Школьник, несмотря на личные желания педагога, воспринимает учителя, как нож в руках государства, как исполнителя приказов, вынуждающих его лгать, лицемерить. Дети видят, что за эту мучительно тяжелую работу он получает мизерное вознаграждение, не имеет авторитета в обществе. Так начинается жизнь.
      Все дети неизбежно становятся взрослыми. Студенты хорошо еще помнят школу, их отношение к профессорам окрашено их отношением к учителю. В множестве повестей и романов о студентах в центре конфликта – проблема измены профессору. Студенты предают своих профессоров – донося на них, разоблачая их на собраниях – под нажимом партии, обнаружив, что это единственная возможность сделать карьеру. Для советских писателей – Д. Гранина, Ю. Трифонова, И. Грековой, В.Тендрякова, В.Гроссмана – измена профессору это символ системы, давящей на человека. В этом конфликте есть также и месть учителю, который предавал ученика с первого класса школы.
      Слово "реформа" употребляется в советском словаре – по отношению к советской системе – очень редко. Постановления ЦК КПСС и Совета министров, касающиеся разного рода изменений, употребляют оптимистические выражения: "повысить", "улучшить", "расширить", "укрепить" и т. п. Подчеркивая значение изменений в школьной системе, утвержденных законом, принятом в апреле 1984 г., их назвали "реформой общеобразовательной и профессиональной школы". Апрельская реформа создает "школу в условиях совершенствования развитого социализма", школу двадцать первого века: "Речь идет о том, чтобы советская школа могла растить, учить, воспитывать юные поколения, с более точным учетом тех условий, в которых им предстоит жить и работать через 15-20 лет и далее – в грядущем двадцать первом веке".62
      Закон о школе точно регистрирует состояние советской системы после семи десятилетий существования и мечты ее руководителей о будущем. Направления школьной реформы свидетельствуют о решении входить в двадцать первый век задом, наглухо загородившись от всего нового, что может нарушить энтропию советской системы, тотальную власть партии. С поразительной непреклонностью новый закон о школе подтверждает стратегическую цель: "Незыблемой основой коммунистического воспитания учащихся является формирование у них марксистско-ленинского мировоззрения".63 Реформа определяет новые тактические направления достижения цели, учитывая "грядущий двадцать первый век". Она регистрирует неполную удачу советской системы воспитания.
      Главная задача, которая ставится перед школой, состоит в "формировании у подрастающего поколения осознанной потребности в труде".64 Для выполнения этой задачи, удивительной в государстве, рожденном пролетарской революцией и руководимой партией рабочего класса, закон обязывает школу "обеспечить тесную взаимосвязь изучения основ наук с непосредственным участием школьников в систематическом, организованном, посильном, общественно полезном, производительном труде".65
      Меняется структура школы. Обучение начинается с шести вместо семи лет. Снижение возраста поступления в школу связано, бесспорно, с желанием начать обработку ребенка как можно раньше. С этой целью вводится новая структура: начальная школа (первый – четвертый классы), неполная средняя школа (пятый – девятый классы), полная средняя (десятый – одиннадцатый классы). Вместо обязательного десятилетнего обучения, существовавшего до сих пор, вводится девятилетнее обучение и дополнительное – двухлетнее – для тех, кто получает возможность продолжать обучение в высшем учебном заведении. Девятый класс становится порогом, на котором будет производиться отбор: большинство – на производство, меньшинство – в вуз. В связи с реформой число школьников, идущих в профтехучилища или прямо на производство, увеличится примерно вдвое.66 Следовательно вдвое уменьшится число кандидатов на поступление в вуз. В 1950 г. примерно 80% выпускников средней школы поступали в вуз, в конце 70-х годов – не более 18%.67 Видимо, и это слишком много – советское государство обнаружило на пороге двадцать первого века, что оно нуждается прежде всего в рабочих. Отбор школьников будет производиться "в соответствии с потребностями народного хозяйства, с учетом наклонностей и способностей учащихся, пожеланий родителей и рекомендаций педагогических советов школ".68
      Чтобы 15-летние юноши и девушки после 9 классов могли работать на производстве, закон обязывает школу обеспечить овладение школьниками профессии во время обучения, а также предусматривает "обязательное участие школьников в общественно полезном, производительном труде…",69 в том числе в период летних каникул. Передовая журнала министерства просвещения с удовлетворением отмечала: "Опыт 1981 г. показал, что расширяются масштабы привлечения к общественно полезному труду во время летних каникул учащихся 4-6 и даже 1-3 классов. Эту тенденцию надо поощрять и развивать".70 Закон о школе сделал "эту тенденцию" обязательной.
