Влюбленные мошенники

– Но она была совсем еще ребенком, – нахмурившись, возразил Рубен.

– Не думаю, что Грейс когда-либо можно было назвать ребенком. Особенно с учетом того, как ее растили.

– А как ее растили?

– Плохо. – Генри тоже нахмурился в ответ. – Страшно даже подумать, что с ней могло статься, если бы я не подобрал ее вовремя.

Рубен тоже раскурил сигару.

– А вам не кажется, что вы для нее староваты. спросил он напрямую.

– Староват? Конечно, нет! Мы с ней дополняем друг друга – моя мудрость и ее свежесть, мой опыт и ее кураж, мое…

– Я понял.

Рубен так низко съехал на сиденье, что край кресла врезался ему в поясницу.

– Ну вы сдаете или как?

Время шло, а Рубен никак не мог собраться с силами, чтобы встать и сделать что-нибудь полезное. Что, например? Ему пришло в голову, что единственным полезным делом было бы одно: собрать вещи и уехать. Он и так задержался здесь слишком надолго. Однако день, проведенный с Генри, все-таки не прошел впустую. Теперь он сможет попрощаться с Грейс без гнева и обиды, испытывая лишь сожаление и печаль. Она привязана к Генри, и в этом нет ее вины. Если кто-то в чем-то и виноват, то только сам Рубен. Просто у нее была щедрая, привязчивая, широкая душа, а он принял дружбу, предложенную от чистого сердца, за нечто большее.

К тому же его сбила с толку та незабываемая ночь в «Баньон-Армз». Грейс была наделена бурным темпераментом, пылкой, непосредственной страстностью, столь редкой у женщин, а он и в этом усмотрел Бог знает что. Размечтался о кренделях небесных. Из всей этой прискорбной неразберихи можно было извлечь только одно утешение: он так и не признался ей в своих чувствах. Сохранил если не сердце, то хотя бы гордость. И теперь сможет попрощаться с высоко поднятой головой. Чертовски слабое утешение.

– А вот и ты, Грейс! Заходи, сыграй с нами! – воскликнул Генри.

Это прозвучало так неожиданно, что Рубен едва не выронил колоду, которую тасовал в эту минуту.

– Ты где пропадала целый день?

Она остановилась в дверях. Вид у нее был как у лисички, попавшей в капкан: похоже, она намеревалась прошмыгнуть незамеченной мимо дверей гостиной.

– Занималась делами.

Даже со своего места Рубен видел, что глаза у нее заплаканные. Сердце у него больно сжалось.

– Ну что ж, заходи! – прогремел Генри. – Заходи, нет у тебя никаких дел.

– Я собиралась помочь Ай-Ю с ужином. – Она явно колебалась, тянула время.

– Он и сам справится. Иди к нам, мы никогда не пробовали флинч втроем.

Грейс хотела отказаться. Увидев это, Рубен встал.

– Не хочешь к нам присоединиться? – вежливо спросил он, подтянув к столу третий стул. – Мы с Генри были бы рады.

Целую минуту она напряженно вглядывалась в его лицо, пытаясь понять, в каком он настроении на этот раз. Ему хотелось внушить ей: «Не тревожься, ты в безопасности». Ее несчастный вид, заплаканное лицо отбили у него всякую охоту ссориться. Впрочем, он вообще не хотел причинять ей боль. Это не входило в его намерения, даже когда он был в ярости.

Грейс все еще колебалась, не зная, стоит ли соглашаться. Вот и Генри взглянул на нее с недоумением. Нет, ей вовсе не хотелось привлекать его внимание к своей ссоре с Рубеном. А сам Рубен… один черт знает, что у него на уме. Ей показалось, что вид у него грустный, но это было просто нелепо! Разве Рубен умеет грустить? Вид у него был такой, как будто он что-то потерял и уже не надеялся найти.

– Грейс? – спросил он тихо, с робкой надеждой в голосе.

Она в растерянности пожала плечами и вошла в комнату.

