Четверо других солдат, успевшие обнажить оружие, застыли в нерешимости.

— Вели им уйти, иначе тебе конец, — сказал Мананнан.

— Уходите, — пропищал Павлус. — Оставьте нас! — стражники вывели из комнаты двух пострадавших и закрыли за собой дверь. Мананнан запрокинул Павлусу голову и кольнул его ножом. Пустив струйку крови на белый хитон.

— Сейчас ты покажешь нам, где мои доспехи и где стоит мой конь. Тогда я, возможно, оставлю тебя в живых. Ты со мной? — спросил рыцарь, бросив взгляд на Морриган.

— Что мне еще остается?

— Выходим через заднюю дверь. Стражники, может быть, уже там, но мы прорвемся.

Вместе с хнычущим Павлусом они вышли в сад, где густо, почти тошнотворно пахло цветами. Стражники в черных плащах держались на расстоянии. Беглецы, следуя указаниям Павлуса, прошли за высокую белую стену, где стояли конюшни. Каун застыл в стойле неподвижно, как статуя. Мананнан провел рукой по его спине, но конь не шелохнулся.

— Что вы с ним сделали? — вскричал рыцарь.

— Мы сделали его лучше, чем он был, как и тебя. Разве ты не понимаешь, Мананнан? Мы даровали тебе бессмертие!

Рыцарь притиснул старца к стене.

— Бессмертие? Вы чуть было не превратили меня в такого же, как вы все, — в пожирателя душ!

— Не будь таким праведником, — огрызнулся Павлус. — Вы ведь забиваете животных на мясо — в чем же разница? Может быть, ты скажешь, что у быка нет души? Но это живое существо, состоящее из костей, мяса и крови, как и человек. Мы создали эликсир жизни — какое же право ты имеешь судить нас?

— Я не стану спорить с тобой, вампир, ибо это бессмысленно. Где мои доспехи?

Павлус провел их в помещение на задах конюшни, где Мананнан увидел на подставках девять серебряных доспехов.

— Вот все, что осталось от истинных рыцарей, которые пришли сюда! — сказал он в гневе. — Гордые люди, носившие их, теперь мертвы, как мертв и ты, Павлус. Ты ходишь по земле, но ты труп, разлагающийся и смердящий. Оседлай Кауна, Морриган.

— Снаружи собираются стражники, — заметила она.

— Пусть их. Седлай коня.

— Они не выпустят нас отсюда.

— Я проложу себе дорогу силой. Седлай Кауна.

— Еще не поздно, Мананнан, — прошептал Павлус. — Я говорил с тобой резко, но ты еще можешь остаться с нами. Подожди немного. Поговори со своим другом Самильданахом.

— Он умер, Павлус. Мне не о чем говорить с мертвецом.

Морриган вывела коня из стойла, и Мананнан передал ей кинжал.

— Если он начнет бороться или сделает хоть одно неверное движение, убей его. Сможешь?

— Я сделаю это с удовольствием, — ответила она, направив нож на Павлуса.

— А долго ли ты протянешь без своей амбрии, моя дорогая? — улыбнулся он. — Тебе понадобится пища. Они возненавидят тебя за это и убьют.

Морриган промолчала, но рыцарь увидел по ее глазам, что она признает правоту этих слов. Не зная, чем ее утешить, он двинулся к своим доспехам.

— Осторожно! — крикнула Морриган, и он, оглянувшись, увидел копье, летящее ему в спину. Он рукой отбил его в сторону. Но метнувший копье стражник выскочил из укрытия и с поднятым мечом бросился на него. Мананнан выхватил свой собственный серебристый клинок из висящих на стойке ножен.

— Ты со мной не сладишь, — сказал он стражнику. — Образумься, не то умрешь.

Стражник с руганью подался вперед, но Мананнан отразил его корявый удар и отмашкой рассек ему горло. Голова солдата скатилась с плеч, тело грохнулось на усыпанный сеном пол. Мананнан быстро надел доспехи. Пристегнул панцирь и наплечники. Его тошнило, трясло, и пот стекал в глаза.

— Держись, Мананнан, — воскликнула женщина. Он заставил себя улыбнуться ей и вернулся к Павлусу.

