Лицо длинного в шишаке исказилось в приступе суеверного ужаса. Он наклонился к Пьеру и громко зашептал:
      - Бог с вами, это же Реджинальд Кукс, главный режиссер Второй зоны Третьего вилайета.
      - Режиссер? Вилайета? - Пьер с трудом ворочал мозгами. - Простите, меня только что хотели сжечь, и я как-то еще не совсем...
      - Вот что значит вжиться в образ! - восхищенно пробормотал аббат Бийон.
      - Но ведь как будто к тому и шло, - сказал Пьер, слабо улыбаясь.
      - К тому шло, - повторил Жиль де Фор, - ха... ха... - И он зашелся тяжелым басом.
      К нему присоединился заливистый дискант Реджинальда Семеновича Кукса, главного режиссера Второй зоны Третьего вилайета. Через секунду грохотала вся площадь: визжали мальчишки во главе с Ожье, ржали парни в зеленых кафтанах, церковным колоколом бухал разбойник-монах, сверкая зубами, смеялась Урсула, а Алисия, держась рукой за бок, вытирала глаза розовым кружевным платочком. Последним пришел в движение длинный в шишаке. Его тонкое блеяние разнеслось по двору, когда другие уже затихали.
      Отсмеявшийся Кукс вновь подступил к Пьеру:
      - Так откуда вы прибыли, мирный путешественник?
      - Из этого... Из Форж-лез-О.
      - Ничего не понимаю, - скривился Кукс. - А вы, Аристарх Георгиевич?
      Длинный изобразил скорбную мину.
      - Стойте, кажется, я знаю. - К ним, тряся полами коричневой рясы, пробирался монах. Его круглые пуговичные глаза светились. - Как же я сразу не понял, что это за штука, - говорил он. - Отсутствие движителей...
      - Какая штука? - спросил Кукс.
      - По-моему, этот парень пришлепал к нам из другого времени.
      - Что? Как? - Кукс даже привстал на цыпочки.
      - Это правда, - сказал Пьер. - Но ради бога, скажите, какой у вас век?
      Все растерянно молчали. Первым откликнулся Аристарх Георгиевич:
      - Шестой век Великой эпохи.
      - Скажите, э... от рождества Христова это сколько?
      Монах посмотрел на Пьера с удивлением и ответил:
      - Двадцать пятое столетие, семьдесят восьмой год.
      - Двадцать пятое! - закричал Пьер. - Все-таки двадцать пятое! Боже правый, значит, машина... значит, Дятлов... мы... - И он замолк, жадно озирая обступивших его людей.
      - А откуда же вы, если не секрет? - Аристарх Георгиевич от нетерпения переступал с ноги на ногу.
      - Из двадцатого. Вот к вам...
      Реджинальд Кукс присвистнул!
      - Экая даль. Надо отдать вас в хорошие руки. Аристарх Георгиевич, любезный, свяжите нас с Агентством по туризму.
      - Сию минуту. - Помреж снял сверкающий шишак и, пристроив его под мышкой, крупно зашагал прочь. Все между тем сделались очень ласковыми к Пьеру. Морис де Тардье положил ему руку на плечо и говорил, что глубоко сожалеет о резких словах, сказанных им тогда на поляне. Алисия крутила пуговицу на куртке Пьера и восклицала:
      - Подумать только! Ну просто не могу себе представить!
      Тут снова показался Аристарх Георгиевич. С ним шел молодой человек в белой блузе и белых штанах. Он приветливо глянул на Пьера:
      - Меня зовут Гектор. Мне выпала честь сопровождать дорогого и почетного гостя, многоуважаемый...
      - Пьер Мерсье, - сказал Пьер.
      - Многоуважаемый Пьер Мерсье. А сейчас не желаете ли отдохнуть с дороги?
      Они шли по красной каменной галерее. Сквозь щели густо лезла трава. Провал слева внизу - сплошное зеленое буйство. "Джунгли какие-то", подумал Пьер.
      - Такой пейзаж нынче моден, - пояснил Гектор.
      Второй день этот голубоглазый красавец сопровождал Пьера повсюду.
      - Скажите, я сделал ошибку? Мне не следовало прилетать?
