Гарри Гаррисон
      Подвиньтесь! Подвиньтесь!
      Посвящается Тодду и Мойре
      Я надеюсь, дети, что это
      окажется всего лишь вымыслом.
      ПРОЛОГ
      В декабре 1959 года президент Соединенных Штатов Дуайт Эйзенхауэр сказал: "У нашего правительства, пока я нахожусь на этом посту, никогда не будет позитивной политической доктрины в программе, имеющей отношение к проблеме контроля за рождаемостью. Это не наше дело". С тех пор это и не было делом американского правительства.
      В 1950 году Соединенные Штаты, составляя лишь 9 % населения земного шара, потребляли 50 % всего сырья. Эта доля продолжает увеличиваться, и через пятнадцать лет при теперешней скорости роста Соединенные Штаты будут использовать свыше 83 % ежегодно добываемых полезных ископаемых. К концу столетия, если наше население будет увеличиваться с такой же скоростью, этой стране будет нужно более 100% естественных ресурсов планеты, чтобы удержать сегодняшний уровень жизни. Это математически невозможно, не говоря уже о том, что тогда на Земле будет жить около семи миллиардов людей, и, вероятно, им тоже захочется иметь какое-нибудь сырье.
      В таком случае на что будет похож этот мир?
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
      Понедельник, 9 августа 1999 года.
      Нью-Йорк. Украденный у доверчивых индейцев коварными голландцами, отнятый у законопослушных голландцев воинственными англичанами и затем отбитый у мирных англичан колонистами. Деревья здесь исчезли много десятилетий тому назад, холмы срыты, пруды засыпаны, а чистые родники, будучи не в силах пробиться на поверхность, несут свои прозрачные воды прямо в сточные трубы. Город раскинул свои щупальца далеко за пределы острова, он превратился в мегаполис, четыре из пяти районов которого заняли целиком один остров и добрую половину второго и тянутся вдоль Гудзона в глубь Северной Америки. Пятый, самый старый район, - это Манхэттен: кусок гранита, скала, окруженная водой, паук из камня и стали, сидящий в паутине мостов, туннелей, труб и кабелей. Не имея возможности расшириться, Манхэттен рванулся вверх, поедая собственную плоть и ставя новые дома на месте старых, поднимаясь все выше и выше - и все равно недостаточно высоко, поскольку людям опять не хватало места. Люди создавали семьи, а их дети и дети их детей тоже создавали семьи, пока этот город не стал самым населенным в истории человечества.
      В этот жаркий августовский день 1999 года в Нью-Йорке проживало плюс-минус несколько тысяч - тридцать пять миллионов человек.
      Глава 1
      Августовское солнце било в открытое окно и обжигало голые ноги Эндрю Раша до тех пор, пока тот не вынырнул из глубин беспокойного сна. Он медленно осознавал окружающую жару, влажность и грязную простыню под собой. Он протер заспанные глаза и уставился в потрескавшийся грязный потолок, проснувшись лишь наполовину и с чувством некого смущения, как бывает в первые мгновения после пробуждения, когда не знаешь, где находишься. Раш зевнул, и странное чувство улетучилось. Потянувшись за часами, которые он всегда клал на кресло рядом с кроватью, Раш еще раз зевнул и, щурясь, взглянул на стрелки под поцарапанным стеклом. Семь... семь часов утра, а в квадратном окошечке - маленькая цифра 9. Понедельник, 9 августа 1999 года - жарко как в печке, хотя город еще валяется в постели под этой горячей волной, что печет и душит Нью-Йорк последние десять дней. Энди вытер пот со лба, убрал ноги из-под солнечных лучей и подсунул подушку под голову. Из-за перегородки, разделявшей комнату пополам, раздалось жужжание, время от времени переходившее в пронзительный вой.
      - Доброе утро!.. - закричал он и тут же закашлялся.
      Не переставая кашлять, он встал и прошел в другой конец комнаты к бачку на стене. Вода текла тонкой, коричневой струйкой. Энди сделал глоток и постучал по шкале костяшками пальцев. Стрелка подскочила и опустилась недалеко от отметки "Пусто". Бак нужно было наполнить. Лучше бы сделать это еще до того, как идти отмечаться в четыре часа в участке. День начался.
      К неуклюжему шкафу было прикреплено большое, в рост человека, зеркало с трещиной от верха до низа, и Энди уткнулся в него, почесывая колючую скулу. Перед уходом надо бы побриться.
      Не следует смотреть на себя голого и неприбранного поутру, подумал он с отвращением, хмуро разглядывая мертвенно-бледную кожу и кривые ноги, обычно скрытые штанами. И как только удается иметь выпирающие ребра, будто у умирающей с голоду клячи, и в то же время довольно солидный животик? Он помял живот и подумал, что причиной этому крахмалистый рацион и то, что большую часть времени приходится просиживать задницу. Хорошо, хоть лицо не располнело. Лоб с каждым годом становится чуть выше, но это не так заметно благодаря короткой стрижке.
      Тебе только перевалило за тридцать, подумал он, а вокруг глаз уже морщины. И нос у тебя чересчур большой... кажется, дядя Байен всегда говорил, что это из-за примеси валлийской крови. И клыки довольно длинные, поэтому улыбка напоминает оскал гиены. Ты чертовски симпатичен, Энди Раш, а когда у тебя последний раз было свидание? Он хмуро глянул на себя и пошел искать платок, чтобы прочистить свой выдающийся валлийский нос.
      В ящике лежали только одни чистые трусы, и Энди их надел. Не забыть бы сегодня еще и постирать. Жужжание за перегородкой продолжалось. Энди распахнул дверь.
      - Ты так инфаркт схлопочешь, Сол, - сказал он седобородому мужчине, крутившему педали велосипеда-тренажера так энергично, что по груди ручьями тек пот, впитываемый банным полотенцем, повязанным на поясе.
      - Никаких инфарктов, - выдохнул Соломон Кан, тяжело дыша. - Я занимаюсь этим так давно, что моя тикалка не выдержит, если я брошу. А регулярное употребление алкоголя выгоняет из крови весь холестерин. А рак легких мне не грозит, поскольку позволить себе курить я не могу, даже если б очень захотел. И в семьдесят пять никакого простатита, потому что...
      - Сол, пожалуйста... избавь меня от этих ужасных подробностей на пустой желудок. У тебя найдется кубик льда?
      - Возьми пару - сегодня жарко. Только не держи дверь открытой слишком долго.
      Энди открыл маленький холодильник, притулившийся у стены, быстро вынул пластиковый пакет с маргарином, выдавил два кубика льда из поддона в стакан и захлопнул дверцу. Потом набрал в стакан воды из бачка и поставил его на стол рядом с маргарином.
      - Ты еще не ел? - спросил он.
      - Сейчас... эта штука, похоже, уже зарядилась. Сол прекратил крутить педали, вой сменился стоном и затих. Он отсоединил от электрогенератора провода, аккуратно смотал и положил рядом с четырьмя черными автомобильными аккумуляторами, стоявшими в ряд на холодильнике. Затем, вытерев ладони о влажное полотенце, вытащил кресло, сделанное из сиденья допотопного "форда" образца 1975 года, и уселся за стол напротив Энди.
      - Я слушал новости в шесть утра, - сказал он. - Старики организуют сегодня еще один марш протеста у управления социальной помощи. Вот где насмотришься на инфаркты!
      - Слава Богу, не насмотрюсь. Работа у меня с четырех, а Юнион-сквер не относится к нашему участку. - Он открыл хлебницу, вынул небольшой крекер и подвинул ее Солу. Потом тонким слоем намазал маргарин на крекер, откусил и, морща нос, стал жевать. - По-моему, маргарин уже того.
      - С чего ты взял? - проворчал Сол, откусывая крекер. - Все, что делается из машинного масла пополам с ворванью, изначально - того.
      - Ты говоришь, как какой-нибудь диетолог, - сказал Энди, макая крекер в холодную воду. - У жиров из нефтепродуктов почти нет вкуса, и ты сам знаешь, что китов уже давно нет, поэтому и ворвани нет, а добавляют старое доброе хлорелловое масло.
      - Киты, планктон, рыбий жир - один черт. Все воняет рыбой. Я, пожалуй, поем всухомятку, чтобы плавники не выросли. - Внезапно раздался стук в
      дверь. - Еще и восьми нет, а за тобой уже пришли, - простонал Сол.
      - Это может быть кто угодно, - сказал Энди, подходя к двери.
      - Может, да не может, это стук посыльного, и тебе это известно не хуже моего. Я даже знаю, кто это. Видишь? - Он кивнул с мрачным удовлетворением, когда Энди отпер дверь, и они увидели худощавого, босого курьера.
      - Что тебе надо, Вуди? - спросил Энди.
      - Мне нисего не нузно, - прошепелявил Вуди беззубым ртом. Хотя ему было немногим за двадцать, во рту у него не осталось ни единого зуба. - Лейтенант велел принести, я и принес. - Он передал Энди записку с его именем, написанным на обороте.
      Энди повернулся к свету, читая корявые каракули, потом нацарапал внизу свои инициалы и вернул бумажку посыльному. Заперев за ним дверь, он вернулся к столу задумчивый и хмурый.
      - Не смотри на меня так, - сказал Сол. - Не я его послал. Осмелюсь предположить, что новости не из самых приятных.
      - Да, эти старики уже всю площадь заполонили, и тот участок просит подкрепления.
      - Но ты тут при чем? Им же костоломы нужны.
      - Костоломы! Где ты нахватался этого средневекового сленга? Конечно, чтобы сдерживать толпу, им нужны патрульные, но нужны и детективы, чтобы выявлять агитаторов, карманников и прочих. Сегодня в парке будет смертоубийство. Мне нужно быть к девяти, поэтому я хоть за водой успею сбегать.
      Энди медленно натянул штаны и просторную футболку, затем поставил кастрюльку с водой на подоконник, чтобы согрелась на солнце. Прихватив две двадцатилитровые пластмассовые канистры, он вышел. Сол оторвался от телевизора и глянул ему вслед поверх старомодных очков.
      - Когда принесешь воды, я поставлю тебе стаканчик - или, по-твоему, еще слишком рано?
      - Сегодня самое то.
