– Знаю. Я все время об этом думаю. Отец и дочь тихонько рассмеялись. У Сидни стало немного легче на душе.

– Я собираюсь навестить его в тюрьме, папа. Я уже твердо решила. Тетя Эстелла…

Ее голос оборвался, не было нужды продолжать. Отец похлопал ее по руке и поднялся. Сидни вздохнула: разговор по душам закончился.

Профессор Винтер вытащил трубку из жилетного кармана и зажал ее в зубах.

– Не стоит ходить туда одной. И он опять принялся хлопать себя по карманам, на этот раз в поисках кисета.

– Филип поедет со мной, если я его попрошу.

– Отлично, отлично… Я тоже поеду.

– Ты? Я не ослышалась?!

– Будет не так мрачно, если мы поедем вместе. Он будет рад нас видеть, разве нет?

– Д-да, конечно. О, папа, спасибо большое.

– Эсти не придет от этого в восторг. Ты собираешься ей сказать о наших планах? Сидни кивнула в замешательстве.

– Вот и хорошо. Избавь только меня от этого. Терпеть не могу женские истерики.

Он подмигнул ей и направился в кабинет, продолжая на ходу хлопать себя по карманам.

Тетя Эстелла занималась уничтожением тли. Эта работа всегда доставляла ей огромное удовольствие. Ей нравилось разбрызгивать клейкую массу на крошечных белых вредителей, высасывающих жизнь из ее драгоценных роз.

– Давно хочу у вас спросить: что, собственно, такое «тля»? – неестественно оживленным голосом начала Сидни, остановившись на почтительном расстоянии от тетушки и заложив руки за спину, пока тетя Эстелла направляла шланг на розовый куст одной рукой, а другой качала насос в ведре. – Эти… существа никогда не двигаются. Что это – растение? Или насекомое? Или… микроорганизм, что-то вроде амебы, – замялась она, смутно припоминая нужное слово из почти забытой лекции по биологии.

На все вопросы племянницы тетя Эстелла ничего не ответила: она продолжала энергично орудовать шлангом и насосом, как будто, кроме нее, в саду не было ни души. Ее рабочая экипировка состояла из самого старого платья и длинного фартука, нитяных перчаток до локтя и плоской соломенной шляпы с широкими мягкими полями. Сидни сделала еще одну попытку:

– Папа говорит, что мистер Уилкерсон уходит на пенсию по состоянию здоровья. Надеюсь, с ним ничего серьезного не случилось, но разве это не замечательно, что вы теперь сможете занять его место? Вы бы отлично справились. Лучше, чем он, я уверена. К тому же вы стали бы первой женщиной-председателем! Это было бы… просто… – она потупилась и покраснела. – Это стало бы настоящим событием.

Последние слова прозвучали так тихо, что сама Сидни едва их расслышала.

– Что тебе нужно?

Резкость тона поразила Сидни. Она вскинула голову. Тетя Эстелла по-прежнему стояла, повернувшись к ней спиной, не прерывая своих трудов. Ее окаменевшие плечи и гордый поворот головы сами по себе говорили о том, что Сидни напрасно сюда пришла. И все-таки она решила, что попробовать стоит. Она должна была сделать эту попытку. Возможно, удивительные минуты только что пережитой откровенности с отцом помогли ей расхрабриться. А может быть, просто настала наконец пора повзрослеть. Как бы то ни было, она впервые в жизни не ощущала страха перед тетей Эстеллой.

– Я хочу извиниться перед вами. То, что я сделала… Я знаю, это причинило вам боль, тетя. Мне очень жаль.

Молчание. Тетя Эстелла подняла ведро и перенесла его к соседнему розовому кусту.

– Я не хотела делать вам больно. Хотя не стану вас обманывать: я понимала, что это неизбежно. Что должен был означать этот шумный вздох? Негодование, нетерпение, сдавленный презрительный смешок? Если так, Сидни, вероятно, его заслужила. Сбежав с Майклом, она потрясла бедную тетю Эстеллу до самой глубины ее чопорной пуританской души. Подобно разверстой пасти чудовища перед тетушкой в течение пяти дней и ночей маячила угроза огласки, скандала, общественного позора. Она все никак не могла опомниться и вся дрожала от возмущения. Сидни испугала ее до полусмерти своим побегом, и теперь ей нелегко было простить племянницу.

