На самом деле под видом незаинтересованного знания здесь скрывается явно антитрадиционалистское намерение; речь идет о «критике», которую нацеливают — прежде всего ее активные представители и, пожалуй, менее сознательно их последователи — на разрушение всякой традиции, произвольно усматривая в ней лишь совокупность психологических, социальных либо иных, но в любом случае — чисто человеческих фактов. Мы не станем на этом задерживаться, так как нередко говорили об этом ранее и в настоящий момент лишь намеревались указать на смешение, которое, будучи весьма характерным для этой особой ментальности, вполне может существовать независимо и от антитрадиционной направленности.
«Синкретизм» в подлинном смысле слова есть не что иное, как простое рядополагание элементов различного происхождения, собранных, так сказать, «извне», без какого-либо объединяющего их более глубокого принципа. Очевидно, что подобное соединение реально не может составить доктрины, как груда камней не может стать зданием; и если при поверхностном рассмотрении порой и возникает подобная иллюзия, то она не может противостоять более серьезному анализу. Нет нужды далеко ходить за примерами подобного синкретизма; их мы видим, по сути дела, в таких современных подделках под традицию, как оккультизм и теософия;
фрагментарные понятия, заимствованные у различных традиционных форм, в целом плохо понятые и более или менее искаженные, смешаны здесь с концепциями, относящимися к сфере философии и светской науки. Существуют также философские теории, почти полностью составленные из фрагментов других теорий, и в этом случае синкретизм обычно именуют «эклектизмом»; но данный случай менее важен, чем предшествующий, поскольку здесь речь идет лишь о философии, т. е. о мысли светской, которая по крайней мере не стремится прослыть тем, чем она не является.
Синкретизм во всех случаях есть по преимуществу — в силу самой своей «поверхностности» — светский подход; это отнюдь не синтез, а в известном смысле его противоположность. Действительно, синтез, по определению, исходит из принципов, т. е. из того, что принадлежит наиболее внутренней области; он следует, так сказать, от центра к окружности, тогда как синкретизм удерживается на самой окружности, в простой атомической множественности элементов — «атомов», взятых поодиночке, сами по себе, и отделенных от принципа, т. е. от истинной основы их существования. Синкретизм носит, следовательно, аналитический характер, хочет он того или нет; правда, никто не говорит столь часто и охотно о синтезе, как некоторые «синкретисты», но это доказывает лишь одно: они чувствуют, что если признают реальную природу своих теорий, составленных из различных частей, то тем самым сознаются в том, что не являются хранителями какой-либо традиции и что работу, которой они занимаются, первый встречный изыскатель мог бы выполнить, соединив кое-как разнообразные понятия, почерпнутые в книгах.
Если «синкретисты» явно стремятся выдать свой синкретизм за синтез, то заблуждение тех, о ком мы говорили вначале, носит прямо противоположный характер: сталкиваясь с настоящим синтезом, они нередко называют его синкретизмом. Объяснение подобной позиции по сути довольно простое: придерживаясь самой поверхностной и светской точки зрения, они не имеют никакого представления о вещах другого порядка и, не желая признать существования сфер, им недоступных, естественно, стремятся все свести к приемам, соответствующим уровню своего понимания. Вообразив, что всякая доктрина есть дело рук одного или нескольких человеческих индивидов, без какого-либо вмешательства высших элементов (ибо не следует забывать, что именно в этом заключается фундаментальный постулат всей их «науки»), они приписывают этим индивидам то, что сами были бы способны сделать в подобном случае; и само собой разумеется, их ничуть не заботит, является ли доктрина, которую они на свой лад изучают, выражением истины, так как подобный вопрос, не будучи «историческим», даже не встает перед ними. Едва ли даже им приходила в голову мысль, что может существовать истина другого порядка, нежели простая «истина факта», могущая быть единственно предметом эрудиции; что касается того, какой интерес подобное исследование может представлять для нас в этих условиях, то мы должны сознаться, что совершенно не в состоянии отдать себе в этом отчет, настолько чужда нам та ментальность, о которой идет речь.