      В коридоре было темным-темно, и Энди осторожно, по стеночке, добрался до лестницы. Споткнувшись о кучу мусора, которую кто-то вывалил за дверь, он выругался. Двумя этажами ниже в стене было окно, через которое проникало достаточно света, чтобы не кувырнуться с последних двух пролетов, остающихся до выхода. После прохладного коридора Двадцать пятая улица обрушила не него душную волну горячего воздуха и запахи гнили, грязи и немытых людей. Прокладывая путь в толпе женщин, приходилось следить, чтобы не наступить на детей, игравших под ногами. По тротуару, еще покрытому утренней тенью, сновало столько прохожих, что Энди пошел по мостовой. Жара уже растопила асфальт, и он прилипал к подошвам башмаков.
      У красной водоразборной колонки, как обычно, уже выстроилась длинная очередь. Когда Энди подошел поближе, она заволновалась, послышались негодующие крики, угрожающе замахали кулаки. Недовольно ворча, толпа рассосалась, и Энди увидел, как полицейский запер металлическую дверцу.
      - В чем дело? - спросил Энди. - Я думал, что пункт работает до полудня.
      Полицейский обернулся, автоматически положив руку на кобуру пистолета, но тут же узнал детектива со своего же участка. Он сдвинул фуражку на затылок и утер ладонью пот со лба.
      - Только что сержант приказал закрыть все пункты на двадцать четыре часа. Из-за засухи уровень воды в водохранилище упал, приходится экономить.
      - Ничего себе новости, - сказал Энди, поглядывая на ключ, торчавший в замке. - Мне сейчас на дежурство, и, стало быть, два дня придется жить без воды...
      Осторожно оглянувшись, полицейский открыл дверцу и взял у Энди канистру.
      - Одной тебе хватит. - Он поставил ее под кран и, понизив голос, сказал: Между нами, ходят слухи, что на севере снова взорвали акведук.
      - Опять фермеры?
      - Наверняка. До перевода на этот участок я работал там, в охране. Неуютно было - того и гляди, взлетишь в воздух вместе с акведуком. Они заявляют, что город ворует у них воду.
      - Но у них достаточно воды, - сказал Энди, забирая полную канистру. Больше, чем нужно. А в городе тридцать пять миллионов мучаются от жажды.
      - Кто спорит, - согласился полицейский, захлопывая и запирая дверцу.
      Энди потащился обратно, проталкиваясь сквозь толпу, но по лестнице подниматься не стал, а зашел во двор. Все туалеты были заняты, и ему пришлось ждать. Когда он наконец втиснулся в одну из кабинок, то взял с собой и канистры: любой из мальчишек, игравших в куче отбросов у забора, запросто упер бы их, оставь он воду снаружи.
      Преодолев темные марши и открыв дверь, он услышал позвякивание льда о стекло стакана.
      - Ты прямо Пятую Бетховена играешь, - сказал он ставя канистры на пол и падая в кресло.
      - Любимая тема, - сказал Сол, доставая из холодильника два охлажденных стакана, и с торжественностью религиозного ритуала опустил в каждый по крохотной перламутровой луковичке.
      Один стакан он передал Энди, и тот осторожно отхлебнул холодную жидкость.
      - Когда я пробую такое, Сол, я почти начинаю верить, что ты, в Конце концов, не совсем рехнулся. Почему эта смесь называется "Гибсон"?
      - Тайна, покрытая мраком. Почему "Стингер" называется "Стингером", а "Розовая Дама" - "Розовой Дамой"?
      - Не знаю... почему? Я их ни разу и не пробовал.
      - И я не знаю, но называется именно так. Как то зеленое пойло, которое продают в забегаловках, называется "Панама". Ничего не значит, просто название.
      - Благодарю, - сказал Энди, осушив стакан. - Мир сразу кажется иным.
      Он отправился в свою комнату, вытащил из шкафа кобуру с пистолетом и пристегнул оружие к ремню брюк. Его бляха висела на брелоке с ключами, как всегда. Энди сунул в карман блокнот и на секунду задумался. День предстоит долгий и трудный, да и всякое может случиться. Он достал из-под стопки рубашек наручники и газовый баллончик. В толпе стариков это тоже пригодится, да к тому же оно и безопаснее. Кроме того, новые суровые правила применения боевых средств заставляли выискивать повод для их использования. Он наскоро вымылся водой, уже нагревшейся на солнце, затем потер лицо серым грязным обмылком, чтобы хоть как-то размягчить щетину. Бритва уже основательно затупилась, и он попытался заточить ее о край стакана. Он подумал, что пора бы приобрести новую. Может, осенью.
      Когда Энди вышел из комнаты, Сол поливал свою грядку на подоконнике, где росли всякие травы и лук.
      - Только смотри, чтобы тебя на мякине не провели, - сказал он, не отрываясь от работы.
      У Сола был большой запас слов, что такое эта самая мякина?
      Солнце поднялось уже высоко, и бетонно-асфальтовое ущелье улицы превращалось в пекло. Полоска тени стала еще уже, а людей у входа в дом - еще больше, и Энди едва смог выйти из двери. Он осторожно перешагнул через крошечную сопливую девчушку в протертой до дыр ночной рубашке и спустился на одну ступеньку. Изможденная женщина неохотно подвинулась, даже не взглянув на него, а мужчины уставились с ненавистью, что делало их похожими на членов одной суровой семьи. Энди пробрался сквозь толпу и у самого тротуара перешагнул через протянутые ноги лежащего старика. Тот казался мертвым. Ноги у него были босые и грязные, а щиколотку обхватывала веревка, другой конец которой был привязан к ребенку, сидевшему на тротуаре и отрешенно жующему сломанную пластиковую тарелку. Ребенок был так же грязен, как и старик, его живот сильно раздут. Неужели старик мертв? Впрочем, с обязанностью быть якорем для ребенка мог справиться и мертвый.
      "Черт, поганое сегодня утром настроение, - подумал Энди. - Наверняка из-за жары; я не выспался, всю ночь снились какие-то кошмары. Это бесконечное лето и все эти неприятности; похоже, одна цепляется за другую. Сначала жара, потом засуха, ограбление складов, а теперь вот еще старики. Они с ума сошли выходить из дома в такую погоду. Или, может, они сошли с ума от погоды".
      Думать было слишком жарко. Когда он завернул за угол, Седьмая авеню словно вспыхнула перед ним, и он руками и лицом ощутил солнечный жар. Рубашка уже прилипла к спине, а на часах только без четверти девять.
      На Двадцать третьей улице, в длинной тени эстакады городской экспресс-линии, закрывавшей почти все небо, было прохладно, и он медленно шел в полумраке, поглядывая на велотакси и гужевики. Вокруг каждого столба эстакады стояли маленькие группки людей, облепившие их, словно устрицы, и колеса почти касались их ног. Сверху раздался грохот - по экспресс-линии проехал тяжелый грузовик, и Энди увидел, что впереди перед зданием участка остановился фургон. Полицейские в форме не спеша забирались в кузов, а лейтенант Грассиоли стоял рядом с грифельной доской в руках и разговаривал с сержантом. Подняв голову, он хмуро взглянул на Энди, нервный тик заставил его левое веко сердито подмигнуть.
      - Пришел почти вовремя, Раш, - сказал он, делая пометку на дощечке.
      - Сегодня у меня выходной, сэр, меня вызвали. С Грасси надо быть настороже, он изведет кого угодно: у него язва, диабет и больная печень в придачу.
      - Полицейский находится на службе двадцать четыре часа в сутки, так что залезай в машину. Я хочу, чтобы ты с Кулозиком взяли пару-другую карманников. Эти, с Центральной улицы, мне уже все уши прожужжали.
      - Слушаюсь, сэр, - сказал Энди спине лейтенанта, когда тот повернулся и направился обратно в участок.
      Энди забрался по откидной лесенке в кузов и сел на скамейку рядом со Стивом Кулозиком, который, как только лейтенант ушел, сразу прикрыл глаза и начал дремать. Это был мужчина с телом, где соперничали жир и мышцы. Одет он был, как и Энди, в мятые хлопчатобумажные штаны и рубаху с короткими рукавами. Рубашка висела мешком, скрывая пистолет в кобуре. Когда Энди плюхнулся рядом, он приоткрыл один глаз и что-то буркнул.
      Стартер раздражающе взвыл и выл до тех пор, пока скверное топливо не вспыхнуло и дизельный двигатель не ожил. Грузовик, содрогаясь и дребезжа, отъехал от участка и тронулся на восток. Полицейские жались к краям скамеек, чтобы ловить дуновение ветерка и заодно наблюдать за улицами, забитыми людьми. Этим летом полицейские были не очень-то популярны. Не очень приятно, когда в тебя неожиданно бросают камни или бутылки.
      Неожиданно фургон задрожал, водитель сбросил скорость и нажал на сигнал, прокладывая путь сквозь толпу людей и множество безмоторных экипажей.
      На Бродвее скорость стала совсем черепашьей: люди запрудили всю проезжую часть в окрестностях Мэдисон-сквера, где располагались блошиный рынок и палаточный городок. Здесь, в центре, обстановка была не лучше. Старики уже вышли на улицы и направлялись на юг, едва волоча ноги. Полицейские, проезжая мимо, равнодушно на них поглядывали - медленная колышущаяся масса седых и лысых голов, большинство людей с палочками, старик с окладистой седой бородой ковылял на костылях. Было полным-полно инвалидных колясок. Когда полицейские появились на Юнион-сквер, солнце, вырвавшись из-за зданий, безжалостно обрушилось на них.
      - Чистая смерть, - зевнув, сказал Стив Кулозик, и вылез из фургона. - Жара убьет половину этих старикашек. На солнце, наверное, градусов сорок. В восемь часов было тридцать три.
      - А врачи на что? - Энди кивнул в сторону небольшой группы людей в белых халатах, разворачивавших носилки рядом с машиной "скорой помощи".
      Детективы подошли к толпе, уже заполнившей парк, и пробрались к трибуне. Послышался скрежет и щелчок - проверяли звуковую систему.
      - Рекорд, - сказал Стив, глазами ощупывая толпу. - Я слышал, что в водохранилищах низкий уровень потому, что некоторые из труб на выходе не заизолированы. Это да еще деревенщина, постоянно взрывающая акведук...
      Визг из громкоговорителей заглушили громовые раскаты голоса, усиленного микрофоном.
      - Товарищи, дамы и господа, члены всех обществ Старейшин Америки, прошу вашего внимания. Сегодня утром я заказал облака, но, похоже, заказ не дошел...
      Одобрительный гул прокатился по парку, раздалось несколько хлопков.
      - Кто это? - спросил Стив.
      - Ривз. Его называют Малыш Ривз, потому что ему всего лишь шестьдесят пять. Он исполнительный директор Стариков, но если так и дальше пойдет, на следующий год станет президентом...
