудования баграми. Хлор обжигал плоть и проедал ткань, и оттого работа шла еще медленнее.

На четвертом подземном уровне всех поджидал приятный сюрприз — двадцать девять клонов и еще пятеро работников, запершихся в неосвещенной кладовой. Все они были голодны, измождены и перепуганы до смерти. В той же кладовой хранились запасные баллоны к огнеметам, и это позволило Льюису добавить к стерилизации хлором выжигание.

Льюис изрядно удивился, что клоны не напали на пятерых рабочих. Потом ему донесли, что те подняли тревогу, когда узнали о нападении нервоедов, и загнали клонов в кладовую. За время вынужденного заключения между спецклонами и нормалами возникло определенное товарищество. Льюис заметил это, уже когда они выходили — поддерживая друг друга, не разбирая, кто клон, а кто человек. Это было очень опасно. Он отдал строгий приказ разделить их как можно быстрее — клонов направить на расчистку двора, самую опасную работу, а людей поставить, как положено, надсмотрщиками.

Одна сцена особенно взбесила его — когда доверенный охранник, Паттерсинг, заботливо выводил из помещения хрупкий спецклон женского пола. Она была из новой партии, слишком высокая и тощая по человеческим стандартам, со смуглой кожей и огромными глазами. Вся ее серия страдала хрупкостью костей, и Льюис едва не отправил всех под нож — остановило его только то, что они оставались одним из немногих удачных примеров сочетания человеческих и пандоранских генов.

Может быть, Паттерсинг просто бережет ценный материал? Он ведь должен знать, какие у этой серии хрупкие кости. Да… наверное.

Льюис с удовольствием замечал, что уцелели и другие новые образцы, спецклоны, усиленные местным генетическим материалом. Значит, не придется вновь проходить долгий, мучительный путь проб и ошибок. Катастрофа в Редуте уничтожила не все.

Когда стало ясно, что Редут стерилизован полностью, а против нервоедов существует новое эффективнейшее оружие, Льюиса охватила эйфория.

— По крайней мере, проблему продовольствия мы решили, — легкомысленно бросил он Иллуянку.

Телохранитель смерил его каким-то нехорошим взглядом, который Льюису совсем не понравился.

— Нас осталось всего пять десятков, считая спецклонов, — заметил Иллуянк.

— Но сердце проекта спасено, — возразил Льюис.

Он слишком поздно осознал, что слишком много сообщил излишне понятливому помощнику. Иллуянк уже доказывал, что вполне способен делать верные выводы из неполных данных.

«Что же… Иллуянк отправляется в Колонию. А там им займется Мердок».

— Нам потребуются работники на смену, и немало, — настаивал телохранитель.

— Я полагаю, — отозвался Льюис, — что эта проверка придаст нам новых сил.

Потом он отвлек Иллуянка, приказав ему еще раз осмотреть Редут — до последнего уголка, до последней каморки, не упуская ничего — и все еще раз обработать газом или огнем. Клоны медленно разбредались по коридорам, сопровождаемые шипящим гулом огнеметов или булькающим присвистом газогенераторов. Потом Льюис приказал еще раз пропустить хлор через все трубопроводы и воздуховоды в Редуте. И еще раз осмотреть все помещения при помощи сенсорных камер.

Но все было чисто. Остатки хлора выкачали наружу, омывая желтоватыми струями те холмики, где днем раньше толпились изгнанные Льюисом из безопасных стен Редута клоны.

Часть тяжелого газа, как и следовало ожидать, стекла по утесам в море. Галлюциногенные водоросли, которыми бухта заросла сплошь, при его прикосновении отступали, взбивая стеблями воду. На шум слетелись дирижаблики. Они плыли на почтительном расстоянии над окрестными холмами, точно молчаливые зрители, пока Льюис и его жалкая команда последовательно стерилизовали территорию вокруг Редута.

Льюис даже выбрался за ворота в броневике, взяв водителем Иллуянка, чтобы лично наблюдать за работой очистителей. В одном месте он приказал Иллуянку остановить машину и долго изучал пролетающую вдали череду дирижабликов сквозь толстый плазмаглас окна. Вздутые оранжевые мешки плыли в пугающей тишине, болтая подвешенными на толстых черных щупальцах валунами. Вид этой загадочной живой стены на расстоянии трех километров наполнял сердце Льюиса страхом и злобой.