      Школа, подчеркивает Правда, будет уделять "особое внимание воспитанию потребности в труде".71 Следовательно не только учить профессии, но – прежде всего – воспитывать чувство необходимости работать там, куда пошлет партия и правительство. Так сливаются воедино две задачи: коммунистического воспитания и профессиональной подготовки.
      Третья основная задача – советская школа двадцать первого века должна стоять на трех столпах – усиление "военно-патриотической подготовки". Не удовлетворяясь всем тем, что сделано в этой области, авторы нового закона включают в него параграф из закона о воинской повинности, принятого в 1968 г. Школа получает задание: "Положить в основу военно-патриотического воспитания учащихся подготовку их к службе в рядах Вооруженных Сил СССР, воспитание любви к Советской Армии, формирование высокого чувства гордости за принадлежность к социалистическому отечеству, постоянной его защите. Повысить уровень и эффективность военной подготовки к общеобразовательной и профессиональной школе".72
      Ни одна школа в мире, не считая, возможно, Ирана Хомейни, не знает военной подготовки, начинающейся в самом раннем детском возрасте. "Военно-патриотическое воспитание" ставит своей целью подготовить будущих солдат к службе в армии, но не менее важной задачей является выработка у школьников с первого класса (с 6 лет по новому закону) солдатских добродетелей, т. е. прежде всего – дисциплины и беспрекословного подчинения приказу, ненависти к врагу, которого называет учитель. В школе резко возрастает роль военрука – преподавателя военного дела.
      "Военно-патриотическое воспитание" окрашивает преподавание всех предметов. Новый закон уделяет особое внимание русскому языку в нерусских республиках, требуя "принять дополнительные меры по улучшению условий для изучения наряду с родным языком русского языка, добровольно принятого советскими людьми в качестве средства межнационального общения". Закон требует: "Свободное владение русским языком должно стать нормой для молодежи, оканчивающей средние учебные заведения".73 Особое внимание русскому языку объясняется не только тем, что он используется как мощный носитель советского мышления, как средство советизации населения, но и прямым требованием армии. Статья закона о русском языке непосредственно отвечает на жалобу маршала Огаркова: "К сожалению, немало еще молодых людей приходит сегодня в армию со слабым знанием русского языка, что серьезно затрудняет их военную подготовку".74
      Текст закона о советской школе примечателен не только тем, что в нем есть, но и тем, что в нем опущено. В частности, молча санкционируется наблюдавшаяся последние годы тенденция к сокращению учебных часов, предназначенных на преподавание иностранных языков. В 1980-81 учебном году языку отводился в старших классах один час в неделю. Учитывая, что в советских школах изучается только один иностранный язык, очевидно, что это умышленная мера, преследующая целью изоляцию советских граждан от несоветского мира. Необходимое количество специалистов, знающих языки, готовится в специальных учебных заведениях и школах. Наиболее важное умолчание связано с НТР: закон о школе, детально указывающий как усилить идеологическое воздействие на молодежь, как подготовить их к работе на производстве, как воспитать из них солдат, отделывается одной туманной фразой о необходимости "вооружать учащихся знаниями и навыками использования современной вычислительной техники, обеспечить широкое применение компьютеров в учебном процессе".75 Законодатели говорят о необходимости "вооружать" знаниями новейшей техники в условном наклонении – когда компьютеры будут.
      В сентябре 1984 г. Учительская газета сообщила, что "компьютеризация советской экономики произойдет через 15 лет", к этому времени школы будут ежегодно выпускать по одному миллиону юношей и девушек, владеющих компьютерной техникой. В 1985 г. школы должны – по плану – получить 1131 компьютеров личного пользования "Агат", изготовленных в СССР.
