3

Бывший рыцарь выбирал нехоженые тропы подальше от человеческого жилья. Питался он мясом, которое добывал, стреляя из лука, и приправлял его собранными в лесу травами. Время шло, и борода все сильнее давила ему на горло, но никто из тех, кого он спрашивал, не слыхал о знаменитом мастере по имени Руад Рофесса. На севере остался только один большой город, Макта, и Мананнану очень не хотелось ехать туда. Герцог наверняка его узнает, хотя бывший паж не узнал.

Прошло пятнадцать дней с тех пор, как он в последний раз пополнял запас соли, крепкой браги и овса. Травы на лугах полно, но от диких зверей надежнее спасаться на коне, который ест овес. Городишко, где он покупал припасы, был маленький — каких-нибудь шестнадцать домишек, кузня и житница, а цены оказались вдвое выше ожидаемых. Мананнан заплатил, сколько требовалось, и устроился на ночлег за городом, на поляне у ручья.

Было жарко, и он немилосердно потел под своим шлемом. Откупорив бутыль с брагой, он выпил, и ему в который раз вспомнился ужас, испытанный в детстве. Он залез тогда на сухое дерево и перебирался с одной стороны ствола на другую, но сук под ним подломился, и он рухнул прямо в прогнивший изнутри ствол, угодив ногами в муравейник. Руки его оказались прижаты к бокам, и он застрял в дереве, как в узком стоячем гробу. Он стал кричать, но до дому было далеко, а он никому не сказал, куда идет. Муравьи, взбираясь вверх по его ногам, сновали по лицу, забирались в глаза и уши — а когда он кричал, то и в рот. С прижатыми к телу руками он не мог вылезти и ждал час за часом, пока его наконец не услышал лесник. Шестеро человек трудились еще час, чтобы вытащить его на волю. С того дня он стал избегать тесных, замкнутых мест. Пережитый ужас не оставил его и в зрелые годы.

Когда перед ним разверзлись черные врата, этот кошмар снова ожил в его памяти, захлестнув Мананнана волной страха.

Теперь он снова оказался в плену — на этот раз у серебристого колпака, намертво прикрепленного к стальному вороту его доспехов. И пот, щиплющий кожу головы, напоминает ему о тех муравьях. Он снова припал к бутылке.

Куда же девался Оллатаир? Мананнан постоянно сверялся с камнем на эфесе своего меча, но тот не давал ему никакой надежды. Камень отзовется, лишь когда Оружейник окажется не далее как в дне езды от него.

Будь ты проклят, колдун! Где ты?

Все шесть лет изгнания, которое он сам на себя навлек, Мананнан жадно прислушивался к новостям из дома, но они в основном касались нового короля, Ахака, только что одержавшего победу в Фоморианской войне. Король встретил распад империи с редким присутствием духа, заключив договоры со всеми прежними владениями Габалы. Но рыцари стали легендой, а об Оружейнике не было ни слуху ни духу. Быть может, тот передумал и отправился за ворота вместе с Самильданахом? В ту страшную ночь собрался густой туман — он-то и помог Мананнану ускользнуть незамеченным.

Но нет — Оллатаир говорил, что должен остаться, чтобы открыть врата, когда зло будет побеждено. Он сказал, что будет ждать пять дней — но где он может быть шесть лет спустя?

Мананнан сидел, прислонясь спиной к толстому дубу, и пил, а потом запел непристойную песню, которую выучил, служа наемником далеко на востоке. Песня была хорошая — про женщину, имевшую мужа и двух любовников, и про уловки, на которые она пускалась, чтобы они не встретились. Последний куплет он забыл. Конь ушел от него, чтобы попастись у ручья.

— Что за радость петь для себя одного, даже в таком красивом месте, — сказал бывший рыцарь. — Поди сюда, Каун, я тебе овса дам.

Конь, подняв серую голову, посмотрел на него.

— Я не пьян, просто весел. Это большая разница, хотя коню ее, конечно, не понять. — Мананнан хотел встать, но запутался в собственных ножнах. Он снял их, кинул на траву и поднялся. — Видишь, я держусь на ногах.

— Гляньте-ка, ребята — он и впрямь держится.

Бывший рыцарь обернулся и увидел четверых человек — трех бородатых и одного юнца лет пятнадцати.

— Добро пожаловать, господа. Не хотите ли выпить?

— Очень даже хотим. От денег и хорошего коня мы тоже не откажемся.

Бывший рыцарь снова плюхнулся наземь и осклабился.

— Конь у меня только один, и он не продается.

— Да мы, сударь мой, и не собирались его покупать, — сказал тот же плечистый бородач.

— Понимаю — но увести его вам тоже не удастся. Убирайтесь-ка прочь.

— Так говорить невежливо, сударь, и притом опасно. Поглядите: нас четверо, мы все при оружии и трезвее трезвого.