      Его последние слова потонули в сотрясающем горячий воздух голосе Ривза:
      - Но наша жизнь далеко не безоблачна, и мы можем прожить и без облаков на небе. - На этот раз в ответном гудении толпы послышались нотки гнева. - Власти следят за тем, чтобы мы не могли работать, несмотря на состояние нашего здоровья и способности. Власти установили оскорбляющее нас нищенское содержание, на которое мы должны жить, и в то же время они следят, чтобы на эти деньги можно было купить все меньше и меньше с каждым годом, с каждым месяцем, с каждым днем...
      - Первый готов, - сказал Энди.
      Какой-то человек в задних рядах упал на колени и схватился за грудь. Энди рванулся было к нему, но Стив Кулозик удержал его.
      - Это их дело, - сказал он, указывая на двух врачей, уже бежавших к пострадавшему. - Что-то с сердцем или тепловой удар. Думаю, далеко не последний. Давай-ка прочешем толпу.
      - ...Снова пришла пора объединиться... силы, которые ввергают нас в нищету, голод и полное забвение... растущие цены свели на нет...
      Казалось, между крохотной фигуркой на трибуне и громовым голосом нет никакой связи. Детективы разделились, и Энди стал медленно продираться сквозь толпу.
      - ...Мы не примем ничего второсортного, или третье или четверосортного, как теперь, мы не примем грязного угла, где мы должны дремать, дожидаясь голодной смерти. Мы - жизненно важная составляющая... нет, я скажу, мы самая важная составляющая общества - хранилище опыта, знаний и рассудительности. Пусть муниципалитет, Олбани и Вашингтон действуют - или берегитесь, потому что когда подсчитают голоса, то обнаружат...
      Слова грохотали в ушах, но Энди не обращал на них внимания, пробираясь сквозь толпу взбудораженных стариков; глаза его шарили в море беззубых десен, седых небритых щек и слезящихся глаз. Здесь не было карманников, лейтенант оказался не прав: в подобной толпе им делать было нечего. Эти люди совершенно нищие. А если у них и есть какая-нибудь мелочь, то она надежно спрятана в старомодные кошельки или зашита в трусы.
      Толпа колыхнулась - двое мальчишек со смехом пробежали сквозь нее, пиная и стараясь свалить друг друга.
      - Довольно, - сказал Энди, вставая на их пути. - Успокойтесь и уходите из парка, ребята, вам тут делать нечего.
      - Это кто сказал? Что хотим, то и делаем...
      - Закон! - рявкнул Энди, вытащил из кармана бляху и угрожающе сунул им в лицо. - Пошевеливайтесь!
      Они молча повернулись и стали выбираться из толпы, а он пошел следом, чтобы удостовериться, что они в самом деле уйдут.
      Совсем дети, подумал он убирая бляху, вероятно, лет десять-одиннадцать, но за ними нужен глаз да глаз, а то они такого натворят... Да и поосторожней с ними надо, а то, если их много, стоит отвернуться, навалятся всей гурьбой и изрежут осколками стекла, как беднягу Тейлора.
      На стариков, похоже, что-то нашло. Они начали раскачиваться взад-вперед, а когда усиленный динамиками голос на мгновение умолк, позади трибуны послышались крики. Видимо, начиналась заварушка. Энди бросился туда. Ривз больше не говорил, а крики становились все сильнее; раздался звук бьющегося стекла. Из громкоговорителей прогремел другой голос:
      - Говорит полиция. Прошу всех разойтись, митинг закончен, уходите с площади на север...
      Яростный вой заглушил говорившего. Старики подались вперед в едином порыве. Когда их вопли стихли, вновь стали слышны слова оратора Ривза:
      - ...Люди... успокойтесь... Я лишь хочу вам сказать... я не осуждаю ваше негодование, но сейчас не время... Капитан объяснил мне положение вещей, и я вижу отсюда, что это не имеет ничего общего с нашим митингом. Какие-то беспорядки на Четырнадцатой улице... Нет!.. Не ходите туда, от этого будет только хуже, там полиция, она не даст вам пройти. Я вижу, что сюда двигаются отряды специального назначения, и полиция намерена применить летающую проволоку...
      Толпа вздрогнула, движение обратилось вспять, и люди стали уходить с Юнион-сквер, подальше от Четырнадцатой улицы. Старики отлично знали, что такое летающая проволока.
      Энди пробрался за трибуну, где людей было меньше, и, увидев, что Четырнадцатая улица забита бурлящей толпой, не мешкая направился туда. Край площади был оцеплен полицейскими, расчистившими место у парка. Ближайший из них поднял дубинку и заорал:
      - Держись подальше, парень, а то нарвешься на неприятности!
      Энди показал ему бляху. Он кивнул и отвернулся.
      - В чем дело? - спросил Энди.
      - Крутая буча заваривается, а то и еще чего хуже... Вали отсюда! - Он ударил дубинкой по по ребрику, и лысый мужчина на алюминиевых костылях остановился и, поколебавшись, свернул в парк. - Клейн как обычно устроил рекламную распродажу. Они вывесили в витринах плакаты, как и раньше делали без всяких неприятностей. Но на этот раз он получил партию соево-чечевичных бифштексов... - Он повысил голос, чтобы перекричать шум двух приближавшихся бело-зеленых вертолетов. - Одна дурища затарилась и прямо за ближайшим углом нарвалась на телерепортеров, которым все и выболтала. Теперь люди валом валят со всех сторон, а половина улиц, по-моему, не перекрыта. С этой стороны мы хоть проволоку натянули.
      Энди нацепил бляху на карман рубашки и принялся вместе с полицейскими отгонять толпу. Толпа не сопротивлялась. Люди поднимали головы и от резких хлопков вертолетных винтов шарахались прочь. Вертолеты снизились, и из их утроб посыпались мотки проволоки. Ржавые мотки колючей проволоки ударялись о землю, скрепляющие скобы разрывались.
      Это была не просто колючая проволока. Ее закаленная сердцевина обладала памятью: металл, независимо от того, как его скрутить и согнуть, возвращал себе первоначальную форму, как только исчезали внешние напряжения. Если обычная проволока легла бы спутанной кучей, эта стремилась обрести исходную форму, шевелясь, словно слепой зверь, разворачиваясь и растягиваясь вдоль улицы. Полицейские в толстых рукавицах ухватились за ее концы и положили ее в нужном направлении, чтобы посреди улицы образовался барьер. Две раскручивающиеся спирали столкнулись и вступили в бессмысленную схватку, взмывая в воздух, падая и сплетаясь в извивающийся клубок. Когда Последний участок проволоки замер, поперек улицы высилась стена колючей проволоки высотой и толщиной в метр.
      Но беспорядки на этом не кончились. Люди по-прежнему прорывались с юга по улицам, еще не перекрытым проволокой. Поднялся крик, началась свалка. Проволока могла остановить нашествие, но, чтобы ее установить, надо было расчистить для этого место. Полицейские метались перед толпой взад-вперед, а над головами людей, словно рассерженные пчелы, жужжали вертолеты.
      Раздался оглушительный треск, за ним послышался визг. Толпа высадила одну из витрин в магазине Клейна, и люди упали прямо на торчащие осколки стекла. Потекла кровь, кто-то застонал. Энди пробился к витрине. На него налетела какая-то женщина с выпученными глазами; из ее рассеченного лба хлестала кровь. Энди прижали к самому окну, и сквозь крики он услышал трель полицейского свистка. Люди лезли в разбитую витрину, топча истекавших кровью раненых, и хватали коробки. Это был склад продовольственного отдела. Энди закричал, но в реве толпы едва услышал собственный голос. Он схватил мужчину, который с охапкой пакетов пытался выбраться из окна, но не смог его удержать. Зато другие смогли, и мужчина рухнул под напором жадных рук, теряя коробки.
      - Стоять! - заорал Энди. - Стоять!
      Это было бесполезное занятие, словно в каком-то кошмаре. Из окна вылез худенький парнишка-китаец в шортах и залатанной рубашке, прижимавший к груди коробку с соево-чечевичными бифштексами. Энди беспомощно протянул руки. Мальчик посмотрел на него невидящими глазами, отвернулся, согнулся пополам, прикрывая добычу, и начал вдоль стены ужом выбираться из толпы. Мелькнули ноги с напряженными мышцами, ступни наполовину вылезали из сандалий с подошвой, сделанной из автопокрышки. Он исчез, и Энди сразу забыл о нем, как только пробился к разбитому окну и встал плечом к плечу с полицейским в разорванной рубашке, который чуть раньше добрался до витрины. Полицейский молотил дубинкой по тянувшимся рукам.
      Энди присоединился к нему и ловко ударил мародера, пытавшегося пролезть между ними, затем запихнул бесчувственное тело и коробки обратно в магазин. Завыли сирены, над толпой взметнулись белые струи: появились специальные машины для подавления беспорядков, прокладывающие себе путь в толпе потоками воды.
      Глава 2
      Билли Чун засунул пластиковую коробку с соевыми бифштексами под рубашку, а когда он еще и согнулся в три погибели, ее не так-то легко было заметить. Сначала он еще кое-как продвигался, но вскоре давка стала невыносимой, и его прижало к стене. Он пытался противостоять силе, вжимающей его лицо в горячий пыльный кирпич. Тут ему так ударили коленом по голове, что он почти потерял сознание и очнулся от струи холодной воды. Прибыли машины для подавления беспорядков, и их водяные пушки разредили толпу. Одна из струй впечатала его в стену и прошла дальше.
      Напор толпы ослаб, и Билли пошатываясь встал, глядя, не заметил ли кто-нибудь его ноши, но на него никто не обращал внимания. Остатки толпы, мокрые насквозь, в крови и синяках просачивались мимо неуклюже продвигавшихся полицейских машин. Билли пристроился к бегущим, повернул в сторону Ирвинг-Плейс, где было меньше людей, отчаянно высматривая какое-нибудь укрытие, - место, которое найти в этом городе было крайне трудно. Беспорядки закончились, и очень скоро кто-нибудь его заметит и полюбопытствует, что это у него под рубашкой. Тогда пиши пропало. Это был не его район, здесь не жили китайцы, его заметят и схватят... Он побежал, но тут же запыхался и перешел на быстрый шаг.
