Нож, сверкнув на солнце, вонзился в центр меловой мишени.
      – Опять проиграл, Балли, – с усмешкой сказала девушка.
      – Я нарочно тебе уступил, – ответил карлик. – Я существо сказочное, и сравниться со мной не может никто.
      Он улыбался, но темные глаза смотрели печально, и девушка, наклонясь, погладила его заросшую щеку. Он повернул голову и поцеловал ей ладонь.
      – Ты лучший из мужчин. Боги, если они существуют, несправедливо с тобой обошлись.
      Баллистар промолчал. Он упивался ее красотой, ее золотистой кожей, завораживающей силой ее серых глаз. В свои девятнадцать Сигурни была красивее всех известных ему женщин – высокая, стройная, с крепкой грудью и округлыми бедрами. Немного портили ее только короткие волосы, отливавшие серебром на солнце. Они поседели на шестом году жизни, когда убили ее родителей. Крестьяне называли ту ночь Кровавой и никогда не вспоминали о ней. Карлик подошел к изгороди, взобрался на перекладину и выдернул из столба нож Сигурни, с трудом обхватив коротенькими пальцами его рукоять. Ростом он был с четырехлетнего ребенка, но с огромной головой и густой бородой. Сигурни спрятала клинок в ножны у себя на бедре и налила в две глиняные чаши холодную воду из кувшина.
      Карлик, взяв у нее свою чашу, провел пальцами над водой.
      – Не надо так делать, дружок, – укорила его девушка. – Вот заметит кто-нибудь, и тебя накажут.
      – Ничего, не впервой. Я ведь показывал тебе рубцы, верно?
      – И не раз.
      – Ну вот видишь. Я кнута не боюсь. – Он снова провел ручонкой над чашей. – За покойного короля над водою. – Вдали показалась собака, гончая, с широкой грудью и узкими боками – прославленная охотница на зайца. Здесь, в горах, от собак требовали силы, выносливости и послушания, но главным достоинством считалась резвость, а гончая Сигурни бегала быстрее всех остальных.
      – Сюда, Леди! – позвал Баллистар. Она подбежала, ткнулась длинной мордой ему в бороду, лизнула в лицо. – Все женщины от меня без ума, – заявил он, поглаживая собаку.
      – Меня это не удивляет, – ответила девушка. – У тебя руки ласковые.
      Он заглянул в собачьи глаза – один карий, другой опалово-серый, – потрогал свежий шрам на морде у Леди.
      – Все зажило на славу.
      В глазах Сигурни зажегся гневный огонь.
      – Бернт глуп. Я жалею, что разрешила ему пойти с нами.
      – Этот дуралей тебя любит. Как и все мы, принцесса.
      – Вздор! Ты же знаешь, что я не имею права так называться.
      – Имеешь, Сигурни. В твоих жилах течет кровь Гандарина.
      – В ком она только не течет. Гандарин был настоящий кобель. Гвалчмай говорит, что он мог бы набрать из своих ублюдков целое войско. Даже в Бернте от него что-то найдется.
      – Ты уж прости его, ведь он не нарочно.

      Красный ястреб снизился над поляной и сел на ветку. Потоптался с ноги на ногу, склонил голову набок, уставился на серебристые волосы Сигурни. Собака с тихим рычанием прижалась к Баллистару. Девушка, надев длинную блестящую перчатку из черной кожи, встала, и ястреб перелетел на ее протянутую руку.
      – Красавица ты моя. – Сигурни погладила рыжие перья на груди, достала из сумки на боку кусочек зайчатины, скормила ястребихе. Потом ловко надела ей на ноги два мягких кольца и продела в их окованные медью отверстия короткие охотничьи путы. Кожаный колпачок на голове птицы завершил дело. Та сидела смирно и даже склонила голову, чтобы Сигурни легче было завязать тесемки. – Я знаю, что Бернт все это сотворил по своей глупости, и сержусь больше на себя, чем на него. Я велела ему не отпускать Леди, пока не появится второй заяц. Уж чего, казалось бы, проще, так он и тут умудрился напортить. А мне дураки не нужны.