— Надо извести проклятые штуковины под корень! — выпалил он наконец. — Это же просто летающие бомбы!

— А может, и больше того, — заметил Иллуянк.

Один из оставшихся в живых клонов выбрал именно этот миг, чтобы сбросить с плеч рюкзак со сжатым хлором. Обернувшись к череде дирижабликов, он распростер коротенькие ручки и вскричал на всю равнину: «Аваата! Аваата! Аваата!»

— Уберите отсюда этого идиота! И в карцер! — приказал Льюис.

Иллуянк повторил команду через внешние динамики, и двое надзирателей бросились ее исполнять.

Льюис нетерпеливо бурчал что-то себе под нос: «Аваата!» Это был клич восставших клонов. «Аваата!» и «Мы хотим жрать!».

Если бы этот клон не был одним из драгоценных теперь плодов программы генетического сращения, Льюис приказал бы сжечь безмозглую тварь на месте.

Придется вводить новые меры безопасности, сказал он себе. Более суровые меры по контролю за поведением клонов. И придется ввести Оукса в курс дела. Собрать в Колонии и с борта замену всему уничтоженному — новых клонов и новых работников, новых охранников и надзирателей. Мердок будет некоторое время очень занят в своей Комнате ужасов. Очень. Что же, садоводство всегда было жестоким занятием — выпалывать сорняки, отлавливать грызунов, травить вредителей. Зона особого назначения Первой лаборатории получила очень точное наименование: Теплица. Там прорастали цветы Пандоры.

— Весь запас хлора израсходован, — доложил Иллуянк. — Все чисто.

— Возвращаемся, — приказал Льюис и добавил: — Когда вернешься в Колонию, не упоминай о хлоре.

— Хорошо.

Льюис кивнул в ответ собственным мыслям. Теперь пришло время подумать — что он скажет Оуксу. Как ему представить это несчастье очередной победой.

— Спасибо, что откликнулись на мое приглашение.

Томас внимательно разглядывал сидящего, размышляя, как может такая простая фраза нести в себе такую угрозу. Это был Морган Оукс, капеллан-психиатр, кэп. Босс?

На борту заканчивалась деньсторона, а Томас еще не так давно вышел из гибербака, чтобы вполне проснуться и привыкнуть к подзабытому ощущению собственного тела.

«Я более не Раджа Флэттери. Я — Раджа Томас».

Нельзя было дать понять, что это лишь маска. Особенно сейчас.

— Я изучал ваше досье, Раджа Томас, — заметил Оукс.

Тот кивнул, думая: «Врешь!» Как явственно слышится напряжение в его голосе. Или Оукс не понимает, как каждым словом выдает себя натренированному уху? Нельзя верить ни единому его слову! Он… беспечен, вот что.

«Возможно, на его пути не попадались те, кто умеет слушать».

— Я откликнулся на вызов, а не на приглашение, — ответил Томас.

Вот так! Именно так должен был ответить Раджа Томас.

Оукс только улыбнулся благожелательно и постучал пальцами по тонкой стопке листов, которую держал на коленях. Досье? Едва ли. Томас понимал, что скрывать истинное лицо нового участника этой пьесы — в интересах Корабля.

«Томас. Я — Томас!»

Он окинул взглядом помещение, куда пригласил его Оукс, запоздало сообразив, что когда-то оно было обычной каютой. Чтобы расширить ее за счет соседних, Оукс снял переборки. А потом, узнав загадочный узор на стене, полускрытый двумя темно-красными гобеленами, Раджа испытал одно из самых сильных потрясений в этом своем воплощении.

«Это была моя каюта!»

Видно было, насколько разросся Корабль с тех незапамятных дней, когда безднолет вмещал лишь несколько тысяч спящих в гибербаках и минимальный — «маточный» — экипаж. Перемены, замеченные Раджой на пути из сонного царства сюда, говорили об изменениях более глубинных. Что случилось с Кораблем?