      Отказ от "компьютеризации" школы объясняется принципиальными, идеологическими причинами. Широкий доступ к информации, особые навыки аналитического, самостоятельного мышления, необходимые при работе с новой техникой, идут вразрез со всей системой воспитания и образования в СССР.
      Советский журналист утверждающий, что в стране "зрелого социализма" нужны не "личные компьютеры", а только большие машины, признает, что появление компьютеров можно сравнить только с укрощением огня или изобретением алфавита.76 Но он считает совершенно естественным, что в Советском Союзе огонь, алфавит и компьютеры находятся в распоряжении государства: оно выдает и контролирует спички, буквы, кибернетическую технику. Необходимое число программистов, как и знатоков иностранных языков, всегда может быть подготовлено в специальных заведениях. Программа новой школы упоминает – кроме Маркса, Энгельса, Ленина – имена двух педагогов: Н. К. Крупской и А. С. Макаренко. Эти имена подчеркивают неизменность модели советской школы. Задача воспитания, сформулированная создателем "подлинно научной системы воспитания коммунистической личности",77 отцом советской педагогики А. Макаренко почти полвека назад, остается основной целью и на будущее: "Мы желаем воспитать культурного советского рабочего. Следовательно, мы должны дать ему образование желательно среднее, мы должны дать ему квалификацию, мы должны его дисциплинировать, он должен быть политически развитым и преданным членом рабочего класса, комсомольцем, большевиком".78
      Макаренко не уставал утверждать, что армия, армейский коллектив, как он выражался, представляет собой идеальную модель школы, которая воспитывала бы "культурного советского рабочего". Советская школа двадцать первого века должна – на основании закона 1984 г. – достичь идеала: воспитывать рабочих-солдат в духе иерархии, дисциплины, получающих строго необходимые знания в форме, не требующей размышлений и рассуждений, твердо убежденных в неминуемой победе коммунизма. Похожий идеал виделся Гитлеру. Выступая на первомайском празднике в Берлине в 1937 г. он изложил свою программу: "Мы начали прежде всего с молодежи. Со старыми идиотами ничего сделать не удастся /смех в зале/. Мы забираем у них детей. Мы воспитываем из них немцев нового рода. Когда ребенку семь лет, он еще ничего не знает о своем рождении и происхождении. Один ребенок похож на другого. В этом возрасте мы забираем их в коллектив до восемнадцати лет. Потом они поступают в партию, в СА, СС и другие организации, или прямо идут на заводы… А потом отправляются на два года в армию".79
      Древние римляне твердили, что кто хочет мира, тот должен готовиться к войне. И следуя этому завету, создали мировую империю. Клаузевиц объяснил парадокс: войну начинает всегда тот, кто защищается. Если государство, на которое напал агрессор, не будет защищаться – войны не будет.
      Советская школа поставила своей новой задачей усиление подготовки школьников к миру, усиливая их подготовку к войне начиная с 6-летнего возраста.
      Б. Семья
      Семья находится под зашитой государства.
      Конституция СССР
      "Красный треугольник" – название баллады Александра Галича – лаконичное и исчерпывающее определение политики партии по отношению к семье с первого дня революции. Любовный треугольник – понятие, возникшее, видимо, одновременно с моногамной семьей: он, она, третий (третья). В 1970 г., когда празднование столетия со дня рождения В. И. Ленина достигло пароксизма, среди сотен анекдотов, возникших как противоядие, появилась шутка относительно выпуска в СССР трехспальных кроватей, ибо Ленин всегда с нами. Постоянное присутствие Ленина (Партии) как третьего "угла" определяет особенность "красного треугольника".
      Революция, ставившая своей целью переделку не только общества, но – в первую очередь – человека, не могла не рассматривать семью, как важнейший объект атаки. Проникновение в первичную клетку общества, в ее генетическую структуру – было условием достижения цели.
      В наступлении на "буржуазную семью" использовалась тактика, знакомая по школьной войне: законодательные меры и идеологическая атака. В числе самых первых актов молодой советской власти (18 и 19 декабря 1917 г.) были законы о гражданском браке (занявшем место церковного) и о разводах. Не было случайностью составление в самую первую очередь кодексов законов о семье (16 сентября 1918 г.) и школе (30 сентября того же года).