      Баллистар знал, что на всем белом свете Сигурни дороги только эти два создания – собака Леди и ястреб Эбби. Девушка натаскивала обеих для совместной охоты. Леди поднимала зайцев, Эбби стрелой бросалась с дерева на добычу. Но если заяц был только один, между гончей и птицей начиналось соперничество. Когда это случилось во второй раз, Эбби клюнула Леди в бок. Сигурни оттащила собаку. Понимая, что в паре ее питомицы работают недостаточно хорошо, она решила взять с собой пастуха Бернта. Он должен был держать Леди на поводке и отпускать только в том случае, если зайцев окажется больше одного, но сплоховал – пришел в азарт и пустил ее, как только выбежал первый. А ястребиха, у которой Леди перебивала добычу, саданула ее клювом в правый глаз.
      – Будешь сегодня охотиться? – спросил Баллистар.
      – Нет, Эбби слишком отяжелела. Я ей отдала вчерашнего зайца. Сегодня мы просто пройдемся до Хай-Друина – ей нравится там летать.
      – Берегись колдуна, – предостерег Баллистар.
      – Зачем его бояться? Мне думается, он человек хороший.
      – Он чужеземец, и кожа у него почернела от колдовства. Меня от него дрожь пробирает.
      – Глупый Баллистар, – мелодично рассмеялась девушка, – в тех краях все темнокожие. Это не значит, что они прокляты.
      – Он колдун! По ночам он превращается в огромную птицу и летает над Хай-Друином. Его многие видели: черный ворон, вдвое больше обыкновенного. В замке у него полно колдовских книг и животных, которых он опутал своими чарами. Ты ведь знаешь Марион – так вот, она там была и рассказывала, что в доме за дверью стоит недвижимо заколдованный черный медведь. Держись от него подальше, Сигурни.
      Сигурни, видя неподдельный страх в глазах карлика, успокоила его:
      – Я буду осторожна, не беспокойся, но бояться не стану – разве в моих жилах не течет кровь Гандарина? – Сказав это, она не сдержала улыбки.
      – Не нужно смеяться над своими друзьями, – упрекнул ее Баллистар. – С чародеями лучше не связываться – всякий человек в здравом уме это знает. Что он делает в наших безлюдных горах? Зачем покинул свою родину, где все люди черные, и приехал сюда? Ищет чего-то или, может, скрывается от правосудия?
      – Как увижу его, непременно спрошу. Идем, Леди! – Сигурни погладила настороженно подошедшую к ней собаку. – Я вижу, Эбби внушила тебе уважение к своей персоне – а вот она, боюсь, никогда не будет тебя уважать.
      – Это почему же? – спросил Баллистар.
      – Все ястребы таковы, дружок. Никого не любят, ни в ком не нуждаются, никого не боятся.
      – И тебя она тоже не любит?
      – И меня. Каждый раз, как она слетает на мою руку, я даю ей поесть. Если я хоть однажды ее обману, она больше ко мне не вернется. Преданность им неведома. Они остаются с нами, пока сами хотят. Ни один человек не может быть хозяином ястреба, – сказала охотница и скрылась в лесу.

      Тови закрыл печь, снял фартук, вытер чистым полотенцем испачканное мукой лицо. Выпеченные хлебы лежали на деревянных поддонах, на шести полках, и наполняли пекарню своим дивным запахом. Тови и теперь, после стольких лет, не переставал упиваться им. Взяв наугад одну ковригу, он разрезал ее пополам. Хлеб вышел легкий, высокий, без пустот. Стальф, подмастерье, испустил шумный вздох облегчения.
      – Да, недурно. – Тови отрезал два толстых ломтя, намазал маслом, дал один пареньку и вышел во двор.
      Только что взошедшее солнце освещало вершины гор, с севера дул свежий ветерок. Старое трехэтажное здание пекарни стояло в середине деревни. Прежде в нем помещался совет ("Когда нам дозволялось его иметь", – мрачно подумал Тови). Здесь все дома были крепкие, каменные, старинные, а ниже по склону лепились деревянные, победнее. Пекарь вышел на дорогу и взглянул вниз, на реку. Несколько женщин уже стирали там, колотили белье о прибрежные камни. Вдова Маффри, вся в черном, шла к общественному колодцу. Он с улыбкой помахал ей, она кивнула в ответ. Кузнец Грейм, разжигавший свое горнило, перешел через улицу. Сажа пятнала его густую белую бороду.