Эта огромная каюта сама была свидетельницей отвратительных деяний. Все в ней было слишком мягким — толстый оранжевый ковер, экзотические расшитые занавеси на стенах, пухлые диваны. Все обычные сервосистемы, кроме небольшого голопроектора под левым локтем Оукса, скрыты.

Оукс дал гостю время оглядеться, присматриваясь в это время к нему самому. Что задумал корабль, явив сего загадочного пришельца? Вопрос этот читался на его лице.

Внимание же Раджи привлекла компьютерная симуляция, висевшая в фокусе проектора. Обычная трехмерная схема — корабль, кружащий над планетой, зеленой, и оранжевой, и черной. Только система двух солнц и нескольких лун была незнакома ему. Глядя на неторопливое продвижение игрушечного кораблика, Раджа ощутил дежавю — он движется в корабле, который движется во вселенной, которая движется к… и все это уже было, было.

«Повтор?»

Корабль уверял, что нет, но… Томас отбросил сомнения, оставив их на потом. Ему не пришлось задавать вопросы, чтобы понять — планетою была Пандора, а схема отражала реальное положение Корабля в планетной системе. Есть вещи, которые не меняются никогда. На борту безднолета «Землянин» Бикель когда-то запрограммировал точно такую же схему.

Морган Оукс развалился на ржаво-красном бархатном диване, в то время как Раджа Томас стоял — откровенный намек на их положение в иерархии, которую Томас еще не понял до конца.

— Мне сообщили, что вы капеллан-психиатр, — заметил Оукс, думая: «Этот тип как-то странно реагирует на собственное имя».

— Этому меня учили.

— Специалист по коммуникации?

Томас пожал плечами.

— Ах-х-х… да. — Оукс имел основания быть довольным собой. — Это мы еще проверим. Скажите, за каким чертом вам понадобился поэт?

— Поэта затребовал Корабль.

— Ну, это вы так говорите…

Фраза соскользнула в вызывающую паузу.

Раджа изучал сидящего перед ним человека. Оукс был полноват, почти жирен, смугл. От него исходил слабый аромат духов, а седеющие волосы были зачесаны так, чтобы скрыть залысины на лбу. Над тонкими, вечно поджатыми губами нависал заостренный широкий нос. На подбородке красовалась ямочка. Выделялись на его в целом непримечательном лице только блеклые голубые глаза. Они сверлили, буравили, они пытались проникнуть сквозь любую поверхность, пробираясь к самой сути видимого. Радже уже приходилось видеть такие глаза — у безумцев.

— И как, — осведомился Оукс, — нравится?

Раджа снова пожал плечами.

Оуксу его реакция не понравилась.

— Что вы такого во мне нашли, что глаз не сводите?

Томас снова окинул его взглядом. Фенотип тот же, да еще имя… Скорей всего перед фамилией Оукса должно стоять «лон». Если нынешний капеллан-психиатр — не спасенный с гибнущей планеты осколок очередного повтора, а клон… это был бы интересный намек на то, какие правила установил Корабль в этой убийственной игре. Слишком похож был Оукс на Моргана Хемпстеда, директора Лунбазы. И то же самое имя…

— Мне просто интересно было познакомиться с боссом, — ответил Раджа.

Он выбрал кресло, развернутое к Оуксу, и сел без приглашения.

Тот скривился. Он знал, что его так называют и на борту, и на нижстороне, но вежливость (не говоря уже о политической необходимости) требовала, чтобы в его каюте эта кличка не звучала. Однако не стоит покуда обострять. Слишком много загадок ставит этот Раджа Томас. Чертов самодовольный аристократ!

— Мне тоже… любопытно, — промолвил Оукс.

— Я лишь слуга Корабля.

— Но как вы должны ему послужить?

— Мне было сказано, что на Пандоре возникла проблема общения… с нечеловеческим разумом.

— Как интересно. И какими же выдающимися способностями в этой области вы наделены?

— Корабль, кажется, думает, что для этой работы лучше всех подойду я.

— Я не считаю, что корабль думает. Кроме того, кому интересны оценки этого… набора электронных схем? Я предпочитаю мнение человека.