      В первое послереволюционное десятилетие семья СССР испытывает первый шок. Кодекс о семье и браке 1926 года, развивает положения кодекса 1918 г. до предела (развод, например, может быть произведен по желанию одного лишь супруга, который не обязан извещать другого супруга – достаточно послать в ЗАГС почтовую открытку), подводя законодательный итог революционной ломке семьи и нравов. Кодекс 1926 г. был – по мысли его составителей – последним шагом на пути к окончательному исчезновению семьи как социального института. В 1930 г. Малая советская энциклопедия, цитируя одного из первых юристов-большевиков П. Стучку, утверждавшего, что "семья является первичной формой рабства", обещала в ближайшее время отмирание семьи – вместе с частной собственностью и государством.80
      Сознавая невозможность немедленной отмены семьи законом, создатели нового мира приступили к ее разрушению изнутри. "Семья еще не разрушена, – констатирует в 1924 г. педолог А. Залкинд. – Нищее пролетарское государство ни в воспитании, ни в хозяйственном отношении не в силах еще полностью заменить семью, и поэтому семью необходимо революционизировать, пролетаризировать. Роль молодняка в этом вопросе огромная".81 Наступление на семью велось широким фронтом. Объектами обработки были, в первую очередь, "молодняк", т. е. молодежь, дети и женщины: "слабые звенья" в семейной цепи.
      Эмансипация женщины – извечная тема утопий. Н. Чернышевский представил в Что делать? освобождение женщины непременным условием социального освобождения. Для него, как и для многих других утопистов, освобождение женщины означало, во-первых, уравнение женщины с мужчиной, во-вторых, разрушение моногамной семьи, которая закабаляет женщину.
      Советский революционный закон "раскрепостил" женщину, уравняв ее в правах с мужчиной – в семье. Одновременно ведется активная кампания по распространению новых взглядов на половую жизнь, которые должны привести к внутренней эмансипации женщины. Широчайшую известность приобретают призывы к "свободной любви" коммунистки, первой женщины-министра (народного комиссара социального призрения), в свободное время писательницы Александры Коллонтай. Взгляды А. Коллонтай приобретают широкую популярность, становятся эталоном новой морали. Об успехах борьбы с семей свидетельствуй Ленин. Беседуя с немецкой коммунисткой Кларой Цеткин, вождь Октября жаловался: "Хотя я меньше всего мрачный аскет, но мне так называемая "новая половая жизнь" молодежи, а часто и взрослых, довольно часто кажется чисто буржуазной, кажется разновидностью доброго буржуазного дома терпимости… Вы, конечно, знаете знаменитую теорию о том, что в коммунистическом обществе удовлетворять половые стремления и любовные потребности так же просто и незначительно, как выпить стакан воды. От этой "теории стакана воды" наша молодежь взбесилась". Ленин утверждает: "Все это не имеет ничего общего со свободой любви, как мы, коммунисты, ее понимаем".82 Основатель советского государства не объясняет, как коммунисты понимают свободную любовь. Более того, при жизни, за своей подписью он ничего не опубликовал на эту тему. Воспоминания Клары Цеткин – они стали навечно базой советской сексуальной морали – были напечатаны только после смерти Ленина.
      Столкновение двух концепций – Ленина и Коллонтай – отражало разногласия тактического порядка. Ленин считал, что "революция требует напряжения сил от масс, от личности", Коллонтай полагала, что революция уже победила, поэтому следует использовать "крылатый эрос" "на пользу коллектива".83 Ленин молчал – при жизни – понимая, что "крылатый эрос", "свободная любовь" способствуют разрушению буржуазной семьи.
      Александра Коллонтай закончила свою повесть о свободной любви призывом: "Жить и любить. Как пчелки в сиренях! Как птицы в гуще сада! Как кузнечики в траве".84 Литературная бездарность Любви пчел трудовых не мешает (может быть, помогает?) широкой популярности "теории свободной любви". В ней есть главные компоненты "нового": освобождение женщины и мужчины от уз буржуазной семьи и классовая иерархия в области половых отношений. Диалектическое отношение к свободе особенно наглядно проявилось в отношении к "свободной любви". Теоретики "стакана воды" проповедуют полную свободу, но настаивают на необходимости классового "выбора". А. Коллонтай резко осуждает героя своей повести – коммуниста, оставившего пролетарку ради буржуазной женщины.
