Рассекреченные страницы истории Второй мировой войны

Согласно данным картотеки Бюро потерь РГВА, содержащей поименный перечень потерь, Красная Армия во время Зимней войны потеряла 131 476 человек убитыми, пропавшими без вести и умершими от ран, около 6000 пленными. По тем же данным, число раненых и обмороженных бойцов и командиров колеблется от 325 тыс. до 330 тыс.

Что касается потерь противника, то, по финским источникам, они составили: 48243 человека убитыми, 43000 ранеными, 4101 пропавшими без вести (по другим опубликованным финским данным 3273) и 825 – попавшими в плен. О количестве обмороженных и контуженных в официальных финских документах и изданиях не говорится[77].

Поистине трагической была судьба советских военнопленных. Финский плен был очень суровым и тяжким. В то время за малейшую провинность узник из России мог быть подвергнут жестокому наказанию, вплоть до расстрела. Всего, по данным, обнаруженным нами в фондах Военного архива и Архива Министерства иностранных дел Финляндии, было взято в плен около 5600 советских военнослужащих, из них только за период с 22 декабря 1939 г. по 5 мая 1940 г. в лагерях и тюрьмах погибло 112 человек. По тем же источникам, в результате состоявшегося обмена пленными советской стороне с 17 по 28 апреля 1940 г. было передано 5277 человек, а финской – 775. Кроме того, временно оставались в финском плену из-за тяжелых ранений и болезней 169 бойцов и командиров Красной Армии, а на территории СССР по тем же причинам – 58 финских военнослужащих[78].

После освобождения часть бывших советских военнопленных вместе с другими воинами Красной Армии под музыку духовых оркестров промаршировали по улицам Ленинграда, осыпаемые цветами. Затем их отделили от «воинов-победителей», погрузили в отдельный спецэшелон с забитыми окнами и вместе с другими «сомнительными и чуждыми элементами» в соответствии с решением Политбюро ЦК ВКП(б) от 19 апреля 1940 г. направили в Южский лагерь НКВД. К 28 июня 1940 г. здесь содержалось 5175 красноармейцев и 293 командира, переданных финской стороной при обмене военнопленными, всего – 5468 человек. Из этого количества, как докладывал Берия в тот день Сталину, было «выявлено и арестовано 414 человек, изобличенных в активной предательской работе в плену» и приговорено к расстрелу 232 человека.

Только 450 бойцов и командиров, попавших в плен ранеными, больными или обмороженными, подлежали освобождению из указанного лагеря и передаче «в распоряжение Наркомата обороны».

Советско-финляндская война в целом не приумножила славу русского оружия, вскрыв крупные недостатки в подготовке и боеспособности Красной Армии. Ее итоги в марте 1940 г. обсуждались на внеочередном Пленуме ЦК ВКП(б), а затем в апреле того же года – на расширенном заседании Главного Военного совета с участием руководящего командного состава действующей армии. 7 мая 1940 г. наркомом обороны СССР вместо К.Е. Ворошилова был назначен С.К. Тимошенко.

Разработанные на основе опыта Зимней войны мероприятия были положены в основу работы по повышению боеспособности Красной Армии. Однако далеко не все уроки из этих драматических событий были учтены.

С другой стороны, ход Советско-финляндской войны только укрепил убежденность Гитлера в слабости Красной Армии, в быстрой и легкой победе в предстоящей агрессии против Советского Союза.

Такого же мнения придерживались и в правящих кругах Великобритании, США, Франции и других западных стран.

Словом, эта война имела далеко идущие последствия.

Глава 4. 22 Июня… Почему вражеское нападение оказалось внезапным

22 июня 1941 года… В историю нашей Родины этот день вошел черной трагической датой. Он стал первым днем вероломной нацистской агрессии против СССР, первым днем неимоверно жесткой и тяжелой войны.

