Янка собака городская, в деревню даже на выходные никогда не ездила. А тут нам предстояло всё лето провести в тайге, на пасеке.
      — Ну ладно, — советовался я со своей псиной. — Мне хорошо, на сеновале спать буду, а ты где?
      И решил сколотить Янке конуру. Долго возился с этим делом, но конура вышла на славу.
      Подошло время ехать. Уложил я в конуру чистый коврик, упаковал наши вещи и продукты, укутал брезентом и перетянул ремнями. Получилось что-то вроде огромного рюкзака, только квадратного.
      И ничего, благополучно добрались до места.
      Янка в лесу словно ошалела от свежего воздуха, от множества новых незнакомых запахов. Я отпустил её с поводка, и она то и дело вдруг выскакивала с бешеными глазами из кустов или высокой травы, тявкала и тут же уносилась в неизвестном направлении. Я смеялся и свистел ей вслед.
      Но радовался я недолго. В первый же вечер Янка пропала. Сначала я не очень беспокоился: собака ведь, обязательно вернётся. Потом заволновался всерьёз, пошел искать, громко кричал:
      — Янка! Яна! Ко мне!
      Янка не пришла, даже не гавкнула в ответ. Ночь я провел без сна, корил себя: сам виноват, погубил собаку. Конура без дела стояла под сеновалом, я оттуда только вещи и продукты вытащил.
      А рано утром примчался сосед. Вид у него был очень странный. Едва я слез с сеновала, сосед схватил меня за рукав и потащил куда-то:
      — Пошли, пошли! Такое покажу!
      Я пошел без охоты, мысли мои были заняты пропавшей собакой.
      Сосед почему-то привел меня в хлев, подтолкнул и, едва сдерживая смех, сказал:
      — Смотри! С вечера один был, теперь два!
      Я пригляделся. В хлевушке, тесно прижавшись боками, спали два поросенка.
      Только один был весь покрыт… густой шерстью!
      — Янка! — закричал я. — Янка! Как ты сюда попала?
      Янка проснулась и теперь радостно прыгала вокруг меня.
      Поросёнок тоже проснулся и, недовольно взвизгивая, забурчал.
      — А вот так и попала, — сосед показал на узкую нору под стеной хлева.
      — Подкоп сделала! Ночи-то ещё холодные, а вдвоём тепло!
      Я вспомнил свои тревоги и нашу конуру. Вот вам и городская собака!

      На нашей пасеке, кроме ульев, был еще небольшой огородик. И одного мне никак не удавалось объяснить Янке: нельзя разгуливать по грядкам. И уж тем более бегать! Для этого есть межи.
      Янка меня внимательно слушала, но продолжала передвигаться по участку всё равно напрямик, как короче.
      Однажды мой брат, пасечник, решил взять в одном из ульев мёду.
      — Пчёлы будут сердитые, — предупредил он. — Не надо размахивать руками, маячить здесь без дела… Лучше шли бы вы с Янкой куда-нибудь на речку, ладно?
      Я так и собирался сделать, да что-то меня задержало. Когда уже с удочками вышел на тропинку к реке, вдруг словно пуля прожужжала в воздухе и ударила меня в щеку.
      Я едва не свалился, такой сильный был удар, и закричал:
      — Янка! Янка! Ложись! Пчелы!
      Собака, увидев меня с удочками, конечно же, тоже решила прогуляться до реки. Мой крик застал её на грядке с луком. Воздух над пасекой уже напряженно гудел, и гул нарастал с каждой секундой.
      — Янка! — ещё раз крикнул я, опускаясь на четвереньки. — Ложись!
      Но Янка, наоборот, замерла, как вкопанная, высоко вытянула шею и начала разглядывать, что это я там, лёжа на траве, делаю.
      Тут, видимо, какая-то рассерженная пчела пронеслась над самым Янкиным ухом. Может быть, даже слегка зацепила, но не ужалила.
      Янка взвизгнула и отскочила в сторону. А потом заметалась: пчёлы звенели то справа, то слева. Наверное, спасла от укуса Янку только зелёная грядка: пчёлы почему-то не очень любят луковый запах.
      — Ложись, Янка, ложись! — кричал я, медленно, на четвереньках передвигаясь к реке. Да ещё удочки мешали.
      — Янка, ложись!
      Наконец, Янка поняла. Она прыгнула в межу, как солдат в окоп, залегла там и даже, кажется, накрыла голову передними лапами.
      — Яна, за мной! — скомандовал тогда я.
      Щека моя страшно горела от пчелиных укусов.
      Янка осторожно, тоже по-солдатски, выглянула из своего «окопчика» и ползком начала медленно продвигаться в сторону реки. Только хвост торчал над грядкой. Но ни одна пчела на этот хвост не спикировала.
      Так мы и спаслись.
      Но интересно другое. После этого случая Янка даже случайно не наступила ни на одну грядку, чинно проходила только по межам, пусть так выходило намного дальше. И, мне кажется, в любой момент готова была выполнить команду:
      — Янка, пчёлы! Ложись!

