7

Ариана, отмерив шаги, нарисовала мелом неровный круг на стволе толстого дуба, футах в двух от земли, и вернулась к Лемфаде. Он, не отрываясь, следил за ее плавными движениями.

— Ну что, готов? — спросила она.

— Да.

— Тогда натяни лук. — Лемфада взял из сумки на поясе тетиву и прикрепил ее к луку — сначала к нижнему концу, как его учили, потом, согнув лук, к верхнему. — Это дерево в тридцати шагах от тебя, — сказала Ариана, — мы уже стреляли с тридцати шагов, и сила натяжения тебе известна.

— Да.

Он взял стрелу из колчана оленьей кожи и наложил на лук.

— Теперь представь, что этот меловой круг — фазан, и убей его.

Лемфада медленно оттянул тетиву к щеке, прицелился и выстрелил. Стрела попала в дерево дюймов на семь выше круга, и рассерженный стрелок вытащил из колчана другую.

— Погоди! — остановила его девушка. — Проследи за линией полета и скажи мне, что видишь.

— Линия чистая, не заслоненная деревьями.

— Что еще?

— Она идет сверху вниз.

— Вот именно. Ты целишься через пустое пространство, и глаз тебя предает. Запомни: когда целишь вниз, бери выше, когда целишь вверх или над водой — ниже. О расстоянии в лесу тоже трудно судить. Попробуй теперь выстрелить так, будто цель находится шагах в трех от дерева.

Лемфада сделал, как она сказала, и стрела, словно по волшебству, вонзилась в меловой круг.

— Есть! — заорал он.

— Да, молодец. Теперь повернись направо и попади вон в ту сосну.

Рассудив, что до сосны будет шагов сорок, Лемфада натянул тетиву, как для пятидесяти, и плавно отпустил ее. Стрела поплыла к цели и зарылась в землю, не долетев.

— Ничего не понимаю.

— Измерь расстояние, — сказала Ариана. Лемфада повиновался и оказалось, что до сосны было все семьдесят шагов. — Учись определять такие вещи на глаз, — шагая рядом с ним, сказала девушка. — Тебя обманули деревья, стоящие на линии полета. Они сломали перспективу и укоротили расстояние. Пошли достанем твою стрелу из дуба.

— Но ведь я все-таки стал лучше стрелять? — в надежде услышать ее похвалу, спросил Лемфада.

— Рука у тебя твердая, и тетиву ты отпускаешь без рывка. Там посмотрим.

Твердая рука! Лемфада почувствовал себя королем.

Утром прошел дождь, но к полудню стало ярко и солнечно. Они сидели на склоне холма над деревней. Внизу новоприбывший Элодан мучился с рубкой дров, постоянно промахиваясь и попадая топором по колоде.

Он занимался этим каждый день, но пока особых успехов не добился.

Рана Лемфады заживала быстро, но невыносимо чесалась.

— Расскажи мне о Цветах, юный чародей, — попросила Ариана, опершись на локти и усмехаясь смущенному юноше. Он, пытаясь произвести на нее впечатление своими познаниями в магии, показал ей сапоги Руада. Но когда он надел их и прошептал имя Оллатаира, ничего не произошло: чары истощились, пока он убегал от погони. Ариана тогда посмеялась над ним — беззлобно, но обидно. Лемфада задался целью пробиться к Черному и восстановить чары, но у него ничего не вышло.

— Самый главный — это Белый, цвет покоя и безмятежности, — начал он. — Потом идет Желтый, цвет невинности и детского смеха. За ним следует Черный, земляной цвет, дающий силу и быстроту. Синий — это небо, дарящее нам магию полета, Зеленый — рост и исцеление, Красный — страх и похоть.

— Значит, Красный — злой Цвет?

— Нет, отчего же. Если пользоваться им умело, он со своей боевитостью способен помочь всем другим Цветам, но для этого надо быть сильным чародеем.

— Таким, как ты?

Он покраснел и усмехнулся.