      - Нет, Пьер, вы не сделали ошибки, - ровно, дружелюбно сказал Гектор. Я представлю вас членам Совета, вашему делу дадут ход. А вы пока отдыхайте.
      Показалась низкая дверь из рассохшихся досок, схваченных фигурными железными полосами. Гектор взялся за ржавое кольцо. Из открывшейся темноты пахнуло погребной сыростью.
      - Прошу, - сказал Гектор.
      Пьер согнулся и шагнул. Еще шаг. Брызнул свет. Большой белый мяч летал под низким синим небом. Несколько девушек бросились к ним навстречу.
      - Это Пьер, - сказал Гектор. - Он из двадцатого века.
      Всеобщий вздох изумления. Но не чрезмерного, как показалось Пьеру. Одна - кареглазая, красивая - подошла ближе. Впрочем, они все были красивыми. Пьер растерянно молчал.
      - Меня зовут Полина, - объявила кареглазая. - Или просто Ина.
      - А меня Елена, - сообщила смуглянка в голубой тунике.
      - Пьер.
      - Да, я уже знаю.
      - Откуда?
      - От Гектора. Он же только что вас представил.
      - Ох, правда.
      Его окружили, забросали вопросами.
      - Вы видели когда-нибудь Пруста? А правда, что Набоков всегда жил в гостиницах? А Маяковский... Фолкнер... Бруно Травен... А Хлебников... О, Хлебников!
      - Да бог с вами, - отбивался Пьер, - я многих этих имен и не слышал. Я, знаете ли, далек от литературы. Пруста, правда, читал, но видеть не мог он ведь умер, когда меня еще на свете не было. И вообще я всю жизнь, если не считать войны, прожил в одном городе, в Париже...
      - Париж! - вздохнула Полина. - Ах, вы расскажете нам о тогдашнем Париже. - Она тронула его за руку и произнесла с чувством: - Пьер, правду скажи мне, скажи мне правду, я должна, я хочу все знать!
      Пьер испуганно отшатнулся.
      - Да что вы, голубчик. Это же Превер. О нем вы слышали?
      - Превер? - обрадовался Пьер. - Превера я знал, - добавил он тихо, но в это время другая девушка, та, что спрашивала о Маяковском, запрокинув лицо, спасенное от чрезмерной красоты слегка вздернутым носом, вдруг продекламировала:
      А может, лучшая потеха
      перстом Себастиана Баха
      органного не тронуть эха...
      - А меня больше всего интересует Станислав Лем, - сказала девушка по имени Асса.
      - Кажется, я где-то слышал это имя.
      - Всего лишь слышали? То, что вы говорите, ужасно. - И она ушла.
      - Ну вот, навалились на бедного путешественника, - сказал Гектор. - А он еще не пришел в себя после темницы Жиля де Фора.
      - Почему темницы? - спросила курносая.
      - Какая темница? - подхватил хор.
      - Пьер вынырнул из времени совершенно неожиданно и угодил в поле "Славное игрище в Лонгибуре". Там его приняли за лазутчика, введенного Куксом для оживления игры, и с радостным усердием водворили в подземелье.
      - Какой ужас! - прошептали девушки.
      Пьеру, впрочем, показалось, что их шепот-возглас был слишком мелодичным, чтобы выражать искреннее беспокойство.
      - Бедняжка, - сказала Ина. - Вы, должно быть, очень перенервничали.
      - Ничего страшного, - бодрился Пьер. - Все было очень интересно. Пока меня не потащили на костер...
      - Ах, костер! Ай, ай! - Лица девушек выражали совершенное сочувствие.
      - Ина, - сказал Гектор, - мы идем к Харилаю. Не знаешь, где он?
      - У него роль механика в "Среде". Фу, там дышать нечем, надеюсь, вы туда ненадолго. Возвращайтесь потом к нам! Ну пожалуйста!
      Девушки, кланяясь одна за другой, побежали вверх по косогору. И только смуглянка в тунике смотрела вслед Гектору и Пьеру.
      - Они тоже во что-нибудь играют? - спросил Пьер.
      - Конечно. Игра называется "Матушка филология".
      - Странное название. Что же они делают?