— У тебя, вампир, осталась последняя возможность сохранить свою мертвую жизнь. Открой нам ворота между мирами.

— Здесь нельзя, иначе звери ворвутся в город. Для туннеля требуется много места.

— Тогда ты умрешь. — Мананнан приставил меч к животу Павлуса.

— Погоди! Я обращусь к Оллатаиру, и он откроен ворота.

— Хорошо, будь по-твоему.

Павлус закрыл глаза. На дальней стене возник золотой круг, и Мананнан увидел в нем Оллатаира: тот сидел в набитой людьми пещере и разговаривал с высоким рыжебородым человеком. Чародей застыл, повернулся в сторону Мананнана, и рыцарь услышал у себя в голове его голос:

— Не искушай меня, Мананнан. Уйди прочь! Ступай к своим братьям!

— Мне нужна твоя помощь, Оллатаир, — сказал вслух Мананнан. — Со мной Морриган. Открой нам ворота.

— Если это какая-нибудь дьявольская хитрость, ты за нее ответишь.

— Открой ворота, Оружейник, и ты получишь все ответы, какие захочешь.

— Считай, что это уже сделано, — сказал Оллатаир, и его образ померк.

Мананнан отвел меч, положив его Павлусу на плечо.

— Будет лучше, Морриган, если ты тоже наденешь доспехи. Попробуй крайние слева: они принадлежали Патеусу, самому тонкому в кости.

Она скинула платье, и рыцарь сказал Павлусу:

— Мне следовало бы убить тебя. Клянусь Истоком, ты это заслужил. Но я не сделаю этого.

— Не стоит обливать меня презрением, Мананнан, только из-за того, что мои взгляды отличаются от твоих. В твоем жалком мире люди тысячами гибнут от войн и чумы, и их тела пропадают попусту. Здесь умирают сравнительно немногие, ибо у нас нет ни войн, ни болезней. Мы — просвещенный народ.

— Вы питаетесь смертью, Павлус. Несчастьем других людей. Молят ли вас жертвы о милосердии? Боятся ли, как только что боялся ты? Хочется ли им жить, как тебе?

— Думаю, что да, — признал Павлус. — Впрочем, кубы для перегонки амбрии находятся в северной части города, и я не вижу нужды там бывать. Но разве в твоем мире короли и принцы не приговаривают людей к смерти? Разве не держат рабов, чья жизнь зависит от прихоти их господина?

— Мы все равно не поймем друг друга. Ты и твой народ совершаете зло, но для тебя оно лишь пустой звук. Когда-нибудь вас уничтожат за это.

Морриган, нагнувшись, застегивала серебристые поножи. Мананнан подождал, когда она прицепит меч, и похлопал Кауна по шее.

— Пошли, храброе сердце. Мы едем домой.

— Конь тебя не слышит, потому что он мертв, — сказал Павлус. — Но скакать он будет быстрее, чем прежде, и ты можешь положиться на него во всем.

— Он и живой меня не подводил — он не захотел бы стать таким, будь у него выбор. Ступай, Павлус. Ты свободен.

Старик повернулся и увидел перед собой Морриган с мечом в руке.

— Что ты делаешь? — прошептал Павлус. — Он отпустил меня.

— Он отпустил, но я теперь вирианка, Павлус, — такая, какой ты меня сделал.

— Не надо, Морриган, умоляю! Я принесу тебе амбрии, я…

Меч вошел ему в живот, выпустив внутренности, и он с воплем рухнул на пол. Морриган вскочила на коня позади рыцаря и крикнула:

— Пошел!

Неживой конь вынес их из конюшни. И стражники шарахнулись в стороны. Стрелы отскакивали от доспехов обоих всадников, и вскоре они очутились за городом.

Впереди показался лес и черный зияющий туннель ворот.

— Почему ты убила его? — спросил Мананнан.

— А ты почему не убил?

Каун ровным галопом бежал вперед. Из его мертвой плоти торчали стрелы, и Мананнан, видя это, испытал чувство утраты и великую печаль. Они влетели в туннель, и тьма объяла их со всех сторон, но Морриган, подняв меч, вскричала: «Оллатаир!» Меч вспыхнул белым огнем, а справа и слева загорелись многочисленные глаза чудовищ.

