Риганты (№2) - Полуночный Сокол

— Есть еще два выхода, следует предположить, что их тоже стерегут. Раз столько убийц проникли на территорию дворца, стоит также предположить, что некоторые из моих стражников предали меня. — Джасарей присел на мраморную скамейку и посмотрел на тигра. — Пора выкуривать муравьев из муравейника, но сначала следует проверить сад. — Он посмотрел Бэйна. — Ты еще можешь сражаться?

— Могу.

— Тогда давайте отыщем других убийц.

Джасарей повел Бэйна и Свирепого к первому из непроверенных выходов. Когда они подошли, увидели, что в проход между изгородями втиснута клетка тигра. Свирепый подошел поближе и осмотрелся. За клеткой не раздавалось ни звука, и они с Бэйном ее отодвинули. На них тут же шагнули трое бандитов, двоих из которых Свирепый убил за две секунды. От удара третьего бандита Бэйн увернулся легко, ударил нападавшего по ногам, а когда тот упал, перерезал ему горло.

— Отличная работа, — похвалил вышедший из лабиринта Джасарей.

Третий выход загораживали два перевернутых стола, поблизости никого не было. Они медленно обошли лабиринт. Территория была чиста.

Через час Бэйн и Джасарей поднимались по узкой потайной лестнице, ведущей к закрытой двери.

— Вы уверены, что хотите этого? — шепотом спросил Бэйн.

— Чего стоит жизнь без риска? — откликнулся Джасарей, распахнул дверь, и они оказались в коридоре примерно в тридцати шагах от личных покоев Джасарея, которые охраняли трое стражников. Увидев Джасарея, они раскрыли рты от изумления, а потом вытянулись по стойке «смирно». Джасарей успел переодеться в светло-серую тунику и сандалии, он подошел к стражникам, рядом с ним стоял Бэйн, держа меч наголо.

— У меня был изумительный вечер, — проговорил Джасарей, — кто-нибудь обо мне справлялся?

— Один из стражников нервно облизнул губы.

— Мы думали, вы спите, ваше величество, — оправдывался он, а глаза испуганно оглядывали перепачканного кровью Бэйна.

— Я не спал, — ответил император, — а пытался избежать назойливого внимания голодного тигра и группы вооруженных бандитов, свободно разгуливающих по моей территории.

Дверь в покои Джасарея открылась, и все увидели Волтана. На нем были серебристо-черные доспехи, в руке — меч.

— Вас трудно убить, ваше величество, — заявил он. Стражники шагнули назад, обнажив мечи, но не сделали ни малейшей попытки арестовать или обезвредить Волтана.

— Ты прекрасно подготовился, — мягко проговорил Джасарей, — сколько моих людей ты смог настроить против меня?

— Только этих троих, — ответил Волтан, — ни в одном из других вы не ошиблись, — исключительная, тупая преданность.

Бэйн молча стоял рядом, готовый в любую минуту отразить атаку, но Джасарей, казалось, не волновался.

— Ты мог хотя бы дождаться моей смерти, прежде чем занимать императорские покои, — с иронией заметил он, — это так невежливо!

— Простите, император, — с улыбкой извинился Волтан, — мне не хотелось быть грубым, но я подумал, что десяти убийц и одного тигра будет вполне достаточно. Вы готовы умереть сейчас?

— Никто не готов к смерти, Волтан. Скажи, а ты и сейчас собираешься изобразить несчастный случай?

Волтан рассмеялся.

— Восхищен вашей храбростью, — похвалил он, — вы так смело смотрите в лицо опасности! Я быстро убью вас и изрежу кожу, чтобы казалось, что вас растерзал тигр. Пожалуй, вы не оставили мне выбора. Вам устроят пышные похороны, сотни людей, рыдая, будут идти за гробом. Не сомневаюсь, что в вашу честь возведут пару статуй, и еще много поколений будет помнить о вашем величии. Волтан неожиданно бросился на Джасарея. Бэйн блокировал удар и заслонил собой императора. Практически одновременно молодой воин сделал ответный выпад. Волтан легко увернулся и издевательски засмеялся.

