Пандора (№2) - Ящик Пандоры

— Они возвращаются! — крикнула Ваэла.

Томас оставил надежду справиться с люком и нырнул обратно в гондолу.

— Держись за кресло! — сказал он Ваэле и последовал собственному совету, не сводя глаз с надвигающейся оранжевой лавины.

— Что они делают? — прошептала Ваэла.

Вопрос был, конечно, риторический. Оба подводника видели, как в последний миг дирижаблики замедлили ход и, словно по сигналу, отвернули мембраны парусов от ветра, заключая гондолу в объятия щупалец.

Ваэла выскочила из кресла, но, прежде чем она успела сделать хоть шаг, как стая дирижабликов рассредоточилась, и в люк опустился Керро Паниль.

Девушка попыталась уклониться от скользнувших ему вслед цепких щупалец, но они нашли ее. Колкие сухие кончики скользнули по ее лицу, и внезапно Ваэлу охватила какая-то пьяная развязность. Она ощущала свое тело, осознавала, где находится — в гондоле, повисшей в колыбели из сплетенных щупалец, — но все это не имело значения по сравнению с радостью, что волной бежала по всем ее жилам. И она понимала, что источником этого восторга был Паниль, а не дирижаблики.

«Аваата? Что такое Аваата?»

Мысль вроде бы принадлежала ей, но решить было трудно.

Верх путался с низом. Все вокруг плыло.

«Я схожу с ума!»

Все жуткие байки о ядовитых, вызывающих бред дирижабликах всплыли в памяти враз, и Ваэла хотела завизжать, но голос не подчинялся ей.

А радость все лилась в нее, и Паниль нашептывал что-то успокоительное на ухо.

— Все хорошо, Лини…

«Откуда он взял эту кличку? Меня так в детстве звали! Ненавижу!»

— Не надо ненавидеть себя, Лини.

От радости было некуда деться. Ваэла расхохоталась, но сама себя не слышала.

Внезапно наваждение отступило. Она поняла, что Керро Паниль лежит рядом с нею, нагой, прижавшись горячим боком.

«Где моя одежда?»

Неважно.

«У меня галлюцинации».

А все Томас виноват. Это он приказал ей соблазнить поэта. Она отдалась мечте, стальному жару вошедшего в нее Керро, его ласкам. И цепкие щупальца непрестанно скользили по ее телу, исследуя его, одаряя видениями взрывающихся звезд. Это тоже было неважно — всего лишь бредовые видения. Остался только восторг, экстаз.

Для Керро Паниля медленный ток ощущений прервался, когда он увидел Ваэлу. Он ощущал одновременно свое тело и тело дирижаблика. Ветер бил в его паруса. А потом он услышал песню, неспешный сладострастный гимн, и тело его двигалось в унисон танцу гибких щупалец. Его тянуло к Ваэле. Руки поэта коснулись ее плеч, ее волнующей плоти. Он снимал с нее комбинезон, а она не пыталась ни помочь, ни помешать ему, и только покачивала бедрами в такт чувственному пению, не остановившись, даже когда комбинезон соскользнул с нее.

И удивительней всего было вот что: Керро видел ее прекрасное тело и в то же время взлетающий над морем прекрасный оранжево-золотой дирижаблик, и Хали, раскинувшуюся в теплом золотом сиянии под кедрами корабельного сада. Изумление наполняло его, когда он скинул собственные одежды, и притянул Ваэлу к себе.

«Корабль? Корабль, это ли женщина, ради которой я берег себя?»

— Почему ты призываешь Корабль, когда можешь спросить собственное человечество?

Корабль это ответил или Аваата? Неважно. Остался только упрямый ритм сексуального притяжения, подчинивший себе каждое его движение. Ваэла стала не-Ваэлой, не-Хали, не-Аваатой, но частью его собственной плоти, сплетенной в неимоверном единении с бесчисленным множеством иных частей. И где-то в этом многообразии затерялось собственное «я» Керро Паниля.