Они играли во флинч, и вскоре она догадалась, что оба передергивают. Царившее за карточным столом настроение ее удивило: ей казалось, что мужчины друг друга недолюбливают, но сейчас от былой неприязни не осталось и следа. Они весело болтали, обмениваясь шутками и перебивая друг друга. Когда-то Грейс надеялась, что они станут друзьями, теперь же ей было все равно. От их веселости у нее все стыло внутри.

– Флинч, – объявил Рубен, сделав всего два хода в третьей партии.

Генри перевернул сброшенные им карты.

– Эту двойку вы накололи, – заметил он с восхищением, разглядывая ее на свет.

Грейс твердо решила присоединиться ко всеобщему веселью даже ценой собственной жизни.

– Я могу принести новую колоду, – сказала она со смешком, – но толку от этого не будет. Через десять минут вы ее отделаете, как Бог черепаху.

Генри самодовольно выпятил грудь.

– Кто бы говорил! – воскликнул он с деланным возмущением. – Это я обучил ее всему, что она знает.

– Да неужели? – усмехнулся Рубен.

– Уверяю вас. Вы же видели ее в деле? Правда, она бесподобна?

– Совершенно бесподобна.

Рубен послал ей улыбку, но она отвернулась.

– Ты рассказала ему, как тебе удалось убедить половину населения Сан-Франциско, что ты дочь Эндрю Карнеги?[44] – спросил Генри, похлопав ее по руке.

– Нет.

– Это была чистая работа, – похвастался распираемый гордостью Генри. – Мы выжали их досуха. Вы даже не представляете, какие крупные ссуды она получила по долговым распискам с подложными подписями! Скормила гусям векселя под двадцать процентов прибыли и первым вкладчикам все выплатила до цента, чтобы они вернулись и дали ей еще больше. Она…

– Флинч! – громко объявила Грейс, бросив карты на стол. – Лучше расскажи ему, как ты изобрел поезд.

Она с вызовом посмотрела прямо в глаза Рубену.

– Локомотив делал милю в минуту и работал на воде.

Генри сгреб карты и начал их тасовать. – Да, это было здорово, – мечтательно протянул он. – Я назвал его «Серебряной молнией». Акции разошлись, как горячие пирожки. По десятке за штуку. Я представил чертежи, фотографии, объяснил им, что двигателем является «вибрационный генератор с гидропневматическим пульсирующим вакуумным приводом».

Рубен засмеялся вместе с ним. Грейс откинулась на спинку стула и облегченно вздохнула, когда разговор перешел на мошеннические проделки Генри, в которых она сама не принимала непосредственного участия. Она рассеянно прислушивалась одним ухом к хвастливым рассказам Генри о его бурной молодости, когда он продавал коллекционерам поддельные смертные приговоры салемским колдуньям[45], сбывал сомнительные лотерейные билеты, фальшивые драгоценности, несуществующие земельные участки, липовые акции и облигации, а также свою долю в сказочном наследстве за небольшой предварительный гонорар. Разговор принял философский оборот, когда мужчины заспорили о том, какая именно из человеческих слабостей приносит больше пользы мастерам игры на доверии: жадность или тщеславие.

– Все, кого мне случалось надувать, преследовали корыстные цели. Все до единого, – авторитетно заявил Генри. –Легче всего доить того, кто думает, будто помогает тебе стричь кого-то другого.

– Чистая правда, – от души согласился Рубен.

– Люди не любят, когда их дурят, но обожают дубить сами себя. Когда начинаешь толкать им товар, они тебя даже не слушают. Они погружаются в мечты.

– Точно подмечено. – Рубен снова кивнул.

– Они мечтают сорвать банк и уже видят, сколько денежек загребут и как их потратят. Подпись на чеке они успевают поставить еще до того, как выйдут из транса.

– Совершенно с вами согласен.