      – Доброго тебе дня, пекарь.
      – И тебе того же. Денек, похоже, славный – ни единого облачка. Я вижу, у тебя бароновы серые в стойлах. Загляденье, не кони.
      – Да, хороши – чего не скажешь об их хозяине. У одного копыто треснуло, и у обоих раны от шпор. Мыслимо ли так обращаться с животными? Выбери-ка мне ковригу с коркой черной, как грех, и мякишем белым, как душа монашки.
      – Бери то, что есть, и будь доволен, потому как лучшего хлеба не найти во всем королевстве. Стальф, вынеси кузнецу каравай.
      Мальчик вышел с хлебом, завернутым в муслиновую салфетку. Грейм выудил из кармана кожаного передника две медные монетки и бросил их в протянутую ладонь Стальфа. Тот с поклоном вернулся в дом.
      – Доброе лето. – Кузнец запихал в рот отломленную краюшку.
      – Хорошо бы и осень такой же была, – ответил Тови. Карлик Баллистар, взобравшись по крутизне, отвесил обоим поклон.
      – Доброе утро. Не опоздал ли я к завтраку?
      – Смотря по монетам в твоем кошельке, коротышка. – Карлик вызывал у Тови беспокойство и потому раздражал.
      – Монеты ни одной, зато дома висят три зайца.
      – Сигурни добыла, поди? Не пойму, с чего она с тобой так щедра.
      – Думаю, я ей по нраву, – беззлобно ответил Баллистар.
      Тови и ему вынес хлеб, сказав:
      – К вечеру принесешь самого лучшего из твоих зайцев.
      – Почему ты так зол на него? – спросил Грейм, когда карлик ушел.
      – Потому что на нем проклятие. Придушить бы его сразу, как только родился. Что от него проку? Ни охотиться, ни работать. Кабы не Сигурни, он мог бы поступить в цирк и зарабатывать на жизнь честным путем.
      – Ты становишься ворчуном на старости лет, Тови.
      – А ты все толстеешь.
      – Да, правда. Но я еще помню, как носил красное, и буду этим гордиться до самой могилы. Как и ты.
      Пекарь, смягчившись, кивнул.
      – Хорошие были времена, Грейм. Больше уж они не вернутся.
      – Задали мы им жару, верно? Тови покачал головой.
      – Мы показали им, как должны умирать храбрецы – а это не одно и то же, дружище. Их рыцари крошили нас, как капусту, а наши клинки звякали об их броню, не принося никакого вреда. Что за резня была, о боги! Век бы этого не видать.
      – У нас были плохие вожди. Сила Гандарина не передалась его сыновьям. Ну да что поминать дурное. Начинается новый день, свежий, ничем не запятнанный. – Кузнец вздохнул и ушел в свою кузню, а Тови в пекарню.
      Стальф молчал. Он видел, что мастер задумчив, и слышал разговор двух стариков. Ему не верилось, что толстяк Тови некогда носил красное и сражался на Золотом поле. Прошлой осенью Стальф побывал на месте сражения. Там стояли курганы, числом тридцать четыре, и под каждым лежал целый клан.
      Ветер над полем пугал Стальфа своей силой и заунывным воем. Дядя, Март Однорукий, держал мальчика за плечо уцелевшей костлявой рукой.
      "Здесь погибли наши мечты, паренек. Здесь покоится наша надежда". – "Сколько же народу полегло в битве, дядя?" – "Десятки тысяч". – "Но король остался в живых". – "Верно. Он бежал в теплый край за морем, но его отыскали там и убили. Теперь в горах больше нет короля".
      Март подвел племянника к одному из курганов.
      "Вот тут стояли люди Лоды, плечом к плечу, братья в жизни и в смерти. – Он поднял обрубок левой руки и добавил с кривой улыбкой: – Часть меня тоже осталась здесь. Не только рука. Мое сердце, мои братья, родичи и друзья".
      Сейчас взгляд стоящего у окна Тови был таким же отрешенным, как у Марта в тот день.