Около 4 часов утра, когда немецко-фашистские войска получили условный сигнал «Дортмунд» – сигнал для нападения, по советским пограничным заставами и укреплениям был внезапно нанесен мощный артиллерийский удар, а через несколько минут вражеские полчища вторглись в пределы Советского Союза. Крупные силы германской авиации обрушили тысячи тонн смертоносного груза на аэродромы, склады, мосты, железные дороги, военно-морские базы, линии и узлы связи, на спящие советские города. В приграничных районах страны забушевал гигантский огненный смерч…

Так, вероломно нарушив договор о ненападении, фашистская Германия вместе со своими союзниками совершила вооруженную агрессию, получив в результате этого весьма значительные, хотя и временные преимущества. Для советского народа началась война, уже вскоре по праву названная Великой Отечественной…

Армия вторжения насчитывала 5,5 млн человек, около 4300 танков и штурмовых орудий, 4980 боевых самолетов, 47200 орудий и минометов. Ей противостояли силы пяти советских западных приграничных округов и трех флотов, которые почти вдвое уступали противнику в численности солдат, имели несколько меньшее количество артиллерии и превосходили врага в танках и минометах, правда большей частью устаревших образцов[79]. Что касается первого эшелона армий, то здесь гитлеровское командование развернуло 103 дивизии, в том числе 10 танковых, тогда как в первом эшелоне наших армий прикрытия имелось только 56 стрелковых и кавалерийских дивизий.

Особенно подавляющим было превосходство немецко-фашистских войск на направлениях главных ударов. К исходу уже первого дня войны их мощные танковые группировки на многих участках фронта вклинились в глубь советской территории от 25 до 35, а местами даже до 50 километров. К 10 июля глубина вражеского вторжения на решающих направлениях составила свыше 300 километров. В руки противника попало почти 200 складов с горючим, боеприпасами и вооружением, находившихся в приграничной зоне, или 52 % окруженных складов и складов НКО, находившихся на территории приграничных военных округов[80].

Атакованные внезапно части Красной Армии были вынуждены вступать в тяжелые бои без необходимой подготовки и без завершенного стратегического развертывания, будучи укомплектованными на 60–70 % от нормы штатов военного времени, с ограниченным количеством материальных средств, транспорта, связи, нередко без воздушной и артиллерийской поддержки.

Под ударами наступавшего агрессора воины Красной Армии попадали в окружение, терпели тяжелые поражения и неудачи. За три недели войны противнику удалось полностью разгромить 28 советских дивизий. Кроме того, более 72 дивизий обоих эшелонов понесли потери в людях и боевой технике от 50 % и выше. Общие потери Красной Армии только в дивизиях, без учета частей усиления и боевого обеспечения, за это время составили около 850 тыс. человек, до 6 тыс. танков, не менее 6,5 тыс. орудий калибра 76 мм и выше, более 3 тыс. противотанковых орудий, около 12 тыс. минометов, а также около 3,5 тыс. самолетов[81].

Противник потерял около 100 тыс. солдат и офицеров, более 1700 танков и штурмовых орудий и 950 самолетов.

Значительный урон понес к 10 июля и советский Военно-морской флот: 3 эсминца, 1 лидер, 11 подводных лодок, 5 тральщиков, 5 торпедных катеров и ряд других боевых судов и транспортов. За это же время агрессор лишился только 4 минных заградителей, 2 торпедных катеров и 1 «охотника»[82].

И все же расчеты гитлеровского командования на низкую боеспособность Красной Армии не оправдались. Уже в первые дни войны в невероятно тяжелых условиях ее бойцы и командиры оказывали врагу отчаянное и упорное сопротивление. В подтверждение тому можно было бы привести немало документальных свидетельств о стойкости пограничников многих застав, защитников Перемышля, Лиепаи, Брестской крепости, Могилева, о храбрости воинов различных видов и родов войск.

Войска фашистской Германии и ее союзников до этого нигде не встречали такого сопротивления и никогда не несли таких больших потерь.

Вот что отмечал бывший начальник штаба 4-й немецкой армии генерал Г. Блюментрит:

«Первые сражения в июне 1941 года показали нам, что такое Красная Армия. Наши потери достигли 50 %. Пограничники защищали старую крепость в Брест-Литовске свыше недели, сражаясь до последнего человека, несмотря на обстрел наших самых тяжелых орудий и бомбежку с воздуха. Наши войска очень скоро узнали, что значит сражаться против русских».