— Не смейся надо мной Ариана. Я всего лишь бедный подмастерье, и мне было отпущено слишком мало времени на эту науку. Но я все-таки сделал бронзовую птичку, и она хоть ненадолго, да взлетела. Она была красивая, и я делал ее почти год.

— Хотелось бы мне на нее посмотреть. Однако займемся делом — я не могу с тобой попусту время терять. Что это за дерево слева от тебя?

— Сикомора, — без запинки ответил он.

— Откуда ты знаешь?

— У нее пятиконечные листья и крылатые семена.

— А вон то?

— Клен. Он похож на сикомору, но листья у него светлее, а кора серая и с тонкими бороздками.

На ветку клена села птица с белой грудкой, серой головой и с полоской, напоминающей черную маску, на глазах.

— Это сорокопут, — не дожидаясь вопроса, гордо сообщил Лемфада. — Он кормится мышами и мелкими птахами — мне Лло Гифе сказал.

— А что он означает?

— Означает? Не понимаю.

— Он оповещает о приходе зимы. Летом его редко можно встретить. Поди-ка помоги Элодану с дровами, сложи их у северной стены.

— А ты куда теперь? — спросил он, с болью сознавая, что время их урока истекло. Девушка, грациозно поднявшись, взяла свой лук.

— Отведу Нуаду в лагерь Решета. Слава нашего поэта разнеслась по всему лесу.

— А это не опасно?

— Не бойся за меня, Лемфада, я не деревенская молочница. Кроме того, Решето обещал, что нас не тронут, и сдержит свое слово. Даже в лесу есть правила, которые нарушать нельзя.

— А разве люди, которых убил Элодан, были не из шайки Решета?

— Не всех убил он, мальчик, — отрезала Ариана, — с одним разделалась я.

Она ушла, и он обругал себя за то, что вызвал ее раздражение. Последние десять дней он думал о ней постоянно, а по ночам ворочался без сна в постели. Он спустился с холма и стал подбирать дрова у колоды.

— Я сам, — сказал ему Элодан, весь потный и мрачный.

— Мне так велели. Для меня все время находят какие-то дела, чтобы я чувствовал себя полезным.

— Со мной то же самое, — усмехнулся Элодан, — но будь я проклят, если моя левая рука хоть на что-то способна. Тут, понимаешь, все дело в равновесии. Правша — человек не просто праворукий, а правосторонний: рука, нога и глаз работают заодно. С левой стороной у меня ничего не выходит. — Он присел на чурбан. — Тяжело это — сознавать свою бесполезность.

— Ты не бесполезен. Ты спас Ариану даже и с од… один.

— Не бойся назвать меня одноруким, — засмеялся Элодан. — Я это и без тебя знаю. Как там твоя рана?

— Почти зажила. Ариана учит меня стрелять из лука. Когда я начну охотиться и приносить в деревню мясо, то буду чувствовать себя гораздо лучше.

Элодан вытер с лица пот и улыбнулся парню. Даже дураку видно, что мальчик влюблен в Ариану. Ариана тоже это видит, как ни грустно. Парень изо всех сил старается ей понравиться, только напрасно: Ариана, хотя они сверстники, взрослая женщина — и любит другого.

— Что привело тебя в этот лес? — спросил Лемфада.

— Мечта и цель. Обе они оказались напрасными. Перезимую здесь, а потом попробую добраться до Цитаэрона.

— Что за мечта у тебя была?

— Габала полнится слухами о здешних мятежниках, во главе которых стоит отважный герой. Все знают, что зовут его Лло Гифе и что он собирает в Прибрежном лесу могучее войско. Вот я и пришел, чтобы в это войско вступить.

— Лло не виноват, что о нем ходят такие слухи. Он только и сделал, что освободил горстку узников в Макте.

— Я и не говорю, что он виноват. Ладно. Я буду продолжать свою работу, а ты складывай поленья. — Однако Элодан не спешил браться за топор, и юноша спросил его:

— Почему ты пошел против короля?