      Вот. Рядом с одним из зданий вырыли яму до самого фундамента, там виднелись трубы, а на дне - грязная вода. Он сел на край развороченного тротуара, прислонился к ограждавшему яму заборчику, потом нагнулся и осмотрелся. На него никто не обращал внимания, но людей вокруг было полно: они выходили из домов и садились на ступеньки, наблюдая за бегущими. Послышались чьи-то шаги, посреди улицы показался мужчина с большим пакетом под мышкой. Он отчаянно озирался, сжав кулаки. Кто-то сбил его с ног, и он со стоном рухнул, а люди набросились на него, хватая рассыпавшиеся по земле крекеры. Билли улыбнулся - теперь на него никто не смотрел - и соскользнул в яму, по колено погрузившись в грязную воду. Под ржавой трубой был небольшой просвет, туда он и забился. Не сказать, что идеально, но сойдет - сверху видны только его ноги. Он лег на холодную землю и разорвал коробку.
      Вы только посмотрите... только посмотрите, вновь и вновь говорил он сам себе, смеясь и глотая слюни. Целая коробка соевых бифштексов, каждый величиной с ладонь, а какие поджаристые. Он надкусил один, поперхнулся, проглотил, заталкивая крошки в рот грязными пальцами. Он набил рот так, что с трудом мог глотать, и долго пережевывал восхитительную мякоть. Давно уже не приходилось есть ничего подобного.
      Билли съел за один присест три соево-чечевичных бифштекса, делая паузы лишь для того, чтобы высунуть голову и посмотреть наверх. Но все было тихо, его никто не заметил. Он достал из коробки еще пару бифштексов, но теперь ел помедленнее и остановился только тогда, когда набитый живот с непривычки заурчал. Слизывая крошки с пальцев, он обдумывал план дальнейших действий, уже сожалея о том, что съел столько бифштексов. Нужны были деньги, а бифштексы это и были деньги, а брюхо можно было набить и крекерами из отрубей. Проклятие. Белую пластиковую коробку нельзя было нести открыто, но и спрятать под рубашку невозможно. Придется бифштексы во что-нибудь завернуть. Может, в носовой платок. Он вынул его из кармана - грязную рваную тряпку, отрезанную от старой простыни - и завернул десять оставшихся бифштексов, завязав для верности концы узелком. Потом запихнул сверток за пояс. Выпирал он не очень сильно, хотя здорово давил на полный желудок. В общем, сойдет.
      - Что ты делал в этой яме, мальчик? - спросила его одна из краснорожих женщин, сидевших на ступеньках соседнего дома, когда он вылез наружу.
      - Облегчался! - прокричал он, сворачивая за угол, под негодующие крики женщин.
      Мальчик! Ему уже восемнадцать, и, хоть он ростом не вышел, он уже не мальчик.
      Он спешил скорее добраться до Парк-авеню. Он боялся встретиться с какой-нибудь местной шайкой. Сбавив шаг, он направился к блошиному рынку, что на Мэдисон-сквер.
      Забитое людьми раскаленное место ударило в уши ревом голосов, а в нос запахом старых грязных и потных тел. Людской водоворот медленно двигался. Некоторые останавливались у лотков и прилавков, чтобы пощупать старомодные костюмы, платья, битую посуду, никому не нужные кружева, поторговаться за мелкую дохлую рыбешку с раскрытым ртом и выпученными от испуга глазами. Торговцы расхваливали свой гниющий товар, а люди текли мимо, осторожно обходя двух полицейских, которые стальными взглядами осматривали все вокруг и по диагонали пересекали площадь, направляясь к старым армейским палаткам палаточного городка. Площадь была запружена людьми, повозками, тележками, лавками и навесами. Это был рынок, где все можно было купить, и все - продать.
      Билли перешагнул через слепого попрошайку, разлегшегося в узком проходе между железобетонной скамейкой и шатким прилавком с разложенной на нем морской капустой, и попал на рынок. Он смотрел на людей, а не на то, что они продавали, и наконец остановился перед тележкой, нагруженной множеством допотопных пластиковых коробок, кружек, тарелок и чашек, яркая расцветка которых посерела и стерлась от времени.
      - Руки! - По бортику тележки ударила палка, и Билли отдернул пальцы.
      - Я не трогаю ваш хлам, - сказал он.
      - Если не покупаешь, проходи дальше, - сказал человек восточного типа с морщинистыми щеками и редкими седыми волосами.
      - Я не покупаю, а продаю, - Билли наклонился к мужчине и тихо прошептал: Не желаете несколько соево-чечевичных бифштексов?
      Старик прищурил и без того узкие глаза.
      - Ворованные, полагаю? - устало произнес он.
      - Ну так нужны или нет?
      Промелькнувшая на лице старика улыбка была невеселой.
      - Конечно, нужны. Сколько их у тебя?
      - Десять.
      - Полтора доллара за штуку. Пятнадцать долларов.
      - Черт побери! Лучше я их сам съем. Тридцать за все.
      - Жадность тебя погубит, сынок. Мы оба отлично знаем, сколько они стоят. Двадцать долларов за все. - Он вытащил две мятые десятидолларовые бумажки и зажал их в кулаке. - Давай посмотрим на товар.
      Билли протянул узелок, а старик нагнулся и заглянул внутрь.
      - Годится, - сказал он и, не разгибаясь, переложил их в бумажный пакет, а тряпку вернул Билли. - Этого мне не надо.
      - Теперь бабки.
      Старик неторопливо протянул деньги Билли, облегченно улыбаясь при мысли, что сделка завершена.
      - Ты был когда-нибудь в клубе на Мотт-стрит?
      - Шутите? - Билли схватил деньги.
      - Наверняка был. Ты же китаец, и ты предложил эти бифштексы мне, потому что я тоже китаец, и ты знаешь, что можешь мне доверять. Ты соображаешь...
      - Заткнись, дедуля. - Билли ткнул себе большим пальцем в грудь. - Я тайванец, а мой папа был генералом. И я знаю одно - у меня нет ничего общего с вами, красными китайцами из центра.
      - Глупый щенок... - Старик поднял палку и замахнулся, но Билли уже исчез.
      Вот это да! Он уже не замечал жары, автоматически продираясь сквозь толпу, сжимая деньги в кармане и предвкушая грядущие наслаждения. Двадцати долларов у него никогда в жизни не было. Самое большое - три восемьдесят, которые он украл из квартиры напротив, когда соседи оставили окно открытым. Трудно заполучить настоящие деньги, но это единственное, что идет в расчет. Дома у него их никогда не видели. Все приобреталось на карточки социальной помощи; все, что позволяло не подохнуть и жить дальше, ненавидя такую жизнь. Чтобы приподняться, нужны деньги, и теперь они у него были. Он долго мечтал об этом.
      Он зашел в отделение "Вестерн-Юниона" на Девятой авеню. Бледная девушка за высокой конторкой подняла голову, и ее взгляд, скользнув по нему, уперся в большое окно, за которым бурлила залитая солнцем улица. Она промокнула носовым платком капли пота на губе, потом вытерла подбородок. Операторы, склонившиеся над своей работой, вообще не подняли головы. Здесь было очень тихо, через открытую дверь проникал лишь приглушенный шум города. Внезапно очень громко застучал телетайп. На скамье в дальнем конце помещения сидели шесть парней, подозрительно поглядывавших на него. Подходя к диспетчеру, он слышал, как их ноги шаркают по полу и скрипит скамейка. Он заставил себя не оборачиваться и остановился у стойки, терпеливо ожидая, когда человек обратит на него внимание.
      - Что тебе нужно, парень? - процедил диспетчер, наконец поднимая голову. .
      Человеку было за пятьдесят, он устал и умирал от жары, сердясь на весь мир, обещавший ему что-то большее.
      - Вам нужен посыльный, мистер?
      - Нет. У нас и так слишком много всяких мальчишек.
      - Я умею работать, мистер. Буду работать в любое время, когда скажете. У меня есть вступительный взнос. - Он вытащил одну десятидолларовую купюру и положил ее на конторку.
      Мужчина мельком взглянул на деньги, и отвел глаза в сторону.
      - У нас слишком много мальчишек.
      Скамья позади скрипнула, и Билли услышал звук шагов. Это был один из тех парней. Голос был напряжен от злости.
      - Этот китаец к вам пристает, мистер Бургер? Билли сунул деньги обратно в карман.
      - Сядь, Роулз, - сказал мужчина. - Ты знаешь, как я отношусь к разборкам и дракам.
      Он взглянул на обоих и Билли догадался: ему здесь не работать, если быстренько что-нибудь не предпринять.
      - Благодарю, что позволили поговорить с вами, мистер Бургер. - сказал он вежливо и, повернувшись, что есть силы наступил парню на ногу. - Не смею вас больше беспокоить...
      Парень заорал и ударил Билли кулаком в ухо. Билли промямлил что-то, но не сделал попытки защититься.
      - Отлично, Роулз, - с отвращением сказал Бургер. - Убирайся отсюда, ты уволен.
      - Но... мистер Бургер... - жалобно заскулил парень. - Вы же не знаете, что этот китаец...
      - Выметайся! - Бургер привстал и рассерженно ткнул пальцем в мальчишку. Быстро!
      На минуту о Билли забыли, и он отошел в сторону, боясь улыбнуться.
      До парня наконец дошло, что делать ему здесь больше нечего, и он ушел, злобно взглянув напоследок на Билли. Бургер вытер одну из дощечек для посыльных.
      - Отлично, парень, похоже, ты получишь работу. Как тебя зовут?
      - Билли Чун.
      - Мы платим по пятьдесят центов за каждую доставленную телеграмму. - Он встал и подошел к Билли, держа в руке дощечку. - Ты оставляешь в залог десять долларов и берешь телеграмму. Приносишь дощечку - получаешь десять пятьдесят. Ясно?
      Он положил дощечку на стойку. Билли взглянул на нее и прочитал написанные мелом слова: "Минус пятнадцать центов".
      - У меня все будет в полном порядке, мистер Бургер.
      - Отлично. - Он ладонью стер надпись. - Садись на скамейку и заткнись. Никаких драк, никаких разборок, никакого шума, а иначе получится как с Роулзом.
      - Да, мистер Бургер.
      Билли сел. Мальчишки посмотрели на него с подозрением, но ничего не сказали. Через несколько минут маленький смуглый парнишка наклонился к нему и пробормотал:
      - Сколько он с тебя снимает?
      - Что ты имеешь в виду?
      - Не будь идиотом. Или ты отдаешь ему часть бабок, или больше здесь не работаешь.
      - Пятнадцать.
      - Говорил я тебе, что он так и сделает, - громко прошептал другой парень. - Говорил я тебе, что он не остановится на десяти... - Он резко осекся: диспетчер посмотрел в их сторону.
