Что же представляет собой акт ощущения согласно Аристотелю? Поскольку Аристотель не признает атомов, то он не может объяснять ощущение так, как это делал Демокрит: как истечение атомов из того или иного тела и воздействие их на воспринимающий орган. Не согласен Аристотель и с теорией зрения Платона, рассмотренной нами выше. Он исходит из предпосылок своей программы и объясняет всякое ощущение, вводя в качестве посредника между воспринимаемым объектом и воспринимающим органом определенную среду, передающий медиум.
      Возьмем, например, зрение. Что воспринимается зрением? Цвет и свет. "Всякий цвет, - пишет Аристотель, - есть то, что приводит в движение действительно прозрачное, и в этом - его природа. Вот почему нельзя видеть цвет без света, а всякий цвет каждого предмета видим при свете. Поэтому необходимо прежде всего сказать, что такое свет. Так вот, имеется нечто прозрачное. Прозрачным я называю то, что правда, видимо, но видимо... не само по себе, а посредством чего-то постороннего - цвета. Таковы воздух, вода и многие твердые тела... Свет же есть действие прозрачного как прозрачного. Там же, где прозрачное имеется лишь в возможности, там тьма". Для того чтобы стал виден окрашенный предмет, нужна, стало быть, среда; эта среда "прозрачное"; будет ли этой средой вода, воздух или твердое тело - это не существенно, важно лишь, чтобы оно было прозрачным. Свет - это "энтелехия" прозрачного; потенциально прозрачное есть тьма, но оно становится светом "при наличии в нем огня или чего-то подобного". Сразу можно заметить трудность, с которой сталкивается Аристотель при определении "среды" и при попытке указать, что же, собственно, актуализирует ее (ибо потенциально она темная): если - цвет, то неясно, почему он не делает этого в отсутствие солнца или огня; если же - солнце и огонь, то какова тут роль самого цвета.
      Однако нам важно подчеркнуть методологический принцип Аристотеля, которым он руководствовался при анализе зрения: воспринимающий орган и воспринимаемый объект не могут сомкнуться иначе как средством чего-то третьего; посредник, с одной стороны, разделяет их, а с другой - соединяет, причем соединяет очень тесно. "Если бы кто положил себе на глаз вещь, имеющую цвет, он ничего бы не увидел. Цвет же приводит в движение прозрачное, например воздух, а этим движением, продолжающимся непрерывно, приводится в движение и орган чувства" (курсив мой. - П.Г.). Это принцип перипатетической оптики; главный оппонент, которого при этом имеет в виду Аристотель, - это Демокрит. Согласно Демокриту, условием возможности зрения является отсутствие среды: среда (воздух, вода и т.д.) рассматривается им как препятствие, т.е. отрицательное, а не положительное условие зрения. Это и понятно: поскольку любой объект воспринимается органом зрения в силу истечения атомов (того и другого), то чем меньше препятствий для этого истечения, тем отчетливее и яснее виден предмет. Поэтому, согласно Демокриту, если бы между глазом и предметом была пустота, "то можно было бы со всей отчетливостью разглядеть даже муравья на небе". Аристотель же, напротив, убежден, что "при пустоте не только не отчетливо, но и вообще ничего нельзя было бы увидеть", ибо "воздействие не может исходить от самого видимого цвета", оно происходит через среду, "так что необходимо, чтобы существовала такая среда". То же рассуждение приложимо и к звуку, и к запаху; среда для звука - воздух, а для запаха она "не имеет названия: имеется во всяком случае некоторое свойство, общее воздуху и воде...".
      Затруднение для Аристотеля представляет чувство осязания и (родственное ему) чувство вкуса, так как здесь ощущение имеет место именно при непосредственном прикосновении осязаемого объекта к поверхности тела. Однако так обстоит дело только при поверхностном рассмотрении, говорит Аристотель. В действительности же тут тоже имеется среда, но только ее наличие менее очевидно, чем в случаях зрения или слуха. При осязании тоже нужен посредник: "Твердое и мягкое мы также воспринимаем через другое, как звучащее, видимое и обоняемое, но последние - на расстоянии, первые вблизи". Посредником при осязании, говорит Аристотель, является плоть (в случае чувства вкуса это будет язык); а это значит, что осязаем мы не самой плотью: орган осязания находится внутри. Тело же является не органом осязания, а передатчиком, медиумом, связывающим между собой осязаемый предмет с осязающим органом. "Плоть есть необходимо приросшая к органу осязания среда, через которую происходит множество ощущений".