— Слишком много у тебя вопросов, Лемфада — но я был таким же в молодости, и все мои вопросы касались былой империи. Один из моих предков завоевывал Фоморию и Серцию вместе с Патронием, другой погиб, сражаясь с номадскими племенами. Двадцать лет спустя его сын возглавил армию, которая разбила номадов и построила в степи города до самого Дальнего моря. Все это было во времена империи. — Элодан уставился на лезвие своего топора. — Но Габала, как это бывает со всеми империями, рухнула. Это правда, и с ней не поспоришь. Империи как люди: сначала они растут и мужают, потом старятся и дряхлеют. Когда завоевывать становится нечего, начинается распад. Истина печальная, но верная — нам преподали ее десять лет назад фоморийцы и серциане, подняв восстание. Ахак нанес им ответный удар и одержал блестящую победу. Но он знал, что победа эта недолговечна, и поэтому оставил мятежникам их земли, а сам вернулся домой.

Тогда я поклонялся этому человеку, видя в нем обещание грядущего величия. Он был габалийцем старого закала, и прошлое не давало ему покоя. Мы часто разговаривали об этом. Скажи мне, Лемфада, что отличает просвещенного человека от варвара?

— Науки, ремесла… зодчество?

— Да, и это тоже, но главное отличие — изобилие пищи и достаток. Варвар должен биться за каждый кусок, и ему недосуг заботиться о слабых и болящих. Они умирают, и выживают только сильные. Но мы люди просвещенные, и мы помогаем слабым, а сами жиреем и становимся ленивыми. Мы взращиваем семена собственной гибели. Триста лет назад мы были поджарым, варварским народом и завоевали чуть ли не весь мир. Но двадцать лет назад львиную долю нашей армии уже составили наемники, набранные из завоеванных варварских племен; только офицеры были габалийцами. Понимаешь, к чему я все это говорю?

— Не очень, — признался юноша.

— Король думает, что может обернуть все назад: искоренить слабых и нечистых, выжечь жир, и Габала воспрянет снова.

— Ты поэтому выступил против него?

— Нет, не поэтому. В ту пору я верил во все, что он хотел осуществить, однако вступился за дворянина по имени Кестер, когда того объявили нечистым.

— Почему?

— Чтобы вернуть долг, Лемфада. Я убил его сына.

— А-а, — больше Лемфада не нашел, что сказать, но следующий вопрос сорвался с его губ неожиданно для него самого. — Это очень страшно — потерять руку? — Взгляд Элодана стал холодным и отстраненным, но затем его худое лицо смягчилось, и он улыбнулся.

— Нет. Куда страшнее то, что нашелся человек, сумевший отнять ее у меня. А теперь давай работать.

Девушка не боялась, когда двое самых доверенных слуг Окесы привели ее в комнату Карбри, и не испугалась, когда рыцарь подошел к ней и огни свечей отразились в его красных доспехах. Страшно ей стало, лишь когда он улыбнулся и она увидела его белые зубы и холодный блеск его глаз.

Час спустя, ее тело, лежавшее на кровати, странно съежилось и стало похоже на пустой кожаный мешок, а глаза Карбри густо налились кровью.

Он сложил руки, как для молитвы. Свечи погасли. Комнату наполнило призрачное сияние, и семь кругов янтарного света возникли перед рыцарем, преобразуясь в лица.

— Добро пожаловать, братья, — сказал Карбри. Все лица странно походили друг на друга из-за коротко остриженных белых волос и налитых кровью глаз, но одно выделялось из всех — с косо поставленными глазами, высокими скулами и полными губами. Сильное лицо, лицо вожака.

— Красный растет, — сказал предводитель. — Скоро все будет нашим.

— Как продвигаются твои планы, брат? — спросил Карбри.

— В Фурболге все спокойно. Теперь мы кормимся подальше от города — где паника не столь заразительна. Кроме того, есть находки, исчезновение которых никого не заботит. Но все это пустяки. Когда Красный возобладает, король соберет свою армию, и восток первым ощутит на себе мощь новой Габалы. Что слышно о волшебнике Оллатаире, Карбри?