Мананнан оглянулся. За ними гнались огромные, неповоротливые волки. Он снова посмотрел вперед и увидел, что ворота в конце туннеля закрыты.

— Кто это был? Враг? — спросил Лло, когда золотое окно померкло.

— Надеюсь, что нет, — ответил Руад. — Это Мананнан. Я послал его за черные врата на поиски рыцарей Габалы, а теперь должен вернуть его назад.

— Но ты сказал, что зло за воротами победило рыцарей. Почем ты знаешь, что оно не коснулось Мананнана? Вдруг это ловушка?

— Если так, то он — они — пожалеют об этом. Я тоже кое-что могу. Вернусь сюда утром.

— Может, дать тебе людей?

— Не надо. Если это ловушка, они мне не помогут, если нет, в них не будет нужды.

Чародей вышел из пещеры, радуясь, что не видит больше светящихся надеждой глаз Лло Гифса. Что может такой вот неученый кузнец понимать в волшебных делах? Для него враги — обыкновенные люди. То, что Красный наделил их невиданной властью, его не волнует — ведь великий Оллатаир теперь на его стороне.

«Найди способ убить их». Он думает, что это легко! Один Самильданах еще до того, как побывал за воротами, был почти ровней Руаду Ро-фессе. Кто знает, на что он способен теперь? Руад взошел на холм над пещерой и сложил небольшую пирамиду из хвороста. В огниве он не нуждался. Нырнув в Красный, он провел рукой по ветке, и костер заполыхал.

Некоторое время он сидел, вспоминая о былом, потом выпрямился и погрузился в покой Белого.

Скоро он откроет врата. Но сначала нужно подумать, прикинуть, что к чему. Если Мананнан предался злу, он, Руад, убьет его. Морриган тоже. Если нет, он посоветуется с рыцарем и придумает, как и просил его Лло, защиту от злой силы Самильданаха.

Злой? Он задумался над этим словом. Что это значит? Самильданах был рыцарем, давшим обет защищать справедливость. Зло всегда было ему ненавистно. Теперь Руад боится его больше всех остальных. А как Самильданах смотрит на него: как на зло? Быть может, все относительно и зависит от того, откуда смотреть? Рыцари Габалы отправляли правосудие в девяти провинциях, опираясь на силу своих мечей и копий — выходит, они насаждали справедливость через страх, а страх — близкий родич зла.

Руад потряс головой. Нет, не время теперь для таких рассуждений.

Он снова вообразил себе лицо Мананнана и то, что успел разглядеть позади него в волшебном окне. Что-то блеснуло там, за спиной Мананнана. Зеркало? Нет, не зеркало. Воин в доспехах? Не совсем. Это что-то было неподвижным, безжизненным… и все-таки странно знакомым.

Думай же, думай!

Он снова поднялся в Белый, очищая свой ум, освобождаясь от страха и сомнений. И сосредоточился на блестящем предмете, отбросив все остальное.

Перед ним возник серебристый панцирь, который он сам сделал для Эдрина. Панцирь стоял на деревянной подставке вместе с прочими частями доспехов.

Руад открыл глаз. Во рту у него пересохло, сердце колотилось. Он еще раз попытался обрести покой, но это было невозможно. Волшебная броня рыцарей Габалы в его власти.

Ведь если доспехи Эдрина там, то и все остальные, видимо, рядом.

Он подумал о Мананнане. Ворота нужно будет открыть скоро, но время еще есть. Погрузившись в Черный, Руад наполнил свои мышцы силой и переместился в Красный. Он ощутил страх, понимая, что волна столь мощного чародейства разойдется далеко. Надо спешить, иначе Самильданах обнаружит его и убьет. Руад до мельчайших подробностей представил себе доспехи рыцарей Габалы — со шлемами, кольчугами и мечами из серебристой стали, которые никогда не тупятся. Держа в памяти эту картину, он потянул доспехи к себе. Ум его помутился, и боль пронзила тело.

Он уже проделал это раньше, шесть лет назад, и наткнулся на волшебную стену. Теперь стена исчезла, и Руад духовным взором увидел Мананнана и Морриган, скачущих к воротам. На женщине были доспехи Патеуса.