Раджу Томаса, пристегнувшегося к креслу перед тем, как вернулся Паниль, щупальца застигли там же. Он попытался стряхнуть их, но…

Голоса! Он слышал голоса… ему показалось, что это старый Морган Хемпстед на Лунбазе крестит их безднолет. То был знаменательный день. Ноздри обжигала мускусная вонь Пандоры, но Раджа удерживал ее в глубине пазух, анализируя запах. Щупальца! Они шарили по всему телу, проникая под комбинезон, в каждую складку кожи. И, прикасаясь, они высасывали его личность. Вначале он был Раджой Флэттери, потом — Раджой Томасом, потом… потом он сам не знал, кто он такой. Это его позабавило и, кажется, довело до смеха.

«Я брежу».

Это была даже не его мысль, потому что не было никого, кто в силах мыслить. Где-то в отдельности от тела бешено кружилась голова, и мозги хлюпали и побулькивали в черепной коробке. Хотелось вздохнуть, но непонятно было — чем. Он мчался путем, какого не ведал ни один клон, — лон всех лонов.

«Это и называется — роды».

Паника захлестывала его.

«Я не был рожден женщиной! Дирижаблики убивают меня!»

— Аваата не убивает!

Металлически-гулкий голос. «Аваата?» Это слово было ему знакомо — надличность брахмана древних индусов.

«Кому знакомо это слово?»

Он видел, как сплетаются нагие тела Ваэлы и Паниля. Размножение, первейший инстинкт всего живого. Клоны лишены подобной связи со своим прошлым.

«Разве я клон? Кто я?»

Кем бы он ни был, он знал, что такое клоны. Клоны — это вещи. Так сказал Морган Хемпстед. Снова накатила паника и тут же схлынула, забытая, когда он попытался поймать ускользающую все быстрей и быстрей серебряную блестку осознания окружающего мира.

«Ваэла… Паниль…»

Он знал, что это имена, но чьи — не понимал, хотя они наполняли его душу гневом. Что-то пыталось успокоить его…

Да. Мандала на стене каюты. Конечно. Он пристально вгляделся в нее.

«Кто такая Ваэла?»

Его охватило ощущение огромной потери. Он навеки выпал из своей эпохи, покинул место, где вырос, лишенный прошлого и бессильный определить свое будущее.

«Будь Ты проклят, Корабль!

Кто такой Корабль, он знал — хранитель души его, и оттого показалось, будто он и есть Корабль, что он проклял себя. Реальность растворилась, как дым. Все погрузилось в смятение и хаос.

«Это все ты, Аваата/дирижаблики! Убери этого Паниля из моей головы, зараза! Я сказал — МОЕЙ!»

Тьма. Движение через тьму, легкое покачивание, потом вспышки света. Блеск солнца и крутые обрывы — низко висящая над иззубренным горизонтом Рега. Он был заключен в тело… собственное.

«Я — Раджа Флэттери, капеллан-психиатр… Нет! Я — Раджа Томас, корабельный бес!»

Он оглянулся. Тело его было по-прежнему пристегнуто к креслу. Гондола была неподвижна. Подняв голову, он увидал, что вокруг простирается суша — болотистая почва, заросшая местными растениями, шипастыми, с серебряными желобчатыми листьями. Он покосился вбок. Ваэла сидела на полу, совершенно голая, не сводя глаз с двух комбинезонов. У одного на плече красовалась нашивка воздухоплавателя с именем самой Ваэлы. Другой принадлежал Панилю.

Томас окинул взглядом гондолу. Поэта нигде не было.

— Мне кажется, — выдавила Ваэла, обращаясь к Томасу, — что это было на самом деле. Мы действительно любились… и я вошла в его мысли, а он — в мои.

Томас попытался встать с кресла, забыв про ремни. Память его силилась привести в порядок сбивчивые воспоминания о случившемся. Куда подевался чертов стихоплет? Не мог же он выжить снаружи?