      - Пишут. Литературные манифесты, критические статьи. Придумывают школы, течения. Дают им имена. Назовут, скажем, одних романтиками, а других утилитаристами. А потом бьют романтиков за безответственное стремление к безграничной свободе и неуемную жажду обновления, а утилитаристов - за близорукое пренебрежение высокими страстями и легкомысленное неприятие мировой скорби.
      - И этим занимаются такие славные девушки?
      - Да, они зубастые. Играют весело, от души.
      Они вернулись к дверце, которая с этой стороны оказалась похожей на легкую садовую калитку. Пьер доверчиво шагнул в темноту, ожидая увидеть уже знакомую каменную галерею и глухие заросли. Но вместо этого он очутился на сером асфальте у гранитного парапета, за которым свинцово лоснилась вода, играя чешуей нефтяных пятен.
      - Не удивляйтесь, дружище. У нас особые двери. Они свертывают пространство, сразу соединяя нужные точки. Сейчас мы в поле игры под названием "Среда, среда, среда...".
      На другой стороне реки за таким же парапетом громоздились здания. Частокол труб, напоминающий гигантский крейсер, закрывал горизонт. Черно-белые столбы дыма вырастали из них и густо вспучивались под низким облачным небом.
      - Здесь играют в отсталую индустрию, - говорил Гектор. - Наиболее увлекательные пассажи - отравленные реки, порубленные леса, изведенное зверье. Красные книги, штрафы, дебаты о безотходной технологии, проповеди об озоне, под шум которых живая природа потихоньку уступает место окружающей среде.
      На той стороне приоткрылась дверь в бетонной стене и показался человек в спецовке. Пьер и Гектор столкнулись с ним на середине чугунного моста.
      - Здравствуй, Харилай, - сказал Гектор. - Это Пьер из двадцатого века.
      Харилай протянул тяжелую руку. Пожимая ее, Пьер заметил большой гаечный ключ, торчащий из кармана потертого Харилаева комбинезона. Механик улыбался озабоченно и вопросительно.
      - Да, он прилетел, - сказал Гектор, - и мы сами не знаем, как.
      От Харилая исходила какая-то основательность. Пьер вдруг подумал, что этот человек поможет ему. И пока Гектор излагал существо просьбы Пьера, тот впивался глазами в лицо Харилая, стараясь прочесть его решение и в то же время внушить ему ответ.
      - Это очень серьезное дело, - веско сказал механик. - По всей видимости, придется...
      Пьер почувствовал, что задыхается.
      - ...придется безотлагательно _сыграть_ во Всемирный Совет.
      Они возвращались в игру Гектора "Агентство по туризму".
      - Пора обедать, - сказал Гектор. - Какую кухню предпочтете сегодня, дружище?
      - Все равно.
      - Напрасно, напрасно. Я вижу, последние слова Харилая оставили у вас неприятный осадок. Ну ничего. Ресторан "Сакартвело" - вот что поправит вам настроение. Застолье грузинских князей.
      Ближайшая дверь вывела их в платановый лес. Дощатый стол на небольшой поляне был уставлен тонкогорлыми глиняными кувшинами. Многоцветье фруктов и овощей напомнило Пьеру сентябрь где-нибудь в Савойе. За столом сидело с полдюжины усачей в наглухо застегнутых красных рубахах и схваченных тонкими поясами темных кафтанах с расходящимися полами. Раздались шумные крики. Один из пировавших, худой, легкий, как перышко, взвился навстречу.
      - Добро пожаловать, гости дорогие! - закричал он, топорща усы и вращая зрачками горячих глаз.
      Пахло ароматным дымом: в стороне над открытым очагом на огромном вертеле жарился баран. Пьеру сунули в руки костяной в серебряном окладе рог, полный красного вина, пододвинули завернутые в тонкую лепешку ослепительно белый сыр и пахучую умытую траву.
      - Кушай, дорогой, - сказал сосед, горбоносый смуглый старик. - Гость в доме - радость в доме. Здоровье дорогого гостя. - Старик поднял свой кубок.
      Пьер ел дымящуюся баранину, запивал ее нежным вином. Ему было хорошо.
      В самом маленьком духане
      ты товарища найдешь.
      Если спросишь "Телиани",
      поплывет духан в тумане,
      ты в тумане поплывешь...