— Он ушел, брат, Океса направил к нему людей, но он наслал на них демонских гончих, и они обратились в бегство. Думаю, он нашел убежище в лесу.

— Ты еще не узнал, где он прячется?

— Пока нет. Меня озадачивает то, что там Красный растет не столь быстро, там сильны Белый — и Черный, я не понимаю почему.

— Возможно, причина в Оллатаире. Невзирая ни на что, его следует найти и уничтожить. Я выпускаю зверей.

— Но ведь они убивают всех без разбору?

— Конечно — такова их натура, — улыбнулся глава рыцарей. — Но беспокоиться не о чем, Карбри. Этот лес — рассадник смуты. Порядочным людям там делать нечего, а все, кто там обитает, обречены на смерть заранее.

— А если звери вырвутся из леса?

— Будь осторожен, Карбри, — посуровел предводитель. — Твоя слабость не прошла незамеченной. Зачем ты дал свой меч изменнику Эррину?

— Со скуки, брат. Без него он умер бы в первое же мгновение.

— Однако ты позволил ему ранить себя, и вследствие этого тебе понадобилась пища. Ты мой брат, Карбри. Всегда им был, но не рискуй больше так глупо. Судьба королевства и будущее мира находятся в наших руках. Нельзя допустить, чтобы наш поход против всяческой гнили и разложения потерпел крах. Мы многого добились в истреблении номадской язвы, но главное испытание еще впереди.

— Я готов к нему, брат, — склонил голову Карбри.

— В Фурболге только и разговору, что о лесных мятежниках, возглавляемых человеком по имени Лло Гифе. Что ты узнал о нем?

— Это простой кузнец, который убил свою жену и какого-то герцогского родича, а затем бежал из тюрьмы в Макте.

— Не слишком ли много врагов короля бежит из Макты? — резко осведомился вожак. — Лло Гифе, Оллатаир, а теперь еще и мятежный барон Эррин. Быть может, герцог им сочувствует?

— Не думаю. Он из тех, кто способен приспособиться ко всему.

— Будь бдителен и не спускай с него глаз. При первых же признаках измены убери его и посади Окесу на его место. Этот нам предан, можно не сомневаться.

— Что не мешает ему быть ядовитым гадом.

— Гады тоже бывают полезны, Карбри. Вернемся к Лло Гифсу: он в самом деле собирает войско?

— Доказательств у меня нет. Однако лес тянется на сотни миль и вмещает в себя много долин, гор и селений. Трудно узнать, что там происходит.

— И Белый слишком силен, чтобы ты мог туда проникнуть?

— Да, брат мой. Прошлой ночью я подобрался близко, как мог, но свет едва не сжег мою душу, и мне пришлось бежать назад в свое тело. Пища понадобилась мне еще и по этой причине.

— Звери помогут Красному, ибо они внушают страх. Больше чем страх — ужас, который скоро охватит все это крысиное гнездо.

Лица померкли, и Карбри остался один.

Совсем один…

Овцы и длинношерстые коровы паслись вместе на холмах. Из журчащего по белым камешкам ручья пили несколько оленей.

Воздух на вершине холма, в середине неровного круга из мраморных глыб, внезапно затрещал. Овцы подняли головы, но не увидели и не учуяли ни волка, ни рыси. Встревоженные, они сбились в кучу. В кругу камней сверкнула молния, и овцы бросились бежать. Только здоровенный бык с рогами, исцарапанными во множестве битв, обернулся к холму передом. В ноздри ему ударил странный запах, едкий как дым. Оставляющий во рту непонятный вкус. Воздух заколебался, и темная тень упала на склон.

Среди камней появилось огромное существо с продолговатой волчьей головой и могучими, поросшими серым мехом плечами. Оно ринулось вперед, разинув пасть. Слюна капала с его длинных клыков на голую кожистую грудь. Бык, увидев такое, попятился прочь.

Чудище, унюхав овец и коров, вылупило глаза и выпустило длинные когти.