Он снова сосредоточился на своей цели. Вот они! Семь доспехов, семь мечей. Он вернулся в свое тело, запомнив место, которое только что видел, и произнес призывные слова. Воздух затрещал, голову прошила молния. Руад застонал, и кровь потекла у него из носа.

Останавливаться было поздно.

— Ко мне! — вскричал он. — К Оллатаиру! — Из земли ударил свет, разметав его костер. Он стряхнул с колен угли, преодолевая жгучую боль в груди. Левая рука онемела, и его охватила паника. Если сердце откажет, все его усилия пропадут зря.

«Успокойся, — приказал он себе, — и повтори шепотом»:

— Ко мне!

Вокруг него возникли мерцающие фигуры, почти прозрачные, но постепенно обретающие форму и твердость. Руад, обмякнув на снегу, перевел дух. Доспехи Габалы стояли, как призрачные рыцари. С ними и с помощью Руада Лло Гифс, быть может, сумеет одержать победу.

Руад поднялся на ноги и собрал свои угасающие силы, чтобы открыть ворота Мананнану. Взглянув еще раз на восемь мерцающих изваяний, он стал произносить заклинание. Грудь разрывалась от боли, и он совсем не чувствовал пальцев левой руки.

Впереди явились черные врата. Руад знал, что силы его на исходе и он сможет удержать вход только несколько мгновений. Если окажется, что он открыл ворота слишком рано, случится беда… но если он опоздает, будет то же самое. Помня, как быстро скакал Мананнан, Руад рассчитывал, что тот уже должен быть у ворот и звери набросятся на него, как только он въедет в туннель. Чародей со стоном схватился за грудь. Пот со лба стекал в глаза. Он упал на колени, тщетно пытаясь умерить сердцебиение. Боль немного смягчилась, и Руад перешел к заключительной части заклинания.

Справа послышался какой-то треск, и он оглядел круг, смаргивая пот с глаз. Но все утихло, и восемь доспехов мерцали под луной. Восемь? Но ведь их должно быть семь! Невидимые руки подняли Руада на ноги и повлекли к ближайшим доспехам. Видя, как медленно поднимается забрало, он попытался остановиться, но у него недостало для этого сил. Он подходил все ближе и ближе, не видя больше ничего, кроме щели забрала. Призрачные руки отпустили его, и он хотел убежать, но не смог оторвать глаз от шлема с плюмажем и черноты внутри него.

Луна вышла из-за облака, свет стал ярче, и доспехи сделались густо-красными.

Из шлема на Руада взглянули налитые кровью глаза.

— Время умирать, предатель! — сказал Самильданах, и Руад с опозданием увидел кинжал в его руке. Клинок вонзился в живот чародея и прошел вверх, в легкие.

Руад скорчился на снегу, а Самильданах отступил назад и исчез.

Чародей попытался перевернуться на живот, но не смог из-за мучительной боли. Кровь подступила к горлу. И он закашлялся, забрызгав бороду и камзол.

Зная, что жить ему осталось считанные мгновения, Руад простер руку к воротам и прошептал заключительное слово:

— Отворись! — Взор его устремился к звездам, блаженное тепло охватило тело, и боль прошла. Он снова увидел день, когда стал Оружейником, и радость на лицах своих рыцарей: «С тобой во главе мы изменим мир, друг мой», — сказал ему тогда Самильданах. «Ты бы и без меня справился», — ответил ему Руад.

Тучи затянули небо, и звезды скрылись. Уши Руада наполнил звук, подобный шуму моря.

— Я не хочу умирать, — прошептал он. — Я хочу… — Большая снежинка, коснувшись его глаза, превратилась в одинокую слезу и скатилась по мертвой щеке.

Трое зверей упали мертвыми. Один, с отрубленной лапой, лежал поперек дороги. Мананнан и Морриган пятились к воротам, и еще двадцать чудовищ подступали к ним. Каун стоял неподвижно, и звери не обращали на него внимания: их привлекало только живое мясо.

Одно из чудищ, больше медведя, опустилось на четвереньки и бросилось на Морриган. Она вогнала ему в пасть свой серебристый меч, и обратная сила удара отбросила ее к воротам.