      Молодая пролетарская литература делает конфликт Между "душой" и "телом" одним из главных новых сюжетов. В повести А. Тарасова-Родионова Шоколад чекист погибает, ибо не устоял перед чарами женщины из враждебного класса. В знаменитом в 20-е годы романе С. Семенова Наталья Тарпова героиня после мучительных колебаний выбирает коммуниста. Поэтическое выражение классовая и половая гармония находит в стихах: "… Поцелуи бросаю острей и звончей. Строки Маркса падают на кровать из карманов Большие идеи равенства всех людей… Мои ласки их на миг унесут, одурманя, Чтобы после им всплыть еще ясней".85 Автор катехизиса половой жизни пролетариата (Революционных норм полового поведения), отмечая, что "половая жизнь большей части современных людей характеризуется еще резким конфликтом между социальными симпатиями человека и его чувственными половыми влечениями",86 требует: "Половой подбор должен строиться по линии классовой, революционно-пролетарской целесообразности".87
      Литература 20-х годов верно отражала смятение умов и чувств, вызванное революционными лозунгами, призывами строить "новую жизнь", бороться со "старой семьей". Даша Чумалова, первая в советской литературе "освободившаяся женщина", отстаивает свое равноправие с мужчиной на работе и в личной жизни. Ревнующему ее мужу она отвечает: "В нас самих должна быть беспощадная гражданская война. Нет ничего более крепкого и живучего, чем наши привычки, чувства и предрассудки. У тебя бунтует ревность, – я знаю. Это хуже деспотизма. Это такая эксплуатация человека человеком, которую можно сравнить только с людоедством". Даша Чумалова – редкий пример использования женщиной права на "свободную любовь". Десятки романов изображали трагическую реальность: несчастных девушек и женщин, одурманенных революционными лозунгами. А. Луначарский вынужден был вступиться за них. Он приводит типичный диалог советской молодежи а 20-е годы. "Мужчина: Пол, удовлетворение пола есть вещь простая, надо отучиться об этом задумываться. Женщина: Может быть, это и правильно, может быть, это и научно, но все-таки как же это будет: если ты меня бросишь, а у меня будет ребенок, то что же мне делать? Мужчина: Какие мещанские рассуждения! Какая мещанская предусмотренность! До какой степени ты сидишь в буржуазных предрассудках! Нельзя тебя считать за товарища!" Луначарский подводит итог: "И запуганная девушка думает, что она поступает по-марксистски, по-ленински, если она никому не отказывает".89 Комсомолец Хорохорин, чекист, а потом студент, персонаж из повести Льва Гумилевского Собачий переулок, убеждает свою однокурсницу: "Считал и считаю тебя хорошим товарищем! Ведь если бы я подошел к тебе и сказал, что я голоден, а мне нужно работать, разве ты не поделилась бы со мной по-товарищески куском хлеба?"90 Популярнейшая повесть 20-х годов – Луна с правой стороны Сергея Малашкина – рассказывает о судьбе крестьянской девушки Тани, вступившей в Комсомол и ставшей, после того, как ее убедили в революционности "свободной любви" – женой двадцати шести мужей.91 Типичность образа Тани подтверждается книгами писателей-комсомольцев, носящими автобиографический характер.92
      Старый большевик П. Лепешинский в 1923 г. признает могучую силу теории "свободной любви": "Что можно противопоставить этой теории? – Родительский авторитет? – Нет его. Авторитет религии? – Нет его. Традиции? – Нет их. Моральное чувство? – Но старая мораль умерла, а новая еще не народилась…" Лепешинский подводит итог: "Старая форма семьи в общем и целом основательно разрушена, а новой еще нет".93 В 1923 г., через 6 лет после революции, диагноз старого большевика был тенденцией, планом и благим пожеланием.
      Россия, став советской, оставалась крестьянской страной: более 80% населения жило в деревне. Разрушение семьи, разложение морали – не вызывали сомнения.