Ваэла облизнула губы. Она совершенно потеряла чувство времени. Ей казалось, что она на какое-то время покидала свое тело, но теперь узнала его еще лучше. «Образы…» Ей вспомнилось прежнее отчаянное бултыхание у южных берегов Яйца, когда она, распростертая на слоевищах келпа, пыталась сохранить рассудок. То, что случилось с ней в гондоле, было одновременно иным и сходным. Оба случая вспоминались как растворение личности и нарушение памяти, выбивавшее кусочки прошлого с назначенных мест.

Отстегнувшись, Томас встал и выглянул наружу через плазовую стенку. Он чувствовал себя опустошенным — не физически, но душевно. «Что мы делаем здесь? Как мы сюда попали?»

Ни следа дирижабликов.

«И что такое Аваата?»

Гондола валялась на дне неглубокой лощины, окруженной скальной грядой. Место показалось ему знакомым. Контуры скал на западе… Томас уставился на них, захваченный фугой воспоминаний.

— Где мы? — спросила Ваэла.

В горле так пересохло, что Томас смог ответить не сразу. Он несколько раз судорожно сглотнул.

— Я… Мне кажется, мы близ Редута. Эти скалы… — Он беспомощно ткнул пальцем на запад.

— Где Керро?

— Где-то в другом месте.

— Он же не может быть снаружи. Там демоны!

Она засуетилась, пытаясь оглядеть лощину целиком, заглядывая за мешающие ей пульты. «Глупый поэтишка!» Подняв глаза, Ваэла увидала, что люк по-прежнему открыт.

В этот миг из-за скальной гряды выплыл патрульный цеппелин. Сияние Реги окружало его золотым ореолом. С шипением стравив часть газа, аппарат опустился на землю близ плазовой капсулы, вздымая клубы пыли. Гондола была стандартного образца — бронированная на случай встречи с демонами планеты и увешанная оружием. Люк чуть приоткрылся.

— Эй, там! — крикнули из цеппелина. — Если поторопитесь, то добежите! Демонов вблизи нет!

Ваэла торопливо натянула костюм. Это было сродни возвращению в родное тело, и девушка почувствовала, как крепнет ее личность.

«Не надо вспоминать о случившемся. Я жива. Мы спасены».

Но откуда-то из-под сердца рвался крик:

— Керро… Джим… Керро… где ты?!

Ответа не было. Только Томас бубнил, что она может выйти только после него — он, дескать, все проверит. «Придурок чертов! У меня реакция лучше». Но Ваэла покорно выбралась вслед за ним из гондолы и, соскользнув по гладкому плазу наземь, устремилась к цеппелину. Спасательный люк широко распахнулся перед ними, и две пары крепких рук втянули Томаса и Ваэлу внутрь. В гондоле царили знакомые кровавые сумерки. Команда встретила их настороженно.

За спиной Ваэлы с грохотом захлопнулся люк, гондола, качнувшись, оторвалась от земли. Зажужжал скользящий по телу сканер, и кто-то над ухом девушки гаркнул:

— Чисты!

Только теперь она сообразила, что внутренняя дверь шлюза оставалась закрытой. Это могло означать только одно: нервоеды.

Нервоеды в округе!

Ваэлу переполнило чувство глубочайшей благодарности к корабельнику, который впустил их, рискуя заразиться паразитами. Она обернулась…

…и увидела длиннорукое чудовище, лишь отдаленно схожее с человеком.

— Мы отвезем вас в Первую лабораторию, — прохрипела беззубая черная пасть.

В припадке безумного исступления я сотворил разумное существо и тем взял на себя обязательство обеспечить по мере своих сил его счастье и благополучие. Но сверх этого долга есть и другой, первейший. Мой долг перед существами одного со мною вида стоит выше означенного, ибо исполнение его несет в себе большую долю радости или страдания.

Слова доктора Франкенштейна,

из корабельных архивов.

Томас растянулся в гамаке и принялся разглядывать, как ползет по потолку его камеры муха. В тюрьме не было ни часов, ни иллюминаторов — никаких способов отмерять время.

Муха обогнула выступ сенсора.