Грейс перестала слушать: темные волоски на загорелых руках Рубена поглотили все ее внимание. Только он один на всем белом свете умел принимать такие небрежные позы. Он сидел, почти сползая с кресла, положив ноги на свободный стул и потягивая теплое пиво. Его сигара погасла, но он продолжал сжимать ее крепкими белыми зубами. В нем ощущалась какая-то природная чистота и цельность, дерзкая романтическая сила. Может быть, все дело было в том, как волосы у него завивались колечками над высоким гордым лбом. Она восхищалась разворотом его плеч и надменным разлетом ноздрей, слегка раздувавшихся, когда он блефовал в карты…

– Твой ход, – напомнил Генри. Грейс вспыхнула и вытащила карту. Ай-Ю просунул голову в дверь:

– Мисси Уотерс приехать, хозяин.

– Люсиль?

Лицо Генри осветилось радостью. Он бросил карты и отодвинул свой стул.

– Вот это приятный сюрприз! – воскликнул он и выбежал в прихожую.

Рубен воспользовался моментом и посмотрел его карты.

– Пара валетов, – сообщил он. – А кто такая миссис Уотерс?

– Миссис Люсиль Уотерс, – – сухо ответила Грейс, – старый друг семьи.

День начался паршиво, а теперь, по закону подлости, вообще полетел ко всем чертям.

Рубен внимательно посмотрел на нее, и Грейс занялась тасовкой карт. Она же взрослая женщина, в отчаянии твердила она себе, не пора ли ей преодолеть свою детскую зависть к Люсиль Уотерс? Конечно, Люсиль – само совершенство, но… Но, кроме Генри, у Грейс не было близких, и она шесть лет прожила в страхе, опасаясь, что красивая, образованная, утонченная Люсиль отнимет его у нее.

– Люсиль вдова, живет в городе, – объяснила она Рубену, старательно сосредоточив взгляд на картах. – Они с Генри… ну вроде как помолвлены. Она, за него не выйдет, пока он не покончит со своими махинациями, а он еще не готов начать честную жизнь. Это тупик.

Подняв наконец голову, Грейс увидела, как по лицу Рубена медленно расплывается счастливая улыбка.

– В чем дело? – спросила она.

Он выглядел так, словно только что выиграл миллион в лотерею.

– Ты хочешь сказать, что Генри… что вы с Генри… что ты…

Не успел он закончить – или хотя бы начать то, что хотел сказать, как Люсиль и Генри рука об руку вплыли в комнату. Грейс встала и приветствовала Люсиль со всей доступной ей любезностью, вежливо отвечая на вопросы о том, как ей жилось в Санта-Барбаре, где она целый месяц «гостила у своей кузины». Эту историю придумал Генри, чтобы объяснить ее отсутствие на то время, пока она собирала пожертвования для ордена Блаженных Сестер Святой Надежды.

Все ее старания были тщетными: почему-то в присутствии Люсиль она всегда начинала вести себя как капризный, дурно воспитанный ребенок. Стоило Люсиль появиться в доме, как Грейс становилась инфантильной, незрелой, обидчивой девчонкой и в конце концов замыкалась в полном молчании. Люсиль ничего такого не делала нарочно, напротив, она была неизменно добра, снисходительна и терпелива, даже когда Грейс грубила ей.

По правде говоря, Грейс вот уже много лет не проявляла открытой грубости по отношению к кому бы то ни было, просто Люсиль своим безупречным совершенством доводила ее до белого каления. Глядя, как Люсиль пожимает руку Рубену, Грейс угрюмо отметила про себя, как она привлекательна: великолепный бюст, густые каштановые волосы, в которых наконец-то – слава Тебе, Господи! – начала проглядывать седина, красивое лицо без единой морщинки, всегда светящееся умом и очарованием.

– Грейс, ты прелестно выглядишь! – воскликнула она с несомненной искренностью, опускаясь в мягкое кресло и царственным жестом протянув руку за бокалом шерри, который подносил ей Ай-Ю.

И почему Грейс ее так невзлюбила? Глупо отказывать в расположении столь приятной даме. Но сколько она ни старалась взглянуть на Люсиль иначе, Грейс видела в ней лишь угрозу. Рубен скоро ее покинет, она это чувствовала; «Ивовый пруд» был ее единственным за долгие годы настоящим домом, а теперь с ним можно проститься навсегда, его заберут кредиторы. Она,: конечно, хотела, чтобы Генри был счастлив, чтобы он осуществил свою мечту, но… с чем она останется, если он тоже ее покинет?