      И Пьер подтягивал за тягучим тенором:
      Тайа-тайа-тайа-вота-тайа-йа...
      Замирал, когда врывался бас:
      Дын-ды-лава...
      Гектор рассказывал пирующим про маленькую Люс. Князья смотрели на Пьера маслинами глаз, качали головами и цокали языком.
      - Сколько же у вас игр?
      - Много. Очень много. Не знаю точно. Впрочем, детали касаются тех, кто играет в статистику, - ответил Гектор.
      - Интересно бы узнать их названия.
      - Почему же только названия? Можно и посмотреть, и поиграть. Для начала могу познакомить вас со списком игр нынешнего сезона. Хотите?
      Гектор подошел к ближайшему толстому дереву и, найдя дупло, удовлетворенно хмыкнул. Запустил руку в темную дыру и протянул Пьеру свернутый в трубочку лист бумаги.
      - Изучайте.
      Пьер уже давал себе зарок не выказывать удивления, однако вид у него был озадаченный.
      - Все та же свертка пространства, - пояснил Гектор. - Дупло сыграло роль дверцы между моей рукой и библиотекой Совета нашей зоны.
      - Но почему там оказался именно нужный вам список?
      - Та же телепатия, только на железных принципах биомашинной технологии.
      - Понятно, - неуверенно пробормотал Пьер и развернул пожелтевший листок. В десятке столбцов рукописной вязью теснились слова.
      - Не удивляйтесь виду списка. В быту никто не желает иметь дело с кристаллами, голографией и прочей головоломной техникой. Всем подавай фолиант в коже с серебряными застежками или пергаментный свиток.
      - И на всех хватает?
      - Справились. Дома книг у нас в общем-то нет. Разве что в играх, где это необходимо. А так - протянул руку к ближайшей дверце и взял нужную книгу в библиотеке. Они там продублированы в соответствии со средней частотой запроса.
      - Одним словом, в книги вы тоже играете.
      - Угадали. Есть и такие игры, "Пожар в Александрии", например, или "Изба-читальня".
      - Изба?
      - Так назывался древний русский дом.
      - А почему читальня?
      - Когда-то в России шла борьба с неграмотностью - постойте, это ведь было как раз в вашем веке, - и книги, насколько я помню, хранились в бревенчатых домах - избах...
      - Вот эта игра, - сказал Пьер, просматривая список. В том же столбце он прочел:
      Трансвааль в огне
      Дирижабль Нобиле
      Белый квадрат на белом фоне
      Базар в Коканде
      МакИ
      Большой футбол...
      Пьер поднял голову.
      - Тут все двадцатый век?
      - Да, а вот двадцать первый. - Гектор провел пальцем по строчкам: Экологический коллапс, Мафусаилов век. Марсианские хроники... А вот двадцать второй, двадцать третий...
      Взгляд Пьера блуждал по листку, выхватывая разбросанные по векам игры: Ронсевальское ущелье. Тысяча видов Фудзи, ГЭС на Замбези, Бирнамский лес, Лагерь таборитов...
      - А это что? - воскликнул он вдруг, возвращаясь к двадцатому веку. МакИ! Вы играете в макизаров? Это про наше сопротивление бошам?
      - Да, а чему тут удивляться? Двадцатый век у нас в почете. Он признан одним из переломных в истории. Хотите посмотреть "Маки"? Правда, это в другой зоне, у нас в этом сезоне все больше по русской истории.
      - Да. То есть нет. Не сейчас, по крайней мере.
      В окоп, где сидели Дятлов, Декур и Пьер, спрыгнул д'Арильи, умудрившийся сохранить щегольство даже во время непрерывных боев последней недели. Он шел в штаб к Эрвье и решил дождаться темноты. Д'Арильи немедленно схлестнулся с Декуром, а мрачное молчание Дятлова, ради которого - это уже начинал понимать Пьер - аристократ всегда разглагольствовал, подливало масло в огонь.
      - Попран рыцарский дух, веками, как драгоценное вино, сохраняемый цветом европейских наций, оберегаемый от тупых буржуа, темного пролетариата, извращенных интеллектуалов...
      - Добавьте сюда плутократов, евреев и коммунистов, - вставил Декур, - и Геббельс будет вам аплодировать.