      Интересно также соображение Аристотеля о том, что орган восприятия сродни той среде, которая служит связующим звеном между органом и объектом: так, глаз "прозрачен"; слышим же мы "воздухом" ("мы слышим тем, что содержит воздух, отграниченный со всех сторон", - таково устройство уха), осязаем твердой частью внутри нашего тела, которая сродни плоти, медиуму осязания.
      Как видим, животное у Аристотеля настолько "вросло" в "среду", что его невозможно ни представить себе, ни помыслить изолированно от последней; среда - нечто вроде продолжения органов чувств животного, а эти последние нечто вроде "концентрированной" среды. В этом смысле рассмотрение аристотелевского учения о живых существах особенно ярко демонстрирует его метод изучения природы в целом.
      Философия Аристотеля в культурно-историческом контексте эпохи
      Аристотель жил на переломе двух эпох. Это сказалось и на характере его учения, прежде всего на его обосновании науки: Аристотель по духу еще близок к античной классике с ее стремлением к философски целостному осмыслению изучаемых явлений; но уже специфически эллинистической является возникшая у него тенденция к выделению отдельных направлений исследования в относительно самостоятельные науки, обладающие своими особыми предметом и методом. В III в. до н.э. усиливается процесс отпочкования от философии отдельных наук, который был только слабо намечен в предшествующий период (когда выделилась главным образом лишь математика, включающая астрономию и отчасти оптику, и география), но углубляется он в эпоху эллинизма в науке так называемого александрийского периода.
      Для Аристотеля научное мышление отнюдь не противостоит обычному здравому смыслу, аккумулировавшему весь человеческий опыт, а лишь проясняет и просветляет здравый смысл, подытоживает человеческий опыт и осмысляет его с помощью понятий. Наука, как ее понимает Аристотель, призвана постигнуть мир в его целостности, не абстрагируясь при этом от всего разнообразия и богатства его проявлений: понимание целого должно служить направляющим ориентиром при рассмотрении всех отдельных вещей и явлений, а последнее в свою очередь должно корректировать общую картину целого. При этом существенно, что научное познание мира отнюдь не предполагает, с точки зрения Аристотеля, абстрагирование от изучающего этот мир сознания и опыта человека, стремление к постижению мира "с ничьей точки зрения", как в свое время сформулировал тенденцию науки нового времени неокантианец Э. Кассирер. Мир, как его изучает перипатетическая физика, есть мир, в котором живет человек, он вполне соразмерен человеку, соответствует ему, а потому и опыт человека о мире вполне достоверен: его не надо отбрасывать, достаточно его лишь проконтролировать, критически подытожить и прояснить с помощью категорий. Человеческий опыт относительно мира не является, по Аристотелю, чем-то ложным; субъективное не есть нечто принципиально несоизмеримое с объективным, опыт всего лишь недостаточен и не всегда правильно сознает то, чем располагает.
      Чувственное восприятие, согласно Аристотелю, само по себе не есть нечто заведомо ложное и обманчивое; свидетельство чувств как таковое не обман, но его не всегда удается правильно истолковать. Именно через наше истолкование того, о чем свидетельствуют чувства, может вкрасться ошибка, заблуждение. Поэтому задача науки состоит не в том, чтобы абстрагироваться от этих свидетельств, а в том, чтобы с помощью рассуждения найти правильную интерпретацию того, что мы воспринимаем с помощью чувств.