      День покатил по своей горячей наезженной колее, и Билли был доволен, что сидит вот тут и ничего не делает. Некоторые парни уходили с телеграммами, но его ни разу не вызывали. Соево-чечевичные бифштексы оказались тяжелой для желудка пищей, и ему дважды пришлось выйти в темный, убогий туалет во дворе здания. Тени на улице удлинились, но в воздухе по-прежнему висела все та же удушающая жара, что держалась последние десять дней. В шесть часов пришли еще трое мальчишек и с трудом уместились на скамье. Бургер сердито посмотрел на них: похоже, только так он и мог смотреть.
      - Некоторые могут быть свободны.
      На первый день вполне достаточно, подумал Билли и ушел. От долгого сидения у него затекли ноги, а бифштексы, кажется, рассосались. Можно было подумать и об ужине. Черт! Он состроил кислую гримасу. Он знал, что у них будет на ужин. То же, что и каждый вечер уже много лет подряд.
      В порту с реки дул легкий ветерок, и Билли медленно шагал по Двенадцатой авеню, с удовольствием ощущая прохладу. За сараями, убедившись, что поблизости никого нет, он размотал проволоку, которой была привязана к сандалиям подошва из покрышки, и сунул две купюры в образовавшуюся щель. Они принадлежали ему и только ему. Он закрепил проволоку и по трапу поднялся на "Уэйверли Браун", который стоял у шестьдесят второго причала.
      Реки не было видно. Соединенные друг с другом измочаленными канатами и ржавыми цепями, ряды допотопных "Викторий" и "Свобод" создавали фантастический пейзаж из причудливых надстроек, болтающегося, как белье на веревке, такелажа, мачт, антенн и дымовых труб. За всем этим возвышался один-единственный пролет так и не достроенного Вагнеровского моста. Эта панорама не казалась Билли странной; он здесь родился, после того как его семья вместе с другими беженцами с Тайваня обосновалась в этих времянках, на скорую руку построенных на судах, гниющих и ржавеющих за ненадобностью у Каменного Мыса со времен второй мировой войны. Больше негде было разместить многочисленных приезжих, и суда показались в то время блестящей неходкой. Они должны были стать временным убежищем, пока не найдется что-нибудь получше. Но жилье найти было трудно - и к этим судам добавились другие, и мало-помалу ржавый, покрытый ракушками флот стал частью города, которая. Казалось, существовала здесь вечно.
      Суда соединяли трапы и мостики, под ними плескалась вонючая вода, на поверхности которой плавали отбросы. Билли добрался до "Колумбии Виктории", своего дома, и по мостику дошел до квартиры N 107.
      - Как раз вовремя, - сказала сестра Анна. - Все уже поели, но тебе повезло: мне удалось оставить кое-что для тебя.
      Она достала с полки тарелку и поставила на стол. Ей было тридцать семь, но волосы поседели, плечи опустились, спина сгорбилась. Ее давно покинула надежда уйти из семьи и Корабельного городка. Она единственная из детей Чунов родилась на Тайване. Когда они уезжали, Анна была маленькой, и ее воспоминания об острове были смутными, словно давний приятный сон.
      Билли взглянул на размоченные овсяные лепешки и бурые крекеры, и в горле у него встал ком: в памяти еще сохранились воспоминания о бифштексах.
      - Я не голоден, - сказал он, отодвигая тарелку. Мать заметила это движение и повернулась от телевизора - наконец она удосужилась заметить сына.
      - Чем тебе не нравится еда? Почему ты не ешь? Еда великолепная.
      Голос у нее был тонкий и пронзительный, с хриплыми завываниями, выдававшими кантонское происхождение. Она сумела выучить не больше десятка английских слов, и в семье по-английски не говорили.
      - Я не голоден. - Он лгал, чтобы ее успокоить. - Слишком жарко. Съешь сама.
      - Я никогда не выну еду изо рта у своих детей. Если не хочешь есть, близнецы съедят. - Говоря с ним, она по-прежнему смотрела на экран телевизора, и голоса, раздававшиеся оттуда, почти заглушали ее слова и сопровождались пронзительным визгом семилетних мальчиков, дравшихся из-за какой-то игрушки в углу. - Дай мне. Я откушу кусочек. Я и так отдаю почти всю еду детям.
      Она положила в рот крекер и стала его быстро, по-мышиному жевать. Было маловероятно, что близнецам что-нибудь останется, поскольку мать являлась большим специалистом по поеданию крошек, объедков и остатков. Это доказывала округлость ее фигуры. Не отрываясь от экрана, она взяла с тарелки второй крекер.
      У Билли к горлу подступила тошнота. Он словно в первый раз увидел тесную железную комнатушку, услышал завывания своих братьев, грохот старого телевизора, звон тарелок. Он вышел в другую комнату - больше у них не было - и захлопнул за собой тяжелую металлическую дверь. Когда-то это было своего рода холодильной камерой площадью около квадратного метра, которую сейчас почти целиком занимала кровать, где спали мать и сестра. В переборке сделано квадратное оконце, все еще сохранявшее следы автогена. Зимой его закрывали какой-нибудь железкой, но сейчас можно было облокотиться на край и увидеть за скоплением судов далекие огни на берегу Нью-Джерси. Уже стемнело, но воздух был так же горяч, как и днем.
      Когда острые края металла начали врезаться в руки, Билли отошел от окна и умылся в тазике с темной водой у двери. Воды было немного, но он тщательно потер лицо и руки, пригладил, как мог, волосы перед крохотным зеркалом, прикрепленным к стене, а затем быстро отвернулся и нахмурился. Лицо у него было круглое и юное, а когда он расслаблялся, губы слегка изгибались, и казалось, что он улыбается. Его лицо создавало о нем совершенно неправильное впечатление. Оставшейся водой он протер босые ноги. Ну вот, хоть немного освежился. Он лег на кровать и посмотрел на фотографию отца на стене единственное украшение комнаты.
      Капитан Гоминьдановской армии Чун Бейфу. Профессиональный военный, посвятивший всю свою жизнь войне, но не участвовавший ни в одном бою. Он родился в 1940 году, вырос на Тайване и был одним из солдат второго поколения потрепанной временем, стареющей армии Чан Кайши. Когда генералиссимус внезапно умер в возрасте восьмидесяти четырех лет, капитан Чун не принимал участия в дворцовых переворотах, которые привели к власти генерала Куна. А когда началось вторжение войск с континента, он находился в госпитале с тяжелой формой малярии и оставался там в течение всей Семидневной войны. Он был одним из первых, кого по воздуху вывезли с покоренного острова - даже раньше его семьи.
      На фотографии он выглядел суровым и воинственным, и Билли он всегда таким казался. Он покончил жизнь самоубийством в тот день, когда родились близнецы.
      Словно исчезающие воспоминания, фотография тускнела в темноте, потом появилась опять, едва видимая, когда зажглась маленькая электрическая лампочка, мигавшая от скачков напряжения. Билли наблюдал, как свет совсем было потух, потом спираль опять вспыхнула ярко-красным светом и погасла. Сегодня рано отключили электричество, а может, опять что-нибудь случилось. Билли лежал в душной темноте и чувствовал, как постель под ним становилась горячей и влажной, а железная коробка так давила со всех сторон, что он уже не в силах стал это переносить. Его потные ладони нащупали дверную ручку, но, когда он вошел в другую комнату, лучше не стало. Мерцающий зеленоватый свет телевизора играл на блестящих лицах матери, сестры и братьев, превращая их в каких-то утопленников. Из телевизора раздавались топот копыт и бесконечная стрельба из шестизарядных револьверов. Мать механически нажимала на старый генератор от карманного фонарика, к которому был подключен телевизор, и тот работал даже тогда, когда отключали электричество. Билли попытался проскользнуть мимо, но она заметила его и протянула ему генератор:
      - Поработай, а то у меня рука устала.
      - Мне надо выйти. Пусть этим займется Анна.
      - Делай, что говорят! - взвизгнула она. - Слушайся меня! Ребенок должен слушаться матери.
      Она так разозлилась, что забыла про генератор, и экран погас. И тут же хором заорали близнецы, а Анна начала их успокаивать, чем еще больше усилила всеобщую суматоху. Он не вышел, а выбежал и скатился на палубу, тяжело дыша и обливаясь потом.
      Делать было нечего, пойти некуда. Со всех сторон на него давил город, наполненный людьми, детьми, шумом и жарой.
      Машинально, плохо соображая, что делает, Билли добрался до берега и направился в сторону Двадцать третьей улицы. Ночью ходить по городу далеко не безопасно. Может, заглянуть в "Вестерн-Юнион" или лучше не беспокоить их своим появлением? Он повернул на Девятую авеню, посмотрел на желто-голубую вывеску и закусил губу: оттуда вышел мальчишка и побежал с дощечкой посыльного под мышкой, значит, освободилось место на скамье. Имело смысл зайти.
      Когда он вошел, его сердце подпрыгнуло от радости: скамья пустовала. Бургер поднял голову от стола - лицо его оказалось таким же рассерженным, как и днем.
      - Хорошо, что ты подумал и вернулся сегодня, а то позже можно было бы уже не возвращаться. Сегодня вечером куча работы. Даже не знаю почему. Отнеси вот это. - Он надписал адрес на конверте, заклеил его и поставил печать. - Деньги на стол! - Он хлопнул дощечкой по конторке.
      Проволока никак не разматывалась, и Билли сломал Ноготь, прежде чем достал деньги. Он развернул одну бумажку и положил на поцарапанный стол, крепко зажал в кулаке другую купюру, схватил дощечку и выскочил на улицу. Отойдя подальше от офиса, он остановился и прислонился к стене здания. При свете вывесок прочитал адрес:
      Майкл О'Брайен Север. Челси-парк Запад. 28 ул.
      Он знал, где это, но, хотя много раз проходил мимо этих зданий с роскошными квартирами, никогда не был внутри. Они были построены в 1976 году, после того как в результате серии подкупов и взяток городские власти разрешили производить в районе Челси-парка частную застройку. Здания окружали каменные заборы, балконы и башенки в новофеодальном стиле: внешний вид превосходно соответствовал их функции держать основную массу людей как можно дальше от домов. Сзади находился служебный вход, тускло освещенный лампочкой в проволочном колпаке, расположенной в каменной нише над дверью. Билли нажал на кнопку.