Ужин превратился в сущую пытку. Мало ей всего остального, так еще какая-то муха укусила Рубена. Он ерзал на своем месте и бросал на нее странные взгляды. Когда она извинилась и покинула столовую под предлогом того, что нужно помочь Ай-Ю на кухне, он вышел за ней следом.

– Мне надо с тобой поговорить, – торопливо пробормотал он на ходу.

В этот вечер ей не хватало только еще одного бурного объяснения с ним.

– Нет, – решительно отказалась Грейс, – ни в коем случае. – И прошла мимо, оставив его в полном замешательстве.

За столом он не спускал с нее глаз, и взгляд его лишал Грейс покоя. Говорил он мало, но громко и охотно смеялся любой шутке, услышанной от других. Может, он пьян? За ужином он почти не прикасался к вину, да и к еде тоже, если сказать по правде. Его глаза горели необъяснимым волнением, он выглядел взвинченным, готовым взорваться в любое мгновение. Глядя на него, Грейс еще больше занервничала.

Лишь каким-то чудом ей удалось дотерпеть до конца ужина, не откусив кому-нибудь голову, но она едва скрыла свою радость, услыхав, что Люсиль не останется пить кофе, так как хочет добраться до дому засветло. Они попрощались в прихожей, и Генри пошел проводить ее до легкой, запряженной пони двуколки. Грейс повернулась, чтобы уйти в гостиную, и наткнулась прямо на Рубена.

– Теперь мы можем поговорить?

– Нет!

Она проскользнула мимо, он пошел за ней следом. К счастью, в эту самую минуту в дверях столовой появился Ай-Ю, нагруженный горой посуды. Грейс выхватила у него из рук стопку грязных тарелок и с криком: «Я помогу!» отправилась на кухню. В кухне она задержалась, сколько могла: перемыла и вытерла всю посуду, отскребла забрызганную жиром плиту, давая выход скопившейся внутри ярости. Ай-Ю молча следил за ней мудрым, всеведущим взглядом, что никак не улучшило ей настроения. Наконец он открыл рот, чтобы изречь очередную аллегорию:

– Кукушка, что подкладывает яйца в чужие гнезда, не должна…

– Замолчи! – взорвалась Грейс. – Слышать ничего не хочу!

Он отвесил ей низкий, издевательски почтительный поклон и передал поднос с кофейным прибором для Генри и Рубена. Мужчины расположились в гостиной, читая газету, которую любезно захватила с собой из города миссис Уотерс.

Оказалось, что это правда лишь наполовину. Генри действительно читал газету, а Рубен кружил по комнате из угла в угол. Он был похож на крупного хищника, запертого в зверинце: беспокойный, мечущийся, готовый перепрыгнуть через ограду. Грейс с опаской поднесла ему чашку кофе и остановилась на расстоянии вытянутой руки, боясь подойти поближе.

– Ты не хочешь пойти прогуляться со мной, Грейс? – спросил он, напряженно улыбаясь.

– Нет.

Что теперь? Они что, все сговорились свести ее с ума?

– А почему бы тебе не прогуляться, Грейс? – спросил Генри, не поднимая головы. – Свежий воздух пойдет тебе на пользу. Сегодня полнолуние, так славно…

– Потому что я не хочу!

Он поднял голову, удивленный ее резким тоном.

– Я… просто… у меня голова болит, – неуклюже объяснила Грейс. – Извините, у меня еще полно дел.

Она выскочила за дверь и опять спустилась вниз, чтобы отчистить жаровню, которую только что сама велела Ай-Ю замочить и оставить в воде на ночь.

Она глазам своим не поверила, когда Рубен последовал за ней. Ей показалось, что шаги на лестнице принадлежат Ай-Ю, но тихий робкий голос в дверях сказал: «Привет», и она, обернувшись, убедилась, что это Рубен.

– О Боже, – простонала Грейс, отступая в сторону.