— Значит, мы и твоих сородичей привезли с собой, — обратился к ней Томас. — Не удивлюсь, если где-нибудь под полом здесь снуют крысы… не человеческого рода, я имею в виду.

Муха замерла, потирая крылышки. Томас прислушался. За запертым люком его камеры постоянно кто-то проходил то в одну сторону, то в другую. Люк был заперт снаружи, а с этой стороны даже ручка отсутствовала.

Томас знал, что находится где-то в недрах печально знаменитого Редута, поселения-крепости Оукса на Черном Драконе. Всю одежду, все вещи у него отобрали, выдав взамен зеленый комб не по росту.

— Карантин! — фыркнул он, при привычке разговаривая с собой. — На Лунбазе у нас это называли «губа».

Кто-то пробежал по коридору. Здесь все торопятся. Интересно, подумал он, что там происходит? Что творится в Колонии? Куда отвезли Ваэлу? Ему сказали, что ведут на допрос, но после беглого осмотра, проведенного незнакомым медтехником, запихнули в эту камеру. «Карантин!» Пока его вели, Томас заметил табличку на стене: «Первая лаборатория». Значит, здесь есть своя Первая… или ее перевели сюда из Колонии.

Взгляд камеры-сенсора на потолке буравил ему темя. Обстановка в камере была спартанская — гамак, столик, раковина и допотопный сортир без стульчака.

Томас снова посмотрел на муху, добравшуюся уже до угла.

— Измаил, — проговорил он. — Нареку тебя Измаил…

…Руки его на всех, и руки всех на него; жить будет он пред лицем всех братьев своих.* [Бытие, 16, 12.]

Присутствие Корабля наполнило его душу так внезапно, что Томас невольно попытался заткнуть уши.

— Корабль!

Он закрыл и глаза, чувствуя, что вот-вот разрыдается. «Я не могу закатить истерику! Не имею права!»

— Почему нет, мой бес? В истериках есть свой смысл. Особенно для людей.

— Времени нет на истерики. — Томас открыл глаза, опустил руки и обратился к сенсору в потолке: — Мы должны решить Твою задачу на богоТворении. Они не слушают меня. Мне придется принять решительные меры.

— Это не Моя задача, — педантично поправил Корабль. — А ваша.

— Значит, моя. И я поделюсь ею с другими.

— Пора поговорить о финале, Радж.

Томас зло глянул на сенсор, словно оттуда исходил звучащий в его мозгу голос.

— Ты хочешь… сломать запись?

— Да. Пришло время.

Неужели в голосе Корабля послышалась печаль?

— А надо?

— Да.

Значит, Корабль говорит всерьез. Это не просто очередной повтор, очередной спектакль. Томас зажмурился на миг, чувствуя, как сохнет парализованный язык. Когда он вновь открыл глаза, муха улетела.

— И как… долго мы… Сколько?..

Отчетливая пауза.

— Семь дней.

— Этого мало! За шестьдесят — еще может быть. Дай мне шестьдесят суток. Что для Тебя эдакая капля времени?

— Вот именно, Радж, — капля. Падение капель в чувствительное место может стать пыткой. Семь суток, Радж, а потом Я отбуду по своим делам.

— Как можем мы найти верный способ богоТворить за семь дней? Мы за сотни лет не смогли удоволить Тебя, а…

— Келп умирает. До его полной гибели осталось семь дней. Оукс думает, что больше, но он ошибается. Семь суток. Для всех вас.

— И что Ты сделаешь затем?

— Оставлю вас, зная, что вы погубите себя сами.

— Здесь я ничего не могу сделать! — вскричал Томас, спрыгивая с гамака. — Чего Ты ждешь от…

— Эй ты, Томас!

Это прозвучал мужской голос из скрытого динамика. Радже показалось, что он узнает Хесуса Льюиса.

— Льюис, это ты?

— Да. Ты с кем болтаешь?

Томас уставился на сенсор.

— Мне нужно поговорить с Оуксом.

— Зачем?

— Корабль уничтожит вас.

«Позволю вам погибнуть», — мягко, но сурово прозвучало в его мозгу.