      – Можно мне отнести хлеба маме? – спросил мальчик. Тови кивнул. Стальф завернул в платок две ковриги, но голос мастера остановил его на пороге:
      – Кем ты хочешь быть, малец, когда вырастешь?
      – Пекарем, мастер, таким же искусным, как вы, – ответил Стальф и шмыгнул за дверь.
 
      Сигурни любила горы, и долины между горами, и густой темный лес. Но больше всего любила она гору Хай-Друин, уходящую заснеженной вершиной в облака. От утесов Хай-Друина веяло стихийной мощью, и ветер перед зимними бурями шептал волшебные речи. "Я Вечность, одетая в камень, – говорила гора. – Я всегда была и всегда буду".
      Эбби, отпущенная на волю, парила над склонами Хай-Друина, Леди бегала в высокой траве, высматривая здоровым глазом зайцев и крыс, Сигурни сидела у Озера Слез. На островке в его середине виднелись пестрые утки. Эбби, покружив над ними, опустилась на прибрежное дерево, и всполошенные утки бросились в воду.
      Сигурни, две недели питавшаяся одной зайчатиной, с удовольствием бы отведала жареной утки.
      – Эй, Леди, сюда! – Собака прибежала, и Сигурни, показав ей на уток, шепнула: – Возьми!
      Леди прыгнула в озеро и поплыла. Утки полетели от нее прочь над самой водой, но одна поднялась высоко, и Эбби тут же пала на нее, выставив когти.
      Утка, заметив ястреба в самый последний миг, ушла вниз. Сигурни думала, что Эбби все же поймает добычу, но утка нырнула в озеро, и Эбби снова села на свою ветку.
      Охотница, тихонько свистнув, отозвала Леди и вдруг услышала конскую поступь.
      Голову черного всадника на высоком гнедом скакуне окутывала белая ткань. Широкие плечи покрывал плащ из синей крашеной шерсти, на поясе висел кривой меч. Увидев девушку, он улыбнулся, спешился и сказал:
      – При охоте на уток ястреба лучше пускать снизу.
      – Мы пока еще учимся, – мирно ответила Сигурни. – Зайцев она уже научилась брать, но тоже не сразу – как ты и говорил, Асмидир.
      Всадник сел на берегу рядом с ней, погладил по голове осторожно подошедшую Леди.
      – Глаз у нее хорошо заживает. Она из-за него не стала хуже охотиться? – Сигурни мотнула головой. – А птица? Ястребы, как правило, предпочитают пернатую дичь. Каков ее боевой вес?
      – Два фунта две унции, но пара лишних унций не помешала ей поймать зайца.
      – Сколько мяса ты ей скармливаешь?
      – Не больше трех унций в день.
      – Хорошо, но время от времени давай ей крысу. Крыса лучше всего прочищает ястребу зоб.
      – Отчего так, Асмидир?
      – Не знаю, – широко улыбнулся он. – Так говорил мне отец. Ты знаешь, что ястреб, когда может, заглатывает добычу целиком, а потом изрыгает все лишнее. В крысиной шкурке, наверно, есть нечто такое, что хорошо чистит зоб. – Он оперся на локти и прищурился, разглядывая далекого ястреба. – Сколько уже дичи у нее на счету?
      – Шестьдесят восемь зайцев, двадцать голубей и хорек.
      – Ты охотишься на хорьков? – поднял бровь Асмидир.
      – Это случайность. Хорек вспугнул зайца, а Эбби схватила хорька.
      – Ты молодчина, Сигурни. Я рад, что подарил тебе эту птицу.
      – Трижды мне казалось, что я ее потеряла – каждый раз в лесу.
      – Ты можешь потерять ее из виду, дитя, но она тебя никогда не теряет. Пойдем в замок, я тебя накормлю. И тебя тоже, – сказал он собаке, почесывая ее за ушами.
 
      – Меня предупредили, что ты колдун, и велели тебя остерегаться.
      – Всегда слушай, что говорят карлики и другие сказочные создания.
      – Откуда ты знаешь, что это был Баллистар?
      – Я ведь колдун, милая – кому и знать, как не мне.
      – Мой медведь всегда тебя останавливает, – заметил Асмидир, любовно глядя на девушку. Она потрогала мягкий мех на брюхе у зверя – огромного, с простертыми вперед когтистыми лапами, с пастью, разверстой в безмолвном реве.