Оукс искоса глянул на своего собеседника, наблюдая, как тот отреагирует на явное богохульство. Кто этот тип на самом деле? Нельзя ожидать, что корабль станет играть честно. Только в одном можно быть уверенным: корабль — это не Бог! Он могуществен… но человек может познать пределы его мощи.

— Я намерен взяться за решение вашей проблемы, — ответил Томас.

— Если я разрешу.

— Это уже проблема ваша и Корабля, — ответил гость. — Я же доволен и тем, что могу исполнить его предложение.

— Мне кажется оскорбительным… — Оукс откинулся на спинку дивана, — что вы называете эту конструкцию… — он обвел каюту рукой, как бы указывая на окружающий их Корабль, — Кораблем. Подтекст ваших слов… — Он замолк.

— Вы издали приказ, запрещающий богоТворения? — полюбопытствовал Раджа.

Идея показалась ему забавной. Станет ли Корабль вмешиваться?

— У меня с этим механическим чудовищем, которое человеческие руки выпустили в несчастную вселенную, свои отношения, — ответил Оукс. — Мы друг друга терпим. Интересное у вас имя, знаете.

— Оно существует в моем роду уже… очень давно.

— У вас есть семья?

— Точнее сказать — была.

— Странно. Я принял вас за клона.

— Это поднимает интересную философскую проблему, — заметил Томас. — Есть ли у клонов семьи?

— Так вы клон?

— А какая разница?

— Никакой. Для меня вы в любом случае — лишь очередное порождение корабля. Так что я буду терпеть и вас.. пока. — Оукс взмахнул рукой, отпуская гостя.

Но Томас не собирался покуда уходить.

— У вас тоже, знаете, интересное имя.

Оукс, уже полуобернувшийся к голопроектору и комконсоли, замер и, не поворачивая головы, искоса глянул на Раджу. Жест этот говорил: «Ты все еще здесь?», но в глазах уже плескался живой интерес.

— И?..

— Вы весьма напоминаете Моргана Хемпстеда, и я не мог не заметить, что вы с ним тезки.

— Кто такой Морган Хемпстед?

— Мы часто раздумывали, позволит ли директор Лунбазы клонировать себя? Вы, случаем, не его клон?

— Я не клон! И что такое, черт побери, Лунбаза?

Раджа лихорадочно вспоминал, о чем говорил ему Корабль. Выжившие собраны по разным повторам, на разных стадиях исторического развития… Сходство, даже совпадение имен, может быть случайным. Может, в мире Оукса космические перелеты еще не стали реальностью? И Корабль стал для него первым взглядом на многослойную вселенную?

— Я задал вопрос! — Оукс не потрудился скрыть раздражение.

— Лунбазой назывался центр проекта, где был создан Корабль.

— На земной Луне? Спутнике моей Земли? — Оукс ткнул себя в грудь пальцем. Для него это было откровением.

— Вам никогда не приходило в голову задуматься, откуда взялся Корабль? — вкрадчиво поинтересовался Раджа.

— Много раз. Но я не думал, что мы сами навлекли на себя его ярмо.

Вспоминая слова Корабля, Раджа повторял их почти дословно.

— Солнце готово было взорваться. Кого-то следовало спасти. Это требовало колоссальных усилий.

— Так говорили и нам, — отозвался Оукс, — но то было позже. Мне гораздо интересней, как существование Лунбазы сохраняли в тайне.

— Если у вас есть только одна шлюпка, станете вы болтать на каждом углу, где она спрятана?

Раджа почти гордился этой хитрой ложью. Оуксу она должна была показаться правдоподобной.

Тот кивнул.

— Да… конечно.

Он глянул на пульт комконсоли и удобней устроился на диване. Томас лжет, это очевидно. Но какая примечательная ложь. Всем известно, что корабль приземлился в Египте. Может, кораблей было два? Возможно… как и то, что их могло быть больше.

Томас встал.

— Как мне попасть на поверхность Пандоры?

— Никак. Покуда не расскажете мне о Лунбазе. Присаживайтесь.

Он ткнул пальцем в сторону кресла.