Как бы то ни было, особенно важно отметить, что ложная концепция, усматривающая синкретизм в традиционных доктринах, непосредственно и неизбежно влечет за собой то, что можно назвать теорией «заимствований»: ее сторонники, констатируя существование сходных элементов в двух различных доктринальных формах, спешат заявить, что одна из них непременно заимствована у другой. Разумеется, речь здесь никоим образом не может идти ни об общих истоках традиций, ни об их точно установленной преемственности, с происходящей в этом процессе регулярной трансмиссией и последовательными адаптациями; все это полностью ускользает от средств исследования, которыми располагает светский историк, и для него в буквальном смысле слова не существует. Речь ведут единственно о заимствованиях в самом грубом смысле слова, — о чем-то вроде копии или плагиата, совершаемого одной традицией у другой, с которой она поддерживала контакт вследствие совершенно второстепенных обстоятельств, о случайной инкорпорации отдельных элементов, не соответствующих никакому глубинному основанию;
и действительно, именно таков синкретизм по самому своему определению. Даже не ставится вопрос: разве не естественно, что одна и та же истина обретает выражения, более или менее сходные либо, по крайней мере, сопоставимые между собой, независимо от всякого заимствования; да он и не может быть поставлен — ведь, как мы только что сказали, решено было игнорировать существование этой истины как таковой. Последнее объяснение было бы, впрочем, недостаточным, если не принимать во внимание понятие изначального единства традиций; но оно, во всяком случае, отвечало бы определенному аспекту реальности; добавим, что его никоим образом не следует смешивать с другой теорией, столь же светской, — как и теория «заимствований», хотя и другого рода, — она обращена к тому, что принято называть «единством человеческого духа». Последний при этом понимается исключительно в психологическом смысле, хотя в действительности подобного единства не существует; предполагается также, что всякая доктрина — просто продукт этого «человеческого духа»; таким образом, подобный «психологизм» не более озабочен вопросом о доктринальной истине, нежели «историцизм» сторонников синкретического объяснения.
Отметим также, что сама идея синкретизма и «заимствований», будучи отнесена к Священному Писанию, кладет начало поиску гипотетических «источников» и предполагаемых «интерполяций», который, как известно, служит наибольшим стимулом для «критики» с ее разрушительной работой, чьей единственной целью является отрицание какой бы то ни было «надчеловеческой» инспирации. Это тесно связано с ее антитрадиционной направленностью, указанной нами вначале; здесь же следует в особенности подчеркнуть несовместимость всякого «гуманистического» объяснения с традиционным духом, по сути своей очевидную; ведь не учитывать «не-человеческий» элемент — значит не признавать саму сущность традиции, то, без чего она даже не заслуживает этого имени. С другой стороны, напомним, что любая традиционная доктрина непременно имеет в качестве центра и отправной точки знание метафизических принципов, и все то, что она содержит сверх того, в конечном счете является применением этих принципов к различным областям; и это еще раз подчеркивает, что она по преимуществу синтетична, а синтез — как мы говорили выше — по самой своей природе исключает синкретизм.
Можно пойти дальше; если синкретизм в самих традиционных доктринах невозможен, то он равным образом невозможен и для их приверженцев, неизбежно сознающих беспочвенность такого подхода, как и иных методов, свойственных светской мысли. Все, что действительно инспирировано традиционным знанием, всегда идет «изнутри», а не «извне»; каждый, кто сознает сущностное единство всех традиций, при изложении и интерпретации доктрины может обращаться — сообразно случаю — к средствам выражения, характерным для различных традиционных форм, если сочтет это необходимым; но в этом никогда не будет ни малейшего сходства с синкретизмом или «сравнительным методом» эрудитов. С одной стороны, единство центра и принципа все освящает и надо всем доминирует; с другой стороны, когда это единство отсутствует, или, лучше сказать, скрыто от глаз светского исследователя, последний, «ввергнутый во тьму внешнюю», может только ощупью пробираться среди хаоса, упорядочить который мог бы лишь инициатический «Fiat Lux»; но он недоступен такому исследователю — по причине отсутствия у того необходимого «врожденного качества» (qualification).