      "Этот вход закрыт до пяти ноль-ноль", - прогнусавил записанный на пленку голос прямо над головой. Билли судорожно прижал дощечку к груди: теперь ему придется пройти к главному подъезду со всеми его фонарями, швейцарами и прочим. Он посмотрел на свои босые ноги и попытался оттереть засохшую грязь. Обычно он не обращал внимания на подобную ерунду, потому что все, с кем он встречался, выглядели примерно так же. Но здесь все обстоит по-другому. Ему не хотелось встречаться с людьми, живущими в этом здании, он уже жалел, что связался с этой работой, но все же обогнул угол и направился к залитому ярким светом главному входу.
      Через небольшой ров, который совершенно высох и походил на обычную заваленную мусором сточную канаву, был переброшен мостик, похожий на те, что видел Билли на кораблях, но с заржавевшими цепями, а вел он к опускной решетке из металлических, заостренных на концах прутьев, за которой виднелось толстое стекло. Идти по этому ярко освещенному мостику все равно что направляться прямой дорогой в ад. Впереди за решеткой маячила внушительная фигура швейцара, заложившего руки за спину и не сдвинувшегося с места даже тогда, когда Билли остановился с другой стороны зарешеченного стекла. Он холодно уставился на Билли, лицо его было непроницаемым. Дверь не открывалась. Билли поднял дощечку так, чтобы стало видно написанное на ней имя. Швейцар пробежал глазами по дощечке и лениво нажал на один из декоративных завитков. Часть решетки вместе со стеклом с приглушенным вздохом отъехала в сторону.
      - Вам телеграмма... - Билли чувствовал неуверенность и страх, звучащие в его голосе.
      - Ньютон, на выход, - произнес швейцар и пальцем показал Билли внутрь здания.
      В дальнем конце вестибюля открылась дверь и послышался хохот, смолкнувший, как только человек, вышедший оттуда, затворил за собой дверь. Он был одет в такую же униформу, что и швейцар, иссиня-черную с золотыми пуговицами и с красным шнурком на плечах, тогда как у первого были роскошные аксельбанты.
      - В чем дело, Чарли? - спросил он.
      - Мальчишка с телеграммой. Никогда не видел его раньше. - Чарли повернулся к ним спиной.
      - Дощечка как дощечка, - сказал Ньютон, выхватив ее из рук Билли, прежде чем тот понял, что произошло, и пощупал тисненую эмблему "Вестерн-Юнион".
      Он отдал дощечку Билли, а когда тот взял ее, быстро прощупал рубашку и шорты Билли и даже засунул руку ему между ног.
      - Совершенно чистый, - сказал он, рассмеявшись, - только теперь мне надо идти мыть руки.
      - Значит так, парень, - сказал, не оборачиваясь, швейцар. - Отнеси ее наверх и быстро назад.
      Охранник тоже повернулся к нему спиной и ушел, оставив Билли одного посреди вестибюля на огромном цветастом ковре, понятия не имевшего, что делать и куда идти дальше. Он бы спросил, но не мог. Презрение и превосходство этих людей совершенно его обезоружили, доведя до состояния, когда хочется единственного - куда-нибудь спрятаться. Его внимание привлекло шипение в дальнем конце помещения, и он увидел, что в основании того сооружения, которое он поначалу принял за огромный церковный орган, раздвинулись двери лифта. Лифтер посмотрел на него, и Билли пошел вперед, держа дощечку перед собой как щит.
      - У меня телеграмма для мистера О'Брайена. - Его голос задрожал и исказился до неузнаваемости.
      Лифтер, парень не старше Билли, выдавил из себя слабый смешок. Он был молод, но уже научился манерам, которыми должен обладать обслуживающий персонал.
      - О'Брайен, 41-Е. Это на пятом этаже, если ты понятия не имеешь, как устроены многоквартирные дома. - Он стоял, преграждая вход в лифт, и Билли не знал, что делать дальше.
      - Я должен... в смысле, на лифте...
      - Ты же провоняешь весь пассажирский лифт. Лестница вон там.
      Билли чувствовал его сердитый взгляд, пока шел по коридору, и его охватила злость. Почему они так себя ведут? То, что они работают в подобном месте, вовсе не значит, что они здесь живут. Это было бы смешно - если б они здесь жили. Даже этот жирный швейцар. Пять этажей... Он запыхался, поднявшись до второго, а когда добрался до пятого, с него градом катил пот. Коридор тянулся в обе стороны от лестницы. Сначала он пошел не в том направлении, и пришлось возвращаться назад, когда он обнаружил, что номера убывают до нуля. Квартира 41-Е была, как и остальные, без звонка, лишь маленькая табличка на двери гласила: "О'Брайен". Когда Билли дотронулся до двери, та отворилась, и он, сначала заглянув, вошел в маленькую, темную прихожую, в которой была еще одна дверь: нечто вроде средневекового переходного шлюза. Его охватила паника, когда дверь за ним захлопнулась, а прямо над головой раздался голос:
      - Что вам угодно?
      - Телеграмма, "Вестерн-Юнион", - сказал он и огляделся, ища в пустой комнате источник голоса.
      - Покажите свою дощечку.
      Тут он понял, что голос исходил из-за решетки над внутренней дверью, а рядом с ней уставился в него глазок телекамеры. Он поднял дощечку и поднес к глазку. Видимо, она удовлетворила невидимого хозяина: послышался щелчок, и дверь перед ним отворилась, выпустив на него волну прохладного воздуха.
      - Дай сюда, - сказал Майкл О'Брайен.
      Билли вручил ему конверт и отошел в сторону. Мужчина сломал печать и достал послание.
      Ему было под шестьдесят, и он был совершенно сед, имел заметное брюшко и два ряда бриллиантов во рту. Однако у него сохранились характерные черты, говорившие о юности, проведенной в доках Вест-Сайда: шрамы на пальцах и на шее и сломанный нос, который так и не удалось выправить.
      В 1966 году он был двадцатидвухлетним подонком, как он любил говорить о себе, и на уме у него не было ничего, кроме выпивки и баб. Он пару дней в неделю работал грузчиком, чтобы заработать на уик-энд. Но то, что он случайно попал в потасовку в гриль-баре "Шемрок", изменило всю его жизнь. Отлеживаясь в больнице святого Винцента (нос зажил достаточно быстро, но он в придачу сломал и челюсть, упав на пол), он долго обдумывал свою жизнь и решил что-то предпринять. О том, что он предпринял, он никогда не рассказывал, но всем было известно, что он занялся крупной политикой портовых складов, распределением ворованных товаров и множеством других дел, о которых при нем лучше было не вспоминать. В любом случае его новые занятия приносили ему денег больше, чем работа грузчиком, и он никогда не жалел о том моменте, изменившем его жизнь.
      Ростом он был метр девяносто. На его огромное тело был накинут просторный цветастый халат, как на циркового слона. Можно было бы подумать, что он выглядит смешно, но никому не пришло бы в голову смеяться над ним. Он слишком много видел, слишком много сделал и был слишком уверен в своей силе - несмотря на то что шевелил губами при чтении и хмурился, складывая в слова буквы телеграммы.
      - Подожди, мне нужно сделать копию, - сказал он, дочитав до конца. Билли кивнул, готовый ждать сколько угодно в этой прохладной, богато обставленной комнате. - Ширли, где, черт подери, блокнот? - закричал О'Брайен.
      Из-за двери слева послышалось приглушенное бормотание, О'Брайен открыл ее и вошел в комнату. Взгляд Билли машинально последовал за ним и наткнулся на кровать с белыми простынями и лежавшую на ней женщину.
      Она лежала спиной к двери, совершенно голая, рыжие волосы разметались по подушке. Кожа у нее была бледно-розовая с коричневатыми веснушками на плечах. Билли Чун стоял, не двигаясь, дыхание у него перехватило: женщина находилась в каких-то трех метрах от него. Она положила ногу на ногу, подчеркнув округлость пышных ягодиц. О'Брайен о чем-то с ней говорил, но слова доносились, словно лишенные смысла звуки. Тут она перевернулась на другой бок и увидела в дверях Билли.
      Он ничего не мог сделать: ни сдвинуться с места, ни отвести взгляд. Она увидела, что он смотрит на нее.
      Женщина в постели улыбнулась ему, затем подняла красивую руку, обнажив приподнявшиеся груди с розовыми сосками - и дверь захлопнулась. Видение исчезло.
      Когда спустя минуту О'Брайен открыл дверь и вышел, на кровати уже никого не было.
      - Ответ? - спросил Билли, забирая дощечку. Неужели этому человеку его голос казался таким же странным, как и ему самому?
      - Нет, никаких ответов, - сказал О'Брайен, открывая дверь в коридор.
      Время теперь текло для Билли удивительно медленно: он отчетливо видел открывшуюся дверь, блестящий язычок замка, металлическую пластинку на двери. Почему все это важно?
      - Мистер, а вы не дадите мне на чай? - спросил он, чтобы как-то потянуть время.
      - Проваливай, парень, пока я не дал тебе под зад. Билли очутился в коридоре, и после прохладной квартиры жара показалась в два раза сильнее. Точно такое же ощущение он испытал, впервые оказавшись рядом с девушкой. Билли прислонился лбом к стене.
      Даже на картинках он никогда не видел такой женщины. Все те, с кем приходилось спать, производили совсем другое впечатление: тощие руки и ноги, такие же грязные, как у него, рваное нижнее белье...
      Конечно. Единственный замок во внутренней двери связан с системой сигнализации. Но сигнализация отключена - он видел болтающиеся провода. Он узнал обо всем этом и многом другом, когда Сам-Сам был предводителем "тигров". Они пару раз вламывались в магазины, а потом Сам-Сама пристрелили легавые. Простейшая отмычка откроет эту дверь в одну секунду. Но что у него может быть общего с незнакомой красавицей? Она улыбнулась, ведь так? Может, она ждет там, когда старый хрыч отправится на работу.
      Все это полная чушь, и Билли знал об этом. У них не может быть ничего общего. Но она же улыбнулась? Можно быстренько обделать дельце, пока не починили сигнализацию, ведь он разобрался в расположении квартир -если только как-то проскочить мимо этих идиотов на входе. Он тихонько спустился по лестнице, осторожно оглянулся, перед тем как выйти из-за угла, и бросился в подвал.
      Нужно хватать удачу за хвост. В подвале никого не оказалось. Билли обнаружил окно, сигнализация на нем тоже была отключена. Может, весь дом такой? Может, меняют всю систему, или она сломалась, и ее не могут починить, но это неважно. Стекло было покрыто пылью, Билли протянул руку и нарисовал на нем сердечко, чтобы можно было узнать его снаружи.