      Отправились мы с Янкой за хлебом. Через день на станции останавливался дизель с продуктовым вагончиком.
      Станция — это старый рубленый дом, пустой, но с печкой и запасом дров на зиму. Лес почти вплотную и с той, и с другой стороны узкоколейки.
      Собрались женщины, тоже за хлебом, сидят на завалинке, разговаривают. Мы с Янкой в сторонке пристроились, я на скамейке, она — рядом.
      Сидим, ждём… А тут вдруг из-за станционной избушки как ни в чём не бывало… огромный медведь выходит!
      Женщины такой визг подняли, наверное, в соседней деревеньке слышно было!
      У меня сердце в пятки ушло. Янка же, тихонечко взвизгнув, юркнула под скамейку.
      То лето было очень сухим, жарким. Лесные пожары гнали зверей из родных мест, много мы тогда всякой живности повидали.
      И вот — медведь!
      Да ему было не до нас, на визг и крики он не обратил никакого внимания. Неторопливо прошел в трёх шагах от завалинки, перепрыгнул рельсы…
      Так бы и ушёл медведь, да Янка как-никак собака! Увидев удаляющийся медвежий зад, она выскочила из-под скамейки, шерсть дыбом, и залилась пронзительным, визгливым, но таким грозным лаем! И при этом подпрыгивала и царапала передними лапами землю и вообще едва не бросилась вдогонку за медведем!
      Уже потом, когда переполох улёгся, а пуще того, спустя день-другой, женщины, смеясь, вспоминали:
      — Ну, Янка! Ну, показала медведю! Догнала бы — растерзала! Точно!

      Сговорились мы с соседом пойти за грибами. И Янку с собой в лес взяли.
      По дороге сосед будто бы в шутку и говорит:
      — Натаскать нужно собаку на грибы, чтобы не просто так, без дела по лесу гуляла! Как у охотников: увидал пёс птицу — голос подал! И твоя бы: гриб нашла — тявкнула!
      В лесу мы разошлись, перекликаемся. А я, между делом, но словно бы всерьёз, как гриб найду, Янке показываю:
      — Вот, Янка, запоминай, белый! А вот это подосиновик, его ещё у нас красноголовиком называют! Ну, ищи, Яна! Голос, Яна!
      Янка грибы обнюхивает, меня внимательно слушает, но молчит. Сначала я думал, она так и не поняла, чего я от неё хочу.
      А потом вдруг нырнула моя собака в кусты, и через минуту такой отчаянный лай раздался!
      — Яна! Янка! — позвал я её. — Янка, ко мне!
      Собака ещё пуще разлаялась, в залив!
      Пришлось идти на голос.
      Выхожу на полянку… Батюшки! Одни белые грибы, ровненькие, аккуратные, на подбор! Штук тридцать, а то и сорок, не меньше! Одним словом, полная корзина!
      Янка как вкопанная стоит, шерсть дыбом, лапы напружинила, мордочку кверху — и заливается, заливается!
      Рядом с корзинкой сосед наш на траве развалился, улыбка до ушей:
      — Сколько грибов нашла! Так дело пойдет, Янка твоя ещё и суп варить научится!