— Ты из-за этого раскричался? Мерещится, что ты с кораблем говоришь? — В голосе Льюиса звучало презрение.

— Я говорил с Кораблем! Наше богоТворение его не устраивает! Корабль требует, чтобы мы научились…

— Корабль требует! Эту железку давно следовало поставить на место. Она просто функциональная…

— Где Ваэла? — взвыл Томас в отчаянии.

Ему нужна была помощь. Ваэла могла бы понять…

— Ваэла беременна. Ее отправили на борт, к наталям. Здесь пока нет родильных палат.

— Льюис, послушай меня, пожалуйста, поверь, я тебя умоляю. Корабль вывел меня из гибернации, чтобы предупредить вас. У вас почти не осталось времени…

— Времени у нас — до конца света!

— Именно! До конца света осталось семь дней! Корабль требует, чтобы мы научились богоТворить, прежде чем…

— БогоТворения! Мы не можем тратить времени на эту ерунду. Нам нужно навести порядок на целой планете!

— Льюис, я должен поговорить с Оуксом.

— Ты думаешь, я стану тревожить кэпа ради твоего бреда?

— Я тоже кэп.

— Ты бешеный клон.

— Если ты не послушаешь меня, вам всем крышка. Корабль сломает… человечеству придет конец.

— Томас, на твой счет у меня есть приказ, и я его исполню. Здесь нет места для двух кэпов.

Люк за спиной Томаса отворился. В проеме стояла освещенная желтыми коридорными лампами туша спецклона-охранника: огромная башка, круглая черная дырка вместо рта, свисающие до колен руки, налитые кровью глазища навыкате.

— Ты! — пророкотала круглая пасть. — На выход!

Могучая длань ухватила Томаса за шею и вытянула в проход.

— БогоТворить… — прохрипел Томас. — Мы должны научиться богоТворить…

— Надоело всякую херню слышать, — пожаловался охранник. — Пошел на выход!

Он с силой толкнул пленника в спину.

— Куда мы идем? Я должен поговорить с Оуксом.

Охранник вытянул ручищу на всю длину.

— Пошел!

— Но я…

От второго толчка Томас едва не полетел кубарем. Противостоять силе спецклона было невозможно. Охранник протащил Томаса вдоль прохода до самого шлюза и, придерживая его одной рукой, открыл люк. Створка распахнулась, открывая взгляду пустынный пейзаж Пандоры, озаренный резким светом клонящейся к горизонту Алки.

От сильного толчка в спину Томас вылетел наружу и рухнул наземь. За его спиной с грохотом захлопнулся люк. Где-то в вышине пролетала, пересвистываясь, стая дирижабликов.

«Они вышвырнули меня сюда… умирать».

И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык… и не отстанут они от того, что задумали делать. Сойдем же, и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого.*

Христианская «Книга мертвых»,

из корабельных архивов.

[Бытие, 11, 6-7]

С того мига, как щупальца коснулись ее щеки, и до самой посадки на челнок Ваэла ощущала себя затерявшейся в путанице былого, настоящего и грядущего. Керро погиб, Томас находился в карантине — это она поняла. И после контакта с дирижабликами она слышала голос в голове, требовательный и всевластный — не постоянно, а как бы урывками. Она то готова была примириться с ним, то полагала, будто сходит с ума.

Голос Честности молчал, но этот, новый, влезал без предупреждения, и в эти минуты Ваэлу переполнял тот же концептуальный экстаз, что и в капсуле субмарины.

— Так учит Аваата.

Голос повторял эту фразу на разные лады, но стоило девушке попросить разъяснений, как смысл расплывался в нагромождении слов.

— Человек-ваэла, знание подобно электричеству. Оно течет от полюса к полюсу, оно заряжает и движет все, чего ни коснется, меняет то, что движет его и движется в нем. Ты — полюс знания.

Каждое слово в отдельности было понятно, но в сочетании они сбивали девушку с толку.