— Нет времени преподать тебе новый урок, — сказал он с сожалением. — Убейте его, — бросил он страже.

Стражники рассредоточились и стали медленно наступать.

В тот самый момент послышался звук сотни сапог, бегущих вверх по лестнице, и через минуту в обоих концах коридора появились солдаты с мечами наголо. Вел их Свирепый.

Заложив руки за спину, Джасарей подошел к предавшим его стражникам:

— Если вы сдадите мечи добровольно, то умрете быстро и безболезненно, а если придется применить силу, то сначала вам выжгут глаза, и вы не увидите, как убивают ваших родственников, детей и возлюбленных.

Джасарей даже не повысил голос, но каждое слово было насквозь пропитано ядом. Посеревшие от ужаса стражники побросали мечи. Металл громко лязгнул о каменный пол.

— Один Волтан остался с мечом в руке.

— Очень умно, Профессор, — похвалил Волтан, — я недооценивал вас.

— Как и многие другие, — сказал Джасарей, — брось оружие.

— Может быть, я хочу умереть в бою, — проговорил Волтан.

Конечно, хочешь, — отозвался Джасарей, — я могу это устроить, если ты дашь показания против Наладемуса. Тогда я позволю тебе умереть на арене с мечом в руке. Иначе я прикажу отрубить тебе руки и ноги и выпустить на улицу, где до самой смерти ты будешь клянчить еду у прохожих. Выбирай!

— Я мог бы просто убить вас, — пробормотал Волтан с холодным блеском в глазах.

— Мог бы, — согласился Джасарей, — но приказ остался. бы в силе. Представь, как ты будешь клянчить крошки.

Секунды тишины — и Волтан швырнул меч на пол. К нему подбежали солдаты, связали руки и увели.

— Подождите, — крикнул он, поравнявшись со Свирепым, — мне нужно что-то ему сказать.

Солдаты посмотрели на императора, который в знак разрешения кивнул.

Что тебе угодно? — спросил Свирепый.

— Я отдал приказ об аресте сектантов. На рассвете за ними отправятся карательные отряды. Уведи Кару с виллы.

— Кару?

— Она тоже член секты. Вчера она была у Госпожи-в-Маске.

— Спасибо, — искренне поблагодарил Свирепый. Солдаты увели Волтана, а Джасарей собрал офицеров.

Обыщите дворец, а затем распустите стражу по баракам. Никто не должен знать о случившемся, и пригласите мне писца, мне нужно послать пару сообщений.

— Как прикажете, ваше величество.

— И пригласите хирурга для моего молодого друга. Офицеры отдали честь и удалились. Джасарей открыл дверь в свои покои и жестом пригласил Бэйна и Свирепого войти. Император сел на простой, но элегантный диван из блестящей черной кожи. Откинувшись на вышитые подушки, он закрыл глаза.

— Вы устали, ваше величество, — заметил Свирепый, — наверное, вам нужно отдохнуть.

Джасарей едва заметно улыбнулся:

— Сегодня ночью не до отдыха. Прошу, присаживайтесь. — Он взглянул на Бэйна. — В соседней комнате есть полотенца — прикрой раны, не хочется пачкать мебель.

— Разрешите задать вопрос, — попросил Свирепый, когда Бэйн ушел за полотенцами.

— Конечно, друг мой.

— Вы подозревали Наладемуса в измене, тогда почему выдали ему столько власти?

Джасарей задумался:

— Тебе будет непросто понять мой ответ. Ты честный человек и не стремишься к высоким чинам или власти. Люди бывают очень тщеславны. Они свято верят в себя, и это очень помогает. Такие люди нужны любому государству, потому что олицетворяют естественное положение вещей, мой друг. В волчьей стае может быть только один вожак, а желающих занять его место — великое множество. Я не ставлю измену в вину Наладемусу. Но он проиграл и будет отвечать за последствия. Тот, кого я поставлю на его место, тоже будет очень тщеславным и однажды захочет занять мое место. Именно тщеславие наполняет Город силой и энергией.