– Погоди, Грейс. Ты что, боишься меня? Это ее доконало. Руки до локтей у нее были в мыльной пене, но она подбоченилась, прислонившись спиной к шкафчику со специями, и приготовилась к бою.

– Боюсь тебя? Боюсь тебя? Ах ты, жалкий… Я хочу от тебя только одного, Рубен Джонс: чтобы ты убрался подальше и оставил меня в покое!

Он подошел ближе.

– Нет! Не смей! Я этого больше не вынесу! Слышишь, не смей ко мне прикасаться, ты…

– Грейс…

– Прекрати, я говорю серьезно. Если ты думаешь, что можно морочить мне голову всякими нежностями и поцелуями, а потом заявлять, что у меня нет совести…

– Это было до того…

– У меня есть совесть! И она мне говорит, что надо держаться подальше от таких, как ты!

– Послушай. Ты можешь минутку помолчать и выслушать?

– Нет, не могу. Ты не такой, как я думала…

– Знаю, я вел себя…

– …и я не стану терпеть такого обращения, Рубен.

Это несправедливо, и я этого не заслужила. Я всегда была с тобой откровенна…

– Гусси…

– Не смей меня так называть! Если ты считаешь, что между нами все кончено потому, что… позабавился со мной, и с тебя этого довольно, или потому, что ты больше не можешь меня использовать…

– Что за черт?

– …чтобы раздобыть денег, то честнее было бы просто уехать, а не торчать тут и не мучить меня.

Она схватила протянутый им платок и вытерла глаза.

– Зачем ты ко мне пристаешь?

– Ш-ш-ш.

– Я никогда не плачу, – всхлипнула она в отчаянии. – Если бы ты уехал, мне бы и не пришлось.

Он легонько обнял ее и принялся осторожно поглаживать ей плечи. Запросто можно было вырваться, но Грейс не стала этого делать. Несмотря ни на что, его близость успокаивала ее.

– Ты уже все сказала?

Она испустила судорожный вздох.

– Вроде бы да.

– Значит, теперь я могу говорить? Она яростно уставилась на него сквозь слипшиеся от слез ресницы.

– А кто тебе мешает?

Рубен открыл было рот, чтобы что-то сказать, но потом снова закрыл. Только что его так и распирало от желания заговорить, однако он вдруг смутился и как будто растерялся.

– Знаю, в последние дни тебе было трудно со мной, но на то есть причина…

– Трудно? Ты так это называешь?

– Ну… я вел себя… несколько… как…

– Как последний засранец, верно?

Грейс скорчила рожицу и прикрыла губы рукой.

– Придется вымыть рот мылом[46], – добавила она с горечью.

– Я хочу объяснить, почему я был не в духе…

– Не в духе?

– Ладно! Ладно! С тех пор как я здесь, я вел себя как ослиная задница! Устраивает тебя такой вариант?

– Ну, для начала это уже кое-что, – удовлетворенно кивнула Грейс. – Теперь послушаем почему.

– Дело в том, что я… м-м-м…

– Да?

Он пробормотал в ответ нечто невразумительное, позвучавшее как «р…вал».

Грейс решила, что ослышалась.

– Прошу прощения? Что ты делал?

Его щеки приняли тускловато-бронзовый оттенок, он не смел поднять на нее глаз.

– Ревновал? – догадалась она, не веря своим ушам.

– Угу.

– Ревновал?

– Я же сказал!

– Прости: кого к кому?

– Тебя к Генри.

Она смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова. Потом из ее груди вырвался смех – неудержимый звонкий смех, заставивший его покраснеть еще сильнее. Она прижала руку к бурно колотящемуся сердцу.

– Ты ревновал к Генри? Меня к Генри? О, Рубен! Рубен с досадой поморщился.

– Черт побери, Грейс, ты же мне сказала, что он твой муж, а потом, что он твой любовник…

– Ничего подобного! Я никогда не говорила, что он мой любовник!

– Черта С два! Ты сказала, что живешь с ним…

– Я действительно с ним живу! Он мой дядя.

– Твой дядя?

– Ну… кровного родства между нами нет… –Ха!

– Ха? Что это должно означать?