      - Безвкусно манипулируя символами, рожденными в служении богу и чистой любви, Гитлер опошлил идею рыцарства, низвел священные ритуалы на уровень балагана.
      - И это все, что вас не устраивает в нацизме? Будь они пообразованней, поутонченней, средневековые побрякушки не тасовались бы с такой наглостью, это не травмировало бы ваш вкус, и фашизм бы вас устроил, а? - Декур начинал распаляться.
      - Не придирайтесь, Жак. Я бьюсь с ними от имени светлых идеалов рыцарства.
      - Вы бьетесь с варварством сегодняшнего дня от имени варварства прошлого.
      - Ого! А вы? Я-то знаю, за что умру. И знаю, как это сделать - у меня хорошие учителя: Тристан и Гавэйн, Роланд и Ланселот, Сид и...
      - Зигфрид, - вставил вдруг Дятлов.
      - Да, и Зигфрид.
      - Вот и славно, д'Арильи. Вот и договорились. - Декур говорил беззлобно, но с неприязнью. - Вас не переубедишь, а вот Пьеру, которого вы пичкаете рассказами о славном французском рыцарстве, неплохо бы понять, что феодальная символика фашизма не случайна. Есть в рыцарском кодексе та апология ограниченности, которая питает нацизм. Причем немецкое рыцарство так же мало отличается от французского, как люди Кальтенбруннера от головорезов Дарнана.
      Д'Арильи резко выпрямился, и его узкая голова поднялась над бруствером.
      - Спрячьте голову, - сказал Дятлов.
      - Хотя бы в храбрости вы не откажете французскому рыцарю?
      - Не откажем, не откажем, - заторопился Дятлов, - нагнитесь только.
      - А умирать надо без звона, д'Арильи. - Декур перевернулся на спину и принялся задумчиво жевать травинку. - Вы спрашивали, во имя чего я согласен умереть? Видите ли, я склонен смотреть на себя, как на лист большого дерева. И если лист отрывается и падает на землю, он удобряет почву. Качество почвы зависит от качества упавших листьев. А чем плодороднее земля, тем прекрасней будущий лес. Будущий, д'Арильи!
      - Этак вы договоритесь до того, что во имя будущего процветания надо угробить как можно больше хороших людей, - нашелся д'Арильи.
      - Надо не надо, а в истории так и получается.
      - Ну, а вы, Дятлов, - д'Арильи не выдержал и обратился к нему прямо, вы, конечно, согласны с вашим собратом-марксистом? Что скажете?
      - Скажу, что справа в трехстах метрах танки.
      Пьер увидел несколько коробочек с лягушачьей камуфляжной раскраской. За ними густо шли эсэсовцы.
      - Не менее роты, - сказал Декур.
      - Давайте лучше посмотрим базар в Коканде. Или вот - "Коммунальная квартира". О чем это?
      - Забыл. Школьные знания быстро забываются. - Гектор смутился.
      - А играм учат в школе?
      - Не совсем так. Школа и сама игра. Вернее, часть ее. Игра шире. Ведь игра - это жизнь.
      - Возможно, вы правы, - сказал Пьер.
      - А знаете, как называлась моя начальная школьная игра? "Розовый оболтус". - Гектор от души хохотнул. - В средней школе я играл в "Чуффетино", а вот высшая называлась вполне серьезно: "Пилигрим с Альтаира". Нас учили этике общения с пришельцами. Ох и весело же мы играли! И знаете, кто был отчаяннее всех, тот многого достиг. А кто смотрел в рот учителям и хватал пятерки, те оказались в сетях привычных, проверенных знаний, разучились спорить. А когда спохватились, хотели выпутаться - было поздно. У нас даже закон был, преследующий дидактиков, заглушающих творческие задатки малышей. Ну вот, однако, и базар. Заглянем, а там и в "Коммунальную", согласны?