      Рыбалка в тот день не удалась. Я менял наживку, плевал на червяков, забрасывал снасть на быстрину, потом в омуточки — и хоть бы самого тощего пескаря вытащил!
      Вдруг на берегу появилась Янка. Она уселась неподалёку и стала внимательно наблюдать за мной.
      — Смотри не смотри, — пожаловался я собаке, — всё равно не клюёт! Рыбы-то нет!
      Янка вильнула хвостом и убежала куда-то. И через пять минут вернулась, держа в зубах… крупную копчёную скумбрию!
      Подошла ко мне совсем близко и, усердно виляя хвостом, положила рыбину на песок.
      Я хотел рассердиться: что за дела, стащила провиант, который мы сами же и привезли из города! Но не удержался: громко, от души захохотал.
      И начал быстренько сматывать удочки.

      На полянке, иногда что-то поклёвывая в траве, разгуливали две галки.
      Янка заметила их и, видимо, решила поохотиться. Она вышла на край поляны и стала усердно делать вид, что до галок ей дела нет. Ну, скажем, захотелось приезжей собаке цветы понюхать, вот и всё.
      Галки на Янку ноль внимания, и Янка осторожно начала подбираться к ним поближе. Теперь уже почти ползком, на брюхе. А голову при этом отвернула специально в сторону. Мол, ползу и ползу, куда ползу — кому какое дело.
      Теперь галки собаку заметили, но улетать не спешили. И вот Янка нацелилась, приготовилась к прыжку!… Птицы брызнули вдруг вверх из-под самого носа. Янка прыгнула, да поздно!
      Но далеко галки не улетели. Они вновь опустились на полянке за спиной у Яны.
      Собака моя после неудавшегося броска присела отдохнуть, даже беспечно задней лапой ухо почесала. Потом лениво зевнула и отправилась домой. Конечно же, мимо галок.
      На этот раз коварные птицы подпустили Янку совсем близко. Дождались нового прыжка, легко увернулись и отлетели теперь уж совсем на каких-нибудь полшага!
      Янка на огромной скорости проскочила пятачок, где только что сидели нагловатые птицы, сделала круг и, не сбавляя бега, понеслась на галок. Те вновь вспорхнули в разные стороны.
      Но Янка, видно, на бегу выделила одну, угадала направление её полёта и, высоко подпрыгнув, уже на лету цапнула зубами самый кончик хвоста.
      Галка дико заверещала, рванулась в сторону. Янка, сделав в воздухе невероятный цирковой кульбит, шлёпнулась в траву.
      Она тут же вскочила, вертя головой и громко чихая. Галки, крича уже на пару, улетали прочь.
      Янка продолжала чихать и даже закашлялась: пасть у нее была набита галочьими перьями и пухом.
      Собака и ко мне подошла, продолжая недовольно фыркать и вертеть головой. И в глазах обида и полнейшее недоумение: что это за игра такая, от которой потом долго чихать приходится?!
      Больше на галок Янка никогда не охотилась.

      Янка грелась на солнышке, зажмурив глаза и вытянув лапы. Вдруг сверху прямо ей на нос упала крупная, тяжёлая капля.
      Янка от неожиданности вскочила, затрясла ушами, замотала головой.
      Я поднял голову: небо чистое, ни тучки. Но летом подобное часто случается, дождь может пролиться ниоткуда.
      На всякий случай я перешёл под навес. На полянку уже упала вторая капля, третья…
      Янка задрала мордочку и недовольно гавкнула: что это, мол, за шутки, кто это там брызгается?!
      Словно в ответ на Янкины «тяф-тяф», хлынул ливень. Да такой, что в двадцати шагах перед собой я уже ничего различить не мог.
      Янка носилась и прыгала по полянке. Сначала она просто пыталась ухватить и даже укусить дождевые капли. А потом, заливаясь счастливым лаем, грудью разбивала потоки воды, носилась куда глаза глядят, визжала, кувыркалась!…
      Ливень прекратился так же внезапно, как и начался. Янка даже не поняла сразу, что произошло: остановилась посреди поляны и озиралась по сторонам.
      — Всё, Яна, больше не будет, — сказал я, выбираясь из-под навеса.
      И тогда Янка бросилась ко мне и, мокрющая с головы до ног, встряхнулась. Я успел только зажмуриться — и уже стал таким же мокрым, как моя собака, даром что переждал дождь под навесом.
      Но я на Янку ничуть не рассердился. Ведь это она радостью своей со мной поделилась.
      И почти всё лето у нас ещё впереди!