На 8-й день войны начальник германского Генерального штаба сухопутных войск генерал Ф. Гальдер записал в своем дневнике: «Сведения с фронта подтверждают, что русские всюду сражаются до последнего человека… Упорное сопротивление русских заставляет нас вести бои по всем правилам наших боевых уставов. В Польше и на Западе мы могли позволить себе известные вольности. Теперь это уже недопустимо». «Процент потерь офицерского состава, – отметил он на 15-й день войны, – по отношению к общему количеству потерь выше, чем в прошлых кампаниях»[83].

Генерал Г. Гудериан, тоже известная фигура в военном руководстве вермахта, заметил: «Еще Фридрих Великий сказал о русском солдате, что его нужно два раза застрелить, и потом еще толкнуть, чтобы он, наконец, упал. Он правильно оценил стойкость этого солдата. В 1941 году мы должны были прийти к такому же выводу. С несгибаемой стойкостью удерживали эти солдаты свои позиции».

До середины июля 1941 г. противник терял на советско-германском фронте в среднем 4 тыс. человек в день, во второй половине июля – более 7 тыс., а к концу третьего месяца войны его общие потери превысили 500 тыс. солдат и офицеров. Для сравнения заметим, что до нападения на СССР за весь предшествующий период Второй мировой войны немецко-фашистская армия, завоевавшая почти всю Европу, потеряла только около 300 тыс. человек.

Красная Армия усиливала сопротивление врагу, нанося ему все более чувствительные удары. Однако остановить агрессора в приграничной зоне не удалось. Немецко-фашистские войска продолжали развивать наступление в глубь территории СССР. Над Советским Союзом нависла смертельная угроза.

И тогда, в те горькие и страшные месяцы лета сорок первого, и сейчас, спустя 70 лет со дня начала войны, многие задают вопрос: каковы причины того чрезвычайно тяжелого и опасного положения, в котором оказалось Советское государство, какие факторы повлияли на крупные поражения Красной Армии в первые недели войны?

В исторической литературе, опубликованной в стране и за рубежом, имеется немало работ, содержащих различные ответы на этот вопрос. Обычно ссылаются на огромный военно-экономический потенциал фашистского рейха, который к июню 1941 г. опирался на ресурсы почти всей порабощенной им Европы. Внимание читателей обращается и на тот факт, что немецко-фашистская армия имела двухлетний опыт войны, была хорошо обученной и оснащенной по последнему слову техники. Неудачи Красной Армии объясняются также довоенными репрессиями в отношении военных кадров, ошибочной оценкой Сталиным и его ближайшим окружением военно-стратегической обстановки, неправильным определением времени нападения и направления главного удара агрессора, нашей недостаточной подготовленностью к войне в экономическом плане, слишком краткими рамками мирного времени, не позволившими выполнить все намеченные планы, и т. д.

Из факторов, имевших тяжелые последствия в первые месяцы вооруженного противоборства советского народа, остановимся на проблеме внезапности фашистской агрессии и на степени вины в этом И.В. Сталина.

Необходимо сразу же отметить, что в ряде публикаций появились утверждения, что никакой внезапности вражеского нападения на СССР и не было, что это, мол, издержки историографии «застойного периода» и всех предшествующих ему предвоенных лет.

На чем же основываются подобные «новые подходы»? Оказывается, на том, что весь советский народ, разведывательные органы и сам Сталин знали, что угроза велика, что рано или поздно Германия совершит вооруженную агрессию против Советского Союза. А поэтому, мол, всякая внезапность нападения со стороны противника исключалась.

Однако такая аргументация не выдерживает критики. При этом совершенно не учитываются такие понятия, как стратегическая и оперативно-тактическая внезапность начала боевых действий.

И главным доказательством этого утверждения является тот факт, что именно Сталин в своей речи по радио 3 июля 1941 г. указал на неожиданное и вероломное нападение фашистской Германии, назвав это одной из главных причин наших крупных неудач в начале войны.

На основе привлечения ряда документальных источников, а также важных свидетельств, полученных нами в свое время из состоявшихся встреч и бесед с А.И. Микояном, В.М. Молотовым, Л.М. Кагановичем, П.К. Пономаренко, маршалами Г.К. Жуковым, А.М. Василевским, С.К. Тимошенко, И.Х. Баграмяном, К.К. Рокоссовским, наркомом ВМФ адмиралом Н.Г. Кузнецовым, управляющим делами СНК СССР военных лет Я.Е. Чадаевым и другими[84] попытаемся представить, какова была в действительности позиция Сталина в отношении внезапной агрессии против СССР в 1941 г. и как Сталин отреагировал на первые крупные поражения и неудачи советских войск?