      Пьер кивнул. Они прошли ворота, выбеленные известью, и окунулись в цветную, громкую, жаркую круговерть. Кричали люди и ослы, пели нищие, с минарета плыл самозабвенный голос муэдзина. Горы груш истекали желтым соком, светилась покрытая белым пухом айва, бугристые комья винограда всех цветов - от янтарного до сине-черного - нежно тяжелели в тазах. Маленькими египетскими пирамидами громоздились курага и урюк, барханам изюма, арахиса, грецких орехов не было конца. Торговцы в тюбетейках и стеганых халатах, перехваченных пестрыми треугольными косынками, тягуче покрикивали, таскали бесконечные корзины, а чаще, скрестив ноги в благодатной тени просторного навеса, неспешно тянули чай из надтреснутых пиал, Пьеру захотелось пить, но Гектор, предупреждая его желание, уже вел его к чайханщику. Коричневолицый старик в грязной чалме щепотью насылал чай в пузатый фаянсовый чайник с надбитым носиком, налил кипятку и, передавая напиток Гектору, глянул на них из-под бровей. Пьера поразила кроткая мудрая печаль его выпуклых глаз.
      Гектор накрошил в тарелку белую лепешку, и они принялись за чай. Все вокруг было в движении, один осел как вкопанный стоял посредине площади. На осле сидел молодой человек с реденькой бородкой. Босые пятки его утопали в белой пыли. Он громко понукал животное, но то не желало двигаться. "Вот говорят, ишак - глупое создание, - весело выкрикивал молодой человек, - но этот ишак совсем не глуп, если не хочет уносить меня из ваших несравненных мест!" Толпа смехом встречала каждое его слово.
      - Ну как, хорошо передана атмосфера? - спросил Гектор, когда они покидали базар.
      - Я не знаток Востока, но впечатление ошеломляющее.
      Гектор был доволен.
      - А какую помощь вы оказали бы нам, сделав замечания по играм, вам близким. Представляете, как драгоценна критика очевидца, скажем, того же движения Сопротивления для постановщика игры?
      ...Дятлов отбросил ненужный пистолет и тяжело опустил руки. Они приближались не спеша. У одного - лицо молодое, румяное, с рыжей щетиной. Другой - постарше, побледнее, в очках. Дятлов стал различать слова.
      - Ты посмотри на него, - говорил молодой, - какая бандитская рожа. Такого и брать не хочу. Шлепну, и все.
      - Давай, Фриц, давай, - улыбаясь, ответил бледный.
      Молодой немец поднял автомат.
      "Надо же - Фриц. Имя-то какое - нарицательное", - подумал Дятлов. Он сжал зубы, каменея желваками щек.
      - Господа! - раздался вдруг звучный голос.
      Дятлов вскинул веки. Немцы непроизвольно оглянулись. В десяти шагах позади них стоял д'Арильи.
      - Падайте, Базиль! - закричал он.
      Автомат в его руках затрясся.
      - Откуда вы? - спросил изумленный Дятлов, когда стрельба смолкла. Почему вы не в штабе?
      - Потом, потом, - бормотал француз. - Надо уходить, немцы рядом.
      Они подобрали автоматы убитых и быстро зашагали к отряду.
      - До Эрнье я так и не дошел. Возвращался к вам и...
      - Понятно. Но зачем вы крикнули "господа"?
      - Не могу стрелять в спину, - сказал д'Арильи.
      Вечером Пьер развел маленький костер. Декур раздобыл бутыль сидра и, наливая Дятлову, сказал:
      - Базиль, я слышал о твоем чудесном спасении. За тебя!
      - Ну нет, - возразил Дятлов. - За рыцаря д'Арильи! Вот кто был сегодня на высоте.
      И Пьер уже во второй раз выслушал во всех подробностях историю о том, как потомок графа де Круа спас потомка крепостных князя Юсупова.
      - Это судьба. Дятлов, - сказал д'Арильи. Красный свет причудливо играл на его длинном лице. - Амор фати.
      Дятлов хмыкнул, потом спросил:
      - Ницше?
      - Да, Ницше, Шпенглер.
      - Фашистская философия.
      - Бросьте, Базиль. Эта ваша склонность к хлестким эпитетам. Они неприложимы к большим мыслителям.
      - К Ницше - может быть. Но Шпенглер - это уже полный распад.
      - Шпенглер предельно честен: он предчувствует распад Европы и пишет о нем.
      - И вы верите в это, д'Арильи?
      - Это факт. У нас нет будущего, Базиль.
      - За что же вы тогда сражаетесь?