— Из ваших слов следует, что вы окружаете себя потенциальными предателями, — сказал Свирепый, — а это очень опасно, ваше величество.

Обмотав плечо белым льняным полотенцем, вернулся Бэйн, а вслед за ним вошел писец, принесший стопку чистой бумаги и коробочку с перьями и чернилами. Писец низко поклонился Джасарею, который поднялся и сел за письменный стол у окна.

— Вы оказали мне огромную услугу, господа, — сказал он. Бэйну и Свирепому, — я никогда этого не забуду. Завтра вы можете прийти и просить все, что угодно, а сейчас возвращайтесь к себе, я пришлю вам доктора.

Спускаясь по лестнице к своим покоям, Бэйн почувствовал усталость, остановился у двери передохнуть и обнаружил, что он один. Бэйн вошел в комнату. Несколько фонарей погасло, но один светил по-прежнему ярко. В одном из шкафчиков стоял кувшинчик с маслом, и, прежде чем лечь спать, Бэйн добавил масло и разжег все фонари. Он очень устал, а рана на плече горела словно в огне. Вошел Свирепый в сопровождении военного доктора. Доктор, невысокий, лысеющий мужчина, внимательно осмотрел следы когтей.

— Раны нужно очистить, — сказал он, — в когтях больших кошек есть какой-то яд. Я такое встречал в походах.

— Не в когтях, а в клыках, — поправил Бэйн, — остатки пищи загнивают и заражают рану.

— Гнилая пища, — презрительно повторил доктор. — Откуда у дикарей такие мысли?

— Вы лучше спросите, почему у нас так быстро затягиваются раны и никогда не бывает осложнений, — проговорил Бэйн. — Просто зашейте, кровь сама все очистит.

— Вот упрямец, — проворчал доктор.

Он наложил на рану двенадцать стежков и добавил еще два на разошедшийся шов на боку.

— Тебе следует отдыхать как минимум две недели, — посоветовал он.

Бэйн поблагодарил доктора, и тот ушел. Свирепый опустился на кровать.

— Ну, — проговорил он, — может быть, все случилось не так, как тебе хотелось, но Волтана приговорили к смертной казни. Твои приключения кончились.

Бэйн взглянул в темные глаза гладиатора:

— Все кончится тогда, когда на арене я вырежу ему сердце и это увидят сотни зрителей.

Свирепый вздохнул и положил руку на здоровое плечо Бэйна:

— Ты прекрасный, храбрый человек, отличный и бесстрашный гладиатор, но тебе его не одолеть. Он — ошибка природы, сильный и быстрый как молния. Я понимаю, почему ты должен его уничтожить, — он убил дорогого тебе человека. Но его судьба решена, он практически мертв. Зачем тратить на него свою жизнь?

— Потому что я поклялся убить его и живу только ради этого.

— Жаль, что ты так думаешь, парень, — проговорил Свирепый и немного помолчал. — У тебя нет отца, а у меня — сына. Мне кажется, теперь мы почти родственники, а как любому отцу, мне не хочется, чтобы мой сын губил себя по собственной глупости. Подумай о том, что я сказал.

Стены камеры были влажными, а воздух — липким и зловонным. Первоначально она была рассчитана на двадцать человек, но сейчас ее сырой, спертый воздух вдыхали целых пятьдесят. Норвин сидел, обхватив руками колени, рядом Персис Альбитан, лицо и одежда его в грязи, на шее огромный чирей, все лицо в ссадинах, а под правым глазом — зловещий синяк. Норвин потянулся и молча пожал руку друга. Персис устало улыбнулся.

Бывший раб закрыл глаза и вспомнил тот день, когда его и других последователей культа задержали во время богослужения в лесу к северу от Гориазы. Солдаты, вооруженные палками и дубинками, появились совершенно неожиданно. Кое-кто бросился бежать, но всех поймали и сильно избили, а затем связали и привезли на ночь в тюрьму Гориазы. На следующее утро их привели в городской суд, где в кресле судьи сидел Кровавый Монах. Норвин огляделся и увидел, что зал суда набит людьми, он знал, что некоторые из них тоже исповедуют культ. Остальные явились ради сомнительного удовольствия посмотреть, как приговаривают к казни.