      Таким образом, научная программа Аристотеля отнюдь не носит революционного характера по отношению к предшественникам; скорее здесь можно говорить о сочетании традиции и рационального ее осмысления, нежели о противопоставлении того и другого. В традиции Аристотель видит помощника науки, будь то традиционные представления прежних "физиков" или же накопленный опыт пастухов, рыбаков, ремесленников, будь то язык - основное хранилище традиции народа или даже мифологические представления о богах, с которыми воевали прежние ученые, такие, как Ксенофан или Анаксагор. Аристотель в отличие от них склонен видеть в мифах не заблуждения древних, а их не лишенные глубокого смысла представления о структуре мира и человека, только поданные "в мифической оболочке, дабы вызвать доверие в толпе и послужить укреплению законов и <человеческой> пользе". Освобожденные от этой оболочки (например, от уподобления богов людям или животным), многие мифы, согласно Аристотелю, оказываются глубокими прозрениями в сущность вещей.
      Не только учения первых философов, но и верования предков не отбрасываются полностью Аристотелем, не объявляются простыми предрассудками, но рассматриваются в качестве "предварительного знания", с которого начинается научное рассмотрение предмета.
      Вот почему именно в школе Аристотеля берет свое начало история науки как специфическая область научного знания. Сам Аристотель в своих сочинениях излагает точки зрения своих предшественников по всем тем вопросам, какие он исследует: о природе и способах ее изучения; о предмете математики и обосновании математических наук; о сущности и специфике философии как первой науки; о природе живого организма; о понятии жизни и души и т.д. Именно благодаря Аристотелю мы имеем сегодня более или менее отчетливое представление о ранних греческих философах, чьи сочинения не дошли до нас или дошли только в отрывках. Большинство античных свидетельств позднейших авторов также опираются на труды Аристотеля.
      После Аристотеля историко-научную работу продолжили его ученики. Так, Феофраст написал исследование "Мнения физиков", где излагал взгляды и открытия ученых по отдельным вопросам; Евдем Родосский написал историю геометрии, арифметики и астрономии - сочинения, которые, к сожалению, до нас не дошли. Менон написал историю медицины. Дикеарх Мессинский - историю литературы. Такой интерес к истории науки в школе Аристотеля базировался на том убеждении, что знание о предмете не может возникнуть "сразу", подобно Минерве из головы Юпитера, а формируется усилиями поколений людей, изучающих этот предмет, а потому история науки составляет органический момент самой науки. Такой подход является заслугой именно аристотелевского метода, хотя, как о том свидетельствует наука александрийского периода, он и таит в себе некоторые опасности.
      Представление Аристотеля о науке как продукте коллективного творчества, продукте деятельности многих умов имело и еще один важный аспект: убеждение в том, что научное исследование предполагает соединение усилий группы ученых, научного коллектива, научной ассоциации. По свидетельству древних авторов, исследования самого Аристотеля уже требовали для своего осуществления работы целой группы людей: таковы, например, его сочинения, посвященные анализу политического устройства ста пятидесяти восьми известных ему греческих государств-полисов (уцелела только "Афинская полития"). Разумеется, труд по изучению такого громадного материала не мог выполнить один человек; видимо, здесь Аристотель выступал не только как исследователь, но и как организатор коллективной работы своих учеников. "Никогда до этого и никогда после этого, - пишет Ф. Зелинский, глубокий знаток античности, - опыт организации и централизации науки не был сделан в столь широких размерах и с такой надеждой на успех. Я не буду говорить здесь о самом руководителе, этом единственном человеке, знавшем решительно все, что было доступно знанию в те времена, - а этого было гораздо более, чем склонны думать люди, незнакомые с греческой наукой; едва ли не важнее учености Аристотеля, которой он никому завещать не мог, была его организаторская деятельность. Он назначал каждому из своих учеников соответствующую его таланту работу; под его руководством и при его непосредственном участии образовался тот клад учености, который остался после смерти учителя достоянием его школы..."