И все это время Ваэла смутно осознавала, как гондола спасательного цеппелина опускается в Редуте, как ее обихаживают в приемнике. Куда-то увели Томаса, а ее поспешно загнали в медсектор для осмотра и допроса, который вел — неслыханное дело! — сам Льюис.

Вот тогда она и ощутила первый требовательный накат чужой мысли.

«Ваэла! Я нашел Аваату!»

Звука не было, но в ушах девушки звенел голос — без сомнения — Керро Паниля. Даже не голос, нет, но мысль, несшая на себе нескрываемый отпечаток его личности. Ваэла знала это, как знала себя сама. Но она даже не была уверена, что Керро еще жив!

«Я жив».

И он нашел способ связаться с ней издалека… или изнутри.

«Или так, — подумала она, — или я тронулась».

Но безумной она себя не ощущала. Ваэла стояла посреди сверкающего белым кафелем медсектора. Из-за стальной столешницы на нее взирал Льюис. Чьи-то руки поддерживали ее. Снаружи царила ночьсторона — она знала это, когда ее вели сюда, Рега уже садилась. Льюис спрашивал что-то, а она молча мотала головой — не потому что язык не слушался ее, а потому что голос в ее голове заглушал все звуки. Старый медтехник сказал что-то Льюису, и до Ваэлы донеслось: «Слишком рано…»

Потом голос вернулся и захлестнул ее. Ваэла не могла бы сказать, распознает ли она отдельные слова — да и вообще можно ли назвать это голосом, — но понимала все. То был не-язык — Ваэла поняла это, осознав, что не различает в речи Керро «я» и «мы». Языковой барьер рухнул.

В этот миг осознания она познала Аваату, как понимал ее Керро Паниль, и сама удивилась — как смогла она пережить этот урок, каплю древней человеческой истории в нем.

«Как я научилась этому, Керро Паниль?»

«Что творится с одним, чувствуют все, человек-ваэла».

— Почему я — человек-ваэла?

Она спросила это вслух, и на лице Льюиса появилось странное выражение. Он отвернулся, бросив что-то медтехнику. Ваэлу это не потревожило. Мысли ее лениво плескались на пандоранском ветру. Люди вокруг бурчали что-то, мотали головами — медтехники, много… целая команда. Она не замечала их. Не было ничего важнее голоса, слышимого разумом.

«Ты человек-ваэла, потому что ты в одно время и человек, и Ваэла. Может настать время, когда иначе будет. Тогда ты будешь человек».

— Когда?

Холодный нарост прибокса ввинтился в левое запястье, пронзив зудом руку и обрушив Ваэлу в мальстрем чужих рассеянных воспоминаний.

«Когда познаешь все, что ведают друголюди, и друголюди познают тебя вполне, тогда ты будешь человек».

Она сосредоточилась на той величественной панораме внутреннего мира, которую открыло перед ней это откровение. «Аваата». Плывя в объятиях Авааты, она не ощущала тока времени. В единении с Аваатой мир был как сон, и она мечтала, чтобы он не прерывался.

«Только ты можешь прервать его, человек-ваэла. Видишь?»

Воспоминания хлынули в нее — от первого самоосознания юной Авааты до пришествия корабельников на Пандору и дальше, до спасения девушки из гондолы, — все втиснутое в безвременный миг, поток нелинейных воспоминаний.

«И это не бред!»

Она видела людей, людей-корабельников, рожденных под множеством солнц, и несчетные варианты истории, гибнувшие с ними, и не могла понять — откуда ей известно все это. «Как?..»

«Мы обмениваемся этим со всеми, кого коснулись, — ответил голос в ее рассудке. — В каждом из вас скрыта память всего человечества. Но ты и человек-керро первыми осознали обмен. Прочие отвергают его и боятся. Страх стирает память. Человек-томас сопротивляется, но из человекостраха, не из боязни человека-томаса. В нем есть то, чего он не отдаст».

Ваэла ощутила себя в чужой шкуре, смотрела чужими глазами в зеркало и видела там лицо Раджи Томаса. Дрожащая рука коснулась бледного, изможденного лица. И послышался голос, который мог принадлежать только Кораблю:

— Радж…

Картинка стерлась. Он отключил ее. Отверг.

