Глава 2

Она не собиралась сейчас выходить за него замуж, и, если бы осталась с ним наедине на несколько минут, она бы сказала ему об этом. Ей вообще не до замужества с теми бедами, которые на нее свалились, но она не станет пускаться в длинные объяснения с Адамом. Она просто скажет ему, что о браке не может быть и речи. А потом отправится своей дорогой.

До того как начались все ее сложности, Женевьев привлекала мысль стать женой Адама. Прочитав все его письма к маме Роуз, она даже мечтала о нем, но потом преподобный Эзекиел Джонс вошел в ее жизнь и все перевернул. Из-за своей собственной наивности и увлеченности она больше не считала себя вправе стать женой такого досточтимого человека, как Адам Клейборн.

Она надеялась, что когда-нибудь ее взгляды переменятся, сердце потянется к Адаму. Одному Богу известно, как бы ей этого хотелось.

Ей надо было поговорить с ним с глазу на глаз, их разговор должен остаться в секрете, но возможно ли это в Роуз-Хилл в эти праздничные дни, когда кругом столько народу! Двухэтажный дом трещал по швам от понаехавших сюда членов семьи с чадами и домочадцами. Адама постоянно окружали родственники и друзья, а также люди совершенно незнакомые, остановившиеся на ранчо пропустить стаканчик или поесть горячей похлебки, а то и просто перекинуться словом. Дом Клейборнов был открыт для всех.

Адам старался быть гостеприимным хозяином по отношению к Женевьев, но явно избегал ее. Всякий раз, когда она входила в комнату, где он находился, Адам старался выйти под каким-нибудь предлогом. Его манера поведения, его внезапное бегство обеспокоили бы ее, если бы она не догадалась по его осторожно брошенным на нее взглядам, что он испытывает неловкость при ней.

Время бежало быстро, и очень скоро ей предстоял отъезд. Она дала обещание и обязана его выполнить. Женевьев и так пробыла в Роуз-Хилле гораздо дольше, чем рассчитывала, и чувствовала себя ужасно виноватой перед всеми Клейборнами. Она явилась к ним под фальшивым предлогом, и всякий раз, когда Женевьев смотрела на дорогую маму Роуз, плечи девушки низко опускались под тяжестью лжи.

Клейборны слишком хорошо отнеслись к ней, и Женевьев стало совсем невыносимо. Они радушно приняли ее в своем доме — как родную. Мама Роуз без устали рассыпала ей похвалы. Какая Женевьев приятная, какая милая, какая душевная и какая порядочная девушка! Женевьев боялась даже подумать, что скажет мама Роуз, когда узнает всю правду.

Возможность поговорить с Адамом наедине представилась в день рождения мамы Роуз. Женевьев спускалась вниз по лестнице на первый этаж, а Адам именно в эту минуту входил в библиотеку и, слава Богу, был один. Она глубоко вздохнула, собираясь с духом, и поспешно двинулась за ним.

Но в библиотеку Женевьев попала только через два часа. Сначала ее перехватила Мэри Роуз. Сказав, что ей надо покормить и перепеленать дочку, она попросила Женевьев проследить, чтобы мужчины расставили столы для пикника как полагается. За прошедшую неделю Женевьев очень сблизилась с Мэри Роуз и была рада помочь молодой женщине. А через час Дуглас вручил ей десятимесячного Паркера, а сам отправился помогать устанавливать помост для оркестра, нанятого Трэвисом.

Паркер был совершенно очаровательный, и Женевьев с удовольствием занялась им. Обычно ребенок начинал капризничать, кричать, плакать и вырываться, как только кто-то из посторонних брал его на руки или когда незнакомые люди подходили к нему ближе чем на десять шагов. Дуглас и Изабель считали, что это от застенчивости. Но ко всеобщему удивлению, Женевьев он принял сразу, даже потянулся к ней ручонками, требуя немедленно взять его. Вот и сейчас он радостно улыбнулся. У Женевьев на шее были разноцветные бусы, и она не сомневалась, что как только Паркер доберется до них, он потянет их к себе в рот.