      Однако для осуществления научных исследований в духе Аристотеля недостаточно было организованного коллективного труда: нужны были также вспомогательные средства. Так, по сообщению Плиния Старшего, Александр Македонский во время своих походов в Азию выделил несколько тысяч (!) человек "для сбора всего, что могут дать охота, ловля птиц и рыболовство; этим же людям была поручена забота о зверинцах, стадах, пчельниках, рыбных садках, птичниках, дабы ничто живое не осталось где-либо ему неизвестным". В какой мере достоверно сообщение Плиния, сказать трудно: вряд ли, конечно, можно говорить о нескольких тысячах человек, выделенных Александром, но несомненно однако, что Аристотель для написания своей истории животных нуждался в такого рода помощи, и естественнонаучные коллекции Ликея значительно пополнились в результате завоеваний Александра. Таким образом, новая организация научных исследований предполагала, во-первых, совместный научный труд многих людей; во-вторых, наличие вспомогательных средств: астрономических приборов, коллекций животных, растений, минералов, одним словом, произведений природы; и, наконец, библиотеки - коллекции книг, продуктов человеческого творчества прежних поколений. Все это становилось тогда непременным условием для занятий наукой. Но для того чтобы реализовать такое условие, нужны были немалые материальные средства, такие, которыми прежде наука не располагала. Аристотель в этом отношении оказался в известном смысле в привилегированном положении: возможно, Александру он обязан был не только пополнением своей коллекции животных и растений, но и отчасти своей библиотекой. "Если и несправедливо, - замечает по этому поводу П.Л. Лавров, - что Александр Македонский обогащал дорогими присылками библиотеку своего учителя и доставлял ему предметы для исследования, то весьма вероятно, что города Греции и разные лица, желавшие снискать благосклонность лица, связь которого с македонским завоевателем была всем известна, присылали Аристотелю то и другое. Во всяком случае предание об обширной библиотеке, им составленной и переданной Теофрасту, не встречает опровержений".
      Становится очевидным, что не все ученые имели возможность таким путем получить необходимые для своих исследований средства. Поэтому возникла настоятельная потребность в новой социальной форме организации научного знания. Как справедливо замечает Лавров, "вследствие движения, которое Аристотель сообщил мысли в Греции, научная литература возрастала столь значительно, что частные лица были уже не в состоянии окружать себя надлежащими пособиями, и это было еще более ощутительно в отношении средств прямого наблюдения природы. Поэтому ученые как в области литературно-исторической критики, так и в области естествознания весьма нуждались в центре, где библиотеки и учебные пособия были бы сгруппированы при содействии средств государства и где различные отрасли знания и литературы имели бы своих представителей, которые могли бы друг другу сообщать свои разыскания...".
      Таким образом, методологические принципы научного исследования, как они были разработаны Аристотелем, привели в конечном счете к необходимости перестройки прежнего способа деятельности ученого, к появлению нового типа ученого и новой организации науки. В свою очередь новая организация научной работы определенным образом сказывалась и на результатах последней, во всяком случае на их форме.
      Научная программа Аристотеля оказалась созвучной духу своего времени и выразила этот дух не в меньшей степени, чем это сделали художники и поэты его современники. Мы уже говорили, что характерной особенностью аристотелевского понимания науки было убеждение в том, что все сферы бытия в известном смысле равноправны и достойны быть объектами изучения. Астрономия изучает движение небесных тел, биология - жизнь животных, в том числе и червей, лягушек и насекомых; и светила, и насекомые являются в равной мере "первичными сущностями", так как природа открывается ученому через тех и других. Этот своеобразный плюрализм Аристотеля, вытекающий из его понимания "сущности", влечет за собой и плюрализм его методов: относительно каждого рода сущностей должен быть свой метод их рассмотрения, ибо метод должен сообразоваться со спецификой объекта. Вот почему у Аристотеля мы находим целый ряд принципов, которые невозможно ни свести к единому началу, ни вывести из него: четыре причины, материя и форма, возможность и действительность (которые невозможно целиком отождествить с материей и формой) и т.д. В этом отношении Аристотель отличается от философов-систематиков, таких, как неоплатоник Прокл, а в новое время Фихте или Гегель. Не случайно Гегель, непревзойденный мастер систематизации, упрекал Аристотеля в отсутствии у него единого принципа, который объединял бы в себе все остальные: "Недостаток аристотелевской философии состоит в том, что - после того, как она возвела многообразие явлений в понятие, последнее же, однако, распадалось на ряд определенных понятий - она не выдвигала единства абсолютно объединяющего их понятия..." В целом гегелевское замечание вполне справедливо. Тем не менее вряд ли здесь можно говорить о недостатке аристотелевского мышления: дать место всему многообразию природной, общественной и духовной жизни - это продуманный и сознательно проводимый Аристотелем принцип его философии.