Ваэла лежала одна, на каталке. Ее везли по коридорам Редута.

«Значит, Томас с Кораблем на „ты“.

— Но почему?

Вопрос оцарапал охрипшее горло.

Над Ваэлой склонился медтех.

— Скоро ты будешь на борту, милая. Не волнуйся.

Ремни каталки впивались в грудь.

«Это Пандора, человек-ваэла. Здесь все зло вырвалось на свободу».

Не Керро, а снова тот голос…

«Аваата?»

Слово пощипывало язык. Медтехники принялись перегружать ее с каталки в челнок. Голоса сливались в сплошной гул. Над ней парило чье-то лицо — реальность или бред? Чем-то схожее с лицом Льюиса, но другое. Ваэлу катили, толкали, кололи, но все ее внимание поглощал голос в глубинах рассудка и единожды осознанная ею связь со всем человечеством.

— Она беременна. Это значит — на борт, к наталям. Приказ.

— На каком сроке?

— Уже больше месяца.

«Не может быть! — мелькнуло в голове у Ваэлы. — Я только что прибыла сюда, а мы с Керро…»

Ее чувство времени странным образом раздвоилось. Одни внутренние часы уверяли Ваэлу, что в Редут она прибыла поздним вечером тех же суток, когда их подводная лодка нырнула в лагуну. Вторые часы притаились в животе, и они обезумели… стрелки их крутились, крутились, кружились… оставляя часы в голове далеко позади.

— Пускай с ней натали разбираются, — заключил кто-то.

Ваэла слышала эти слова, но разорвавшаяся связь времен казалась ей важнее. С того мига, как Керро вошел в нее… время раздвоилось. А ее — это она знала — доставят на борт, к наталям. Так требовало богоТворение.

«Как это возможно, Аваата?»

Девушке казалось, что ей заповедано быть в тягости, и акт зачатия стал лишь формальностью.

Когда шлюз челнока открылся, за каталку взялся узколицый тип, в котором Ваэла узнала одного из подручных Мердока — клона, отличавшегося длинными пальцами и пронзительным голосом. Она вздрогнула в страхе.

— Меня пошлют на борт?.. — Она не осмелилась договорить до конца: «Или в Первую?»

— Да, — ответил клон, и каталку тряхнуло на пороге.

— Что же нам теперь делать? — прошептала Ваэла вслух.

«Спасать мир», — ответил голос из глубины.

Потом щелкнули затворы, и Ваэла уснула.

Сознание — от «со» + «знать». Совесть — от «со» + «ведати» (устар. «ведать», «знать»). Сознание есть знание; совесть есть также знание (или первоначально весть).

Из корабельных архивов.

— На борту! — взвыл Оукс в микрофон. — Кто приказал отправить эту таоЛини на борт?

Медтехник на экранчике и сам казался маленьким и очень напуганным. Он с трудом пошевелил губками.

— Вы, сэр. Я хочу сказать… это ваш приказ. Она беременна, сэр, а вы распорядились в порядке богоТворения отправлять всех…

— Ты мне только не заливай, что я там приказывал!

— Так точно, сэр! Прикажете вернуть ее, сэр?

Оукс молча схватился за голову.

Да нет, поздно. Натали уже вцепились в нее. Вернуть беременную на нижсторону теперь можно только прямым приказом по медсектору, а это — лишнее внимание… В Редуте и без того хватает проблем. Лучше выждать, пока не представится случай… Черт! Ну почему мы не опустили наталей сюда…

— Мне нужен Мердок.

— Он на борту, сэр.

— Знаю, что на борту! Как сможете — на линию ко мне его!

Он треснул кулаком по клавиатуре, и физиономия трясущегося медтехника пропала с экрана.

«Проклятье! Только все пошло на лад!..»

Оукс выглянул в окно. Воды залива за взлетным полем были чисты — ни следа келпа. Ровная спокойная поверхность зеркалом отражала свет прожекторов периметра и огни электросварки.