Избежать угрозы было невозможно. Раджа снова уселся. «Что за паутину вранья мы плетем, — подумал он. — Истина куда проще». Но Оуксу нельзя знать истины… пока нет. Следует дождаться нужного момента, чтобы передать ему приказ Корабля. Слишком далеко зашли корабельники в своей ничтожной игре в богоТворение. Прежде чем хотя бы осознать, чего желает от них Корабль, они должны выйти из спячки.

Раджа прикрыл на миг глаза и принялся пересказывать все, что помнил о базе, отклоняясь от истины лишь ради того, чтобы поддерживать у своего слушателя иллюзию, будто Лунбаза тайно строилась на Луне его Земли.

По временам Оукс перебивал его, требуя пояснений.

— Вы были клонами? Все до единого?

— Да.

Оукс не мог скрыть восторга.

— Почему?

— Многие из нас должны были погибнуть. Клонирование увеличивало шансы на успех. Избирали лучших… и каждая новая группа приносила новые сведения.

— И это единственная причина?

— Устав Лунбазы определял клонов как имущество. С клонами можно… творить такое, чего не сделаешь с природнорожденными, настоящими людьми.

Оукс поразмыслил над этим. По лицу его медленно расползалась улыбка.

— Продолжайте.

Раджа подчинился, недоумевая, что в его рассказе так повеселило Оукса.

В конце концов Оукс поднял руку, прерывая собеседника. Мелочи его сейчас не интересовали. Нужное он уже почерпнул из общего обзора. Клоны — это вещи. Тому есть прецедент. И теперь он знал, как расшифровать те многозначительные инициалы «МХ» — Морган Хемпстед! Он решил еще немного надавить на Раджу Томаса в поисках других слабых мест.

— Вы сказали, Раджа — это семейное имя. Вы, случаем, не родственник Радже Флэттери, который упоминается в том, что у нас считается летописями?

— Дальний родственник.

«Чистая правда, — подумал Раджа. — Мы разделены временем. Когда-то существовал человек по имени Раджа Флэттери… но то было в другую эпоху». Он уже полностью сжился с маской Раджи Томаса. В чем-то она подходила ему лучше, чем собственное лицо.

«Я всегда сомневался. Все мои неудачи — следствие неверия. Возможно, я лишь живой вызов Корабля, но волю его я стану исполнять своими способами».

Оукс прокашлялся.

— Наша беседа показалась мне весьма занимательной и поучительной.

Томас снова встал. Ему не нравилось отношение босса к происходящему. Оукс судил людей только по одному признаку — полезности для Моргана Оукса.

«Морган. Он должен быть клоном Хемпстеда. Должен!»

— Мне пора идти, — отозвался он.

Достаточно ли он сказал? Он вгляделся в лицо Оукса в поисках ответа. Но тот только улыбался.

— Да, Раджа лон Томас. Иди. Пандора приветствует тебя. Возможно, ты даже переживешь ее объятия… какое-то время.

Уже намного позднее, стоя в очереди на посадку в челнок, Раджа Томас призадумался — как и откуда Оукс добыл для своей расширенной каюты столь сибаритскую обстановку.

«Неужели от Корабля?»

Из кабинета Ферри Керро Паниль вышел ошарашенным и тревожно возбужденным.

«Нижсторона!»

Он знал, что Хали считает Ферри безмозглым путаником, но ему виделось в старике большее. Хитрого, мстительного Ферри пожирала неутолимая злоба ко всему на свете. Но уклониться от приказа было невозможно.

«Я отправляюсь на нижсторону!»

Копаться времени не оставалось — приказ предписывал ему явиться в пятидесятый док чуть более чем через час. Теперь его режим определялся временем Колонии. Пускай на борту шла последняя четь деньстороны, но внизу, в Колонии, скоро займется заря, и челноки с Корабля старались приурочить посадку к этому времени, когда активность дирижабликов сходила на нет.

«Дирижаблики… заря… нижсторона!..»

Эти слова будили в Керро ощущение чуда. Не будет больше осточертевших переходов и шлюзов Корабля!

Только теперь он начал осознавать, насколько вот-вот переменится его жизнь. Он сможет посмотреть на электрокелп, коснуться его. Своими глазами увидеть, как работает нечеловеческий разум.