Глава VII. ПРОТИВ СМЕШЕНИЯ ТРАДИЦИОННЫХ ФОРМ
Согласно индуистской традиции, как мы уже говорили,
существуют два противоположных способа — низший и высший — пребывания вне каст: можно вести «внекастовое» существование (аварна) в смысле «отрицательном», т. е. быть ниже них; а можно, напротив, быть «за пределами» каст (ативарна) или выше них; правда, этот второй случай неизмеримо более редок, чем первый, в особенности в условиях нынешнего времени.
Аналогичным образом, можно пребывать вне и за пределами традиционных форм: например, «безрелигиозный» человек, повсеместно встречающийся в современном западном мире, бесспорно, являет пример первого случая; напротив, второй способ практикуют исключительно те, кто действительно осознал фундаментальное единство и тождество всех традиций; но в нынешнее время он весьма редок. Необходимо хорошенько уяснить: когда мы говорим о действительном осознании, то имеем в виду, что чисто теоретические представления об этом единстве и тождестве хотя и важны, но отнюдь не дают оснований индивиду считать преодоленной ту стадию, на которой нужно присоединиться к определенной форме и строго ее придерживаться. Это, разумеется, отнюдь не значит, что он не должен в то же время стремиться понять другие формы по возможности полно и глубоко; однако на практике ему не следует прибегать к ритуальным или иным средствам, принадлежащим различным формам; это было бы не только бесполезно и напрасно, как мы отметили выше, но даже вредно и опасно в различных отношениях.
Традиционные формы можно сравнить с путями, ведущими к одной и той же цели
и все же различными; ясно, что нельзя следовать разными путями одновременно и что, вступив на один из них, надо неуклонно придерживаться его до конца; ведь переходя с одного на другой, вообще рискуешь затормозить продвижение, если не заблудиться совсем. Только тот, кто дошел до конца, тем самым преодолел все остальные пути, ибо ему уже не надо проходить их сызнова; он может, если нужно, придерживаться любых форм без различия, — но именно потому, что они преодолены и отныне уже объединены для него в их общем принципе. В целом он по-прежнему будет придерживаться внешне той или иной определенной формы — хотя бы для того, чтобы подать «пример» окружающим, которые пока не достигли того же уровня, что и он; но если обстоятельства потребуют, он сможет также участвовать и в других формах; ведь с той точки зрения, на которой он находится, между ними нет уже никакого реального различия. Впрочем, поскольку все формы будут для него едины, станут невозможными ни смешение, ни путаница — эти неизбежные спутники разнообразия как такового; но при этом речь идет только о том, кто действительно оказался за пределами этого разнообразия; для него формы уже не носят характера путей или средств, в которых он более не нуждается; они существуют лишь как выражения единой Истины, пользоваться которыми сообразно обстоятельствам столь же оправданно, как и говорить на различных языках, чтобы тебя понимали те, к кому ты обращаешься.
Между этим последним примером и случаем беспорядочного смешения традиционных форм существует такое же различие, как между синтезом и синкретизмом; вот почему необходимо в связи с этим хорошенько уточнить последнее. В самом деле, тот, кто рассматривает все формы в самом единстве их принципа, как мы только что сказали, имеет по преимуществу синтетическое представление о них в самом строгом смысле слова; он находится в равной мере внутри их всех, и даже более того — в точке, которая для всех них есть самая внутренняя — ведь она и является их настоящим общим центром. Повторяя сравнение, только что употребленное нами, скажем, что все пути, выходящие из различных точек, идут, сближаясь все более, но оставаясь раздельными вплоть до того момента, когда они сольются в этом едином центре;
но, увиденные из самого центра, они в действительности являются лишь его лучами, которые исходят из него и связывают его с многочисленными точками окружности.