Женевьев решила пойти в библиотеку вместе с этим кудрявым херувимом, но потом передумала. Паркер — беспокойный ребенок и будет только мешать ее разговору с Адамом. Малыш сучил ножками, махал кулачками, смеялся, и Женевьев знала, что, если она попытается уложить его в колыбель, у нее ничего не получится. Девушка понесла его на веранду, уселась в кресло-качалку, принесенное Дугласом, и прижала ребенка к груди.

Паркеру нравилось качаться, он радостно подпрыгивал у Женевьев на руках, а она наклонялась к нему и шептала ласковые слова.

— Харрисон, помоги-ка нам! И позови Адама! — крикнул Коул.

На веранде показался муж Мэри Роуз с малышкой Викторией. Он с виноватым видом остановился перед Женевьев. Та все поняла без слов — и молча передвинула Паркера немного влево, освобождая место его семимесячной кузине.

— Я оставлю тебе Викторию всего на несколько минут. Надо помочь сколотить помост. — Он говорил с шотландским акцентом. — Она накормлена и перепеленута. Жена помогает на кухне, но если ты не уверена, что…

— Я справлюсь, — успокоила его Женевьев.

Харрисон усадил Викторию рядом с Паркером, погладил обоих детей по головке, снял сюртук и, бросив его на перила, сбежал по ступенькам вниз.

Девушка еле успевала управляться с детьми. Паркер все время тянулся к сестренке, но как только Женевьев Удавалось отцепить его руки от малышки, он немедленно совал в рот большой палец и начинал его сосать, громко причмокивая.

По ступенькам взбежал Трэвис. Увидев на руках у Женевьев племянника и племянницу, он улыбнулся.

— Как здорово у тебя получается! — одобрительно окликнул он.

— Да вроде бы неплохо, — согласилась Женевьев, робко улыбаясь и глядя на своих подопечных, которые дружно пускали слюни. — Правда, они прелестные? — она.

— Точно, — кивнул Трэвис. — Но отличаются друг от друга, как ночь и день: заметь, у Виктории на голове пушок, а у Паркера — настоящие кудри.

— Ничего, будет и у Виктории копна волос, — ответила Женевьев, нежно дотронувшись до макушки девочки. — А где Харрисон?

— Пошел на кухню взять молоток, а потом в библиотеку за Адамом, чтобы тот помог нам, — может заняться своими бумагами и после праздника. Оркестранты придут в три, к этому времени все должно быть готово.

Как только он ушел в дом, Женевьев начала укачивать детей. Веранду овевал легкий теплый ветерок, напоенный сладким ароматом горных роз; до Женевьев доносилось негромкое щебетание птиц… От полноты чувств девушка запела по-французски колыбельную, которую когда-то пела ей мать. Слова были простые, мелодия безыскусная, незатейливая, но удивительно красивая. Женевьев закрыла глаза. На несколько мгновений окружающий мир словно исчез: она вернулась в беззаботное детство, в родной дом. Вот большое уютное кресло, в котором она так любила сидеть; вот и ее кроватка, рядом мама, она поет… А на ступеньках веранды отдыхает отец — девушка слышит его смех, и на сердце у нее становится так тепло…

На пороге стоял Адам и смотрел на нее. Голос Женевьев, чистый и нежный, красивого тембра, был похож на голос ангела, сошедшего с небес. А как прекрасно ее лицо! Чем больше Адам слушал, тем сильнее завораживало его пение девушки. Очарованный, он стоял затаив дыхание и мечтал об одном — только бы эта дивная мелодия никогда не кончалась.

Адам был не единственный, на кого пение Женевьев произвело такое впечатление. Один за другим мужчины, работавшие во дворе, бросали дела и, замерев, слушали. Харрисон, забыв о том, что хотел поднять упавший молоток, словно загипнотизированный направился к веранде, а следом за ним Трэвис прямо с поклажей на плечах, благо она была нетяжелой. Дуглас, зажав зубами гвоздь, потянулся за молотком, но, услышав пение Женевьев, медленно опустил руку и, как все остальные, повернулся в сторону веранды…

Наемные работники проявляли свои чувства смелее. Они побросали инструменты и дружно двинулись вперед, словно влекомые неведомой силой, устоять против которой было невозможно.