– Я сегодня не пошла на предварительное слушание, потому что вы просили меня об этом, – упрямо продолжала Сидни, решив, что лучше уж не тянуть и сразу выложить самое страшное. – Я с уважением отнеслась к вашим доводам: репортеры и фотографы непременно постарались бы использовать ситуацию, и, хотя мое присутствие могло помочь Майклу, шумиха принесла бы вред семье. Но…

Она собралась с духом и сказала:

– Завтра я собираюсь навестить его в окружной тюрьме. Филип поедет со мной и отец тоже.

Никакого отклика не последовало, и Сидни заторопилась:

– Там не будет прессы, никто не станет нас преследовать. Никто даже не узнает, что мы там были, кроме мистера Осгуда и нескольких полицейских. Поэтому, – ее плечи поникли, а голос зазвучал совсем глухо, – я поеду.

Тетя Эстелла выслушала новость, по-прежнему стоя спиной к племяннице. Когда она наклонила голову, обвисшие поля шляпки совсем скрыли ее профиль. Пчела села ей на плечо. Сидни машинально прогнала насекомое, но даже такое легкое прикосновение заставило тетушку повернуться волчком. Ее глаза горели гневом и обидой, но это было вполне естественно. Чего Сидни никак не ожидала, так это ее слез.

– Ой, тетя…

Столь же стремительно тетя Эстелла опять повернулась к ней спиной и возобновила прерванное занятие, налегая на насос с угрюмой яростью, говорившей о ее душевном волнении больше, чем любые рыдания. Сидни в беспомощной растерянности следила за ней, а потом предприняла шаг, на который ни за что не отважилась бы раньше. Она подошла ближе, настолько близко, что тете Эстелле пришлось прекратить опрыскивание из страха обрызгать племянницу пестицидом, и положила руку ей на локоть. На одну неловкую секунду обе застыли в неподвижности.

– Я люблю вас, тетя Эстелла, – прошептала Сидни. Впервые в жизни она заговорила со своей тетей о чувствах. Пожалуй, впервые поняла, как глубока на самом деле существующая между ними привязанность.

– Мне очень жаль, что мой поступок причинил вам столько горя. Я полюбила Майкла. Это не увлечение, не похоть, и не думайте, будто я это сделала назло, чтобы кому-то что-то доказать. Я люблю его. Я не могла его бросить на произвол судьбы, не могла позволить, чтобы его забрала полиция. Я не стыжусь того, что сделала. Я только жалею, что это заставило вас страдать.

– Сидни, – прошептала тетя Эстелла и поспешно отвернулась, пытаясь скрыть слезы.

– Похоже, никто так ничего и не узнает, – продолжала Сидни уже более бодрым тоном. – Это должно вас успокоить. Мне тоже нелегко приходится, поверьте. Я была вынуждена солгать Камилле, моей лучшей подруге. Это было ужасно.

Она взяла тетушку за руку, но та уперлась, не желая сдвинуться с места.

– Неужели вы не можете меня простить? Мы с вами совсем непохожи, но я всегда надеялась, что мы останемся добрыми друзьями. Мне не хотелось бы вас потерять.

Теперь уже обе они откровенно плакали. Сидни решилась на следующий отчаянный шаг: наклонилась и поцеловала покрасневшую щеку тетушки.

– Ну вот еще… – упорно отворачиваясь, проворчала тетя Эстелла.

Она неуклюже обняла Сидни одной рукой, а потом, громко всхлипнув, вернулась к опрыскиванию розовых кустов.

Сердце Сидни часто билось. Ее чувства были в полном беспорядке: ей хотелось плакать и в то же время хотелось пуститься в пляс по саду с тетей Эстеллой. Нащупав в кармане платок, она шумно высморкалась.