Оба этих прямо противоположных способа рассмотрения одних и тех же путей весьма точно соответствуют точке зрения того, кто находится «на пути» к центру, и того, кто достиг его; оба эти состояния нередко описываются в традиционной символике в образах «путника» и «восседающего на вершине». Последний сравним с тем, кто, находясь на вершине горы и уже не нуждаясь в перемещении, охватывает взглядом все ее склоны; тогда как тот, кто еще только взбирается на вершину, видит лишь прилегающую часть склона; вполне очевидно, что только вид, открывающийся первому, может быть назван синтетическим.
С другой стороны, тот, кто не находится в центральной точке, всегда оказывается в позиции, более или менее «внешней» даже по отношению к своей собственной традиционной форме, и подавно — по отношению к остальным; если же он хочет, например, совершать обряды, относящиеся к различным формам, предполагая использовать и те и другие как средства или «опору» своего духовного развития, он сможет соединить их лишь внешним образом; но это и есть синкретизм, состоящий в смешении разрозненных элементов, которые по сути ничто не объединяет. Все сказанное против синкретизма в целом справедливо, следовательно, и в этом частном случае, и дело здесь, пожалуй, даже усложняется; ведь покуда речь идет лишь о теориях, синкретизм — оставаясь малосущественным и иллюзорным и являясь пустой тратой сил — представляется по крайней мере относительно безобидным; но те, кто вступает в прямой контакт с реальностями высшего порядка, рискуют испытать искажение или приостановку внутреннего развития, вместо того чтобы, как они — хотя и напрасно — полагали, сколь возможно облегчить его. Подобный случай вполне сопоставим с тем, когда некто, желая вернее добиться выздоровления, употреблял бы одновременно множество разных лекарств, тем самым нарушая их действие, что могло бы даже иметь последствия непредвиденные и более или менее опасные для организма; бывают вещи, действующие в отдельности вполне эффективно, но в корне несовместимые между собой.
Это приводит нас к уточнению еще одного пункта: помимо чисто доктринальных мотивов возражения против смешения традиционных форм, существует еще одно соображение, пусть и второстепенного порядка, но не менее важное с точки зрения «технической». В самом деле, предположим, что кто-то находится в условиях, подходящих для совершения обрядов, связанных с различными формами таким образом, чтобы те и другие имели реальный эффект, — а это, естественно, предполагает существование неких действительных связей с каждой из этих форм; тогда в большинстве случаев эти обряды могут ввести в действие не только духовные, но и психические влияния, которые, не согласуясь между собой, будут сталкиваться и создадут состояния беспорядка и нарушения равновесия, более или менее серьезно задевающие того, кто их неосторожно вызвал. Нетрудно понять, что не следует безрассудно подвергать себя подобной опасности; с одной стороны, нужно остерегаться шока от психических влияний, как следствия совершения самих обрядов всецело внешнего порядка (т. е. принадлежащих экзотерической стороне различных традиций), ибо в этом отношении они особенно исключают друг друга: ведь расхождения путей возрастают по мере удаления от центра; с другой стороны — пусть это и покажется парадоксальным тому, кто недостаточно размышлял над этим, — противостояние тем сильнее, чем больше у традиций общих черт; так бывает, например, когда они экзотерически облекаются в собственно религиозную форму, ибо вещам, сильнее отличающимся друг от друга, труднее вступить в конфликт между собой в силу самого этого различия; в данной области, как и во всякой другой, борьба может происходить лишь при условии пребывания на одной и той же территории. Мы не будем более на этом задерживаться, но остается пожелать, чтобы по крайней мере это предупреждение оказалось достаточным для тех, кто поддается искушению пустить в ход подобные разноречивые средства; пусть они не забывают, что чисто духовная область — единственное, что дает защиту, ибо оппозиции в ней не имеют более никакого смысла; и покуда психическая область полностью и окончательно не преодолена, всегда возможны приключения худшего свойства — и, добавим, в особенности для тех, кто решительно заявляет, что не верит в них.