— Я предлагал вам выпить. — Мананнан вынул меч из ножен и встал, держась за дуб. — Предупреждаю вас, — заплетающимся языком выговорил он, — я рыцарь Габалы. Сойтись со мной в бою — значит умереть.

— Вот диво-то, ребята — рыцарь Габалы, ни больше ни меньше! Странно только, что доспехов на нем нет, кроме этого помятого шлема. А еще страннее, что он пьян. Не хочу сомневаться в ваших словах, сударь, но разве в вашем ордене крепкие напитки не запрещены?

— Запрещены, — подтвердил бывший рыцарь. — Мы были… — Он запнулся в поисках нужного слова.

— Чисты? — подсказал бородач.

— Вот-вот! Чисты. Благородны. — Мананнан засмеялся. — Прямо как боги! И гордые были. Да. Теперь-то никого не осталось. — Он махнул рукой. — Ушли сражаться с повелителем демонов.

— А вы как же, сударь?

— Я… испугался черных врат. Оллатаир открыл их, а я не смог в них войти. Что-то внутри… защелкнулось и не пустило. Мы все сидели на конях и ждали, и вот врата открылись. Все остальные, Эдрин, Патеус, въехали в них, а я нет. Я остался.

— Стало быть, вы, уж не обессудьте за прямоту, сударь — трус?

— Так и есть. Я — трусливый рыцарь. Но теперь это уже не причиняет мне такой боли, как прежде. Вы уверены, что не хотите выпить со мной?

— Нет, спасибо. Однако мы избавим вас от коня и кошелька.

— Право же, лучше не пытайтесь. Мы знакомы совсем недолго, но вы пришлись мне по душе.

— Убейте его. — Трое, достав ножи, бросились на Мананнана, а сам вожак направился к коню. Бывший рыцарь повернул кисть, и его меч со свистом описал дугу, сверкнув на солнце. Первый грабитель попытался остановиться, но опоздал, и меч рассек ему яремную жилу и разрубил ключицу до самых легких. Он умер еще до того, как упал. Обратный удар клинка вспорол живот второму — этот еще успел крикнуть. Юноша, зашедший рыцарю за спину, прыгнул на него с ножом. Мананнан, не оборачиваясь, припал на одно колено и нанес мечом колющий удар назад, пропустив его между своей правой рукой и боком. Парень заметил опасность лишь в самый последний миг, и меч вошел ему в грудь, пронзив сердце.

Бывший рыцарь вытащил клинок и встал. Весь бой занял несколько мгновений. Вожак, подойдя к Кауну, схватил его под уздцы, но жеребец встал на дыбы и так залепил передними копытами в лицо разбойнику, что тот отлетел и брякнулся наземь. На него упала тень, и вожак поднял глаза.

— Ты совершил глупость, и твои друзья за нее поплатились.

Разбойник привстал на колени, глядя расширенными от изумления глазами на своих мертвых сподвижников.

— Сын мой! — вскричал он и, спотыкаясь, побежал к мальчику. — Ты убил моего сына! — Прижав на миг к груди мертвое тело, он встал и вынул свой нож. Мананнан молчал, зная, что слова тут не помогут. С душераздирающим воплем разбойник кинулся на него.

Меч еще раз пропел свою песню, и протрезвевший бывший рыцарь сел на коня.

— Поехали, Каун, это место утратило свою прелесть.

С того самого дня он и стал избегать городов, селений и уединенных хуторов. Так он доехал до Мактийского герцогства. Если Оллатаир и существует где-то, то он должен быть здесь, у себя на родине. Бывший рыцарь достал меч и, глядя на рубин в его эфесе, прошептал:

— Оллатаир. — Камень загорелся, и в его глубине Мананнан увидел стоящего у колодца Оружейника.

К нему приближались вооруженные люди, и их мечи сверкали серебром при луне.

— Нет! — крикнул бывший рыцарь, и образ в камне померк.

Эррин вышел из ванны и надел толстый халат, поданный ему Убадаем. Весь лоснящийся от горячей воды, он подошел к окну и вдохнул свежий ночной воздух. Убадай принес хозяину разбавленного вина, но Эррин отстранил кубок.

— Сегодня я пить не буду.

— Беспокоишься о чем-то, господин?

— Почему ты остаешься у меня, Убадай? Я дал тебе вольную два года назад, и ты мог бы отправиться куда хочешь — обратно в степи, или за море в Цитаэрон, или на восток. Почему ты остался?

Убадай пожал плечами. Его темные раскосые глаза не выражали никаких чувств.

— Тебе надо выпить. Много выпить. Так, чтобы с ног свалиться.

— Не думаю. Уйди, оставь меня.