Арестованных поставили перед монахом, который говорил об их преступлениях против государства. Один из задержанных пытался заговорить, но рыцарь сильно ударил его по уху, поранив кожу.

— Молчать! — заорал монах. — Суд не желает выслушивать грязные слова предателей.

— Тогда зачем созвали этот суд? — спросил кто-то из зала.

Слова повисли в воздухе. Норвин посмотрел на монаха, лицо которого словно окаменело от шока.

— Кто это сказал? — завопил монах.

— Персис Альбитан, — последовал ответ, и потрясенный Новин увидел, как тучный Персис поднялся со своего места. — Я гражданин Камня и обладаю всеми правами и привилегиями, — заявил он. — Из задержанных мне знакомы семеро. Они все — граждане Города. Как вы смеете нарушать закон! В самых первых законодательных постулатах Города говорится, что каждый гражданин имеет право защищать самого себя и других граждан. А вы просто издеваетесь над законом!

Повисла гробовая тишина. Норвин посмотрел на монаха. Сначала казалось, что тот лопнет от злости, но потом его глаза сузились, и он откинулся на спинку кресла.

— Выйдите вперед, Персис Альбитан, — велел он, — выйдите вперед и защищайте этих предателей.

Персис послушался, тяжело ступая, прошел мимо безмолвных зрителей и встал перед креслом судьи.

— Я не знаю всех обвиняемых, но все мои знакомые — примерные граждане, которые никогда не выступали против императора и не приносили вреда империи. Вон тот человек, — показал он на Норвина, — мой бывший раб. Он один из лучших людей, которых я знаю. Он никогда не крал, не лгал и не вредил другим. Насколько я понимаю, его преступление состоит в том, что он, как и все остальные, решил помолиться в лесу. Называть это преступлением просто нелепо.

— Это не называется преступлением, это есть преступление, — заявил монах. — Последователи культа были объявлены преступниками самим городским старейшиной, и это было возведено в закон. Следование культу само по себе карается смертью. Вы сектант, Персис Альбитан?

Персис замолчал, и Норвин увидел, как он набрал в легкие побольше воздуху.

— Если бы вы спросили меня несколько секунд назад, я бы со всей честностью ответил, что никогда не исповедовал культ и не был ни на одном их собрании. Однако, посмотрев на зло, которое вы представляете, я понял, что не следовало их сторониться. Я не был сектантом, но вы убедили меня, что я должен им быть. Благодарю вас за это, ваше сиятельство.

— Ты сам себя разоблачил! — завопил монах. — И ты умрешь вместе с остальными предателями.

Монах вскочил, его лицо стало почтя таким же малиновым, как и борода, и злобно оглядел собравшихся:

— Кто-нибудь еще желает выступить в защиту этих врагов Города?

Зрители молчали, а задержанных вместе с Персисом отвели обратно в камеры, три дня продержали в тюрьме, а потом в цепях отправили в Город. Большую часть пути Норвин и Персис провели порознь и встретились, только когда их перевезли из тюрьмы в эту камеру под ареной цирка Палантес. Один из стражников с нескрываемым восторгом поведал о том, что их ожидает.

— Ваше учение говорит, что вы должны озарять окружающий мир, — сказал он с широкой ухмылкой, — вот завтра вы его и озарите. Вас оденут в промасленное тряпье и прикуют к высоким столбам по окружности арены. Затем вас подожгут, мои дорогие, вы будете гореть и вопить!

— Ну и весельчак, — сказал Персис, — но мне искренне тебя жаль.

Стражник выругался и, ударив Персиса кулаком по лицу, повалил на пол и стал пинать ногами.

— Затем, успокоившись, он вышел из камеры. Норвин помог Персису сесть.

— Что же ты сделал с собой, дружище? Тебе здесь совсем не место.

— Здесь никому не место, Норвин.

— Зачем ты вступился за нас? Ты услышал голос Истока?

— Ничего я не слышал, — пробормотал Персис.

— Тогда зачем?

Персис откинулся на холодную скалу.