      И в этом состоит своеобразный "демократизм" концепции Аристотеля - если можно употребить это выражение применительно к науке - по сравнению с "аристократизмом" научной программы Платона. Платон видит назначение науки в том, чтобы подготовить сознание индивида к созерцанию идей. Наука, т.е. главным образом математика, должна, по Платону, быть как бы лестницей к философии (или диалектике); последняя представляет собой высшее знание, т.е. созерцание идеи блага - этой вершины царства идей, которая является условием возможности всего сущего вообще. Именно поэтому наука и философия представляют собой, с точки зрения Платона, тот духовный фундамент, на котором отныне только и может строиться здание общественно-государственной жизни. Ту роль, которую прежде выполняла религия, теперь должна взять на себя философия. Отсюда неразрывная связь между научно-теоретической сферой, с одной стороны, и нравственной и социально-политической - с другой. Все отрасли знания у Платона служат единой цели - созерцанию идеи блага, аналогично тому как в "Государстве" Платона ни одна из сфер жизни не является сколько-нибудь самостоятельной, а все предельно централизовано, подчинено целому и лишено всякого значения само по себе.
      Иную ситуацию мы находим у Аристотеля. У него требование централизации оказывается существенно ослабленным, хотя и не исчезает полностью: отдельные области исследования становятся относительно самостоятельными, но в то же время не теряют своей связи с философией. И в такой же мере, в какой разные науки - физика, биология, силлогистика и т.д. - связаны своими корнями с "первой наукой" - метафизикой, метафизика в свою очередь оказывается связанной с этико-практической сферой, со сферой общественной жизни - но не больше того. Как отмечает немецкий исследователь Г. Кремер, у Аристотеля "теоретическая философия отделяется от целостной этико-политической связи и получает автаркию". Вряд ли можно говорить здесь, как это делает Кремер, о полной независимости теоретического мышления Аристотеля от этико-политической сферы; правильнее, пожалуй, будет сказать, что эта зависимость значительно ослабляется, но не исчезает совсем. Сам пафос познания истины, которым одушевлен Аристотель и его последователи независимо ни от практической полезности добытого знания, ни от его непосредственной связи со сферой "высшего бытия", сам этот пафос определяется также высокой ценностью знания как такового. То, что жизнь ученого (bЕoV Jewrhtic"V) рассматривается Аристотелем как высшая форма жизни, как наиболее адекватное осуществление человеческой сущности, говорит о том, что связь между любым частным научным исследованием и философией как постижением смысла целого еще не порвалась, а вместе с тем не порвалась связь науки вообще с этико-смысловой сферой. Любое научное исследование, каким бы на первый взгляд частным оно ни было, дает радость и даже "блаженство", ибо оно есть созерцание истины. "А по общему признанию созерцание истины есть самая приятная из всех деятельностей, сообразных с добродетелью", - говорит Аристотель.
      Но ученый не выступает у Аристотеля как человек, который призван управлять государством, как это мы видели у Платона. Знание уже не рассматривается Аристотелем как тот фундамент, на котором должна возводиться вся постройка государственной и общественной жизни. И хотя от Аристотеля еще далеко до стоика или эпикурейца, призывавшего философа уйти из общественной жизни, поскольку она уже не есть жизнь целого, как это было в эпоху классического полиса, поскольку "дух покинул ее", - но известный шаг в этом направлении Аристотель уже сделал. Тот пафос обновления общества через знание, который владел Платоном, ослабел у Аристотеля: теоретическая жизнь сама по себе, радость познания, созерцания истины как высшая радость - вот характерная особенность аристотелевского понимания философии и науки. Частное еще не освободилось от всеобщего, в частном видно всеобщее, но радость доставляет уже не только само всеобщее, но и его способы преломления в каждой из частных областей, его спецификации.