      Француз пожал плечами.
      - Ах да, вы уже говорили. Так вы цените Шпенглера за честность?
      - Несомненно. Кроме того, он тонкий мыслитель и блестящий стилист.
      - Но разве не стал он идеологом немецкого фашизма? И не говорите мне, что я смешиваю нацизм с немецкой культурой. Та борозда, которую распахал Освальд Шпенглер, очень удобна для прорастания нацистских идей: судьба, противостоящая причинности, общность крови, инстинкт мужчины-солдата, этика хищного зверя...
      - О, вы знаток, - сказал д'Арильи.
      - Кстати, наиболее интересное, что у него есть - идею замкнутых, умирающих культур, - Шпенглер заимствовал у Данилевского. Так что напрасно он считал себя Коперником истории.
      - Данилевский? Никогда не слышал такого имени.
      - Данилевский писал о подобных вещах еще в прошлом веке.
      - Я думал, вы физик, Дятлов, а вы, оказывается, философ.
      - Я всю жизнь занимался проблемой будущего, - ответил Дятлов, - а это и физика, и философия. Шпенглер назвал дату смерти Европы - 2000 год. Меня интересуют другие сроки. Я хочу знать, что будет через тысячу лет. Более того, я хочу увидеть это собственными глазами. И я думаю, мое желание выполнимо.
      - Вы, русские, большие оптимисты, - сказал д'Арильи.
      Они стояли перед высоким угрюмым домом.
      - Нам сюда. - Гектор толкнул тяжелую створку.
      На лестнице было сумрачно. Пахло кошками. Сквозь пыльные окна с остатками витражей пробивался серый свет. Они поднялись на третий этаж и остановились у облупленной бурой двери, край которой был густо усыпан кнопками. Гектор долго изучал подписи под кнопками, потом нажал на одну четыре раза. Никто не открывал. Гектор помешкал и нажал еще раз. В недрах квартиры что-то пискнуло, дверь дрогнула и отворилась. Седая полная дама в халате с красными драконами молча смотрела на них.
      - Мы к Николаю Ивановичу, - робко сказал Гектор.
      Дама посторонилась. Гектор и Пьер вошли в пахнущий керосином и капустой полумрак. Пока они искали дорогу в темных закоулках, Пьер дважды стукнулся о сундуки, запутался в сыром белье и сбил плечом велосипедную раму. Жилье Николая Ивановича - узкая непомерно длинная комната с высоченным потолком - оказалось в конце сложной сети коридоров. Хозяин сидел у единственного окна за столом, рабочим и обеденным одновременно. На углу его стыл стакан бледного чая. Меж грудами книг и стопками исписанных листков голубоватой бумаги выглядывали кусок затвердевшего сыра, банка с остатками варенья, плетеная тарелочка с растерзанным хлебом. Бритый человек в круглых железных очках близоруко сощурился, протягивая мягкую сильную руку.
      Выслушав историю Пьера, Николай Иванович задумался. Гектор и Пьер сидели на шатких стульях, а хозяин, стоя у стола, рассеянно ворошил бумаги. За стеной плакал ребенок. "Несчастье ты мое", - явственно произнес высокий женский голос. Грянули в дверь, раздался зловещий крик: "К телефону!" Пьер вздрогнул.
      - Простите, - сказал Николай Иванович, выходя.
      Вернувшись через пять минут, он сконфуженно объяснил:
      - Домоуправ. Просит, чудак, чтобы я жильцам лекцию прочитал. О международном положении. - Он сокрушенно махнул рукой, забарабанил по столу. Потом воскликнул: - Что ж это я! Сейчас чай поставлю. Вот у меня и повидло...
      - Нет, нет, спасибо. Мы только что из чайханы, - сказал Гектор.
      - Ах так, - пробормотал Николай Иванович. - Ну а Харилай? Харилай что вам сказал?
      - Он предлагает собрать Всемирный Совет.
      - И правильно! - обрадовался Николай Иванович. - Вот и я так считаю. А вы, вы-то сами как думаете, голубчик?
      Утром явился связной от соседей справа и сказал Дятлову, что они отходят на юг и через десять - пятнадцать минут с их стороны надо ждать немецкие танки.