Внезапно ему захотелось поделиться с кем-нибудь новообретенной радостью. Он оглянулся, но по широким стерильным коридорам медсектора торопились по своим делам лишь несколько техников. Знакомых лиц Керро не приметил. И уж тем более среди проходящих мимо не было Хали. Всюду кипела обычная жизнь сектора.

Керро направился к главным переходам. Яркое освещение медсектора его раздражало. После скудно освещенного кабинета Ферри, с его сыростью и наваленным повсюду барахлом, болели глаза.

«Должно быть, ему самому на такой бардак смотреть не хочется».

Керро пришло в голову, что в голове у Ферри, наверное, такой же сумрачный беспорядок, как и в кабинете.

«Несчастный запутавшийся старик».

Из первого же осевого коридора Керро свернул к своей каюте. Искать Хали, чтобы поделиться с ней невероятной переменой, не было времени. Это можно сделать и потом, когда на борту настанет очередной период отдыха. Тогда и будет что рассказать.

В каюте Керро принялся набивать мешок личными вещами. Что брать, он не совсем понимал — трудно решить, не зная, когда вернешься. Рекордер и запасные кассеты — безусловно… пара мелких вещичек, белье… блокноты и новое стило. И, конечно, серебряная сетка. Замерев, он глянул через нее на свет. Это был подарок самого Корабля — гибкий капюшон из серебряной проволоки.

Скатывая сетку в плотный рулончик, Керро улыбнулся воспоминаниям. Корабль редко отказывался отвечать на его вопросы, и, как правило, это значило, что вопрос поставлен неверно. Но день, когда Керро получил сетку, запомнился ему не этим, а необыкновенно уклончивыми ответами Корабля.

Пробирное клеймо поэта — неутолимое любопытство, и Корабль не мог этого не знать. Сидя за справочным терминалом, Керро попросил тогда:

— Расскажи мне о Пандоре.

Молчание. Корабль требовал конкретного вопроса.

— Какое самое опасное существо на Пандоре?

Экран отобразил контур человеческой фигуры.

— Почему Ты не желаешь утолить мое любопытство? — раздраженно осведомился Керро.

— Ты был избран на это место из-за своего любопытства.

— Не потому, что я поэт?

— А когда ты стал поэтом?

Керро вспомнилось, как недоуменно вглядывался он в собственное отражение на дисплее, куда Корабль выводил свои ответы.

— Слова — твои орудия, но одних слов мало, — говорил Корабль. — Для того и существуют поэты.

Керро продолжал всматриваться в свое отражение. Его осенило, что оно видится на том же экране, куда Корабль выводил глифы слов. «Может, я тоже символ?» Он знал, насколько выделяется внешностью среди других корабельников — единственный среди них длинноволосый бородач. Шевелюра его была, как обычно, зачесана назад и стянута в тугой «конский хвост» золотым кольцом. Просто воплощение поэта из исторических голофильмов.

— Корабль, не Ты ли пишешь мои стихи?

— Твой вопрос — это эрзац дзэнского коана: «Откуда я знаю, что я — это я?» Вопрос лишен смысла, и тебе как поэту следовало бы это знать.

— Я должен быть уверен, что это мои стихи!

— Ты правда веришь, что Я могу надиктовать тебе хоть строку?

— Я должен быть уверен.

— Ну хорошо же. Вот щит, который закроет тебя от Меня. Когда ты наденешь его, твои мысли будут принадлежать только тебе.

— А как я могу быть уверен в этом?

— А ты попробуй.

Лючок пневмопочты выплюнул посылку. Дрожащими пальцами Керро вскрыл цилиндрический пакет и, оглядев его содержимое, надел серебряную сетку на голову, заправив под нее черные кудри.

В тот же миг в мыслях его воцарилась особенная, пугающая поначалу, а затем пьянящая тишина.

«Я один. Я действительно один!»

Слова, приходившие к нему с тех пор, обретали новую силу, их упрямый ритм странным образом воздействовал на других корабельников. Один физик просто отказался читать или слушать его стихи, крича «Ты лезешь ко мне в душу!»

Улыбнувшись этому воспоминанию, Керро аккуратно убрал серебряную сетку в мешок.