Глава VIII. ОБ ИНИЦИАТИЧЕСКОЙ ТРАНСМИССИИ
Мы уже говорили, что инициация как таковая состоит по преимуществу в трансмиссии духовного влияния, — трансмиссии, которая может осуществиться лишь при посредстве традиционной регулярной организации; поэтому не может быть и речи об инициации вне связи с такой организацией. Мы уточнили, что «регулярность» должна пониматься как исключающая все псевдоинициатические организации, которые, невзирая на их претензии и внешнее обличье, не являются хранителями какого-либо «духовного влияния» и, следовательно, ничего в действительности не могут передать. Поэтому легко понять, отчего все традиции придают особое значение так называемой «инициатической цепи»,
т. е. преемственности, обеспечивающей непрерывность упомянутой трансмиссии; вне этой преемственности даже само соблюдение ритуальных форм бесполезно, «гак как будет недоставать элемента, жизненно важного для их эффективности.
Впоследствии мы специально вернемся к вопросу об инициатических обрядах, но уже теперь ответим на могущие возникнуть возражения: разве эти обряды, спросят нас, не обладают сами по себе внутренне присущей им эффективностью? Последние и в самом деле обладают ею; ведь если бы они не соблюдались или были бы изменены в каких-то своих существенных элементах, невозможно было бы достигнуть никакого реального результата; однако это условие, пусть и необходимое, все же недостаточно; чтобы эти обряды имели эффект, их должны совершать те, кто обладает необходимыми для их совершения качествами. Впрочем, это свойственно не только инициатическим обрядам, но и обрядам экзотерического порядка, например религиозным: они также эффективны, однако и их не всякий может совершать должным образом; так, если религиозный обряд требует священнического рукоположения, тот, кто его не имеет, тщетно будет соблюдать все формы и даже вносить в них «волевое устремление» (intention voulue);
он не добьется никакого результата, поскольку не является носителем «духовного влияния», которое действует, воспринимая эти обрядовые формы как «опору».
Даже в обрядах низшего порядка, связанных с вторичными приложениями традиции, к примеру обрядах магических, где участвует влияние, которое не имеет в себе ничего духовного, а является чисто психическим (если понимать под этим в самом общем смысле то, что принадлежит области тонких элементов человеческой индивидуальности, и то, что соответствует ей на «макрокосмическом» уровне), достижение реального эффекта обусловлено в большинстве случаев определенной трансмиссией; и самое заурядное деревенское колдовство дает массу примеров подобного рода.
Мы не будем останавливаться на этом последнем моменте, не относящемся к нашему предмету; мы указываем на него, чтобы лучше объяснить необходимость регулярной трансмиссии для реального совершения обрядов, предполагающих действие высших сил, которое, собственно, и может быть названо «не-человеческим» и проявляется как в религиозных, так и в инициатических обрядах.
Это в самом деле существенный момент, и на нем следует еще несколько задержаться; мы уже сказали, что учреждение регулярных инициатических организаций не относится к сфере простых индивидуальных начинаний, и точно то же можно сказать о религиозных организациях; ведь и в том, и в другом случае необходимо наличие чего-то такого, что исходит не от индивидов, ибо превышает человеческие возможности. Впрочем, можно объединить оба эти случая, сказав, что фактически речь идет здесь обо всей совокупности организаций, которые могут быть определены как поистине традиционные; так станет понятнее без лишних рассуждений, почему мы отказываемся относить слово «традиция» к вещам чисто человеческим, чем злоупотребляет «светский» язык; небесполезно будет отметить, что само слово «традиция» в его первоначальном смысле выражает не что иное, как саму идею трансмиссии, которую мы в данный момент и рассматриваем; к этому вопросу мы вернемся немного позже.
Итак, ради большего удобства можно было бы разделить традиционные организации на «экзотерические» и «эзотерические», хотя оба эти термина, если понимать их в самом точном смысле, пожалуй, не везде одинаково применимы; но в настоящий момент нам достаточно подразумевать под «экзотерическими» организации, которые в той или иной цивилизационной форме открыты для всех без различия, а под «эзотерическими» — те, что предназначены для элиты, или, другими словами, куда допущены лишь те, кто обладает особыми «качествами». Инициатическими являются, собственно, организации второго рода; другие же включают организации не только специфически религиозные, но и социальные, не носящие религиозного характера, но подобным же образом связанные с высшим принципом, что в любом случае есть необходимое условие их признания в качестве традиционных — как это можно видеть на Востоке. Впрочем, поскольку мы не намеревались рассматривать здесь экзотерические организации и вспомнили о них лишь для того, чтобы сравнить их с эзотерическими, или инициатическими, то ограничимся рассмотрением религиозных организаций; ведь они — единственные организации такого рода, известные на Западе, а потому все, что с ними связано, будет легче понять.