Весной и в начале лета 1941 г. многие данные подтверждали тот факт, что фашистская Германия форсированно готовится к походу на Восток и война стоит уже буквально у нашего порога.

С самого начала 1941 г. существенно возросли переброски немецких войск и боевой техники в районы западной границы Советского Союза. С 25 мая германское командование стало перебрасывать сюда по максимальному военному графику до 100 эшелонов в сутки.

Согласно советским разведывательным сводкам, Германия на 1 февраля 1941 г. имела у наших западных границ 66 дивизий, на 20 апреля – 84–89, а на 1 июня уже 120–122 дивизии, в том числе 14 танковых и 13 моторизованных[85]. Резко участились нарушения советской границы. Наши пограничники только с 1 января по 10 июня 1941 г. задержали 2080 нарушителей, из них было выявлено 183 германских агента[86]. За первую половину 1941 г. германские самолеты 324 раза безнаказанно вторгались в воздушное пространство СССР, производя разведку и аэрофотосъемку. Причем в ряде случаев они пролетали над советской территорией до 100 и более километров. Однако было строжайшее указание свыше – огня по ним не открывать.

Еще 29 марта 1940 г. возглавлявший НКВД Берия с санкции Сталина направил директиву пограничным войскам западных округов, в которой говорилось: «При нарушении советско-германской границы самолетами или воздухоплавательными аппаратами огня не открывать, ограничиваясь составлением акта о нарушении государственной границы». В апреле 1940 г. подобные указания получили войска прикрытия западных военных округов, а в марте 1941 г. – Краснознаменный Балтийский флот.

Не менее поразительный факт: незадолго до войны по просьбе германской стороны на обширную территорию западной части СССР были допущены так называемые поисковые группы по розыску немецких захоронений времен Первой мировой войны. Можно легко догадаться, чем они занимались на самом деле. После капитуляции фашистской Германии на допросе фельдмаршал В. Кейтель на вопрос советского следователя, какие, по его мнению, главные заслуги немецкой разведки перед войной, ответил: «Самым положительным было то, что немецкая разведка дала полную и точную картину расположения всех советских войск перед началом военных действий во всех пограничных округах».

Все более тревожные сообщения ежедневно поступали в Кремль по самым различным каналам. Приведем лишь некоторые из них за весенние месяцы 1941 г.

9 марта 1941 г. 1-е управление НКГБ СССР информировало руководство страны, что по сведениям, полученным из Берлина, немецкий журналист Э. Цехлин сообщил нашему «источнику»: от двух генерал-фельдмаршалов ему стало известно, что «немцами решен вопрос о военном выступлении против Советского Союза весной этого года».

31 марта 1941 г. то же управление сообщило наркому обороны СССР, что, по имеющимся в НКГБ СССР данным, «начиная с декабря 1940 г. до настоящего времени отмечается усиленное продвижение немецких войск к нашей границе». Далее в сообщении, состоящем из 21 пункта, подробно излагались полученные сведения о количестве дислокации и перемещении немецких воинских частей к границе СССР.

10 апреля 1941 г. были получены и доложены Сталину и Молотову агентурные данные о содержании беседы Гитлера с югославским принцем, в которой Гитлер заявил, что он решил начать военные действия против СССР в конце июня 1941 г.

30 апреля 1941 г. 1-м управлением НКГБ СССР было получено следующее сообщение из Берлина:

«Источник “Старшина”, работающий в штабе германской авиации, сообщает, что по сведениям, полученным от офицера связи, между германским министерством иностранных дел и штабом германской авиации Грегора вопрос о выступлении Германии против Советского Союза решен окончательно и начало его следует ожидать со дня на день».

Как это не удивительно, но предупреждение о готовящейся агрессии поступило даже от германского посла в СССР Ф. Шуленбурга.