Мананнан ничем не мог помочь ей. Он рубил направо и налево, отгоняя других зверей. Но они, все больше наглея, тянули к нему свои длинные когти. Гигантский волк, крадучись, обходил его слева. Рыцарь заметил зверя слишком поздно: тот прыгнул и сшиб его с ног, выбив меч из руки. Мананнан двинул волка по морде кольчужным кулаком. Прочее зверье уже рвало на нем доспехи, стремясь добраться до теплой плоти под серебристой скорлупой.

— Каун! — что есть мочи завопил рыцарь. — Ко мне!

Мертвый конь дрогнул, мотнул головой, и в его пустых глазах зажегся огонь жизни.

— Каун!!!

Жеребец ринулся на стаю, с невиданной силой молотя чудовищ передними и задними ногами. Звери разбежались, а Мананнан, ухватив коня за повод, встал и поднял меч.

Морриган стала рядом с ним. Звери, отброшенные внезапной атакой Кауна, собирались для нового удара. Мананнан потрепал коня по шее.

— Добро пожаловать домой, храброе сердце.

Стая ринулась вперед, и Каун скакнул ей навстречу. Мананнан в ужасе смотрел, как когти чудовищ терзают коня. Лунный луч внезапно озарил эту жуткую картину. Мананнан оглянулся. Черные врата медленно отворялись, и за ними светили звезды его родного мира.

— Назад! — крикнул он Морриган, и она, сразу поняв, в чем дело, юркнула в узкий проход.

— Каун! — взревел Мананнан, но истерзанный конь, не слыша его, продолжал свою битву.

— Мананнан! — закричала женщина. — Они закрываются! — Рыцарь постоял еще миг, глядя на последний бой своего коня, и метнулся к воротам. Проскочив в смыкающуюся щель, он упал на снег и откатился. Когда он встал, ворота уже исчезли.

Морриган тронула его за руку, и он увидел призрачный круг тихих рыцарей Габалы.

— О небо! — Мананнан разглядел на снегу фигуру Оллатаира и бросился к нему. Кровь промочила камзол чародея и запятнала снег вокруг.

— Смотри, — сказала Морриган. К трупу вели следы, возникшие непонятно откуда.

— Самильданах. — Мананнан снял правую перчатку и закрыл единственный глаз Оллатаира.

— Что же теперь? — сказала Морриган. — Что мы можем одни, без него?

Мананнан не знал, что ей ответить. Когда-то Оллатаир был его наставником и другом. Оружейник им всем заменял отца, и рыцари его любили. Цвета щедро одарили этого доброго мудрого человека. А теперь он лежит на снегу, погибший от руки друга.

— Он не заслуживал такой смерти, — прошептал Мананнан.

— Мне его не жалко. Он сам уготовил себе такую судьбу, послав рыцарей за ворота. Пойдем куда-нибудь. Здесь холодно.

Мананнан уловил краем глаза какое-то движение, обернулся и увидел множество людей, которые поднимались на холм с факелами. Высокий рыжебородый воин вошел в образованный доспехами круг.

— Так это все-таки была ловушка, мерзавец? — спросил он, достав из-за пояса топор.

— Не я убил его, — ответил Мананнан. — Взгляни на следы.

— Защищайся! — взревел Лло и ринулся вперед. Мананнан пригнулся под его ударом и ударил его кулаком в челюсть. Лло грохнулся наземь, но тут же вскочил.

— Ну хватит! — сказал Мананнан. — Этот человек был моим другом.

Лло снова собрался напасть, но Лемфада, растолкав остальных и опустившись на колени у тела Руада, крикнул ему:

— Посмотри на его рану. Ее нанес не меч, а узкий клинок вроде ножа. У рыцаря же кинжала нет.

Лло осмотрел рану и заявил:

— Я тебе все равно не верю, но теперь это уже не важно. Вражеское войско возглавляют рыцари-чародеи, а у нас чародея больше нет. — Он отвернулся и отошел, но Мананнан догнал его.

— Со временем ты поймешь, что мне можно верить, ибо я не лгу и предан своим друзьям.

— Да что толку? Я собираюсь воевать с врагом, победить которого невозможно. И какой из меня полководец? — Лло оглянулся на освещенные факелами лица. — Погляди на них. Лесовики, беглые крестьяне и ремесленники. И ни единой кольчуги на все это воинство. Что мы будем делать, когда враг нагрянет?