      В этом отношении философия Аристотеля представляет собой известный аналог греческой литературе того периода, которую обычно характеризуют как реалистическую по сравнению с классической трагедией или комедией Аристофана. Конечно, это весьма своеобразный реализм, существенно отличающийся от реализма в искусстве XIX в. Новоаттическая комедия, складывающаяся именно в тот период, когда жил и творил Аристотель, представляет собой комедию характеров, в которой действие играет совсем иную роль, чем в классической драме. Яркая обрисовка бытовых характеров, действие как средство раскрытия психологии героев отличают новоаттическую комедию, которая идет от мифологии к быту. Образец этой комедии дал Менандр.
      Характерную особенность новой комедии в отличие от древней трагедии отметил архитектор древности Витрувий: "Трагические украшения образованы из колонн, фронтонов, статуй и других предметов пышности, комические имеют вид частных зданий... из подражания обыкновенным жилищам". Как замечает О. Фрейденберг, Витрувий "не застал уже комедии Аристофана, но знает новую комедию Менандра, реалистическую", и его характеристика относится, естественно, к последней.
      Уже у Еврипида мы видим первые шаги в направлении к реалистической драме: вместе со сдвигом центра тяжести с судьбы к характеру он начинает вводить интригу, поэтический эквивалент случайности, который в средней и новой комедии уже становится каноном. В эпоху эллинизма "высокие жанры снижены, поэзия прозаизируется", частное и бытовое получает право на самостоятельность. В этом отношении аристотелевский Ликей идет в ногу со временем: в своих "Характерах" ученик и преемник Аристотеля Феофраст дает такую же типологию нравов, как и его учитель, - типологию животных, растений и типологию конституций греческих государств. В своем сочинении Феофраст предстает не как моралист или сатирик-обличитель, а скорее как бесстрастный ученый, изучающий различные характеры так же, как врач изучает болезни человеческого тела. Феофраст описывает типы льстецов, хвастунов, скупцов, лгунов, трусов и т.д. - всего тридцать характеров. Тем не менее вряд ли можно согласиться с О. Фрейденберг, считающей "характеры" Феофраста произведением "сатирическо-обличительным"; эпически спокойный тон, в каком написано это произведение, и сам дух аристотелевской школы, которой чуждо обличение, а свойствен скорее живой интерес ко всем сферам реальности, говорит против этого. Сочинение Феофраста, столь созвучное духу реализма, преобладавшему в литературе III в. до н.э., видимо, в свою очередь оказало влияние на литературу того времени. Так, "Мимиямбы" Герода, писателя III в. до н.э., достаточно близки к "Характерам" Феофраста.
      Реализм научного подхода Аристотеля, как и реализм современной ему комедии, является выражением миросозерцания эпохи, когда греческие города теряют свою политическую самостоятельность. Типичной государственной формой становится уже не полис, а военно-бюрократическая монархия. "Прежний полис требовал местного патриотизма и возлагал на активных граждан обязанность участвовать в государственной жизни. Эллинистические монархии, в которых греческое общество нашло временный исход из тупика противоречий рабства, не имели народного базиса, и управление было сосредоточено в руках чиновников-специалистов. Космополитизм и замыкание в сфере частных интересов оставляют глубокий отпечаток на всей эллинистической идеологии".
      ЗАКЛЮЧЕНИЕ
      Мы рассмотрели основные этапы развития древнегреческой философии, начиная с досократиков и кончая Аристотелем. Мы видели, как глубоко в этот период были связаны между собой философия, математика, космология и астрономия, насколько сильное влияние на общий характер мышления оказывала натурфилософская проблематика. При всем различии учений элеатов, пифагорейцев, атомистов, платоников и перипатетиков нельзя не заметить того общего, что роднит их между собой: это - космологизм и онтологизм греческой мысли, которые особенно бросаются в глаза при сопоставлении ее с философией нового времени, где интерес постепенно перемещается к гносеологической тематике и в поле зрения все больше оказывается познающий субъект.
      Напротив, у греческих философов в центре внимания всегда остается бытие: вопрос о том, что значит быть, поиски того, что есть поистине, в отличие от того, что лишь кажется сущим, красной нитью проходят через всю историю греческой философской мысли.