Итак, мы утверждаем следующее: любая религия, в истинном смысле этого слова, имеет «не-человеческое» происхождение и устроена так, чтобы сохранять переданный ей, равным образом «не-человеческий», элемент с самого момента своего основания; этот элемент, относящийся к сфере «духовного влияния», осуществляет эффективное воздействие посредством соответствующих обрядов; для того чтобы эти обряды были действенными, т. е. служили реальной «опорой» упомянутому влиянию, необходима прямая и непрерывная трансмиссия в лоне религиозной организации. Если дело обстоит так на уровне чисто экзотерическом (разумеется, все сказанное нами адресовано не тем упоминавшимся выше критикам-негативистам, которые пытаются свести религию к «человеческому факту»; их мнение мы не рассматриваем, как и все то, что сходным же образом вытекает лишь из антитрадиционных предрассудков), то с тем большим основанием это должно быть так и на уровне более высоком, т. е. эзотерическом. Употребленные нами термины достаточно широки, чтобы можно было и здесь не вносить в них изменений; мы ограничимся лишь заменой слова «религия» словом «инициация»; все различие связано с природой «духовных влияний», участвующих в процессе (впрочем, имеется еще немало различий в этой области, куда мы включаем в целом все, что относится к возможностям над-индивидуального порядка), и в особенности с результатами действия, которое они осуществляют в одном и другом случае.
Если мы ради разъяснения вопроса обратимся к ситуации христианства в религиозной сфере, то сможем добавить следующее: обряды инициации, имеющие непосредственной целью трансмиссию «духовного влияния» от одного индивида к другому, который, по крайней мере в принципе, также впоследствии сможет его передать, в точности сопоставимы в этом отношении с обрядами рукоположения;
отметим также, что те и другие могут включать множество степеней; ведь полнота «духовного влияния» не обязательно сообщается единожды, со всеми прерогативами, которые она предполагает, в особенности в том, что касается действительной способности осуществлять те или иные функции в традиционной организации.
Известно, какое значение имеет для христианских церквей вопрос об «апостольской преемственности», и это нетрудно понять; если бы эта преемственность была прервана, никакое рукоположение не было бы действительным, и вследствие этого большинство обрядов были бы лишь пустой формальностью, лишенной реального значения.
Тем, кто совершенно справедливо признает необходимость такого состояния дел в религиозной сфере, не составит большого труда понять, что оно не менее неукоснительно соблюдается в области инициатической; или, другими словами, здесь также строго необходима регулярная трансмиссия, образующая «цепь», о которой говорилось выше.
Мы только что сказали, что инициация должна иметь «не-человеческое» происхождение, так как без этого она никоим образом не могла бы достичь своей конечной цели, лежащей за пределами области индивидуальных возможностей; вот почему творцами настоящих инициатических обрядов, как мы подчеркнули выше, не могли быть люди, и фактически такие творцы никогда и не были известны,
как не были известны, по тем же причинам, создатели традиционных символов, также имеющих «не-человеческое» происхождение и суть;
кроме того, между обрядами и символами существуют весьма тесные связи, что мы рассмотрим позднее. Можно со всей уверенностью сказать, что в случаях, подобных этому, не существует «исторического» происхождения; ведь истоки их находятся в мире, к которому неприложимы условия места и времени, определяющие исторические факты как таковые; вот почему эти вещи всегда неизбежно ускользают от «светских» методов исследования, которые, по определению, могут дать относительно ценные результаты лишь в собственно человеческой сфере.