      – Он просто чудо. Как это сделано?
      – В чары ты, значит, не веришь?
      – Нет.
      – Ну что ж, – Асмидир потер подбородок, – раз не чары, то, стало быть, чучело. Есть в моей земле такие умельцы – они вынимают из убитого зверя все мясо, пустоту заполняют глиной, а сверху опять надевают шкуру. Вот он и получается как живой.
      – И этот медведь – тоже чучело?
      – Я так не говорил. Пойдем-ка к столу.
      Асмидир повел Сигурни в главный чертог. В очаге там пылал огонь, и двое слуг, оба темнокожие, ставили на стол хлеб и мясо. Они не поднимали глаз ни на хозяина, ни на гостью и удалились, как только завершили свою работу.
      – Неприветливые они, твои слуги, – сказала девушка.
      – Главное, что они хорошо служат. – Асмидир сел и наполнил кубок вином.
      – Они боятся тебя?
      – Страх слуге только на пользу.
      – Они тебя любят?
      – Я не из тех, кого легко полюбить. Мои слуги довольны – они не рабы и могут уйти от меня, когда пожелают.
      От вина Сигурни отказалась, и он налил ей воды в стеклянную чашу. Они поели в молчании и перешли к очагу.
      – А ты сама не боишься? – спросил он, когда они опустились на ковер перед жарким огнем.
      – Чего?
      – Жизни. Смерти. Меня.
      – Почему я должна тебя бояться?
      – А почему бы и нет? В прошлом году, когда мы впервые встретились, я был для тебя чужим. Да еще и черный. Не страшно разве? – Асмидир выпучил глаза и оскалил зубы.
      – Ты не страшный, хотя и опасный, – засмеялась Сигурни.
      – Ты видишь какую-то разницу между опасным и страшным?
      – Конечно. – Она склонила голову набок. – Опасные мужчины мне нравятся.
      – Ты неисправима, – покачал головой Асмидир. – С виду ангел, а мысли, как у блудницы. Прелестное сочетание, не спорю – для тех, кого манит жизнь куртизанки или обычной шлюхи. Ты этого хочешь для себя?
      Сигурни нарочито зевнула и плавным движением поднялась на ноги.
      – Мне пора домой.
      – Ты обиделась на меня.
      – Вовсе нет. Просто не ждала от тебя таких слов.
      – Ты должна быть готова, Сигурни. Приближаются смутные времена. Грядет вождь, потомок королевского рода. Тебя, возможно, призовут на помощь ему, ведь и ты происходишь от Гандарина. Люди пойдут за ангелом, за святым, за деспотом, за злодеем, но шлюха способна привести их только в постель.
      – Такое поучение я могу принять от священника, – гневно вспыхнула девушка, – но никак не от человека, который резвился со мной всю весну и все лето, а теперь меня же хочет унизить. Я не молочница и не трактирная девка. Я Сигурни-Горянка и знаю что делаю. Я не стыжусь признаться, что пользовалась тобой ради удовольствия. Ты хороший любовник, сочетающий в себе силу и утонченность. Я пользовалась тобой, а ты мною. Мы квиты, и ни один из нас не стал от этого хуже. Как же ты смеешь меня срамить?
      – Срамить? Неужели ты услышала в моих словах только это? Я предостерегаю тебя, как обожаемое мной существо. Тело твое и дух равно дороги мне. Могу даже сказать, что влюблен в тебя, насколько я способен влюбиться, но не это побудило меня так говорить с тобой.
      – Мне все равно, – бросила она. – До свидания.
      Сигурни прошла мимо большого медведя. Слуга распахнул перед ней двери, и она спустилась во двор. Леди сразу же прибежала к ней. Другой слуга, стройный юноша, держал на руке покрытую колпачком Эбби. Сигурни натянула кожаную перчатку.
      – Ты ждал меня? – спросила она. Юноша кивнул. – С какой стати? Я никогда еще не уходила отсюда так скоро.
      – Хозяин сказал, что нынче вы задерживаться не станете.
      Сигурни развязала путы на ногах Эбби, сняла с нее колпачок. Птица, оглядевшись, перескочила к ней на кулак.