Лишь у Паркера и Виктории голос Женевьев не вызвал никаких эмоций: при первых же звуках колыбельной оба крепко заснули. Допев до конца, Женевьев обратила внимание на странную тишину. Она открыла глаза и увидела толпу, наблюдавшую за ней. Один из мужчин захлопал, но стоящий рядом ткнул его локтем в бок, и снова стало тихо. Все же слушателям очень хотелось выразить свое восхищение, поэтому через несколько секунд все заулыбались, замахали шляпами.

Смущенная таким вниманием, девушка робко улыбнулась. Заметив, что издали за ней наблюдает Адам, она напряглась еще сильнее.

Он улыбнулся. Она так удивилась, что засияла в ответ. Адам казался… счастливым. Сурового и грозного мужчины больше не было, сердце Женевьев забилось тяжело и быстро. Нежность, которую она увидела в глазах Адама, сделала его лицо еще привлекательнее… если такое возможно.

Он отодвинул дверь и вошел на веранду. Женевьев оставила качалку и просто смотрела на Адама. Он больше не улыбался, но лицо его оставалось довольным. Она почувствовала, что краснеет, и постаралась взять себя в руки. Да что с ней такое? Ведет себя так, словно ни один мужчина на нее никогда раньше не смотрел! Женевьев почувствовала, что обычная смелость вдруг куда-то испарилась и она снова превратилась в застенчивую, неуклюжую девочку, впервые попробовавшую петь в церковном хоре. Слава Богу, Адам никогда не узнает, как сильно заставил ее нервничать.

Он опустился перед ней на одно колено. Что он собирается делать?.. Адам дотянулся до Паркера. С удивительной для такого гиганта нежностью он взял спящего ребенка, потом встал, прижал Паркера к плечу, одной рукой поддерживая его за спинку, а другую протянул Женевьев.

Крепко обняв спящую Викторию, она с помощью Адама выбралась из кресла-качалки. Несколько секунд они стояли и смотрели друг на друга, сердца их бились в унисон. Оба не сказали ни слова, но молчание это не было неловким. Пальцы Адама сплелись с пальцами Женевьев, и она не знала, как лучше поступить: расцепить их или нет.

Он решил это за нее, повернувшись к двери. Женевьев выпустила его руку: она догадалась, что Адам собирается положить Паркера в колыбель и хочет, чтобы она с Викторией пошла следом.

Через несколько минут оба младенца мирно спали в своих постельках. Женевьев подоткнула одеяло малышки; краем глаза она увидела, что Адам спокойно выходит из комнаты.

«Ну нет, — подумала она, — сейчас ты от меня не уйдешь!»

Женевьев проверила, хорошо ли укрыт Паркер, и, подобрав юбки, бросилась за Адамом.

Оказывается, он ждал ее на лестничной площадке. Женевьев этого не предполагала и, стремительно выскочив из-за угла, так сильно толкнула Адама, что он едва не перелетел через перила. О Господи! Будь он на пару дюймов ниже и на несколько фунтов легче, она, пожалуй, стала бы убийцей.

Адам покачнулся от удара и с трудом удержал девушку, не давая ей скатиться по ступенькам.

Выйти из затруднительного положения Женевьев помогло природное чувство юмора. Глядя на Адама блестящими глазами, она рассмеялась.

— Я не хотела, чтобы вы ушли прежде, чем… Ради Бога, извините меня, Адам, я вовсе не хотела вас покалечить. Это получилось случайно. С вами все в порядке?

— Абсолютно, — спокойно ответил Адам и с улыбкой спросил: — Вы всегда так торопитесь?

У Женевьев перехватило дыхание. Она смотрела в его красивые темные глаза и чувствовала, что сердце ее буквально тает. Если она сейчас же не скажет или не сделает что-нибудь, ей никогда не выйти за него замуж, подумала Женевьев.

— Простите, что вы спросили? — запинаясь, пролепетала она.

— Всегда ли вы так торопитесь?

— Тороплюсь? Да нет.