Постояв немного, оно с невероятной быстротой бросилось на стадо. Коровы помчались к ручью вдогонку за овцами. Бык, защищая их, пригнул голову и напал. Чудище опустилось на четвереньки, сделало высокий прыжок и село быку на спину, впившись в плоть своими когтями.

Бык, взревев от боли и ярости, в диком стремлении спастись от мучителя, хлопнулся на спину, но чудище успело отскочить и рвануло когтями открывшуюся яремную жилу. Из забившего копытами быка хлынула кровь. Чудище с рыком накинулось на издыхающее животное и вырвало ему сердце.

Сожрав его, оно уже не спеша принялось за тушу. Когда чудище насытилось, оно задрало морду к небу, и жуткий, потусторонний вой прокатился по холмам. Олени в ужасе бросились к лесу.

Так в Прибрежном лесу появился первый зверь.

— Дурак ты, поэт, — заметил Лло Гифе, глядя, как Нуада укладывает свои скудные пожитки в дорожную котомку. — Решето — отъявленный лжец и вор. Если твои истории ему не понравятся, он насадит тебя на кол в своем палисаде.

— Почему бы тебе не пойти с нами, герой, и не защитить нас? — хмыкнул Нуада.

— Вас?

— Ну да. Со мной идет Ариана.

Лло покраснел, глаза его злобно засверкали, и он запустил пятерню в свою рыжую бороду.

— По-твоему, это разумно — брать ребенка в логово Решета?

— Ребенка? — засмеялась Нуада, вскинув котомку на плечи. — Да ты никак ослеп? Она женщина. И чертовски привлекательная к тому же, даже ты не мог этого не заметить.

— Это мое дело, что замечать, а что нет, — рявкнул кузнец. — Когда вы думаете вернуться?

— Признайся, что будешь скучать по мне. Ну же, будь мужчиной, признайся.

Лло, бормоча ругательства, выскочил из хижины. При этом он чуть не сшиб Ариану. Но в последний миг успел остановиться, схватив ее за плечи, кое-как извинился и зашагал к холмам. Нуада прав: Лло будет его недоставать. С поэтом весело, и он умеет ткать из слов волшебную паутину, заставляющую человека забыть, что он живет в жалкой лесной хижине. Его рассказы облегчают боль потери и населяют мир героями. Без него эта деревушка — забытое богами место, где нет ни надежд, ни будущего.

Мысли Лло устремились к Лидии, его возлюбленной жене — красивой и сильной, но любящей. Ему казалось, что его чувство к Ариане предает память о покойной, и он надеялся, что дух Лидии его простит. Увидев Лемфаду и калеку Элодана, укладывающих дрова в поленницу на зиму, он хотел пройти мимо, но Элодан махнул ему, и пришлось подойти, чтобы не показаться невежей.

— Ну, как дела? — спросил он.

— Зимой будем с дровами, — ответил Элодан. — Нуада еще не ушел?

— Нет.

— Здесь его будет недоставать. Надеюсь, он недолго там пробудет. Никогда еще не слышал лучшего сказителя. Я познакомился с ним еще в Фурболге, где он выступал перед королем с рассказом об Асмодине. Великолепное было представление! Король, да сгноят боги его душу, подарил Нуаде рубин величиной с гусиное яйцо.

— Сейчас у него нет этого камня, — заметил Лло.

— Мне сдается, он подарил его какой-то женщине за одну ночь любви.

— Ну и дурак, — отрезал Лло, думая о двухдневном путешествии, ожидающем поэта и Ариану. Теперь Нуада, правда, может предложить ей только запасные штаны да вытертое одеяло — но уж очень он пригож, негодяй! Лло выругался.

— Чего это ты? — спросил Элодан.

— Ничего! — рявкнул Лло и зашагал прочь.

— Может, он болен? — прошептал Лемфада.

— Нет, просто влюблен, — усмехнулся Элодан. — Хотя, согласно моему опыту, это почти одно и то же.