Его хмурое лицо внезапно прояснилось.

– Ничего. Это ровным счетом ничего не значит. Рубен крепко обнял ее, оторвал от пола и закружил по кухне. Грейс почувствовала, что его переполняет та же радость, что и ее самое.

– Ты ревновал, прошептала она, как будто все еще не веря и покрывая его губы мелкими, легкими, нежными поцелуйчиками от щеки до щеки. – Должно быть, ты от меня без ума.

– Да, должно быть, я сошел с ума.

Вид у него был серьезный. Грейс уже решила, что стоит обидеться, но он снова подхватил ее и смял ее рот грубым, страстным, безумным поцелуем. Ее разум стал легче воздуха и куда-то улетучился, тело едва не последовало за ним, только крепкие руки Рубена, как якорь, удержали ее на земле. «Он ревновал, – лихорадочно повторяла она про себя, – Боже милостивый, он ревновал!» Грейс могла бы смело утверждать, что настал самый прекрасный миг ее жизни.

– О Господи, как от тебя хорошо пахнет. – Он потерся носом у нее за ухом. – Ты не представляешь, как сильно мне тебя не хватало, Гусси.

Ее сердце замерло на два такта.

– Мне тоже тебя не хватало. О, Рубен, это было просто ужасно. Я не могла понять, за что ты так зол на меня.

– Прости, я все перепутал. Но я твердо решил, что не стану делить тебя с каким-то стариком.

– Генри вовсе не старик.

Грейс засмеялась, увидев выражение его лица.

– Но ты не должен делить меня ни с кем.

«Потому что я вся твоя». Но это, конечно, не вслух.

Она с любовью провела ладонями по грубоватой ткани его рубашки, но ей уже хотелось большего: коснуться его теплой гладкой кожи. Досадуя на помеху, она нашла его губы и поцеловала. Он обхватил ладонями ее лицо с неистовой и жадной нежностью. В глазах у обоих ясно читалось одно и то же: «Никому не отдам». Другое признание уже готово было сорваться у нее с языка, но привычная осторожность, а может быть, малодушие не позволили ей высказать его вслух. А вскоре она все позабыла, потому что Рубен снова обнял ее, оторвал от земли и усадил на кухонный стол.

Глаза у Грейс разгорелись от волнения, она почувствовала, что краснеет. Не сводя с нее глаз, Рубен положил свои широкие ладони ей на колени и сильным движением раздвинул их в стороны. Она ахнула, а он вошел в полукольцо ее ног.

– Святые угодники, – прошептала Грейс, – Рубен, что ты делаешь!

Закрыв глаза, что-то напевая без слов себе под нос от удовольствия, она обхватила его ногами и провела руками вверх-вниз по его спине. Бессловесный напев оборвался, когда она почувствовала, что он задирает ей юбки выше колен.

– Эй, эй, погоди. Нет, остановись, это совершенно невозможно. Ты что, с ума сошел?

– Да, сошел. Все очень просто: я от тебя без ума. Взгляни на свои ножки. Гусси. Ой, а это что?

– Ради всего святого, Рубен, мы же в кухне!

– Ну и что?

Грейс растаяла под лучами его многообещающей улыбки.

– Ты только подумай, сколько времени мы потеряли, – принялся уговаривать ее Рубен.

– Да, но мы же не можем…

– А почему нет?

Она забыла почему.

Он прижался к ней еще теснее, его руки скользнули вверх по ее ляжкам поверх чулок, задирая кверху нижнюю юбку. В том, что еще уцелело от ее рассудка, промелькнуло множество слабых и неискренних доводов в пользу того, что так делать не годится, но, когда Рубен ее поцеловал, все они бросились врассыпную, поджав хвосты. Он ласкал ее своими волшебными руками, тихонько шепча на ухо:

– Все хорошо, Грейси, не надо бояться. Вот уже и ее пальцы потянулись к пуговицам у него на брюках… Они действительно собирались это сделать!

– Все хорошо, Грейси, все хорошо… И тут сверху раздался голос Генри:

– Грейс? Рубен? Куда вы, черт побери, запропастились?