— Нам надо поговорить. Я прав, Женевьев? Она энергично кивнула.

— Да, надо.

— Наедине, — подчеркнул Адам.

Тут же, как будто нарочно, хлопнула дверь, и через холл первого этажа деловито прошагал Коул.

— Разумеется. Никто не должен слышать наш разговор, — дрогнувшим голосом проговорила девушка.

— Что-то случилось? — спросил Адам. — Вы кажетесь немного взволнованной.

— Я? Кажусь взволнованной?

Адам кивнул. Она глубоко вздохнула и приказала себе не повторять за ним слова. Человек может подумать, что она валяет дурака.

— Я немного нервничаю, — призналась Женевьев. — Вы знаете, о чем я подумала?

— О чем же?

— О том, что мы с вами оба хороши.

— Мы оба? — вежливо поинтересовался Адам.

— Именно, — горячо проговорила она. — Я, конечно, больше виновата. Зачем ляпнула, что Я ваша невеста? Мало того, что вы нежданно-негаданно обнаружили меня в своей кровати, так еще и это заявление! Оно просто ошеломило вас, правда? У вас на лице был такой ужас, вы так спешили выскочить из комнаты, чтобы унести ноги от свалившейся на вас напасти и оказаться как можно дальше от меня! Я не стала вас удерживать, чтобы не смущать еще больше. Я, конечно, не в претензии, хотя, очевидно, должна чувствовать себя оскорбленной или по крайней мере… Почему вы улыбаетесь?

Адам тут же сделал серьезную мину. Он не хотел признаваться, что она кажется ему весьма забавной. Все чувства Женевьев — а они постоянно менялись — отражались на ее лице. Еще долю секунды назад она улыбалась, а теперь гневно смотрит на него. Он с трудом удерживался от смеха и, если бы Женевьев не выглядела такой взволнованной, непременно бы расхохотался. Но не стоит обижать ее. Beроятно, Женевьев говорит вполне искренне, относится к своим словам очень ответственно и того же ждет от него.

Как все чертовски запутано! Нет, им непременно надо обсудить создавшуюся нелепую ситуацию. Но сначала он должен отойти от Женевьев подальше, а то он слишком близко к ней стоит. Та-ак… Невероятно, но похоже, он не может заставить себя отступить даже на шаг. Ее аромат, такой легкий и удивительно приятный, навел его на неуместную, но романтическую мысль: а не купалась ли она в пене сиреневых лепестков? Адам тотчас осудил себя за легкомыслие и опасную сентиментальность, но вынужден был признать, что ему нравится в Женевьев все, и тут уж ничего не поделаешь. Адам даже обратил внимание на ее одежду, хотя никогда раньше он не интересовался женскими тряпками. Белая блузка с высоким крахмальным воротничком и белая юбка выгодно подчеркивали ее безупречный цвет кожи. В этом наряде она казалась чопорной, как жена банкира, и вместе с тем чертовски сексуальной.

Адам попытался отбросить непрошеные мысли.

— Почему бы нам не спуститься в библиотеку? — спросил он.

— В библиотеку? Конечно.

Женевьев едва не застонала от отчаяния. Опять она повторяет последнее слово каждой его фразы! Адам будет совершенно прав, если назовет ее попугаем! Женевьев решила следить за собой и не открывать рта, прежде чем хорошенько не подумает. И выбросить из головы всякие глупости, вроде мыслей о том, какой у Адама глубокий и низкий голос, какой приятный аромат чистоты и свежести утра от него исходит…

Женевьев тихонько вздохнула.

— Этого я и боялась.

— Чего именно?

— Разговора наедине, — призналась девушка. — Ну что ж, надо так надо, — обреченно добавила она.

Адам кивнул, и они начали спускаться вниз по лестнице. Внизу он открыл дверь и отступил на шаг, пропуская гостью в библиотеку.

В комнате пахло плесенью и старыми книгами. Жеие-вьев очень понравился этот запах. Осмотревшись, она одобрительно улыбнулась: на полках из вишневого дерева, которые тянулись снизу до самого потолка, выстроились сотни томов. Множество книг лежало прямо на полу.