— Не знаю зачем, просто мне стало стыдно за то, что там происходило. — Он через силу улыбнулся. — Иначе ты бы скучал по мне.

— Конечно, скучал бы, — грустно сказал Норвин, — ты хороший человек, Персис, лучше, чем ты сам думаешь.

Медленно потянулись часы. Заключенные не разговаривали, они сидели, апатично глядя перед собой, и каждый думал о своем. Затем открылась дверь, и в темницу швырнули молодую девушку. Падая, она сильно ударилась головой о пол. Персис и Норвин придвинулись к ней и помогли сесть. Девушка была очень молода, с длинными темными волосами и опухшим от побоев лицом. Платье сзади сильно испачкано кровью, а на плечах Норвин увидел следы от удара хлыстом.

— Уже не кажется такой святошей! — насмехались стражники. — Без вуали она — самая обычная девка! Как она орала во время порки!

Персис осторожно поддерживал девушку, боясь задеть изуродованные плечи. Она потеряла сознание. В камере не было ни воды, чтобы промыть раны, ни бинтов, чтобы их перевязать, но Персис продолжал ее поддерживать и шепотом утешал.

Она прижалась к нему, как ребенок, и он погладил ее по голове.

Через несколько минут она открыла глаза.

— Кто вы? — спросила она.

Персис Альбитан, тебе нужно отдыхать.

Скоро я смогу отдохнуть. — Персис помог ей сесть, и она, потратив последние силы, упала. — Я не знаю вас, Персис Альбитам, — пролепетала она.

— Я вас тоже не знаю, но это сейчас не важно.

Она уснула. Норвин пытался рассмотреть ее в свете факела.

— Она так молода, — сказал он, — почти ребенок.

В дальнем углу камеры мужчина начал нараспев читать молитву, и один за другим ее подхватили остальные заключенные. Когда молитва кончилась, в камере снова стало тихо, но на душе у заключенных полегчало.

— Жаль, что я так ничего и не узнал о культе, — посетовал Персис, — неплохо бы понимать, за что умираешь.

— Ты сможешь все узнать, друг мой, — ответил Норвин, — У нас будет столько времени после сожжения.

Наладемусу не спалось. Всю ночь он бродил по комнатам, и его настроение колебалось от чувства восторга до всепоглощающего страха. А теперь, когда Город купался в первых лучах утреннего солнца, он чувствовал раздражение. Где же Волтан с сообщением о гибели Джасарея?

Распахнув двери, Наладемус вышел на балкон. Воздух свежий и прохладный, а простиравшийся внизу Город, казалось, окутан дымкой. Наступал его день, день очищения и славы. Наладемус готовился шестнадцать месяцев и собрал тысячи имен. Сегодня сектанты будут полностью уничтожены, а с ними и никчемный, слабый Джасарей.

Его рыцари, целые сотни, выходили из бараков. Он с удовольствием наблюдал, как они направляются в Город, колонна за колонной, а офицеры несут списки имен предателей. Их вытащат прямо из постелей и приведут в Храм. Тюрем на всех не хватит, поэтому придется их собрать на пощади возле казарм, а потом распределить по аренам для казни. Рыцари шли непрерывным потоком, и сердце Наладемуса наполнилось гордостью. С завтрашнего дня Город заживет по-новому. Но где же Волтан?

Наладемус всматривался в пустынные улицы, надеясь разглядеть главу рыцарей Города, скачущего к храму. Он громко выругался и вернулся в комнаты. Один из фонарей начал чадить, с фитиля повалил черный дым, и Наладемус раздул фонарь. На столе засыхали остатки вчерашнего ужина и стоял пустой кувшин. Наладемус взял кусок хлеба, но тот оказался черствым, и он швырнул его на пол. Подозвав стражника, он приказал принести еды, а сам тяжело опустился в широкое кожаное кресло. Он был очень зол на Болтана за то, что тот позволял себе опаздывать. Скоро придется от него избавиться, но не сейчас, со смертью Джасарея возникла опасность гражданской войны.

Вернулся слуга, неся на блюде холодное мясо и кувшин с вином.