Проводив номада взглядом, Эррин заглянул в кубок, вздрогнул, закрыл окно и отошел к очагу, где горел огонь. Подтащив поближе тяжелое кресло, он сел и стал смотреть в пламя.

Разговор с провидцем Окесой преследовал его, вспоминаясь снова и снова. Эррин всегда недолюбливал этого человека, чья бритая голова и крючковатый нос придавали ему сходство со стервятником, а глаза всегда светились злобным огнем. Нет, не любил Эррин Окесу.

— Вы не часто удостаиваете меня своими визитами, — сказал провидец, когда Эррин вошел в его кабинет.

— Просто наши пути не так часто пересекаются, — ответил Эррин, оглядывая уставленные книгами полки. — Пожалуй, я возьму у вас что-нибудь почитать.

— Сделайте одолжение, барон, если вы, конечно, владеете мертвыми языками.

— Нет, не владею.

— Тогда эти книги, увы, не представляют для вас интереса. Чем я могу вам помочь?

Эррин сел на стул с высокой спинкой напротив провидца, а тот отложил гусиное перо и отодвинул книгу, с которой он работал.

— Я пришел просить у вас совета. Один юноша, беглый раб, выкрикнул слово, после которого сразу побежал гораздо быстрее — думаю, это было нечто вроде заклинания. Я ранил его, но ему удалось скрыться в лесу.

— Что за слово?

— «Оллатаир».

— Вы уверены?

— Думаю, да. Мой слуга Убадай тоже слышал. Что это может означать?

Океса откинулся назад и провел пальцем по своему длинному носу, не сводя бледных глаз с Эррина.

— Он произнес имя мертвого чародея. Вы уверены, что он после этого стал бежать быстрее? Быть может, это страх перед погоней придал ему сил?

— Возможно, но я никогда еще не видел, чтобы человек бежал так быстро, а ведь прошлой осенью я, как вам известно, был распорядителем игр в Фурболге. По-моему, это все-таки было волшебное слово. Могло такое случиться?

— Случиться может все, барон. После Оллатаира остались некоторые… вещи. У короля одной страны за Цитаэроном есть золотой сокол, у короля Ахака — меч, способный разрубить что угодно, даже сталь. Но ведь им нет цены. Откуда мог раб раздобыть подобную вещь?

Океса взял с одной из полок толстый фолиант и, вернувшись на свое место, принялся бережно листать его.

— Да, вот он — Оллатаир, сын Галибала, пятнадцатый Оружейник рыцарей Габалы. В 1157-м, тринадцати лет, он обучался у своего отца, в 1170-м, достигнув двадцати шести, стал его преемником. В 1190 году рыцари исчезли из истории, и нам остались лишь легенды, гласящие, что они отправились в преисподнюю сражаться с силами зла. На следующий год Оллатаир был обличен как изменник и предан смерти в темницах Фурболга. Здесь имеется краткая запись его допроса. Думаю, вы расслышали раба не совсем верно.

— Быть может, есть еще какой-то Оллатаир?

— Если бы такой человек был, я знал бы о нем, поверьте. Могу я служить вам еще чем-нибудь?

— Нет, мудрейший, это все. Благодарю, что уделили мне время, — сказал, вставая, Эррин.

— Прошу вас, не спешите уходить. Я хотел поговорить с вами еще кое о чем. — Эррин снова сел на место. — Речь о ваших домочадцах. Кажется, у вас в услужении состоит около шести номадов?

— Да, и все они верны мне и королю.

— Король смотрит на это иначе. Он собирается издать указ о ссылке всех номадов в Гар-аден.

— Но ведь это же пустыня!

— Вы оспариваете королевскую волю? — вкрадчиво произнес Океса.

— Не мне оспаривать волю моего государя — я всего лишь уточнил, где это. Впрочем, мои номады не рабы и свободны отправиться, куда пожелают.

— Не совсем так, — улыбнулся Океса. — Отныне все номады лишаются гражданства и по прямому приказу короля должны собраться в Гар-адене. Тех, кто не подчинится, будут преследовать и убивать, а их имущество отойдет в пользу короны или ее представителей. В Макте представителем короны, разумеется, будет герцог.

— Как же, позвольте вас спросить, мы будем решать, кто номад, а кто нет? Они живут среди нас несколько веков, и во многих благородных семействах, как говорят, тоже есть номадская кровь.

— Вам известны такие семейства? — с блеском в глазах подался вперед Океса.

— С уверенностью сказать не могу.

— Тогда будьте осторожнее в том, что говорите. Номады объявлены нечистым народом и должны быть удалены из королевства.

— Благодарю вас за это предупреждение, — с вымученной улыбкой сказал Эррин. — И заверяю вас, что буду действовать согласно с ним.

— Надеюсь, что будете. Кстати, этот случай с Оллатаиром заинтересовал меня. Не знаете ли вы в окрестностях Макты ремесленника или землевладельца, у которого только один глаз?