А.И. Микоян[87] рассказывал автору этих строк:

«Когда незадолго до войны в Москву из Берлина на несколько дней приехал наш посол Деканозов, германский посол Ф. Шуленбург пригласил его на обед в посольство. На обеде кроме них присутствовали лично преданный Шуленбургу советник посольства Хильгер и переводчик МИДа Павлов. Во время обеда, обращаясь к Деканозову, Шуленбург сказал: “Господин посол, может этого еще не было в истории дипломатии, поскольку я собираюсь Вам сообщить государственную тайну номер один: передайте господину Молотову, а он, надеюсь, проинформирует господина Сталина, что Гитлер принял решение начать войну против СССР 22 июня. Вы спросите, почему я это делаю? – продолжал Шуленбург. – Я воспитан в духе Бисмарка, а он всегда был противником войны с Россией”.

Обед был на этом свернут и Деканозов поспешил к Молотову. В этот же день Сталин собрал членов Политбюро, и, рассказав нам о сообщении Шуленбурга, заявил: “Будем считать, что дезинформация пошла уже на уровне послов”. Таким образом, без какого-либо внимания было оставлено Сталиным и это весьма необычное предупреждение», – заключил Микоян.

11 июня 1941 г., т. е. за 12 дней до вражеского нападения, от советского резидента «Монаха» из Финляндии поступило очень тревожное сообщение, в котором говорилось, что сегодня утром в Хельсинки подписано тайное соглашение между Германией и Финляндией об участии финских вооруженных сил в войне Третьего рейха против Советского Союза, которая начнется 22 июня.

Шифровка от 11 июня в тот же день была срочно направлена из Наркомата внутренних дел Сталину, но реакции не последовало.

Только через шесть дней начальник внешней разведки П.М. Фитин был вызван в Кремль. Почти дословно он изложил содержание секретной телеграммы из Хельсинки, добавив, что финские войска уже сосредоточиваются полукругом возле нашей военно-морской базы на полуострове Ханко. Как вспоминал Фитин, его тогда удивило отношение вождя к столь важному докладу. По его словам, Сталин проявлял какую-то «вялую заинтересованность и недоверие к агентам и их донесениям. Казалось, что он думал о чем-то другом, а доклад выслушивал как досадную необходимость»[88].

Еще один факт: 14 июня 1941 г. в советских газетах было опубликовано сообщение ТАСС, в котором опровергались появившиеся в западной печати слухи о предстоящей войне и утверждалось, что «Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз», ввиду чего, «по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы».

Сообщение ТАСС неправильно ориентировало советских людей, притупляло бдительность наших войск, породив уверенность, что правительство располагает какими-то данными, позволяющими ему оставаться спокойным в отношении безопасности западных границ СССР.

А на следующий день советский разведчик, немецкий антифашист Рихард Зорге, работавший в Токио, сообщил в радиограмме Центру: «Нападение произойдет на широком фронте на рассвете 22 июня. Рамзай».

К сожалению, и это сверхтревожное донесение ни в чем не убедило Сталина.

В соответствии со строжайшими указаниями Сталина всякая инициатива со стороны командующих округами и армиями по приведению в боевую готовность войск прикрытия стала немедленно пресекаться руководством Наркомата обороны СССР и Генерального штаба. Характерной в этом отношении является телеграмма, направленная 10 июня 1941 г. начальником Генштаба генералом армии Г.К. Жуковым в адрес командующего Киевским особым военным округом (КОВО) генерал-полковника М.П. Кирпоноса, отменяющая приказ занять предполье.

Выступая 13 августа 1966 г. в редакции «Военно-исторического журнала», Г.К. Жуков говорил по этому поводу: «Сталин узнал, что Киевский округ начал развертывание армии по звонку Тимошенко… Берия сейчас же прибежал к Сталину и сказал, вот, мол, военные не выполняют, провоцируют… занимают боевые порядки… Сталин немедленно позвонил Тимошенко и дал ему как следует взбучку. Этот удар спустился до меня: “Что вы смотрите? Немедленно отвести войска, назвать виновных…” Ну и пошло. А уж другие командующие не рискнули. “Давайте приказ”, – говорили они. А кто приказ даст? Вот, допустим, я, Жуков, чувствуя нависшую над страной опасность, отдаю приказание: “развернуть”. Сталину докладывают. На каком основании? “…Ну-ка, Берия, возьмите его к себе в подвал…”»

За десять дней до фашистского нападения всем командующим приграничными округами было приказано «во избежание могущих быть провокаций запретить полеты нашей авиации в 10-км пограничной полосе».