— Пришли ко мне Бануина, — приказал Наладемус, взял с блюда ломоть окорока и отправил в рот.

Через несколько секунд в дверь постучали, и вошел темноволосый юноша-ригант.

— У меня сердцебиение, — сказал Наладемус, — приготовь отвар.

— Император жив, — проговорил Бануин тихим, почти грустным голосом.

Наладемус вздрогнул, поднял голову, и его глаза безжалостно впились в Бануина.

— Что тебе об этом известно?

— Все, господин. Я — провидец, если бы жил среди своего народа, я бы стал жрецом. Прошлой ночью у меня было видение. Первый раз со мной такое было несколько лет назад. Мой друг Бэйн шел по странным коридорам, стены были живыми и будто шелестели. За ним гналось чудище. С Бэйном шел мужчина постарше. Тогда я не знал его имени, а сейчас знаю — его зовут Свирепый. Прошлой ночью группа злодеев пыталась убить императора, выпустив в лабиринт в его саду огромного зверя — полосатого льва, которого несколько дней морили голодом. Один из злодеев оглушил императора, измазал его кровью и оставил на растерзание льву. На счастье Джасарея, Бэйн и его товарищ Свирепый прошли по лабиринту и убили чудовище. Джасарей вызвал верных ему солдат, и они арестовали Волтана.

Потрясенный Наладемус пытался осознать услышанное.

— Если это случилось прошлой ночью, почему меня еще не арестовала охрана императора?

Бануин прошел мимо него и вышел на балкон, откуда было видно, как в Город уходят последние рыцари. Наладемус слышал мерный звук их шагов, и сердце у него упало. Джасарей знал о сегодняшних арестах и выжидал, пока опустеет Храм.

Спотыкаясь, Наладемус вышел на балкон и закричал вслед Удаляющимся рыцарям.

— Остановитесь! — что есть силы вопил он, но никто его не услышал.

Он молча стоял на балконе, толстые пальцы вцепились в перила так, что костяшки побелели, затем он снова взглянул в спокойное лицо юноши.

— Что же мне делать, Бануин? Бануин вздохнул:

— Я возвращаюсь домой, господин, к своему народу. Мне вообще не следовало приезжать сюда. Вам уже никто не может помочь.

Бануин отвернулся и шагнул к двери, но Наладемус схватил его за руку.

— Это ты! — закричал он. — Ты предал меня! Бануин поднял ладонь и легко коснулся груди Наладемуса, тот разжал руку, и Бануин пошел к двери. Наладемус набрал воздуху, хотел крикнуть страже, чтобы они убили мальчишку, зарезали у него на глазах, но Бануин взглянул на него, и горло Наладемуса сжалось. Бануин ушел.

С неистово бьющимся сердцем Наладемус вышел на балкон. Его мутило, и кружилась голова. Внизу, на улице, он увидел полк пехотинцев, направляющихся к баракам, Утреннее солнце осветило их серебряные доспехи и белые чупруны. Это шла королевская гвардия Джасарея.

Наладемус сделал шаг назад, наступил на полу малиновой мантии и упал. Поднявшись, он бросился к столу, схватил нож и провел по толстому запястью. Лезвие было слишком тупым.

Королевские гвардейцы вошли в ворота.

Наладемус вышел в коридор, дверь охраняли два рыцаря.

— Дай мне свой меч, — приказал он одному из них.

— Мой меч?

Наладемус схватился за рукоятку меча и вытащил его из ножен рыцаря. Снизу донеслись крики и шум потасовки. Он не спеша вернулся в комнаты и оглядел их богатое убранство, полки, уставленные фолиантами и золотыми кубками. С балкона виднелся Город в лучах утреннего солнца. Наладемус встал на колени и направил меч острием к груди. Распахнув мантию, приставил его к жирной груди… Но только прорезал кожу над грудиной и уперся в ключицу. Наладемуса схватили и попытались поставить на ноги. — Нет! — ревел Наладемус. — Нет!