      - Мы перехватили радиограмму бошей: они собираются отрезать нас от Дрома. Речь шла о десанте.
      - Похоже, только мы мешаем немцам замкнуть кольцо, - сказал Дятлов Декуру, когда связной ушел. - Пройдите по траншеям, Жак. Поговорите с ребятами. Сейчас будет... Да что там, сами знаете.
      Декур исчез.
      - Базиль, - сказал вдруг Пьер, - что вы тогда говорили про будущее?
      - Тебе не хотелось бы слетать на тысячу лет вперед, малыш? В гости.
      - Сказки, Базиль.
      - Вовсе нет. Ладно, мы еще потолкуем об этом. А сейчас... - Дятлов обернулся к д'Арильи, - уходите, право. Эрвье вас ждет.
      - Подождет.
      Д'Арильи остался. И был убит в самом начале боя. Тихо скользнул по стенке траншеи и сложился на дне, устроив голову на горке пустых пулеметных лент.
      А когда немцев отбили, пришел Буше.
      - Представь себе число песчинок на этом берегу. - Широкое движение руки над охристой уходящей вдаль полосой, и взгляд Пьера послушно оторвался от нежной зелени миртовой рощи, следуя за приглашающим жестом. - Число капель в этом море. Представь себе пустоту. Всякая мысль есть мысль о чем-то. Чтобы мысли рождались и жили...
      Волны мерно ударяли в берег, на секунду возникала и таяла белая молния пены.
      - Мыслимые же формы суть идеи, сущности вещей. Идеи блага, истины, красоты - это сущие реальности, но они бестелесны, мир их совершенен и вечен. - Курчавый бородач в белом хитоне светлыми глазами смотрел на Пьера.
      "Суть, сущие, сущности". Пьер потерянно моргал.
      - Не люди ли придумали эти идеи, Платон? А ведь люди не вечны, - сказал юноша с широким гладким лицом.
      - Я отвечу тебе так, Харитон. Души вещей живут до своих жалких воплощений, наряду с ними и после них. А людям, - Платон поднял палец, свойственно стремление обратить свою смертную природу в бессмертную и вечную, идеальную. Что есть счастье, свобода, жизнь человека в сравнении с государством, то есть идеей человеческого сообщества!
      На всхолмии под высоким синим небом стоял беломраморный храм. Шесть кариатид западного портика смотрели в море, второй портик легкой ионической колоннадой открывался им навстречу.
      За спинами учеников мелькнула голубая туника Елены. Она перехватила взгляд Пьера и подошла.
      - Вам не нравится?
      - Что вы, напротив, - сказал он. - Где мы?
      - В Пирее, - прошептала она.
      - А мне показалось...
      - Да ты меня не слушаешь! - загремел философ, но сразу же смягчился. Ты, видно, утомлен дорогой, и мысли твои рассеяны. Я понимаю твое нетерпение: попасть сюда в пору жатвы в год великих Панафиней и пропустить облачение Паллады в пеплос - это невозвратимая потеря. Ступай же, не теряй времени.
      Толпа учеников двинулась вслед за Платоном к храму, оставив Пьера с девушкой на развилке дорог. Он снова взглянул на портик, перед глазами встала картинка из школьного учебника.
      - Ведь это Эрехтейон?
      - Да, - сказала Елена.
      - Так он ведь в Афинах. А вы сказали, мы в Пирее.
      - Какой вы, право, педант. Это во Второй зоне, где властвует Кукс, там все до ниточки, до последнего гвоздика... У нас проще. Разве этот холм над морем не лучшее место для такого храма? Идемте скорее, а то мы пропустим самое интересное.
      Процессию они догнали через полчаса. Ладья с желтым флагом колыхалась на плечах мужчин в складчатых хитонах. За ними, оглашая воздух ревом и блеянием, шли коровы и козы с вызолоченными рогами, гонимые юношами и девушками под жертвенный нож.
      - А почему все смотрят на этот желтый флаг? - спросил Пьер.
      - Перед вами тот самый пеплос - знаменитый плащ, в который облекают Афину каждые четыре года. Лучшие вышивальщицы города трудились над ним, изображая сцены гигантомахии: Геракла с натянутым луком, саму Афину, придавившую Сицилией могучего Энкелада...