Чем можно объяснить такую позицию Сталина, который упрямо игнорировал любую информацию о реальной военной угрозе, нависшей над страной?

Как свидетельствовал Микоян, говорить со Сталиным «весной и особенно в начале лета 1941 г. о том, что Германия в любой день может напасть на СССР, было делом абсолютно бесполезным. Сталин уверовал в то, что война с немцами может начаться где-то в конце 1942 г. или в середине его, т. е. после того, как Гитлер поставит Англию на колени. Воевать же на два фронта, по его мнению, фюрер никогда не решится. “А к этому времени мы успешно выполним третью пятилетку, и пусть Гитлер попробует тогда сунуть нос”, – уверенно заключал Сталин»[89].

Стремясь всячески оттянуть военное столкновение с нацистской Германией, Сталин опасался дать Гитлеру повод для нападения и поэтому медлил с осуществлением самых неотложных мер по приведению советских войск в состояние полной боевой готовности, хотя агрессор для «обоснования» своего вооруженного вторжения мог найти, сфабриковать любой предлог или вообще обойтись без него.

Были ли тем не менее со стороны политических деятелей, дипломатов, руководителей советской военной разведки, Наркомата обороны и Генерального штаба попытки убедить Сталина, что фашистское нападение может произойти в самое ближайшее время?

19 февраля 1967 г. на встрече с коллективом Института истории АН СССР Маршал Советского Союза С.К. Тимошенко, который был с мая 1940 г. наркомом обороны СССР, вспоминал:

«В июне 1941 г., за несколько дней до фашистского нападения, когда сообщения по разным каналам о готовящейся агрессии против СССР стали очень тревожными, мне удалось добиться у Сталина согласия принять меня вместе с начальником Генштаба генералом армии Г.К. Жуковым. Обычно “хозяин”, хорошо знавший мой прямой характер, предпочитал принимать меня с глазу на глаз. Мы вручили Сталину большую пачку последних донесений наших военных разведчиков, дипломатов, немецких друзей-антифашистов и др., убедительно свидетельствовавших о том, что каждый день следует ожидать разрыва Гитлером пакта о ненападении и вторжения врага на советскую землю.

Прохаживаясь мимо нас, Сталин бегло пролистал полученные материалы, а затем небрежно бросил их на стол со словами: “А у меня есть другие документы”. И показал пачку бумаг, по содержанию почти идентичных нашим, но испещренных резолюциями начальника военной разведки генерал-лейтенанта Ф.И. Голикова. Зная мнение Сталина, что в ближайшие месяцы войны не будет и стремясь угодить ему, Голиков начисто отметал правдивость и достоверность всех этих донесений…

Вождь усомнился и в правдивости нескольких тревожных шифровок, поступивших из Токио от немецкого антифашиста, советского разведчика Рихарда Зорге, заметив: ”Нашелся один из наших информаторов, который сызволил из Японии даже дату германского нападения назвать – 22 июня… А сам между прочим там уже обзавелся публичными домами и заводиками… Прикажете и ему верить?”

Так, – заключил Тимошенко, – ничем и закончился наш визит к Сталину»[90].

Без какого-либо внимания Сталин оставил также многочисленную разведывательную информацию, поступившую в самый канун войны из Берлина, Бухареста, Софии, Лондона, Стокгольма, Токио…

Очень важные сведения были получены органами госбезопасности СССР от двух наших разведывательных групп из Берлина вечером 16 июня 1941 г. Срочным спецсообщением 17 июня они были направлены наркомом госбезопасности В.Н. Меркуловым Сталину и Молотову.

В нем говорилось:

«Совершенно секретно.

“Источник”, работающий в штабе германской авиации сообщает:…Все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью закончены и удар можно ожидать в любое время… В военных действиях на стороне Германии активное участие примет Венгрия».