      – Ха! – крикнула девушка, вскинув руку. Ястребиха поднялась в воздух и полетела на юг.
      – Как твое имя? – Сигурни невольно заметила, какая гладкая у юноши кожа, как переливаются мускулы под голубым шелком его рубашки. Но он, не ответив, удалился.
      В раздражении она перешла через шаткий подъемный мост, углубилась в лес. Гнев и обида переполняли ее. Это она-то блудница? Что же тогда сказать о лесничем Фелле, который ни одной юбки в округе мимо не пропустил? Между тем его никто и словом не упрекнул. "Молодчага Фелл", говорят все. Олухи!
      Асмидир задел ее за живое. Она думала, что он умнее других, а он оказался таким же, как все мужчины. И на сладкое падок, и мораль любит читать.
      Эбби парила в вышине, Леди бежала рядом, вынюхивая зайцев. Сигурни заставила себя не думать о темнокожем владельце замка и шла, пока не увидела внизу свою хижину. Свет, горевший в окошке, рассердил ее заново – в этот вечер ей хотелось побыть одной. Если это дуралей Бернт, она его выбранит так, что надолго запомнится.
      Во дворе она свистнула Эбби, и та слетела ей на перчатку. Девушка покормила птицу, сняла охотничьи путы, посадила ее на шесток, привязала и пошла к дому. Леди лежала около двери, опустив голову на лапы.
      В хижине у очага устроился Фелл – он сидел с закрытыми глазами, протянув к огню свои длинные ноги. При виде его Сигурни испытала мимолетное возбуждение и разгневалась на себя за это. Он был в точности такой, как в тот их последний день: блестящие черные волосы схвачены кожаной повязкой, бородка словно мягкий звериный мех.
      Сигурни перевела дух, чтобы успокоиться.
      – Что тебе здесь надо, козлище? И тут она увидела кровь.
 

* * *

 
      Его окружали волки с оскаленными клыками – вот-вот набросятся и разорвут. Еще миг, и один зверь прыгнул. Фелл схватил его за горло, швырнул в середину стаи. Руки-ноги точно свинцом налились. Казалось, что он бредет по колено в воде. Волки растаяли, словно дым, и превратились в высоченных свирепых воинов с острыми бронзовыми ножами. Они медленно наступали на Фелла, который не мог поднять оцепеневших рук. Первый нож лизнул плечо огненным языком…
 
      Он открыл глаза. Сигурни, стоя рядом на коленях, пришивала на место лоскут оторванной кожи. Фелла мутило.
      – Лежи смирно, – велела она, и он подчинился. – Похоже, тебя угостили мечом, – сказала она, перекусив нитку.
      – Нет, длинным ножом. – Он испустил долгий, прерывистый вздох и помолчал, прислоняясь затылком к мягкому, обтянутому шкурой подголовнику. На бревенчатой стене перед ним висело оружие – широкий меч с лезвием в виде листа, роговой лук, колчан с черными стрелами, разнообразные кинжалы и шлем – верх и боковые щитки из черного железа, носовая стрелка и козырек из полированной меди. Все начищенное до блеска, без единого пятнышка ржавчины.
      – Ты содержишь отцовское оружие в наилучшем порядке, – сказал он.
      – Так учил меня Гвалч. Кто тебя ранил?
      – Имен мы друг другу не называли. Их было двое. Они ограбили пилигрима на Нижней дороге, и я шел по их следу до Мас-Гриффа.
      – А теперь они где?
      – Да там и остались. Я вернул пилигриму деньги и доложил страже, как было дело. Ублюдки! – потемнел лесничий. – Даже не трудятся скрыть свое разочарование. Думаю, мне недолго осталось гулять. Они будут рады ухватиться за любой повод.
      – Ты потерял много крови. Сейчас приготовлю тебе бульон.
      Он не сводил с нее глаз, любуясь колыханием ее бедер.
      – Какая ты красивая, Сигурни. Никогда прежде таких женщин не видел.
      – Так смотри же и оплакивай то, что ты потерял, – сказала она и ушла в заднюю комнату.