«Дзэнский эрзац?»

Поэт покачал головой. Некогда раздумывать.

Когда в мешок уже ничего нельзя было впихнуть, он решил, что проблема выбора этим снимается, и вышел, заставив себя не оборачиваться. Каюта осталась в прошлом — место, где периоды тревожной рефлексии сменялись днями непрестанного, яростного кропания, где он провел множество бессонных ночей, откуда — было и такое — выбегал в поисках холодной струи воздуха из вентиляторов, когда атмосфера на Корабле казалась ему давяще жаркой и глухой.

«Но я был тогда глух, только не понимал этого».

В пятидесятом доке ему велели подождать в каморке без стульев и скамеек, слишком тесной, чтобы, присев на пол, вытянуть ноги. Напротив входного люка виднелся еще один. Над обоими поблескивали линзы сенсоров, и Керро понял, что за ним следят.

«Почему? Чем я мог прогневать босса?»

Ожидание тревожило.

«Зачем надо было меня торопить — чтобы теперь мариновать здесь?»

Все как в те далекие времена, когда мать привела его к корабельникам. Тогда ему, земному ребенку, было пять лет. Мать за руку отвела его к пандусу, ведущему в приемник. Керро не знал даже, что такое Корабль, но что с ним происходит — понимал вполне ясно, потому что мать все ему объяснила очень серьезно.

Керро прекрасно помнил тот зеленый весенний день, наполненный запахом влажной земли, не изгладившийся из памяти за все корабельные дни, пролетевшие с той поры. За плечом мальчик нес ситцевый узелок, куда мать сложила все его пожитки.

Поэт глянул на свой мешок, куда набросал собственных вещей для полета на нижсторону. Да, этот узелок будет побольше… и потуже.

А его сверток в тот давно ушедший день не мог весить больше четырех килограммов — предел, установленный корабельным приемником. Там лежала в основном сшитая для мальчика матерью одежда. Янтарно-желтая вязаная шапочка сохранилась у него до сих пор. А еще там были четыре фотографии. На одной отец, которого маленький Керро никогда не видел, отец, погибший в море. Смуглый, рыжеволосый мужчина улыбался со снимка, согревая сыну душу. На другой фотографии была мать, неулыбчивая и изможденная; лишь глаза напоминали о ее былой красоте. На третьем снимке родители отца напряженно вглядывались в объектив. И, наконец, на последнем, чуть побольше остальных, был изображен «родной дом» — всего лишь клочок земли, напомнил себе Керро, на другом клочке — планете, давно сожженной дотла взрывом сверхновой. Осталась только фотография, завернутая вместе с остальными в желтую вязаную шапочку. Сейчас они лежали в его мешке. Когда корабельники пробудили Керро, мальчик нашел все свои вещи в гибербаке.

— Я хочу, чтобы мой сын выжил, — говорила тогда мать, отдавая его приемщикам. — Нас двоих вы брать отказываетесь, но уж его-то лучше возьмите!

Угроза в ее голосе звучала ясно. Возьмите, иначе она сотворит что-нибудь от отчаяния. Отчаяние многие подвигло на насилие в те дни. Корабельников ее слова скорей позабавили, чем встревожили. Но они приняли юного Керро и уложили в спячку.

— Керро — так звали моего отца, — объясняла мать, раскатывая «рр». — Вот так это произносится. Он был полупортугалец, полусамоанец. Красивый мужчина. Моя мать была уродлива и сбежала с другим… а отец всегда был красив. Пока его акула не сожрала.

Маленький Керро знал, что его папа тоже ходил в море. Отца звали Арло, и его народ бежал из Галлии на южные Чинские острова, за моря, разделившие беженцев и их гонителей.

«Сколько же лет прошло?» — мелькнуло в голове.

Он знал, что гибернация останавливает биологические часы, но что-то другое продолжало тикать… тикать… тикать… «Вечность». Свеча поэта. Те, кто сейчас заставлял его ждать, не понимали, как поэт может притушить или разжечь свечу. Он знал, что его проверяют, но корабельники, согбенные у экранов, не знали, что их проверки он уже преодолел с помощью Корабля.