      - Долго тебя не было, парень, - сказал швейцар, когда Билли появился в вестибюле.
      - Пришлось подождать, пока он сделает копию и напишет ответ. Ничего не поделаешь, - с совершенно искренним видом соврал Билли - это было нетрудно.
      Швейцар не стал смотреть на дощечку. Решетка с шипением отъехала в сторону, и Билли вышел по мостику на многолюдную, грязную и душную улицу.
      Глава 3
      Чуть тише гудения кондиционера раздавался постоянный звук, который ухо воспринимало, но уже не слышало, - пульсирующее грохотание города, скорее ощущаемое, чем слышимое. Ширли это нравилось, ей нравились его отдаленность и чувство безопасности, которое давали ей ночь и толстые стены. Было поздно. Светящиеся цифры на часах показывали 3: 24, потом они бесшумно сменились на 3: 25.
      Рядом с ней на широкой кровати ворочался и бормотал что-то во сне Майк, а она лежала совершенно неподвижно, боясь его разбудить. Через минуту он успокоился, натянул простыню на плечи, дыхание его стало медленным и равномерным. Она расслабилась. Пот у нее на коже испарялся от движения воздуха, и от этого она ощущала странное удовлетворение. До прихода Майка она пару часов поспала, и этого оказалось достаточно.
      Она медленно встала и пошла по комнате в потоке воздуха, омывающего ее тело. Она провела руками по телу и, коснувшись груди, поморщилась. Он чересчур груб. Завтра у нее на теле будет сплошной синяк, и придется накладывать толстый слой грима, чтобы скрыть это безобразие. Майк очень сердится, когда видит у нее синяки или еще какие-то изъяны, хотя, похоже, никогда об этом не думает, причиняя ей боль. Над кондиционером шторы чуть раздвинулись, и в комнату заглянула тьма города, редкие огни, напоминавшие глаза зверей. Она быстро задернула шторы и удостоверилась, что они больше не расходятся.
      Майк издал гортанный булькающий звук, которого можно было испугаться, если к нему не привык! Но Ширли слышала его достаточно часто. Когда он вот так храпит, это означает, что он очень крепко спит. Можно принять душ, а он об этом и не узнает! Ее босые ноги бесшумно прошли по ковру, и она медленно, без щелчка закрыла за собой дверь ванной комнаты.
      Наконец-то! Она включила флюоресцентное освещение и улыбнулась, оглядывая пластмассово-мраморное убранство этого помещения и золотистые приборы, блестящие и отражающие свет. Стены были звуконепроницаемы, но если он спит не очень крепко, то может услышать, как шумит вода в трубах. Внезапно испугавшись, она встала на цыпочки, чтобы посмотреть на отметку водомера. Да, облегченно вздохнула она, Майк его не включил. При теперешних ценах на воду неважно, сколько он наворовал - Майк отключал воду, запирал водомер на весь день и запрещал ей принимать душ. Но сам всегда принимал душ. А ей приходилось это делать украдкой и по счетчику он ни разу об этом не догадался.
      Вода была восхитительно холодной, и Ширли стояла под душем дольше, чем собиралась. Она виновато посмотрела на счетчик. Вытершись, полотенцем стерла все до единой капли в ванне и на стенах, а потом засунула его на самое дно корзины для грязного белья, куда уж он точно не сунется. После душа она почувствовала себя чудесно. Пудрясь, она улыбалась себе в зеркало.
      Тебе двадцать три, Ширли, и размер одежды у тебя не менялся с девятнадцати лет. Разве что грудь - теперь она носила лифчики побольше. Но тут все нормально, потому что мужчинам именно это и нравится.
      Она достала из шкафа халат и надела его.
      Когда она вошла в спальню. Майк по-прежнему сопел. За последние три дня он здорово измотался, вероятно, устал таскать по жаре свой вес. За год, что она жила здесь, он набрал, должно быть, килограммов восемь; судя по всему, они пошли в живот. Но, похоже, это его не беспокоило, и она пыталась этого не замечать.
      Она включила телевизор и пошла на кухню что-нибудь выпить. Дорогие вина, пиво и единственная бутылка виски, предназначались исключительно для Майка, но она не возражала. Ей было все равно, что пить, лишь бы было вкусно. Тут была бутылка водки, и Майк делал из нее всевозможные напитки. Особенно вкусной она получалась с апельсиновым концентратом. Если добавить немного сахара...
      Голова мужчины заполняла полутораметровый экран, беззвучно шевеля губами и глядя прямо на нее. Ширли запахнула халат и застегнулась. Делая это, она улыбнулась, потому что, хоть и знала, что никто на нее не смотрит, все равно было неудобно. Панель дистанционного управления была встроена в подлокотник дивана, и она, нагнувшись вместе с бокалом, нажала на кнопку. По другому каналу показывали автомобильные гонки, по следующему - старую киноленту с Джоном Барримором, которая вся дергалась, казалась допотопной и совершенно ей не понравилась.
      Она перебрала большинство каналов, пока не остановилась, как обычно, на девятнадцатом - "женском", где показывали только многосерийные фильмы, каждый из которых шел непрерывно, иногда двадцать четыре часа в сутки. Этот она раньше не видела, а когда включила наушники, поняла почему, сериал был британский. Люди говорили со странным акцентом, а некоторые их жесты и поступки трудно было понять. Однако фильм оказался довольно интересным. Какая-то женщина только что родила, она лежала вся в поту и без всякого макияжа, а муж этой женщины сидел в тюрьме, но пришло известие, что он недавно убежал, а мужчина, являвшийся отцом ребенка - мертвенького, как обнаружили, оказался братом ее мужа. Ширли отхлебнула из бокала и уселась поудобнее.
      В шесть утра она выключила телевизор, вымыла и вытерла бокал и пошла одеваться.
      Тэб начинал работать в семь, и ей хотелось сделать все покупки как можно раньше, пока не началась жара. Тихонечко, чтобы не разбудить Майка, она нашла свою одежду и пошла с ней в гостиную. Трусики, кружевной лифчик и серое платье без рукавов - оно достаточно старое и уже порядком выцвело, в нем она ходила за покупками. Никаких драгоценностей и, конечно же, никакой косметики - нет резона искать неприятности на свою голову. Она никогда не завтракала, так удобнее следить за количеством калорий, но перед уходом выпила чашку черного кофе. Пробило семь; она проверила, на месте ли ключи и деньги, затем взяла большую хозяйственную сумку из ящика и вышла.
      - Доброе утро, мисс, - поздоровался лифтер, церемонно распахивая перед ней дверь с улыбкой, обнажившей ряд не слишком хороших зубов. - Похоже, сегодня опять будет жаркий денек.
      - В новостях сказали, что уже двадцать семь.
      - Да раза в два занизили. - Дверь закрылась, и они понеслись вниз. Температуру измеряют на крыше здания, могу поспорить, что на улице она намного выше.
      - Вероятно, вы правы.
      В вестибюле швейцар Чарли, увидев, что она выходит из лифта, проговорил что-то в скрытый микрофон.
      - Снова начинается пекло, - сказал он, когда она подошла к нему.
      - Доброе утро, мисс Ширли, - поприветствовал ее Тэб, выходя из комнаты охраны.
      Она улыбнулась, как всегда обрадовавшись встрече с ним. Самый милый телохранитель, какого она когда-либо знала - и единственный, который никогда за ней не ухлестывал. Но он нравился ей не поэтому, а потому, что был человеком, который никогда о подобном и не подумает. Он счастливо жил с женой и тремя детьми. Она знала про Эми и сыновей; он считался прекрасным семьянином.
      Он был и отличным телохранителем. Не нужно вглядываться в стальные костяшки его пальцев, чтобы понять: он сможет постоять за себя. Хотя он не был очень высок, ширина плеч и тренированные бицепсы говорили о многом.
      Он взял у нее кошелек, положил в глубокий боковой карман, потом забрал хозяйственную сумку. Когда дверь отворилась, он вышел первым: хорошие манеры телохранителя. Было жарко, даже жарче, чем Ширли ожидала.
      - А почему ты не говоришь о погоде, Тэб? - спросила она, прищурившись от жары на заполненной людьми улице.
      - Думаю, вы о ней сегодня уже наслушались, мисс Ширли. По дороге сюда я переговорил об этом без малого с дюжиной людей.
      Идя рядом с Ширли по улице, Тэб не смотрел на нее: его глаза автоматически, профессионально прочесывали улицу. Он обычно двигался медленно и говорил медленно, и это было преднамеренно, поскольку люди думают, что именно так и должен вести себя негр. Когда начинались какие-нибудь неприятности, они заканчивались очень скоро, так как он твердо верил, что в расчет идет только первый удар и, если нанести его правильно, нужды в следующих уже не будет.
      - Сегодня какие-то особые покупки? - спросил он.
      - Только продукты на обед, и еще мне нужно зайти к Шмидту.
      - Давайте возьмем такси и сбережем ваши силы для решающей битвы.
      - Да... думаю, сегодня утром я так и поступлю. Такси было достаточно дешево, И пешком она ходила лишь потому, что это ей нравилось, но не в такую жару. На стоянке уже стоял целый ряд велотакси, а водители сидели на корточках в тени задних сидений. Тэб подошел ко второму в очереди велотакси и придержал кузов, чтобы Ширли могла туда забраться.
      - А я чем плох? - сердито спросил первый водитель.
      - У тебя шина спустила, вот этим ты и плох, - спокойно ответил Тэб.
      - Она не спустила, только чуть ослабла, вы не можете...
      - Отвали! - прошипел Тэб и слегка приподнял сжатый кулак. Сверкнули металлические шипы. Водитель быстро вскочил в седло и, неистово крутя педали, укатил. Остальные отвернулись и ничего не сказали. - Рынок Грамерси, - сказал Тэб второму водителю.
      Таксист начал медленно крутить педали, так что Тэб успевал за ними, не переходя на бег, однако водитель все равно обливался потом. Его плечи поднимались и опускались перед носом у Ширли, и она видела ручейки пота, бегущие по шее, и даже перхоть у него в волосах. Ее всегда беспокоил такой близкий контакт с людьми. Она отвернулась и стала смотреть по сторонам.
      По тротуару сновали пешеходы, по мостовой катили другие такси, обгоняя медленно едущие гужевики с тщательно закрытыми грузами. На дверях бара на углу Парк-авеню висела табличка: "Сегодня пиво в 2 часа дня", а несколько людей уже заняли очередь. Кружку пива придется ждать долго, не говоря уж о ценах этим летом. Они никогда и не были божескими, всегда говорили о подорожании зерна и еще чего-нибудь, но, когда лето случалось жарким, цены поднимались до фантастических отметок.