– Ну мне пора…

Она сделала шаг назад, потом другой. В этот день ей явно не суждено было добиться от тетушки ничего кроме «Ну вот еще…», но это было многообещающее начало. Уже на полпути к калитке Сидни все-таки не удержалась от искушения:

– Не забывайте, тетя, как-никак он сын графа!

Невысокий, лысеющий, широколицый и сутулый Джон Осгуд курил сигары, и это чувствовалось издалека. Он был скорее добрым знакомым, нежели другом семьи. Профессор Винтер знал его много лет – они познакомились во время совместной работы в каком-то университетском комитете. Сидни изредка встречала его на светских мероприятиях. До сих пор у семьи не возникало нужды в услугах адвоката по уголовным делам, и мистер Осгуд оказался единственным, кого они знали. Сидни надеялась, что в деле он окажется более изворотливым и искушенным, чем можно было бы представить по его виду.

– Филип, рад снова с вами встретиться. Харли, привет, не ожидал вас увидеть. Как поживаете? И Сидни! Да, давненько, давненько… Сочувствую вашей утрате. Я не был знаком с вашим мужем, но слыхал о нем только хорошее, да, одно только хорошее.

– Благодарю вас, сэр.

– Итак! Стульев всем хватает? Извините, комната тесновата. Это все, что они могли мне предоставить, ведь, по правде говоря, я ждал одного Филипа.

Они все расселись вокруг стола, занимавшего почти все пространство унылой крошечной комнатенки. «Может, полиция проводит здесь допросы? – подумала Сидни, с отвращением разглядывая окрашенные темной краской стены и единственное мутное окошко. – Может быть, и Майкла допрашивали в такой же точно комнате?» Это была невыносимая мысль. Сидни постаралась поскорее отбросить ее и задала мистеру Осгуду самый важный вопрос:

– С ним все в порядке?

– Да, он в полном порядке. Я только что имел с ним небольшую беседу и смею вас заверить, он держится молодцом. С нетерпением ждет свидания с вами, – добавил он, взглянув на Филипа. – Время назначено на час дня.

Сидни откинулсь на спинку стула, чувствуя дрожь в коленях. Только теперь она смогла признаться себе, как велик был ее страх. Она боялась, что произошло нечто ужасное: что Майкла били или лишили права на свидания, или – это было бы самое худшее – что сам Майкл из какого-то ложно понятого благородства решил с ней не встречаться.

– Хорошие новости, – говорил между тем мистер Осгуд. – Они сняли обвинение в краже. Оно с самого начала было несостоятельным. Я так и думал, что рано или поздно его снимут, но хорошо, что они сняли его на предварительной стадии: теперь нам не придется оспаривать его в суде.

Во время разговора адвокат поглядывал то на Сидни, то на ее отца, но главным образом он обращался к Филипу. Глаза у него добрые, заметила Сидни, светло-карие, с отеческим выражением, и красивый, хорошо поставленный голос. Будет ли этого довольно, чтобы убедить присяжных в невиновности Майкла?

– К счастью, мне удалось его убедить, что ему лучше не давать показаний. Если нам повезет, у нас будет достаточно… . – Что? – перебила его Сидни, от удивления позабыв о вежливости. – Майкл не будет давать показания? Но почему?

Осгуд взглянул на свои руки и растянул губы в подобии улыбки. – Тому есть две причины, – медленно и веско, с расстановкой ответил он. – Первая: он слишком плохо владеет речью. Вторая: он слишком честен.

– Прошу прощения, мистер Осгуд, – опять вмешалась Сидни, изо всех сил сдерживая готовое вот-вот прорваться возмущение, – но Майкл прекрасно владеет речью. И как это можно быть слишком…

Адвокат поднял кверху короткий палец.

– Позвольте мне объяснить. Разумеется, он владеет речью. Мне следовало выразиться иначе: он слишком прямолинеен. Если он займет свидетельское кресло, прокурор вытащит из него признание за две минуты. Нет, поправка: за полминуты. «Мистер Макнейл, признаете ли вы, что такого-то числа в такое-то время вы совершили преднамеренное и незаконное проникновение в несколько отдельных огороженных строений на территории зоопарка в Линкольн-парке, украли ключи от клеток с оленями, волками, лисами…» – и так далее и так далее, остальных подробностей я не помню, – «…и выпустили на свободу всех вышеупомянутых животных?» – «Да, сэр, я это сделал». – «Признаете ли вы, что произвели нападение на служителя зоопарка во время совершения всех этих незаконных действий, бросившись на него и повалив его на землю, вступив в рукопашную драку с ним и оказывая сопротивление, пока вас не усмирили силой?» – «Да, сэр, я это сделал».