      – Аминь, – прошептал он, вспоминая, как они расставались два года назад. Сигурни стояла прямая, высокая, гордая… сама гордость. Фелл тогда отправился через долины в Силфаллен и уплатил выкуп за Гвендолин. Та во всем уступала его среброволосой любви, зато могла рожать, а мужчине нужны сыновья. Десять месяцев спустя она умерла в родах, ребенок погиб вместе с ней.
      Фелл похоронил их на месте упокоения Лоды, на западном склоне Хай-Друина.
      – Согни руку и опять разогни, – приказала, вернувшись, Сигурни.
      Он повиновался и сморщился.
      – Больно.
      – Это хорошо. Приятно видеть, как ты страдаешь.
      – Я сына схоронил, женщина. Я знаю, что такое страдание, и никому из друзей такого не пожелаю.
      – Я тоже, но ты мне не друг.
      – Ты что-то не в духе. Порвала со своим черномазым, да?
      – Ты, никак, шпионил за мной? – Она не отрицала, что черный – ее любовник, и Фелл злился на нее за это.
      – Это мое ремесло, Сигурни. Я слежу за всем, что делается в лесу. Я видел, как ты зашла в замок, и видел, как ты уходила. И как ты только можешь спать с этаким чудищем?
      Она засмеялась, усугубив его гнев.
      – Как мужчина он лучше тебя, Фелл. Во всех отношениях.
      Ему хотелось ударить ее, стереть улыбку с ее лица, но тошнота подкатила к самому горлу. Со стоном поднявшись, он дотащился до двери, упал на землю, и его вырвало. Он лежал весь в холодном поту, слабый, как новорожденный теленок. Сигурни подошла, закинула его руку себе на плечо, сказала беззлобно:
      – Идем, я тебя уложу.
      Фелл навалился на нее, дыша ее запахом.
      – Я любил тебя, – прошептал он, одолевая ступеньки крыльца.
      – Ты меня бросил.
      Когда он проснулся, был уже день. В открытое окно светило восходящее солнце. На ясном небе мелькнул и пропал силуэт ястреба. Постанывая, он сел в постели. Рану на плече жгло, ребра ломило после схватки с разбойниками.
      Фелл с трудом добрел до окна. Сигурни стояла в лучах солнца, держа ястреба на руке, черная собака лежала у ее ног. У Фелла пересохло во рту. Чувства, так давно подавляемые, снова овладели им. Из всех женщин, которых он знал – а их было много, – Фелл любил только одну, и в этот миг он с болезненной ясностью понял, что так будет всегда. Он женится снова и заведет сыновей, но сердце его останется здесь, с этой загадочной жительницей гор, пока не истечет отпущенный ему срок.
      Он еще не оправился, но смотреть на нее ему было невыносимо. Фелл натянул сапоги, взял свой черный кожаный плащ, взял длинный лук и колчан. Потом вышел через заднюю дверь и побрел обратно в Силфаллен. Была там одна девушка-невеста, отец которой назначил посильный для Фелла выкуп.
 
      – Ненавижу эти места. – Барон Ранульф Готассон, облокотясь на широкий парапет, смотрел на дальние горы. Асмидир промолчал. На высокой крепостной стене было холодно, северный ветер пронизывал насквозь даже теплую одежду – но барон в своей черной шелковой рубашке и безрукавке из черной тончайшей кожи как будто не замечал этого. На нем не было ни единого украшения – ни серебряных заклепок, ни дисков, ни цепей. – Не то что Кушир, верно? – Он обратил светлые глаза на своего темнокожего собеседника, который поеживался от холода. – Студено, уныло. Тебе никогда не хочется вернуться домой?
      – Бывает, – признался Асмидир.
      – И со мной тоже. Что делать здесь такому человеку, как я? Как заслужить славу?
      – В королевстве все спокойно, милорд – благодаря вашей милости и графу Джасти.
      Губы барона сжались, глаза под тяжелыми веками сузились.
      – Не называй при мне его имени! Никогда не видел, чтобы кто-нибудь был так удачлив, как он. Скажи, что из его деяний может сравниться с моим победоносным Лигийским походом? Двадцать пять тысяч воинов против двух моих легионов, но мы сокрушили их и заняли их столицу. А у него что? Осада Катиума? Тьфу!