      Таксист свернул на Лексингтон и остановился на углу Двадцать первой улицы. Ширли вылезла из велотакси и остановилась в тени здания, ожидая, пока Тэб расплатится с водителем. Уже слышались грубые голоса из-за прилавков рынка, который совершенно задушил Грамерси-парк. Она глубоко вздохнула, взяла под руку подошедшего Тэба, и они пошли через улицу.
      У входа расположились прилавки с крекерами. Высоко над головой висели разноцветные печенья; коричневые, красные, голубые и зеленые.
      -- Три фунта зеленых, - обратилась она к человеку за прилавком, у которого всегда их покупала, затем взглянула на ценник. - Подорожали еще на десять центов!
      - Сам покупаю за такую цену, мадам, для меня никакой выгоды.
      Он поставил гирьки на одну чашку весов, а на другую насыпал крекеры.
      - Но почему цены постоянно растут? Она взяла с чашки ломаный крекер и положила в рот. Цвет печенья получался от водорослей, из которых его делали, и зеленые всегда казались ей вкуснее и меньше пахли йодом, чем остальные.
      - Спрос - предложение, спрос - предложение. - Он ссыпал крекеры в сумку, раскрытую перед ним Тэбом. - Чем больше людей, тем меньше всего остального. И я слышал, что траву начинают выращивать на более далеких участках. Чем дальше дорога, тем выше цена.
      Он произнес эти слова о причине и следствий заученно и монотонно, словно граммофонная пластинка.
      - Не знаю, как люди выкручиваются, - вздохнула Ширли, когда они отошли от прилавка, и почувствовала себя слегка виноватой, потому что с банковским счетом Майка ей не о чем было беспокоиться. Она подумала, как бы она протянула на зарплату Тэба: она знала, как мало тот получает. - Хочешь крекер? спросила она.
      - Спасибо, может, чуть попозже. - Он наблюдал за толпой и ловко отодвинул плечом мужчину с большим мешком за спиной, чуть не столкнувшимся с Ширли.
      Сквозь рыночный гвалт пробивалась песня: трое мужчин бренчали на самодельных гитарах, а тоненький голосок девушки почти терялся в окружающем шуме. Когда они подошли ближе, Ширли удалось разобрать несколько слов - это был шлягер прошлого года, тот, что пели "Эль-Трубадуры": "...на земле над ней... Ангельски чистая мысль... узнать ее, чтоб полюбить".
      Слова совершенно не подходили этой девушке с впалой грудью и тощими руками. Отчего-то Ширли почувствовала себя неловко.
      - Дай им несколько центов, - шепнула она Тэбу и быстро направилась к молочному ряду.
      Когда Тэб подошел, она опустила в сумку пакет олеомаргарина и бутылочку соевого молока - Майк любил пить с ним кофе.
      - Тэб, напомни мне, пожалуйста, что надо вернуть бутылки - эта уже четвертая! А с залогом в два доллара за штуку я скоро по миру пойду, если буду про это забывать.
      - Если вы пойдете завтра за покупками, я вам напомню.
      - Вероятно, пойду. Майк пригласил кого-то на обед, а я еще не знаю, сколько будет народу и что он хочет подать на стол.
      - Рыбу, она всегда хороша, - сказал Тэб, указывая на большой бетонный бассейн с водой. - Бассейн полон.
      Ширли приподнялась на цыпочки и увидела тилапий, беспокойно снующих в мутной воде.
      - Лапии со Свежего Острова, - сказала продавщица. - Только сегодня ночью привезли с озера Ронконкома.
      Она сунула руку в воду и вытащила извивающуюся рыбешку длиной сантиметров пятнадцать.
      - А завтра они у вас будут? - спросила Ширли. - Мне нужна свежая рыба.
      - Как угодно, милочка, завтра привезут еще.
      Становилось жарче, а на рынке не оказалось ничего, что она еще хотела купить. Поэтому решено было перейти к следующему пункту программы.
      - По-моему, сейчас нам лучше отправиться к Шмидту, - сказала Ширли, и что-то в ее голосе заставило Тэба внимательно взглянуть на нее, после чего он снова перешел к наблюдению за толпой.
      - Конечно, мисс Ширли, там будет попрохладнее. Заведение Шмидта располагалось в подвале сгоревшего целиком дома на Второй авеню. Проулок вел на задний двор, три ступеньки вниз - и вы перед толстой зеленой дверью с глазком. В тени, притулившись к стене, на корточках сидел телохранитель: к Шмидту приходили только постоянные клиенты. Приветствуя Тэба, охранник махнул рукой. Послышалось скрежетание замка, дверь открылась, и показался престарелый мужчина с длинными патлами седых волос.
      - Доброе утро, судья, - сказала Ширли. Судья Сантини и О'Брайен хорошо знали друг друга, и она встречалась с ним прежде.
      - А, доброе утро, Ширли. - Он отдал телохранителю маленький белый пакетик, который тот сунул в карман. - Как бы хотелось, чтобы утро было добрым, но для меня чересчур жарко. Боюсь, сказываются года. Передай от меня привет Майку.
      - Передам, судья, до свиданья.
      Тэб отдал Ширли кошелек, и она спустилась по ступенькам и постучала в дверь. В глазке промелькнула тень, послышался лязг металла, и дверь отворилась. Внутри было темно и прохладно. Ширли вошла.
      - Ого, да это же мисс Ширли. Привет, малышка, - сказал привратник, захлопывая дверь и задвигая тяжелый засов.
      Он опять влез на высокую табуретку у стены и занялся своим оружием. Ширли ничего не ответила: она всегда так поступала. Шмидт поднял голову и широко улыбнулся.
      - Привет, Ширли! Зашла купить чего-нибудь вкусненького для мистера О'Брайена?
      Он положил большие красные руки на прилавок; его толстое тело, облаченное в забрызганный кровью белый халат, возвышалось над ним, как гора. Она кивнула, но не успела ничего сказать, как подал голос охранник:
      - Покажите ей леденцы, мистер Шмидт. Могу поспорить, она пришла именно за ними.
      - Не думаю, Арни, они не для Ширли. Оба громко расхохотались, а она попыталась улыбнуться, теребя клочок бумаги, лежавший на прилавке.
      - Мне нужен кусок говядины или вырезка, если, конечно, у вас есть, сказала она, и мужчины снова расхохотались.
      Они знали, что многое могут себе позволить, но никогда не переступали границ дозволенного. Им было известно о ее взаимоотношениях с Майком, но они никогда не делали и не говорили чего-то такого, что могло вызвать гнев Майка. Однажды Ширли попробовала рассказать ему об этом, но он посмеялся над одной из их шуток и сказал, что они просто дурачатся и ей не следует ожидать светских манер от мясников.
      - Посмотрите-ка на это, Ширли. - Шмидт щелчком открыл дверь холодильника, стоящего у стены, и вытащил небольшую кость. - Великолепная собачья ножка, мясистая, да и жирная.
      На вид она была недурна, но Ширли знала, что наверняка есть еще на что взглянуть.
      - Очень миленькая, но вы же знаете, что мистер О'Брайен любит говядину.
      - С каждым днем все труднее, Ширли. - Хозяин полез глубже в холодильник. Разборки с поставщиками, скачки цен, сама знаешь каково. Но мистер О'Брайен является моим покупателем уже десять лет, и, пока могу, я стараюсь, чтобы ему кое-что перепадало. Ну как?
      Он вылез из холодильника, ногой закрыл дверь и показал небольшой кусок мяса с тонкой полоской жира с краю.
      - На вид очень недурен.
      - Чуть больше половины фунта, хватит?
      - В самый раз.
      Он снял мясо с весов и начал заворачивать его.
      - Этот кусочек разорит вас всего на двадцать семь девяносто.
      - Неужели... Это намного дороже, чем в прошлый раз.
      Майк вечно ругался, что она тратит очень много на еду, словно она отвечала за цены, однако требовал, чтобы на столе всегда было мясо.
      - Ничего не поделаешь, Ширли. Но если ты меня поцелуешь, я сброшу девяносто центов. Может, даже подарю тебе еще кусочек мяса.
      И они с охранником дико захохотали. Но, как сказал Майк, это была просто шутка, и она молча достала деньги из кошелька.
      - Вот, мистер Шмидт, двадцать... двадцать пять, двадцать восемь.
      Она достала из кошелька крохотную пластинку, написала на ней цену и положила рядом с деньгами. Шмидт взглянул на пластинку и нацарапал голубым мелком, которым всегда пользовался, снизу букву "Ш". Если Майк будет ругаться, она покажет ему это, - правда, такое почти никогда не помогало.
      - Десять центов сдачи, -улыбнулся Шмидт и покатил монету к ней по прилавку. - Увидимся, Ширли! - крикнул он, когда она забрала пакет и направилась к дверям.
      - Да, очень скоро, - сказал охранник, открывая дверь ровно настолько, чтобы она могла проскользнуть.
      Когда она проходила мимо, он быстро провел рукой по ее спине и ягодицам, обтянутым узким платьем. Дверь захлопнулась, Хохот оборвался.
      - Теперь домой? - спросил Тэб, забирая пакет.
      - Да... думаю, тоже на такси. Он посмотрел на нее, хотел что-то сказать, но передумал.
      - Вон такси, - сказал он и повел ее по улице. Сев в велотакси. она облегченно вздохнула; они, конечно, жлобы и вели себя сегодня как обычно, зато ей не нужно ходить туда до следующей недели. И, как сказал Майк, не следует ожидать светских манер от мясников. Черт с ними, и их грязными шуточками, и анекдотами на уровне начальной школы! Здесь у них бывает хорошее мясо, не то что у других. Она приготовит Майку бифштекс, пожарит в жиру овсяные лепешки, и все будет хорошо.
      Тэб помог ей вылезти из велотакси и взял сумку.
      - Поднять наверх?
      - Пожалуй... и заберешь пустые бутылки из-под молока. В комнате охраны есть какое-нибудь местечко, где их можно оставить до завтра?
      - Нет проблем. У Чарли есть шкафчик, мы оба им пользуемся. Я могу оставить их там.
      В вестибюле было намного прохладнее, чем на улице. На лифте они поднимались молча. Ширли рылась в кошельке, ища ключ. Тэб пошел по коридору впереди и открыл наружную дверь, но внезапно остановился, и она едва не налетела на него.