– Да, но Майкл не стал бы…

– «А чем вы можете оправдать свои поступки? Объясните нам, зачем вы совершили все эти незаконные действия?» – «Потому что это был мой долг». – «Благодарю вас, мистер Макнейл, больше вопросов нет».

Сидни закрыла глаза, откинувшись на спинку стула.

– К добру или к худу, – смягчившись, продолжал мистер Осгуд, – Майкл не знает даже, как скрыть или приукрасить правду, миссис Дарроу, не говоря уж о том, чтобы солгать. А если его натаскать перед дачей показаний, будет только хуже, потому что все увидят, что он говорит с чужих слов. Он совершил эти деяния, но тем не менее заявил, что он невиновен. Он не настолько искушен, чтобы уловить разницу между виновностью de facto [16] и невиновностью de jure [17]. Данное качество само по себе может вызывать у нас невольное восхищение, но в настоящий момент оно делает его уязвимым, и защита обязана это учитывать. Я ясно выражаюсь? Сидни подавленно кивнула. Адвокат наклонился через стол и похлопал ее по руке.

– Все не так плохо, как кажется на первый взгляд, поверьте мне. Если удача будет на нашей стороне, я думаю, мы сумеем добиться оправдания.

– Что за удача? – спросил Филип.

– Ну… кое в чем нам уже повезло. Как я говорил, окружной прокурор не опротестовал мое ходатайство о перенесении даты слушания на более ранний срок, а судья с ним согласился.

– Слава богу, – сказала Сидни. Это означало, что Майкл проведет меньше времени в тюремной камере. Если им удастся выиграть дело.

– Все не так просто.

Мистер Осгуд наполовину вытащил сигару из нагрудного кармана, но вспомнил о присутствии дамы и засунул ее обратно.

– По правде говоря, эту новость можно считать и хорошей, и плохой. С какой стороны смотреть.

– Чем же она плоха?

– Чем дальше отодвигается дата слушания, тем больше у нас шансов обнаружить местонахождение Макнейлов.

– Неужели это действительно так важно?

– Безусловно. Подзащитный с хорошими связями всегда имеет больше шансов, чем неимущий одиночка. Это несправедливо, но такова жизнь.

– Но Майкл не…

– К тому же у него романтическая история – как раз то, что нужно, чтобы поразить воображение присяжных. Но только при условии, что она подлинная. Причем мы должны их убедить, что она подлинная.

– Другими словами, – подытожил Филип, – мы должны представить им богатую аристократическую семью Майкла во плоти.

– Не обязательно. Будет вполне достаточно, если они услышат о существовании его семьи из солидного источника, не вызывающего сомнений в своей надежности.

– Но мы не знаем наверняка, что они богаты, – снова вмешалась Сидни. – На самом деле у нас даже нет абсолютной уверенности в том, что они аристократы.

– Все верно, но на данном этапе нам больше нечего использовать. Если спор сведется к моральной стороне дела, обнаружение Макнейлов – это, пожалуй, наша единственная надежда.

Он вынул часы из кармана и щелчком открыл крышку.

– Уже почти час. Опаздывать нельзя, посетителей пускают ненадолго. Все встали из-за стола.

– К сожалению, только один из вас сможет его увидеть, – извиняющимся тоном добавил Осгуд.

– Только один?

– Боюсь, что да, поскольку Майкл не является членом вашей семьи. Кстати, в определенном смысле это нам на руку. Будь он членом семьи, зоопарк, без сомнения, предъявил бы вам иск по возмещению материального ущерба. Итак, кто из вас пойдет навестить Майкла? Вы, Харли?

Отец Сидни еще крепче сжал в руке ненабитую трубку.