— Выбор небогатый: либо сражаться, либо удирать.

— Удирать нам некуда. Один человек сказал вчера, что в Пертию пришел королевский флот с тысячью солдат на борту. Путь к отступлению отрезан — нас затравят, как волков.

Мананнан помолчал немного и сказал:

— Посмотри вокруг. Этот лес так велик, что врагу нелегко будет навязать вам сражение. Не позволяй событиям этой ночи вогнать тебя в отчаяние. Пойдем похороним Оллатаира и скажем над ним прощальные слова.

Толпа внезапно заколебалась, и вперед вышли Нуада с Решетом.

— Это и есть чародей? — спросил атаман. — Много же от него теперь проку, нечего сказать.

— Мне сдается, что ты далеко забрел от своих охотничьих угодий, — сказал ему Лло. — Здесь грабить некого.

— Рад тебя повидать, Лло, — ухмыльнулся Решето. — Но пришел я потому, что Нуада говорит, будто судьба моя такая. Они с Дагдой решили, что герою Решету непременно надо встретиться с чародеем Оллатаиром. Ну, вот мы и встретились. Делать нечего — завтра поутру отправлюсь домой.

— Погоди, — сказал Нуада. — Ты хорошо знаешь, что Дагда сказал совсем другое, но теперь не время и не место это обсуждать. Похороним умершего, и я скажу о нем пару слов.

— Парой слов ты нипочем не обойдешься, поэт. — Решето, прищурясь, посмотрел на Мананнана и молча отошел обратно в толпу.

Лло приказал перенести Руада в пещеру. За ним несли доспехи Габалы. Мананнан шел рядом с Морриган, которая за все это время не сказала ни слова.

Лицо ее при свете луны казалось болезненно бледным.

— Тебе нехорошо, Морриган?

— Оставь меня, — прошептала она. — Мне нужно уйти.

— Зачем?

— Я устала и хочу отдохнуть.

— Отдохнешь у них в лагере. Там мы сможем подкрепиться… Вот в чем дело, да? — Мананнан понизил голос. — Тебе нужна амбрия или… послушай, Морриган: ты должна бороться с этим. Должна.

— Я знаю. Ты только оставь меня ненадолго — я хочу побыть одна.

— Вот этого тебе как раз и не надо.

Она вырвала у него руку и гневно сверкнула глазами.

— Прочь от меня! — прошипела она, но он не ушел.

— Я знаю, для тебя всегда существовал только Самильданах, а я был всего лишь другом, с которым ты делилась своими горестями, но я любил тебя, Морриган, и люблю до сих пор.

Какое-то время казалось, что воздух между ними вот-вот разрядится молнией. Потом Морриган сникла и прошептала:

— Боги света, помогите мне! — Он неуклюже обнял ее — мешали надетые на них обоих доспехи.

— Пойдем со мной, — сказал он и повел ее следом за несущей факелы процессией.

В пещере Морриган сняла доспехи и поела немного мяса с сушеными фруктами. Потом взяла у кого-то одеяло и отошла в глубину, чтобы поспать.

Почти все остальные отправились похоронить Оллатаира и послушать надгробную речь Нуады.

На обратном пути один человек отстал от других. Он устал, и у него болело колено после давнего падения с лошади.

Присев на поваленное дерево, он стал растирать ногу и вдруг увидел стоящую рядом женщину, молодую, бледную и красивую. Ее волосы серебрились при свете луны.

— Шла бы ты в пещеру, — посоветовал он ей. — Замерзнешь.

— Да, холодно. — Она села рядом с ним и положила голову ему на плечо, а руку на бедро. — Но в пещере слишком много народу — давай посидим немного здесь. — Он запустил руку под одеяло, в которое она куталась, зарылся пальцами в мягкую плоть, не веря своему счастью. Его ладонь сжала ее грудь.

Она запрокинула голову. И они поцеловались. Мужчина, забыв о холоде, шарил под одеялом.

— Прямо не верится! — прошептал он. — Со мной такого еще никогда не бывало. С этой ночи моя судьба уж точно переменится.

Морриган не отвечая прижалась губами к его шее.