      Революция пришла вслед за войной, сначала с Германией, а затем гражданской – предельно жестокой и беспощадной. Войны начали ломку семьи, разложение морали. Военные жертвы, в первую очередь гибель мужчин, породили явление, зарегистрированное первой переписью населения после войны (1926 г.) По предыдущей переписи (1897) число мужчин и женщин в России было почти одинаковым: 49,7% и 50,3%. В 1926 г. мужчин было на 5 млн. меньше, чем женщин. Половое неравновесие будет увеличиваться в дальнейшие годы (в 1959 г. женщин было на 20 млн. больше, в 1981 г. – на 17,5 млн.), во многом определяя характер советской семьи, нравственности, отношений между полами.
      Революционные идеи, упав на благоприятную почву встречали – прежде всего в деревне – сопротивление. Их распространению мешали религия, вековые обычаи, экономический уклад. Война против религии ведется с помощью административных методов – ударов по церкви и идеологического наступления на "старый быт". Административные методы – закрытие храмов, аресты и казни священнослужителей, организация раскола в церкви – позволяли властям надеяться на положительные результаты в будущем. Идеологическая работа должна была дать немедленный результат – изменить образ жизни миллионов граждан советской республики. Троцкий, активно интересовавшийся "новым бытом", отмечает, что "образ жизни гораздо консервативнее экономики" и поэтому "в области семейных отношений мы всё еще, так сказать, находимся в 1920/21 гг., а не в 1923 г."94 Признавая большую сопротивляемость "быта" по сравнению с экономикой, которую очень легко было национализировать, народный комиссар по военным и морским делам, тем не менее измеряет изменения в образе жизни месяцами, в худшем случае – годом-двумя. В 1923 г. он сетует, что "быт" все еще – в 1920-1921 гг.
      Рабочая власть – по словам Троцкого – "объяснила гражданам, что они имеют право рождаться, вступать в брак и умирать, не пользуясь магическими жестами и песнопениями людей в сутанах или других священных одеждах".95 Но сам Троцкий отлично понимал, что недостаточно "дать право" обходиться без религии: необходимо либо заставить, либо убедить перестать верить. Кампания по убеждению включала создание "атеистического эрзаца" религии. Ленин верил, что театр сможет заменить религию. Троцкий предлагал конкретные меры по использованию театра в антирелигиозной пропаганде. В книге о "новом быте" он с гордостью сообщает, что "рабочее государство имеет свои праздники, свои парады, свои символические спектакли, свою театральность".96
      Первым шагом на пути к созданию "коммунистической обрядности" было использование религиозных обрядов: организуются "красные" крестины, "красные" свадьбы, "красные" пасхи и т. д. Широко пропагандируется замена имен на новые, которая должна была сигнализировать новое рождение в новом мире. В ЗАГСах вывешиваются рекомендательные списки имен для новорожденных, не имеющие ничего общего с религиозным календарем. В городе Иваново, например, рекомендовалось назвать новорожденную дочку: Атлантидой, Индустрией, Изидой, Травиатой, новорожденного мальчика: Изумрудом, Гением, Сингапуром.97 Троцкий одобрительно говорит о популярности таких имен, как Октябрина, Нинель (Ленин наоборот), РЭМ (Революция, Энергия, Мир).98
      Разрушение "старой" семьи, "старого" быта, который ассоциировался прежде всего с "религиозной отрыжкой" во всех ее видах, шло под лозунгом "новой морали". Молодой пролетарий, ставший студентом, размышляет: "Под гневный, инстинктивно найденный массами закон – в вузе подвели фундамент: "нравственно все, что служит мировой революции, а безнравственно все, что служит распылению рядов пролетариата, его дезорганизации и слабости…"Этот сжатый, как выстрел, закон открывал глаза, как душу, на все, что произошло в революции, на самого себя, на свое место в новой, строящейся жизни".99 Так размышляет литературный персонаж. Теоретик новой нравственности, в книге, рассчитанной на молодежь, объявляет: "старая нравственность умерла, разлагается, гниет". Главный признак новой нравственности – ее относительность. "Не укради" – заповедь "эксплуататорской" Библии, заменена великолепной "этической формулой товарища Ленина: "грабь награбленное"."100 Но это не значит, объясняет моралист, что "бандит, нападающий на гражданина, хотя бы и нэпмана, и присваивающий его имущество, тоже поступает этично". Этично, нравственно "только такое "укради", которое содействует благу пролетарского коллектива".101 Точно так же следует отвергнуть, например, заповедь "чти отца": "Пролетариат рекомендует почитать лишь такого отца, который стоит на революционно-пролетарской точке зрения, который воспитывает детей своих в духе верности пролетарской борьбе…" Заповедь "не прелюбы сотвори" не имеет места в рамках пролетарской этики, не потому, что грешно изменять мужу либо жене, а потому, что "поиски нового полового партнера" являются "очень сложной заботой", отнимают слишком много времени, энергии, представляют собой "грабеж… творчески классовых сил".102