Хорошо, что они целовались в эту минуту, а не то Генри услыхал бы ее крик.

– Приходи сегодня в мою комнату, – шепнул Рубен, удерживая ее на месте, когда она попыталась спрыгнуть со стола.

– О Боже, я хочу, но… я не могу!

– Конечно, можешь.

– Нет, не могу. Только не в этом доме. Не знаю почему, но я просто не могу, и все.

Она уже успела позабыть, что едва не сделала это на кухонном столе. К ней вернулся рассудок.

– Грейс? – надрывался Генри. – Ты внизу? Ты в кухне?

– Завтра, – выпалила она. – Я знаю место неподалеку отсюда.

Тут ее сразила страшная мысль:

– Ты же не сможешь туда дойти!

Он ответил взглядом, Заставившим ее рассмеяться.

– Ничего, доберусь ползком.

– Я тебя на руках донесу.

– До завтра, Грейс, – грозно пообещал Рубен.

Шаги на лестнице все приближались.

Рубен поднял ее и поставил на пол. Они торопливо поцеловались, оба пунцовые, с горящими глазами.

– До завтра, – повторила она. – Не знаю, дождусь ли я…

– А, вот вы где! Я вас звал. Вы что, не слышали? Они промычали нечто невразумительное.

– Смотрителя нашел! – воскликнул Генри, потрясая газетой.

– Что?

– Зацепку! Как раз то, что нам нужно! Прямо здесь, на первой странице!

Грейс взяла у него газету и вместе с Рубеном прочла заголовок, в который он тыкал пальцем.

"Через девятнадцать лет после подписания, – говорилось в нем, – договор Бэрлингейма[47] наконец вступает в силу".

Они недоуменно подняли головы.

– Вот, – Генри вновь энергично хлопнул по газете, – читайте!

– «По условиям договора, – вслух прочитала Грейс начало третьего абзаца, – ни один китайский гражданин, проживающий в Соединенных Штатах, а также ни один американский гражданин, проживающий в Китае, не имеет права импортировать опиум в США».

Остальное она прочла молча, однако туман так и не рассеялся. Новый договор, являвшийся по сути старым, но много лет дожидавшийся ратификации, категорически запрещал ввоз в страну курительного опиума-сырца, содержащего менее девяти процентов морфина, и предоставлял исключительное право на импорт других видов опиума только американским фармацевтическим компаниям и другим медицинским учреждениям, действующим на законных основаниях.

– Вы что, так ничего и не поняли? – гремел Генри. – Уинг отрезан от своих запасов! Если он хочет остаться в деле, ему придется прибегнуть к помощи белых дьяволов.

Они наконец начали смекать, что к чему.

– К помощи белых дьяволов с медицинским дипломом, – сообразила Грейс. – Ему понадобится доктор! Улыбка Рубена растянулась на милю.

– И я знаю этого доктора!

Глава 16

Искренние признания всегда сумбурны, и, когда большие сердца бьются в такт, эффект бывает оглушительным.

Герман Мелвилл

– Поверить не могу, что ты забыл о нашем свидании.

– Что? – прозвучало из дальнего угла винного погреба.

– Зачем ты вообще сюда забрался?

Подойдя к столбу, подпирающему поперечную балку под потолком, Грейс повесила фонарь на крюк и обхватила себя руками: после жаркого полуденного солнца ей стало зябко. Она сняла соломенную шляпку с мягкими обвисшими полями и двинулась на свет масляной лампы, которую Рубен держал на уровне лица, заглядывая во все темные уголки.

– Что ты здесь делаешь? – повторила она, увидев, что он не обращает на нее внимания.

– Ай-Ю рассказал мне об этом, – ответил он наконец, обводя рукой запыленный и гулкий погреб. – Ты знаешь, что у вас тут?

Грейс огляделась.

– Всякий хлам. Он поморщился.

– Разве не так? – удивилась она.

– Так, но это такое… Я хочу сказать, что это ведь… Ты только посмотри!

Грейс подошла поближе; ей все казалось, что она чего-то не понимает.