Одновременно с этим советским разведчикам удалось узнать содержание приказа по германской авиации, в котором ставились задачи по бомбардировке наших городов, портов и аэродромов в начале войны. Один из них присутствовал на совещании представителей военно-промышленных кругов, которое проводил в Дрездене министр Розенберг. Согласно поступившему сообщению, Розенберг заявил, что «Советский Союз должен быть стерт с лица земли».

Приняв наркома госбезопасности и начальника разведки наркомата, Сталин назидательным тоном заявил, что «нет немцев, кроме Вильгельма Пика, которым можно верить», и потребовал все уточнить, еще раз перепроверить и доложить.

Буквально до самого начала войны Сталин оставался глухим ко всем тревожным сообщениям. Даже за один день до начала войны его реакция на весьма тревожные разведсообщения оставалась отрицательной. Так, на срочном донесении советского атташе в петеновской Франции генерала И.С. Суслопарова, сообщившего, что нападение на Советский Союз состоится 22 июня, Сталин наложил следующую резолюцию: «Эта информация является английской провокацией. Разузнайте, кто автор провокации, и накажите его».

Такая позиция Сталина оставалась до последнего момента неизменной, что подтверждает и следующая выдержка из докладной записки, которую Берия направил Сталину в тот же день, 21 июня 1941 г.:

«…Я вновь настаиваю на отзыве и наказании нашего посла в Берлине Деканозова, который по-прежнему бомбардирует меня “дезой” о якобы готовящемся Гитлером нападении на СССР. Он сообщил, что это “нападение” начнется завтра…

То же радировал и генерал-майор В.И. Тупиков, военный атташе в Берлине. Этот тупой генерал утверждает, что три группы армий вермахта будут наступать на Москву, Ленинград и Киев, ссылаясь на свою берлинскую агентуру. Он нагло требует, чтобы мы снабдили этих врунов рацией…

Начальник разведуправления, где еще недавно действовала банда Берзина[91], генерал-лейтенант Ф.И. Голиков жалуется на Деканозова и на своего подполковника Новобранца, который тоже врет, будто Гитлер сосредоточил 170 дивизий против нас на нашей западной госгранице… Но я и мои люди, Иосиф Виссарионович, твердо помним Ваше мудрое предначертание: в 1941 году Гитлер на нас не нападет!»

Определенную роль в уверенности Сталина, что вооруженное противоборство СССР и Германии не начнется в 1941 г., сыграла и немецкая дезинформация. Она развернулась еще летом 1940 г. и особенно усилилась после подписания Гитлером 18 декабря того же года директивы № 21 (план «Барбаросса»), где прямо подчеркивалось, что «решающее значение должно быть придано тому, чтобы наши намерения о ненападении не были распознаны». 15 февраля 1941 г. была издана директива начальника штаба верховного главнокомандования вермахта (ОКВ) генерал-фельдмаршала В. Кейтеля по дезинформации и маскировке всех мероприятий, связанных с подготовкой «Восточного похода». Этой директивой и серией других официальных немецких документов предусматривалось представить сосредоточение войск вермахта на Востоке или как чисто оборонительное мероприятие, или как отвлекающий маневр для последующего вторжения в Англию, или, наконец, для проведения других операций (на Балканах, в Северной Африке), но никак не против СССР.

Поскольку сохранить в тайне все военные агрессивные приготовления в районах советско-германской границы было чрезвычайно сложно, в кампанию по дезинформации и обеспечению внезапности блицкрига с мая 1941 г. активно подключилось ведомство пропаганды Геббельса. Главный замысел Геббельса состоял в том, чтобы убедить общественное мнение и «успокоить СССР»: все германские приготовления якобы связаны с предстоящим вторжением на Британские острова.

О том, как развивалась эта акция, хорошо свидетельствует ряд записей из его дневника:

«25 мая 1941 г. (воскресенье)

…Что касается России, то нам удалось натянуть пелену всевозможных слухов. Большое количество газетных уток мешают загранице понять, где правда, где ложь.

31 мая 1941 г. (суббота)

…Подготовка операции “Барбаросса” идет полным ходом. Теперь начинается первая волна дезинформации. Задействуется весь государственный и военный аппарат… Широкое использование английских радиопередач, инструктаж пропаганды для Англии и т. д. Можно рассчитывать, что обман удастся.

11 июня 1941 г. (среда)