      Александр Воронский, один из организаторов советской литературы, влиятельнейший литературный критик, объясняя вред запрещенного цензурой романа Мы, ставил вопросы: "Можно ли принять и оправдать убийство связанного человека? Можно ли прибегать к шпионажу?" И отвечал: "Можно и должно…"103 А. Воронский приводил неопровержимый аргумент: "Мы, коммунисты… должны жить теперь как фанатики… В великой социальной борьбе нужно быть фанатиками. Это значит: подавить беспощадно все, что идет от маленького зверушечьего сердца, от личного, ибо временно оно вредит, мешает борьбе, мешает победе".104
      Вопросы семьи, половой свободы, новой морали, борьбы со старым бытом вызывают в 20-е годы дискуссии, высказываются различные взгляды относительно тактики. Многие из этих взглядов полвека спустя удивляют своей откровенностью, открытым выражением взглядов, которые позднее будут излагаться лишь в закодированном виде. Все теоретики и практики социалистического строительства, а следовательно строительства нового человека, согласны с необходимостью регулирования государством интимной жизни граждан. Ни для кого из них нет сомнения, что государство должно определять все стороны жизни. В 20-е годы первый удар, нанесенный по семье, морали, быту, начинает процесс, об итогах которого убедительно говорит 60 лет спустя учебник "научного коммунизма": "Социалистический быт в корне отличается от быта буржуазного, где он выступает частным делом каждого. В условиях социализма забота об устройстве быта человека, о росте его духовных запросов, разумной организации его отдыха возводятся в ранг государственной политики".105 Поскольку учебник определяет быт как "непроизводственную сферу человеческого бытия, которая связана с удовлетворением материальных и духовных потребностей людей (в пище, жилище, одежде, коммунальном обслуживании, лечении, отдыхе, в умственном, культурном обслуживании) ",106 очевидно, что "в ранг государственной политики" возведена вся жизнь человека, ибо "производственная сфера", область трудовой деятельности также находится целиком в руках государства. Человек становится тоталитарным человеком – вся его деятельность определяется государством.
      Шок революции, послереволюционное наступление на частную жизнь граждан дало результаты. Семья, – констатировал Троцкий, – расшаталась.107 Решающий удар был ей нанесен в начале 30-х гг. – во время коллективизации. Ликвидация индивидуальных крестьянских хозяйств вела к разрушению "буржуазной" семьи.
      Коллективизация, которую Сталин очень точно назвал "великим переломом", была тотальной войной против всего населения страны, в первую очередь против крестьянства, сохранявшего через десять лет после революции некоторую независимость от государства. Война велась на широком фронте с использованием административных, законодательных и идеологических инструментов. Семья и мораль находились среди важнейших объектов наступления. По официальным данным, в 1931-32 гг. "было раскулачено и выслано в северные и восточные районы Союза 240.757 кулацких семей".108 Даже эта голословная цифра, при расшифровке, демонстрирует характер войны. В России крестьянские семьи, как правило, были многодетными, с 4-8 детьми. Семьи высылались "на север и восток", т. е. в Сибирь и Казахстан, целиком, включая отделившихся взрослых детей с их потомством. Средняя семья, таким образом, насчитывала двух стариков, шесть их взрослых детей с мужьями и женами, по четыре ребенка у каждой пары – всего 38 человек. Высылка в "отдаленные края" касалась части "раскулаченных", других выселяли из деревни, где они родились и прожили всю жизнь. Наконец, физическому истреблению подверглась никогда официально не объявленная цифра "кулаков". По подсчетам историков и демографов, она не менее 15 млн.