– Груда старых бочонков? – неуверенно предположила она.

– Четырехфутовые бочки белого дуба, сделанные в Германии, – объяснил Рубен, поражаясь ее невежеству. – А вот виноградный пресс, я такого большого в жизни не видел! А вот пюпитры для установки бутылок под углом. И все это просто лежит здесь – гниет, ржавеет и плесневеет!

– Я же тебе говорила: «Ивовый пруд» был виноградником, пока не стал просто фермой, – напомнила Грейс.

– И когда же он перестал быть виноградником?

– Когда его купили мои приемные родители. Они считали виноделие грехом.

Рубен отпустил какое-то нецензурное замечание и продолжил осмотр погреба в поисках новых сокровищ.

– Ты только посмотри на эти стены! – воскликнул он, хлопнув по ближайшей из них ладонью. – Знаешь, из чего они?

Грейс уже успела усвоить урок и не стала говорить, что думала: «Из сырого грязного камня». Она просто покачала головой, ожидая разъяснений.

– Это известняк. Сто лет назад кто-то, возможно монахи, вырезал эти погреба прямо в скальной породе.

Круглый год температура здесь почти не меняется. Колебания составляют примерно два градуса.

Она сделала вид, что находится под впечатлением.

– Хочешь посмотреть, что осталось от виноградника?

Рубен обернулся так стремительно, что едва не загасил свою лампу.

– Ты хочешь сказать, что у вас до сих пор есть лозы?

– На склонах холмов с нашей стороны долины, – кивнула Грейс. – Хочешь посмотреть?

– Да, – ответил он, возбужденно сверкая глазами.

– А знаешь, мне бы следовало голову тебе оторвать, – задумчиво заметила она, взяв его под руку, и повела вон из погреба. – Ты же сказал, что встретишься со мной в полдень на веранде, и мы пойдем… м-м-м… на прогулку.

– Я не забыл, – усмехнулся Рубен. – Разве я мог забыть? Я просто отвлекся.

– Как будто от этого легче. По крайней мере теперь я знаю, что надо держать тебя подальше от известняковых стен и дубовых бочек, чтобы завладеть твоим вниманием.

Он обнял ее за талию, оторвал на фут от земли и поцеловал, а потом медленно опустил, продолжая крепко прижимать к себе. Когда ее ступни коснулись земли, ей захотелось опуститься на траву, не отрываясь от него, прямо здесь, под кустами штокрозы. Рубен ухмыльнулся, прочитав ее мысли.

– Покажи мне виноградник, – прошептал он у самых ее губ. – Я просто умираю от желания увидеть лозы.

– Странный ты человек, Джонс.

– Покажи мне лозы.

Что ей оставалось делать? Она провела его по холмам, среди скудных, истощенных кустов винограда, заросших дикой малиной и толокнянкой. Рубен снова выругался, когда она сказала ему, что лозы росли и в долине, расстилавшейся у подножия холмов, но ее отчим велел их срубить и распахать землю под пшеницу. Грейс не могла понять, почему он так разочарован, чуть ли не взбешен из-за того, что случилось с виноградником. Можно было подумать, что речь идет о его личной собственности.

– Какая разница? – осмелилась спросить она. – Почва здесь ужасная, ты только взгляни! Эти холмы не пригодны для земледелия, Рубен. Даже в долине земля слишком засушлива, пшеница каждый год гибнет на корню…

Он присел на корточки среди сорняков, сломал надвое высохшую лозу и понюхал концы, бормоча себе под нос:

– Бахус любит холмы.

– Что?

– Это Вергилий[48]. Насчет почвы ты права, Грейс, она не слишком плодородна. Но ее минеральный состав идеально подходит для винограда. Лучшие в мире сорта винограда произрастают именно на таких вот кремнистых холмах.

– Но…

– Из этих лоз получается паршивое вино, годное разве что для церковного причастия. Но зато они сильные, выносливые и никогда не болеют. Если их скрестить с лучшими европейскими сортами: бургундским «Пино», шампанским или бордоским «Каберне»… Богом клянусь, ты получишь поэзию в бутылке!