– Гм, – неуверенно промычал он. – Гм.

– Вы, Филип? – спросил Осгуд. Филип почесал затылок и прищурился. Сидни постаралась, чтобы ее голос звучал как можно увереннее.

– Я хочу его видеть. Осгуд округлил глаза и покачался с каблука на носок.

– Вот как, – сказал он. – Да, я понимаю. Сама Сидни была не вполне уверена, что он все верно понимает, но по ходу разговора в какой-то момент решила, что ему можно доверять. Если он действительно все понял, ее больше не страшили последствия.

– Мы будем ждать тебя снаружи, – сказал ей Филип. Мистер Осгуд попрощался с ними за руку и сказал, что будет держать их в курсе дела. Бережно подхватив ее под руку, адвокат повел Сидни по полутемному коридору, вверх по лестнице, потом по другому коридору, такому же узкому и темному. Наконец они попали в большой, переполненный, плохо освещенный зал ожидания. Полицейский в форме сидел за столом у входа.

– Присаживайтесь, – предложил мистер Осгуд. – Я оформлю ваше посещение у сержанта и откланяюсь с вашего позволения. Ждать придется недолго.

Сидни поблагодарила его за доброту, нашла свободный стул в углу и села в ожидании Майкла. Десять минут спустя полицейский за столом огласил список имен, назвав в числе прочих и ее. Сидни встала. Когда ее провели вместе с остальными по коридору в другое помещение, полицейский потребовал, чтобы она сдала сумочку, шаль и шляпку. На какой-то ужасный момент ей показалось, что сейчас он начнет ее обыскивать, но все обошлось.

– Сюда, – указал полицейский. – Комната для посещений, – добавил он, увидев, что она колеблется.

– Но я думала…

– Проходите, леди, вы задерживаете всю очередь. Сидни едва не рухнула на указанный ей стул, настолько не вязалась картина, представшая ее взору, с тем, что она мысленно себе представляла. Она почему-то была заранее уверена, что им предоставят отдельное помещение, или – в худшем случае – ей будет позволено взять его за руку сквозь прутья его камеры-одиночки, пока охранник стоит на почтительном расстоянии, тактично отвернувшись в другую сторону.

Действительность оказалась ужасающей. Двойной ряд поставленных друг напротив друга столов делил комнату примерно надвое, а между столами была натянута от пола до потолка частая металлическая сетка, делавшая помещение похожим на клетку. К каждому столу был придвинут только один стул, и вокруг этого единственного стула толпились семьи: слева от Сидни – родители с тремя детьми, справа – четверо взрослых. А позади них стояли еще люди группами по трое, по пятеро… судя по всему, считалось, что максимально допустимое число – шесть. Все говорили разом, поэтому в комнате стоял невыносимый шум.

Каждый стол был в три фута шириной, стало быть, удвоенное расстояние составляло шесть футов [18]; другими словами, нечего было даже и мечтать о том, чтобы наклониться и дотронуться сквозь сетчатую преграду до руки любимого человека. Даже разглядеть что-либо через частую сетку было нелегко. Сидни пришлось прищуриться, чтобы угадать, который в группе волочащих ноги, одинаково одетых заключенных, появившихся через дверь в задней стене, – Майкл.

Вот он. За секунду до того, как он ее заметил, ей чуть не стало дурно при виде его бледного, изможденного, обросшего бородой лица с запавшими, затравленными глазами. Как и все остальные, он был одет в полосатую пижамную куртку поверх полосатых штанов – настолько мешковатых на его стройной худощавой фигуре, что они едва держались на бедрах и ложились складками у щиколоток поверх башмаков, из которых были вынуты шнурки. Увидев ее, он на мгновение остановился как вкопанный, но охранник тут же толкнул его ладонью в спину. До этой минуты губы Майкла были растянуты в показной застывшей улыбке вежливого ожидания, но, как только он ее увидел, его лицо исказилось в мучительной гримасе боли и радости, а все, что еще уцелело от сердца Сидни, разбилось вдребезги.