Вернувшись в свою хижину, Лло посидел немного, оглядывая ее скудную обстановку, потом снова ругнулся, уложил заплечный мешок, заткнул за пояс острый топор и покинул деревню, ни разу не оглянувшись назад.

Своей целью он определил Цитаэрон. Там он снова будет работать в кузнице и начнет новую жизнь.

Взойдя на вершину холма, он услышал далекий вой, от которого кровь стыла в жилах. Рано волки сбиваются в стаи в этом году, подумал он и пошел дальше.

Нуада, остановившись, посмотрел, как кузнец переваливает через холм.

— Куда ты смотришь? — спросила Ариана.

— На Лло. По-моему, он уходит.

— Не смеши меня! Его жизнь здесь.

— Веди меня, прекрасная дама, — понимающе усмехнувшись, сказал Нуада. — За тобой я готов следовать хоть на край света.

— Дурак!

— Не спорю. Поэты все дураки.

— Где твое оружие? — спросила она.

— Зачем оно мне? Я полагаюсь на тебя — ты защитишь меня от опасностей дикого леса. — Его лиловые глаза искрились весельем. Ариана не понимала его: с первого дня своего пребывания здесь он не скрывал, что она ему нравится, но ни разу не сделал попытки поухаживать за ней. Впрочем, он привык иметь дело с придворными дамами, надушенными и разодетыми в шелка.

— Пошли, — сказала она и зашагала через деревню. Нуада следовал за ней, умиленно глядя, как покачиваются ее бедра в тугих замшевых штанах.

Далеко на севере снова послышался странный вой. Ему отозвался такой же звук с востока и еще один с юга.

— Кто это — волки? — содрогнувшись, спросил Нуада.

— Должно быть, проделки ветра или какое-то необычное эхо. Бояться нечего. Волки близко к людям не подходят, разве что в разгар зимы, когда оголодают. Но и тогда охотник способен отогнать их, если не струсит.

— Этот вой пробрал меня насквозь, как зимний ветер, — признался поэт.

— Это потому, что ты человек городской, — улыбнулась Ариана.

— Выходит, на тебя он не действует?

— Ни капельки, — солгала она.

Гвидион с хозяевами ушел, оставив Мананнана наедине с Оллатаиром. Оружейник молчал, ожидая, когда заговорит Мананнан, молчал и бывший рыцарь.

— Они нужны нам, Мананнан, — сказал наконец Руад. — Если они живы, их надо привести назад.

— Не могу я. Не в моих силах пройти через черные врата.

Оружейник, перегнувшись через стол, сжал плечо Мананнана.

— Нашей стране грозит большая опасность. Цвета пришли в смятение, Красный растет, номадов убивают. Похоть, алчность и злоба захлестывают мировую гармонию. Король собрал вокруг себя восемь рыцарей, красных рыцарей, и я чувствую исходящее от них зло. С ними нужно сразиться, Мананнан, а это под силу только рыцарям Габалы.

— Не надо было тогда посылать их в иной мир, — сказал Мананнан, взглянув в глаза Оллатаиру. Тот отвел взгляд.

— Ты прав. Это было глупостью худшего толка, но сделанного не воротишь.

— Ступай за ними сам.

— Не могу. Если я уйду, некому будет открыть ворота с нашей стороны, а в том мире мои чары бессильны. Идти должен ты.

— Ты не понимаешь, — горько рассмеялся Мананнан. — Никогда не понимал. А ведь я приходил к тебе в ночь перед отъездом, чтобы рассказать о своих страхах. Не смерть путала меня — я боялся за свою душу. Но нет, ты не захотел меня выслушать. Они ушли, Оллатаир, и назад их не вернешь. Они погибли в аду, который ждал их за воротами.

— Ты не можешь быть в этом уверен.