      – Поистине так. Ваши подвиги останутся в истории на века. Но у вас, верно, есть дела поважнее моей скромной персоны – скажите же, чем я могу вам служить?
      Барон, сделав Асмидиру знак следовать за собой, привел его в небольшой кабинет. Чернокожий тоскливо взглянул на холодный пустой очаг. Неужели этот человек совершенно не чувствует холода?
      – Мне нужен красный ястреб, – заявил барон, садясь за дубовый письменный стол. – Через два месяца турнир, и я хочу его выиграть. Назови свою цену.
      – Увы, милорд. Я продал этого ястреба осенью. Барон выругался.
      – Кому? Я выкуплю у него птицу.
      – Я не знаю, где найти этого человека, – без запинки солгал Асмидир. – Он заходил ко мне в прошлом году. Это путник – может быть, пилигрим. Если увижу его снова, то сразу направлю к вам.
      Барон с новой бранью хватил кулаком по столу.
      – Хорошо, ступай.
      Асмидир откланялся и спустился по винтовой лестнице в недра крепости. В большом чертоге шел пир. За тремя главными столами сидели около сорока рыцарей со своими дамами, слуги в красных ливреях разносили блюда и напитки, с галереи, занятой менестрелями, лилась тихая музыка, огонь плясал в очагах на обоих концах зала.
      Асмидир, не будучи голоден, направился к выходу. Слова барона напомнили ему завоевание Лигии – побоища, насилие, увечья, пытки и разрушения. Богатую независимую страну поставили на колени, унизили и разорили, предали огню библиотеки, осквернили святыни. О да, Ранульф, история надолго запомнит твое проклятое имя!
      Пословица гласит, что месть – блюдо, которое следует подавать холодным, но так ли это? Удовлетворит ли кого-нибудь гибель этого человека?
      Закутавшись в плащ, Асмидир шагал через двор. Его окликнул юноша – высокий, кареглазый, с убранными в длинный хвост светлыми волосами. Под мышкой он нес несколько свернутых карт.
      – Добрый день, Леофрик, – улыбнулся ему Асмидир. – Пир уже начался, ты опаздываешь.
      – Знаю, – вздохнул молодой человек, – но барону нужны эти карты, и себе дороже выйдет заставлять его ждать.
      – Карты, похоже, старинные, так?
      – Так и есть. Они составлены лет двести назад в царствование горного короля Гандарина Первого. Хорошая, тонкая работа. Тогдашние картографы умели как-то определять высоту гор. Известно ли тебе, что Хай-Друин насчитывает девять тысяч семьсот восемьдесят два фута? Как ты думаешь, правда это, или так, с потолка взято?
      Асмидир пожал плечами:
      – Цифра, по-моему, слишком точная, чтобы быть вымышленной. Но я рад, что это занятие пришлось тебе по душе.
      – Да. Мне, вопреки большинству, нравится вникать в мелочи, – усмехнулся Леофрик. – Мне любопытно знать, сколько у нас копий и в каком состоянии наши лошади. Вот, например, при осаде Пяти Городов сейчас занято четыреста двенадцать повозок. Скучная материя, но если выступить на войну без обозов, она будет проиграна, еще не начавшись.
      Асмидир поговорил с юношей еще немного, попрощался и пошел на конюшенный двор. Конюху, оседлавшему его гнедого мерина, он дал серебряную монетку, которую тот упрятал в карман с поразительной быстротой.
      – Благодарствую, сударь.
      Асмидир выехал из ворот замка на широкие улицы города. Народ на рыночной площади глазел на него, дети выкрикивали дразнилки. Мимо маршировали солдаты, и он осадил коня. Это были наемники, и выглядели они усталыми, как будто проделали много миль. Леофрик занимается обозами, наемные войска что ни день подходят… Зверь вот-вот прыгнет.
      Выехав из северных городских ворот, Асмидир пустил коня рысью и проехал так около мили. Гнедой, сильный и выносливый, бежал играючи, даже дыхание у него не стало чаще. Всадник придержал его, похлопал по шее, сказал тихо:
      – Человеческие мечты замешаны на крови.
 
      Фелл, присевший без сил у дороги, увидел двухколесную тележку, запряженную двумя громадными серыми волкодавами. Правивший ими старик легонько похлопал палкой собак.