— Я не имею дел с простонародьем, мудрейший, однако мог бы навести для вас справки.

— Прошу вас, сделайте это — и, если можно, поскорее.

— Непременно.

От провидца Эррин прошел прямо к герцогу, который принял его в своих личных покоях в западной башне.

— Не нам обсуждать королевский указ, — заметил ему герцог. — К тому же не стоит забывать и о собственной выгоде. Ни у меня, ни у тебя в роду номадов нет, и нам это только на руку.

Эррин молча кивнул. Он знал, что герцог — человек крутой и жестокий, но думал, что тот все-таки не лишен благородства. Но теперь Эррин видел в темных глазах своего сюзерена одну только алчность. Герцог с улыбкой встал — красивый мужчина накануне сорокалетия, ростом выше своего бывшего пажа, с холеной, расчесанной надвое бородкой.

— Не волнуйся за этих смердов, Эррин. Жизнь и без того коротка.

— Я думаю о своем Убадае. Он был мне преданным слугой и однажды спас мне жизнь. Помните, на медвежьей охоте, когда мой конь погиб? Зверь разорвал бы меня на куски, если бы Убадай не прыгнул с седла прямо ему на загривок.

— Да, он поступил храбро, но ведь мы этого и ждем от своих людей, разве нет? Дай ему денег и отправь в Гар-аден. Поговорим лучше о более приятных вещах. Весной король прибудет в Макту, и я хочу, чтобы пиром распоряжался ты.

— Благодарствую, ваша светлость. Это большая честь для меня.

— Чепуха, Эррин. Лучше тебя с этим никто не справится. Ты у нас наихудший воин, зато отменный кулинар!

Эррин откланялся и вышел.

Теперь он сидел у огня с тяжелым сердцем и головой, полной дурных предчувствий.

Океса — настоящий змей, и Эррин не мог забыть его зловещий взгляд, когда он спросил: «Вам известны такие семейства?» Именно это спасло одноглазого ремесленника Руада Ро-фессу. Эррин никогда бы не выдал Мудрейшему — но что это сулит ему самому?

Задумавшись, он не заметил, как вошел Убадай.

— Еда, — сообщил слуга, поставив перед Эррином серебряный поднос.

— Я не голоден.

Номад пристально посмотрел на бледное лицо своего господина.

— Что стряслось, мальчик? Ты не пьешь и не ешь.

— Ты должен уехать из Макты… нынче же ночью. Возьми с собой всех номадских слуг и ступай через лес к морю. Бегите из этой страны.

— С чего это?

— Остаться — значит умереть. Всех номадов хотят загнать в Гар-аден, а там вас ждет смерть, Убадай, я это чувствую. Скажи это всем остальным.

— Будет сделано, — пообещал Убадай.

Руад выровнял серебряное зеркало и поправил бритву на висящем у стены ремне. Добившись желанной остроты, он смочил лицо теплой водой и осторожно сбрил черную, с сединой щетину.

Лицо в зеркале сполна заслуживало бороды — густой бороды, которая скрыла бы впалые щеки и щелястый рот с кривыми зубами.

— Ты стал еще страшнее, чем прежде, — сказал Руад своему отражению. Сев за стол, он отодвинул остатки завтрака, снял с глаза бронзовую нашлепку и отполировал ее мягкой тканью до блеска. Вернул нашлепку на место, налил себе яблочного сока и стал смотреть, как деревья за окном проступают на рассветном небе.

Здесь ему лучше, чем в цитадели: старая крепость хранит слишком много воспоминаний об отце. Галибал был суров к сыну, чьего рождения не желал, и мальчик, некрасивый и неуклюжий, ничем не мог ему угодить. Все свое детство и юность он пытался завоевать отцовскую любовь. Со временем он овладел наукой обращения с Цветами и показал себя лучшим, чем отец, чародеем. Тогда безразличие Галибала обернулось ненавистью. Он отослал сына прочь и даже перед смертью не допустил его к себе.

«Бедный Галибал, — подумал Руад. — Бедный, одинокий Галибал».

Прогнав тяжелые воспоминания, он три часа поработал в мастерской и вышел на луг, чтобы насладиться осенним солнышком. Скоро соберутся темные тучи, задует северный ветер, налетят метели, и горы покроются снегом. Уже и теперь листья начинают желтеть, а цветы увядают.

Вдалеке показалась медленно шагающая в гору фигура.

— Кости греешь? — приблизившись, спросил Гвидион. Его морщинистое лицо покраснело от подъема, белые, длиной до плеч волосы взмокли.

— Ты бы лошадь себе купил, что ли. Стар ты уже по горам лазать.

Старик улыбнулся и перевел дух, опершись на посох.

— У меня нет сил с тобой спорить, но чашка твоего яблочного сока оживила бы мой дух.