Увидев его издалека, она поднялась со стула, а теперь они сели одновременно, не спуская друг с друга глаз. Глядя на него, она знала, что видит свое собственное лицо, как будто отраженное в зеркале. Она улыбалась такой же, как и он, счастливой и полной страдания улыбкой. Его губы задвигались. Она подалась вперед, приложив ладонь щитком к уху, не в силах расслышать его из-за стоящего вокруг гвалта.

– Я думал, придет Филип, – повторил он.

– Он здесь. И мой отец тоже.

Ей приходилось надрываться, чтобы быть услышанной. Кажется, он переспросил: «Твой отец?» и удивленно покачал головой.

– Сидни, тебе не надо было приходить.

– Я должна была прийти. Он не слышал.

– Я должна была!

Люди справа от нее начали ссориться. Заключенный, к которому они пришли, выкрикнул непристойное ругательство, двое визитеров закричали на него в ответ. Охранники поглядывали на происходящее с откровенной скукой.

– Как ты? – спросила Сидни, стараясь за улыбкой скрыть свое отчаяние.

– Хорошо. Но он выглядел измученным и больным. Она улыбнулась и кивнула, чтобы его подбодрить.

– Я скучаю по тебе!

– Я скучаю по тебе.

Сидни не могла решить, что хуже: выкрикивать признания или пережидать мучительное молчание, наступавшее между выкриками.

– Мне нравится мистер Осгуд, – сказала она. – Он хороший адвокат.

Майкл кивнул и сказал что-то, чего она не расслышала.

– Прости, что я тебя оставил, – повторил он, мучительно напрягая голос. – В тот день. Только записку…

Он бессильно развел руками. Сидни видела, как тяжело он это переживает. И его лицо и голос говорили об одном и том же.

– Все хорошо, – горячо заверила она его. – Я понимаю… Я знаю, зачем ты это сделал. Я не сержусь!

Он прижал ладонь к груди и улыбнулся с Облегчением. В эту минуту Сидни поняла, что пройти через этот кошмар без слез ей не удастся.

– Майкл, мы вытащим тебя отсюда. Непременно вытащим, я знаю.

И опять его губы скривились в вымученной улыбке. Майкл опустил взгляд на свои руки, вцепившиеся в край стола, словно тисками. Солгать он не мог, поэтому не сказал вообще ничего.

Еще одна ужасная пауза. Потом он заговорил.

– Что? – переспросила она.

– Как там Сэм?

– Скучает по тебе.

– А Филип?

– С ним все в порядке.

– Должно быть, он меня ненавидит.

– Нет, конечно, нет. Он бы не мог…

– Все, ребята, время вышло. Прошу всех встать. Живенько, живенько… Всем посетителям встать и очистить помещение. Заключенные, встать!

Она не могла поверить. Так скоро! Они так и не успели ничего толком сказать друг другу. Шум отодвигаемых стульев и выкрикиваемых прощаний стал оглушительным. Майкл оттолкнул свой стул и встал. В тот же. миг горячие слезы вырвались наружу. Смущенная, пристыженная, Сидни яростно вытирала щеки. Черт, черт, черт, она же не хотела, чтобы Майкл видел ее в слезах!

– Пора прощаться, Сидни.

– О, Майкл… Она даже не сказала, что любит его!

– Прошу тебя, – проговорил он, послушно отступая от стола, – прошу тебя, Сидни…

– Что, Майкл? Я тебя не слышу!

– Больше сюда не приходи, Сидни! Не возвращайся сюда.

Охранник встал между ними, загородив Майкла от ее взгляда. Кто-то толкнул ее. Сквозь сетчатую загородку Сидни увидела, как темноволосый человек в полосатой одежде исчезает в задней двери. За ним еще и еще один. Она уже не могла бы сказать, который из них – Майкл.

– Ну все, мисс.

Бесстрастный полицейский, даже не прикасаясь к ней, ловко оттеснил ее к противоположной двери. За дверями другой страж порядка вручил ей ее вещи. Ей придется солгать, сообразила она, двигаясь по коридору к лестнице вместе с толпой и глядя прямо перед собой ничего не видящими глазами. Ей придется сказать Сэму, что Майклу понравился его рисунок.