В этих условиях нетрудно понять, что роль индивида, сообщающего инициацию другому, есть поистине роль «передающего» в самом точном смысле этого слова; речь идет не столько об индивиде как таковом, сколько о «поддержке» влияния, не связанного с человеческой сферой; индивид является единственно звеном «цепи», исходная точка которой находится вне и за пределами человечества. Вот почему он может действовать не от своего собственного имени, но от имени организации, к которой он принадлежит и от которой получает полномочия, — или, точнее, от имени принципа, который внешне представляет данная организация. Это к тому же объясняет, что действенность обряда, совершаемого индивидом, не зависит от личных достоинств последнего, что верно также и для религиозных обрядов; и мы рассматриваем это отнюдь не с точки зрения морали (что явно не имеет значения в вопросе исключительно «технического» порядка); мы исходим из того, что даже если данный индивид не обладает уровнем знания, необходимым для понимания глубокого смысла обряда и сущностной причины его различных элементов, тем не менее сам обряд полностью возымеет действие, если «передающий», правомочно облеченный соответствующими функциями, совершает его, соблюдая все предписанные правила и сознавая свою связь с традиционной организацией. Отсюда непосредственно следует, что если в подобной организации уже не нашлось бы в тот или иной момент лиц, которых мы назвали «виртуальными» инициированными (мы вернемся к этому позднее), она сохраняла бы, тем не менее, способность реально передавать «духовное влияние», хранителем коего является; для этого было бы достаточно, чтобы «цепь» не прерывалась; и в этом отношении притча об «осле, нагруженном реликвиями», исполнена инициатического значения, заслуживающего глубокого размышления.
Напротив, самое полное знание обряда, если оно получено вне регулярных условий, совершенно лишено какой-либо реальной ценности; так, возьмем простой пример, ибо обряд здесь сводится к произнесению слова или формулы: мантра, воспринятая не из уст авторитетного гуру, не производит никакого действия, поскольку она не «одухотворена» присутствием духовного влияния, носителем которого является.
Это относится в той или иной степени ко всему тому, с чем связано духовное влияние: так, изучение священных текстов традиции по книгам никогда не заменит их непосредственного сообщения; вот почему даже там, где традиционные учения были более или менее полно изложены в письменной форме, они все же продолжают оставаться объектом устной передачи; последняя, помимо того, что она необходима для придания им всей полноты действенности (коль скоро речь идет не только о теоретическом знании), обеспечивает также преемственность «цепи», с которой связана сама жизнь традиции. В противном случае имели бы дело с мертвой традицией, с коей не была бы возможна никакая действительная связь; и, если знание того, что остается от традиции, еще может иметь определенный теоретический интерес (разумеется, не в плане обычной светской эрудиции, значимость которой здесь нулевая, а лишь поскольку это способно помочь в понимании определенных доктринальных истин), то оно не могло бы иметь никакого непосредственного воздействия в плане какой-либо «реализации».
Речь при этом идет о сообщении вещей, столь «жизненно важных», что в Индии ученик не смеет сесть перед лицом гуру — дабы влияние праны, связанное с дыханием и голосом, воздействуя непосредственно, не произвело слишком резкого эффекта, небезопасного в психическом и даже физическом отношении.
В самом деле, действие это тем более мощное, что сама прана в подобном случае представляется лишь носительницей или тонкой опорой духовного влияния, передаваемого от гуру к ученику; и гуру, выполняющий свою роль, должен рассматриваться не как индивидуальность (последняя в этом случае воистину исчезает, служа лишь простой опорой), но единственно как представитель самой традиции, которую он неким образом воплощает по отношению к своему ученику; в этом и состоит роль «передающего», о которой мы говорили выше.
Глава IX. ТРАДИЦИЯ И ТРАНСМИССИЯ
Мы отметили выше, что слово «традиция» в его этимологическом значении выражает в целом не что иное, как саму идею трансмиссии, передачи; по сути дела это вполне нормально и согласуется с употреблением слова «традиция» в нашем понимании, что ясно следует из нашего предыдущего объяснения; однако по этому поводу иногда выдвигаются возражения, свидетельствующие о необходимости еще задержаться на этом вопросе, дабы здесь не осталось никаких недоразумений.