На протяжении четырех дней после ареста Наладемуса и низложения ордена Кровавых Монахов в каждом районе города шли празднования. Тысячи сектантов покидали тюрьмы расходились по домам. Многие Кровавые Монахи сбривали бороды и бежали из Города, а другие упрямо продолжали выполнять свои обязанности, полагая, что беспорядки скоро утихнут. Монахов арестовывали, судили и приговаривали к казни. Узники тюрьмы под ареной цирка Палантес ничего не знали о царящих в Городе переменах. Их освобождали последними, и когда отворились ворота тюрьмы, они все еще думали, что их ведут на казнь. Многие рыдали, молили о пощаде.

— Тихо! — закричал охранник. — Вас освобождают по приказу императора!

Заключенные не верили услышанному и испуганно жались друг к другу. «Конечно, — шептались они, — нас просто пытаются успокоить, чтобы мы покорно шли на костер». К двери шагнул советник в белой мантии, прижимая к лицу надушенный платок, чтобы не упасть в обморок от смрада.

— Охранник говорит правду, — подтвердил он. — Наладемуса арестовали и признали виновным.

Персис Альбитан почувствовал огромный прилив облегчения. Он поднялся на ноги и помог встать Госпоже-в-Маске. Ее лицо было призрачно-бледным и блестело от пота, глаза лихорадочно горели, а лоб пылал как огонь.

— Оставь ее, — приказал стражник, — ее не освобождают.

— Почему? — спросил Персис.

Большинство сектантов бросились к выходу, желая скорее уйти из этого ужасного места. Никто даже не взглянул на несчастную девушку, В конце концов с ней остались только Персис и Норвин.

— Почему? — переспросил Персис.

— Мне не сообщили, — отозвался стражник, — а теперь двигай!

Она больна, ей нужен доктор.

— Оставайся с ней, — огрызнулся стражник, — я не против, чтобы ты тоже сдох.

— Они не могут остаться, — возразил советник. Персис склонился над больной.

— Прости меня, — прошептал он.

Глаза девушки тут же просветлели, и она улыбнулась. Не говоря ни слова, она потянулась к Персису и погладила его небритое лицо. В ту же секунду Персис почувствовал, как его тело захлестывает теплая волна. Чирей на шее перестал беспокоить, боль от ран, синяков и царапин утихла. Тепло все усиливалось, будто солнце ласкало его кожу, наполняя каждую клеточку тела ярким светом. Вместе со светом пришло и полное понимание сущности культа, не поддающееся логическому словесному объяснению. Взгляд Персиса был прикован к глазам девушки, и невыплаканные слезы высохли.

Персис Альбитан потянулся и погладил девушку по голове. Он чувствовал необъяснимый прилив сил, наблюдавшая за ними троица застыла в немом изумлении. Внезапно они увидели, что вокруг девушки появилось бледное сияние. Ужасные гноящиеся раны от хлыста затягивались сами по себе и заживали, не оставляя шрамов. На щеках появился румянец, а все синяки исчезли. Сияние вокруг девушки погасло, Персис поднялся и посмотрел в глаза стражнику.

— Не трогай меня, — попросил стражник, пятясь.

— Вряд ли кто-нибудь способен навредить тебе больше, чем ты сам, — заявил Персис и посмотрел на девушку.

Она улыбнулась и жестом показала, что он может идти.

— У вас ее вуаль? — спросил Персис. Стражник испуганно кивнул.

— Принесите ее, а также еду и чистую одежду.

Конечно, я все принесу, — пообещал стражник.

— Да поможет тебе Исток, — сказал Персис, бросил прощальный взгляд на девушку и вместе с Норвином вышел из камеры, прошел по тюремным коридорам и навсегда покинул тюрьму,

Наладемус предстал перед судом совета Джасарея. Главным свидетелем был Волтан, который рассказал о подготовке заговора и о том, как деньги из казны Храма шли на поддержку врагов Города на востоке и затягивание войны. Перед вынесением приговора Наладемус получил последнее слово. Сначала он набросился на Джасарея, который не присутствовал на процессе, обвиняя его в ведении слабой, нерешительной политики, подрывающей величие Города, но когда зачитали смертный приговор, он потерял сознание, и его вынесли из зала суда.