— Верно — но будь Самильданах и другие живы, они нашли бы дорогу назад. Вот в этом я уверен. Чародейский дар Самильданаха почти равнялся твоему. — Мананнан налил воды в глиняную кружку, выпил и встал. — В ту последнюю ночь я видел, как Самильданах прощался с Морриган. Она плакала, и он ушел от нее. Я вытер ее слезы, и она сказала, что видела странный сон, где смешались кровь и огонь, ангелы и демоны. Сердцем она понимала, что больше не увидит Самильданаха, и я не сумел ее разубедить. Когда врата открылись и оттуда подуло холодным ветром, мужество умерло во мне. Но тебе, Оллатаир, этого не понять. Ты не знаешь, что такое страх, грызущий душу. Не знаешь, что значит чувствовать себя трусом. О, я много раз вступал в бой с врагами, и мое мастерство никогда меня не подводило. Но эти врата меня сокрушили. Даже теперь, когда я думаю о них, у меня колотится сердце и перехватывает дыхание. В ту ночь я поддался панике, Оллатаир, и теперь поступил бы точно так же. — Мананнан направился к двери и остановился. — Мне искренне жаль.

— Мананнан!

— Что?

— Я узнал, что такое страх, когда король велел заковать меня в цепи и мне выжгли глаз. Но мужчина должен побеждать свои страхи, иначе победу одержат они. Ты не трус. Тебя страшит не смерть, а тьма, неизвестность, путешествие в ночь. Почему бы тебе не попытаться преодолеть эту боязнь?

— Ты так ничего и не понял, — устало произнес Мананнан. — Если бы я мог, то сделал бы это — разве не ясно?

— Отчего же. Все ясно. Я вижу перед собой человека, бывшего когда-то рыцарем Габалы и давшего клятву защищать свой орден. Ступай отсюда, Мананнан, я освобождаю тебя от клятвы. Живи отныне, как хочешь сам.

— Прощай, Оружейник.

Бывший рыцарь вышел, сел на Кауна и поехал прочь. Он знал теперь, что ему не миновать смерти, но смерть рано или поздно приходит к каждому человеку. Он поднимется высоко в горы, а когда удушье станет нестерпимым, он найдет способ обмануть судьбу и умереть так, как ему нравится.

Весь день он ехал в гору. Мимо одиноких хижин и мелких селений. Ближе к сумеркам он услышал в лесу пронзительный вой. Каун запрядал ушами, и по его телу прошла дрожь.

— Не бойся волков, храброе сердце, — сказал Мананнан, потрепав коня по шее. — Зима еще не настала.

Он поехал дальше по узкой тропе, усеянной оленьим пометом. Деревья здесь росли густо, и он то и дело пригибался под низко нависшими ветвями. В конце тропы ему открылось возделанное поле с хижиной на краю. У дома лежал мертвый человек со страшной раной в боку. Бывший рыцарь вынул меч и настороженно подъехал к телу. Кто-то оторвал мертвецу правую руку вместе с половиной груди. Каун заржал, учуяв запах крови. У наспех вырытого колодца лежала женщина с размозженной головой.

Мананнан спешился и пошел по кровавому следу, который тянулся от тела мужчины. Дойдя до более мягкой почвы, он увидел отпечатки лап, похожих на львиные — около фута в поперечнике. Мананнан опустился на колени и осмотрел подлесок. Зверь, видимо, ушел, чтобы без помех сожрать свою добычу, но зачем? Он мог бы съесть убитых прямо там, на месте. Должно быть, его что-то вспугнуло.

Быть может, топот Кауна? Если так, то зверь где-то поблизости. Мананнан попятился назад. Животное такой величины злить не стоило.

В этот миг из леса выбежала девочка лет девяти — с длинными светлыми волосами, в домотканом платьице — и закричала, увидев Мананнана.

За ней гналось чудовище, словно вышедшее из кошмарного сна — огромное, двухголовое, похожее на льва. Но шире в плечах. В разинутой пасти каждой головы виднелись длинные, как сабли, кривые клыки. Мананнан понял, что зверя ничего не вспугнуло — он просто преследовал ребенка. Рыцарь бросился к девочке, сознавая, что не успеет опередить зверя. Что было делать? Он метнулся влево и заорал во весь голос.