Любая библиотека что-то говорит о натуре ее хозяина, подумала Женевьев. Из писем Адама к матери она узнала, что он очень любит читать, и сейчас готова была биться об заклад, что он прочел здесь все книги до единой, и не раз.

Адам жестом предложил ей сесть. Она выбрала одно из двух обтянутых кожей кресел возле стола и опустилась на самый краешек, напряженно выпрямив спину, тесно сжав колени и лодыжки и положив на них руки.

Пока Адам удобно устраивался в своем кресле, Жеиевьев нервно постукивала каблучками по полу, пристально глядя на свои руки. Она хотела сосредоточиться и мысленно отрепетировать все, что скажет.

А может, лучше предоставить Адаму возможность начать первым? Она его выслушает, а потом мягко — ДЭ| очень-очень мягко — объяснит, что обстоятельства изменились и она не может выйти за него замуж. В этом разговоре ей следует быть весьма дипломатичной, чтобы не задеть чувства Адама и не ранить его самолюбие и гордость.

Адам, откинувшись на спинку кресла, смотрел на Женевьев, терпеливо ожидая, что она скажет. После нескольких минут молчания он понял, что она решила отдать инициативу в его руки. Ну что ж, он готов высказать ей все, что накопилось у него на душе, ведь он думал об этом всю неделю. Но почему так трудно произнести первое слово?

Адам откашлялся. Каблучки застучали по полу быстрее и громче.

— Женевьев, я не знаю точно, как вы с моей мамой…

Она быстро вскочила.

— О Адам, я не могу! Я совершенно точно не могу.

— Чего вы не можете?

— Не могу выйти за вас замуж. При всем моем желании. Я хотела объяснить это сразу же, но вы всю неделю избегали меня, и я сделала вывод, что вы тоже не намерены вступать в брак. Как неловко все получилось, правда? Ваша мама поставила нас обоих в сложное положение. Так мы помолвлены или нет? Ах, конечно же, мы не помолвлены. Вас удивляет, что я хочу стать вашей женой или по крайней мере свыклась с подобной мыслью? Ради Бога, не приходите в такое изумление: я говорю искренне. Но все изменилось, и теперь я не могу выйти за вас замуж. Об этом не может быть и речи! Если бы даже со временем вы захотели на мне жениться, то, узнав о моих проблемах, тотчас бы отказались от своего намерения. Понимаете? Я спасаю вас от ужасной ошибки. Мне жаль, что я вас так расстроила. Правда. Вы только что собирались сами избавиться от меня, а я вас опередила. Разбитые сердца надо утешать. Я должна вам сказать, что мы не можем пожениться, и прошу прощения за то, что ввела вас в заблуждение. Это было бесчувственно и жестоко с моей стороны.

Жеиевьев наконец сделала паузу и перевела дыхание. Она чувствовала, что своим объяснением только все испортила. Произнося этот бессвязный монолог, она подсознательно понимала, что следует остановиться, но ничего не могла с собой поделать. По абсолютно непроницаемому лицу Адама невозможно было угадать, о чем он сейчас думает. Женевьев решила, что он пребывает в полном замешательстве. Вспомнились некоторые из только что произнесенных ею фраз, и она похолодела. Господи милосердный, как она могла быть настолько самонадеянной, чтобы сказать, будто поняла его намерение не жениться на ней! А эта идиотская фраза насчет врачевания разбитого сердца! Да он решит, что она сумасшедшая! Огорченная, девушка перевела взгляд на стену за его спиной, изображая невероятный интерес к карте, вправленной в раму.

— Значит, я должен забыть о вас?

Женевьев почувствовала облегчение, не заметив и тени насмешки в голосе Адама, когда он задал вопрос.

— Да, — едва заметно кивнув, тихо произнесла она.

— Понятно. Вы сказали, что ввели меня в заблуждение. Когда именно?

— В ту ночь, когда мы встретились, — ответила она, не отрывая глаз от карты. — Я представилась вашей невестой. Это была ложь.

— Я помню.

Девушка бросила на Адама быстрый взгляд. Он смотрел на нее с теплотой, и Женевьев неожиданно почувствовала, что успокаивается.