«Никакого келпа. Сгинет он с лица Пандоры — мы и глазом моргнуть не успеем».

Останется только Корабль.

«Нет, корабль!»

Да теперь еще эта девка, Ваэла таоЛини. Что она разузнала — один Бог ведает. Томас ее в чем угодно мог убедить. Он, в конце концов, тоже кэп…

Вернувшись к консоли, Оукс запустил голозапись допроса своего соперника.

Томас сидел в самое середине темной камеры — три метра от стены до стены. Напротив него стояла рослая специалистка из поведенческого сектора.

— Времени нет. Нет времени, — бубнил Томас, покачивая головой. — «Вы должны решить, как станете богоТворить», — говорит Корабль, а разгадка — она в море. Я знаю, она в море. БогоТворить… творить Бога… И времени не осталось… после стольких эпох, стольких миров… времени больше нет. Нет времени.

Оукс с досадой выключил проектор.

«Келп до него точно добрался. Оно, может, и к лучшему…»

Он снова обернулся к плазовой стене, за которой простирался океан, наблюдая, как играют на воде огни резаков и сварочных аппаратов.

«Для нас келп — это разменная монета, — подумал он. — Томас почти добрался до истины. Обрекая на гибель келп, мы выгадаем себе немного времени, а на заработанное время купим себе планету. Неплохой, в сущности, обмен».

Он принялся прохаживаться тем же коротким маршрутом — от стены к консоли и обратно… Попав на борт, девчонка таоЛини стала представлять собой слишком неопределенную переменную. Надо что-то делать.

«Бесы бы пожрали этого техника!» Оукс снова ударил кулаком по панели. «Ему надо было уговорить ее отправиться в Первую, а не отпускать на борт. Что этот придурок — подумать не может минуту? Или я все за них решать должен?»

Он знал, что Мердок борется за власть на орбите с Ферри, но те, в конце концов, оба были людьми Льюиса. Пусть он с ними разбирается. В конечном счете это он во всем виноват.

— Пока они не перейдут дорогу кэпу, — проговорил он, тыча пальцем в свое отражение в плазовом окне.

И словно в ответ на этот жест, зеркало залива позади отражения подернулось мелкой, мерной рябью.

Интонация — это свойство языка. Она способна передавать тончайшие оттенки восторга или ужаса, сущность общественных и культурных процессов. Таковы световые узоры келпа, такова песнь дирижабликов.

Керро Паниль,

из предисловия к «Истории Авааты».

Ваэла просматривала голозаписи Керро Паниля в детстве. В тесной учебной комнате, куда посадила ее Хали Экель, было тихо, слышались только голоса из фокуса проектора. Кресло было совсем примитивным — кусок ткани, натянутый на стальной каркас, — но к подлокотнику был примотан дистанционник от проектора. Синеватые лампы светили слабо, чтобы увеличить разрешение проекции. Когда записанные голоса утихали, отчетливо слышался шелест воздуха в вентиляции.

Ваэле постоянно приходилось отворачиваться, чтобы приложиться губами к патрубку корабельного сосца. Одной рукой она поглаживала вздувшийся живот. Ей казалось, что она почти ощущает, как на глазах растет в ней плод, но девушка старалась не думать об этом. Всякий раз, как она заново осознавала то неведомое, что прирастало в ней, Ваэла вздрагивала от ужаса — и в тот же миг это чувство гасло, словно притушенное кем-то.

Комнату переполняло одиночество. Ваэла не могла отделаться от ощущения, что ее удерживают от общения со внешним миром. Натали делали это намеренно.

Судорожные движения ее головы диктовал мучительный голод. Ваэла ела жадно и сгорала от стыда. Хали Экель не объяснила ей, ни зачем в таком странном месте сосец, ни почему Корабль питает ее, Ваэлу, отказывая в окормлении другим. Время от времени ей хотелось встать и уйти, но даже это желание подавлял чуждый рефлекс. Ей оставалось только сидеть и смотреть на юного Паниля.