      Как мы уже знаем, понятие бытия в теоретически рефлектированной форме впервые обсуждается в школе элеатов. Бытие есть, а небыти· нет, говорит Парменид, ибо невозможно ни помыслить, ни словесно выразить небытие. Этот принцип Парменид выражает и по-иному: "мыслить и быть - одно и то же" формула, которой элеаты отнюдь не придавали того субъективного звучания, какое она получила в новое время в декартовском "когито эрго сум". Бытие, согласно Пармениду, едино и вечно, а потому неподвижно и неизменно, характеристики, противоположные тем, какими наделены вещи чувственного мира, мира мнения, множественные, преходящие, подвижные, изменчивые. Впервые в истории философского мышления элеаты противопоставили бытие как нечто истинное и познаваемое чувственному миру как всего лишь видимости ("мнению"), который не может быть предметом подлинного знания. В понятии бытия, как его осмыслили элеаты, содержится три принципиально важных момента: 1) бытие есть, а небытия нет; 2) бытие едино, неделимо; 3) бытие познаваемо, а небытие непостижимо.
      Эти принципы по-разному были интерпретированы в античной философии Демокритом, Платоном и Аристотелем.
      Пересмотрев тезис элеатов о том, что бытие едино, Демокрит мыслит бытие как множественное - атомы, а небытие - как пустоту. Таким образом, он оставил в силе главные тезисы элеатов - бытие есть, а небытия нет, бытие познаваемо, а небытие непостижимо. Даже принцип единства бытия сохранился у Демокрита по отношению к каждому отдельному атому - он у Демокрита неделим. Сохранилось у Демокрита и противопоставление чувственного мира как лишь видимости бытию самому по себе, с той, однако, существенной поправкой, что подлинно сущее - атомы - даны у Демокрита не логическому мышлению, а абстрактному представлению, о чем свидетельствует как вид атомов (вогнутые, выпуклые, круглые, якореобразные, шероховатые, угловатые или с крючками), так и физическое объяснение их неделимости: ?tomoV - "неразрезаемое", "нерассекаемое".
      Иную интерпретацию понятия бытия предложил Платон. В первый период своего творчества он, подобно элеатам, характеризует бытие как вечное и неизменное, познаваемое лишь разумом и недоступное чувствам. Однако, в отличие от элеатов и так же, как у Демокрита, бытие у Платона предстает как множественное - правда, эти многие суть умопостигаемые сущности - идеи; Платон называет их t' 'ntwV 'n - истинно сущее; если Демокрит в своем учении об атомах предложил материалистическое толкование бытия, то Платон, напротив, родоначальник идеалистической линии в понимании истинно сущего. Бытию, по Платону, противостоит становление - чувственный мир преходящих вещей. Характеристика чувственного и умопостигаемого миров у Платона воспроизводит элеатовское противопоставление бытия и "только мнения": "Нужно отвратиться всей душой ото всего становящегося: тогда способность человека к познанию сможет выдержать созерцание бытия"1. В диалоге "Софист" Платон предлагает свое понимание бытия, в отличие от тех, кто "признает тела и бытие за одно и то же": "Истинное бытие - это некие умопостигаемые и бестелесные идеи"2. Именно идеи Платон называет "сущностями", постольку сущность (o?sЕa) - это то, что существует. Именно у Платона и в его школе получает свое главное значение понятие усии - сущности, которое образовано от глагола "быть" (eДnai) и которое играет центральную роль в онтологии на протяжении более двух тысячелетий. Утверждая, что небытие само по себе ни произнести правильно невозможно, ни выразить его, ни мыслить3, Платон, однако, в отличие от элеатов, вынужден признать, что небытие существует. В противном случае, говорит он, было бы непонятно, как возможно заблуждение и ложь4 - "ведь ложное мнение - это мнение о несуществующем"5.
      Но не только возможность заблуждения требует признать, что небытие существует. Критикуя элеатов, Платон в поздних диалогах подчеркивает, что если принять бытие за Единое, неподвижное, неизменное и т.д., то окажется невозможным познание. "Если существующее неподвижно, то никто нигде ничего не мог бы осмыслить"6, ибо познание предполагает отношение между познающим и познаваемым: "Если познавать значит как-то действовать, то предмету познания, напротив, необходимо страдать.