Бэйн быстро бежал вверх по холму, перепрыгивая через поваленные деревья. Добежав до леса, немного сбавил скорость. Раны на плече и боку быстро затягивались, и накануне Свирепый снял швы. Последние несколько дней они с Бэйном почти не разговаривали.

Ты по-прежнему на меня злишься, — заметил Бэйн, когда Свирепый разрезал последний стежок и вытащил нитку.

— Я не злюсь, — отозвался Свирепый, — я просто разочарован.

— Думаю, ты не прав, я смогу его одолеть.

Свирепый пожал плечами:

— Дело не в том. Сражаться с ним, рискуя жизнью, уже нет необходимости. Так что речь идет уже не о мести или справедливости, а о простом тщеславии.

Он оказался сильнее, и теперь тебе нужно доказать, что ты не хуже. Жизнь дороже тщеславия, Бэйн.

Эти слова эхом раздавались в голове Бэйна, пока он бежал. Он не мог объяснить Свирепому ни глубины своих чувств, ни отчаяния, сопровождавшего его большую часть жизни. Лия была подобна радуге, озаряющей землю после бури, надеждой изменить жизнь к лучшему. Когда Волтан убил ее, он словно посадил в сердце Бэйна зерно ненависти, которое проросло и дало всходы. Каждую ночь во сне он видел улыбающееся лицо Болтана, каждое утро просыпался, вспоминая безжалостного гладиатора и меч, отправивший Лию в мир иной. Целых два года ненависть подтачивала Бэйна изнутри, и он был уверен, что она исчезнет, только когда он встретится с гладиатором на смертельном поединке. Именно так поступают риганты.

В раздумьях Бэйн поднялся на следующий холм и стал спускаться по петляющей тропе. По заросшей папоротником земле струилась дымка, и Бэйн перешел на шаг, ничего перед собой не видя. Сейчас, когда до поединка оставался только день, он больше всего боялся подвернуть ногу. Посмотрев вперед, Бэйн увидел, как двое мужчин тащат вниз поваленное дерево. У одного, пожилого, не было левой руки, а другой оказался подростком. Тащить дерево было совсем не просто, сломанная ветка зацепилась за камень, однорукий обрубил ее небольшим топором, и они пошли дальше. Бэйн подошел к ним, улыбнулся однорукому и стал тянуть вместе с ними. Дело пошло побыстрее, и наконец они оказались возле неказистого дома у ручья.

— Большое вам спасибо, — проговорил старик, — мы бы и сами управились, но, клянусь небесами, это было бы не просто.

— Вы Бэйн, — узнал стройный темноволосый парень, — я видел ваш поединок с Дэксом.

Старик подошел поближе и уставился на Бэйна.

— Да, у вас вид настоящего гладиатора, — протянул он менее дружелюбно.

— Вы правда собираетесь сразиться с Волтаном? — не унимался юнец.

— Правда.

— Надеюсь, он будет умирать медленно!

— Довольно! — прокричал старик. — Никто не достоин медленной смерти, даже такой ужасный человек, как Волтан. Убийств было предостаточно.

— Как ты можешь говорить такое! — воскликнул темноволосый парень. — Он один из тех, кто мучил наших друзей и тащил их на костер. Он заслужил мучительную смерть.

Старик присел на бревно и, сняв кожаную варежку с обрубка левой руки, стал чесать сморщенную и исцарапанную культю. Затем взглянул на Бэйна:

— Еще раз благодарю, не хочется отрывать вас от тренировок.

Бэйн немного постоял и побежал вверх по холму к старой оленьей тропе. Оказавшись на вершине, он взглянул вниз на сияющий в утренних лучах Город. Он очень устал, и ноги казались свинцовыми.

Купальня цирка Оссиан была открыта, хотя воду еще не грели, и Бэйн вышел на открытую тренировочную площадку, построенную по совету Свирепого. Несколько молодых гладиаторов уже тренировались под руководством Телорса, поднимая гири. Бэйн стал разминать натруженные мышцы, сделал несколько несложных упражнений и несколько раз влез вверх по канату.