Гнев и ярость так и пылали в глазах Бьяджо, но как только рука Рональда потянулась к мечу, он невольно попятился.

— Я понял, милорд, — пробормотал он. — Я все понял…

Я не могу сражаться с кинжалом против меча, но есть другие способы избавиться от него… Не отчаивайся, bella!

Не имея возможности ответить ему или просто хотя бы подбодрить, Джина молча смотрела, как он захлопнул дверь кухни. Звук этот так резко отдался от высоких стен и сводчатого потолка, что она вздрогнула.

— Испугалась? — насмешливо спросил Рон.

— Кого? Рыцаря, который запугивает зеленого юнца, пытающегося защитить свою госпожу?

Медленная улыбка скривила его губы.

— Любой другой рыцарь давно бы уже убил его за такое нахальство. Или, по крайней мере, исполосовал ему спину кнутом. По-моему, его недостаточно хорошо научили, как подобает вести себя слугам.

— Бьяджо — не твой слуга, а мой!

— Да, но ты принадлежишь мне. А что, по-твоему, это означает для него?

Холодная дрожь пробежала у нее по спине от этого утверждения. Неужели он хочет сказать, что она — его пленница? Разумеется, он именно это имел в виду, судя по суровому взгляду его потемневших глаз, предвещавших грозу. Джина постаралась преодолеть неожиданный приступ страха, от которого колени ее ослабели, и сказала так, чтобы голос ее звучал как можно тверже:

— Во всяком случае, я не твоя служанка.

Рон пожал плечами.

— Возможно, и не служанка. Но ты моя! Разве ты не помнишь наш уговор, цветочек? Это ведь было твое предложение, не так ли? Ты же сама захотела прийти ко мне в постель…

— И я сделала это! — перебила его Джина. — Была в твоей постели, разве не так? Другое дело, что ты не получил то, чего хотел от меня. Но я ведь не говорила…

— Не будем спорить о мелочах. Мы оба знаем, что подразумевалось. Теперь ясно, что у тебя были свои задачи, а у меня свои, но, так или иначе, наш договор нарушен. Ты не исполнила своего обещания, и это освобождает меня от моей клятвы. Но тебя — нет, это другое дело.

Джина растерянно уставилась на него. Голова ее болела, желудок был пуст, ее мучила жажда. В таком состоянии очень трудно было отразить его словесные нападки. И почему только ее дар не помогает ей именно с этим бешеным рыцарем?

Джина решила сменить тактику и застонала, приложив руку к голове. Но Рон не обратил на это ни малейшего внимания. Он крепко взял ее за руку и потянул за собой.

— Пойдем. Тут не место вести разговоры, а мне не терпится услышать хоть что-то похожее на правду. Пошли, цветочек!

Он потянул ее вперед, и она внезапно вскрикнула от боли, задев голой ногой о камень. Рон выругался и взглянул на ее ноги.

— Черт, а где же твои туфли?

Стоя на одной ноге, она схватилась за другую ногу свободной рукой.

— Потеряла. Одну, во всяком случае… А другую выбросила, чтобы мои ноги, по крайней мере, оставляли одинаковые следы на уэльской грязи.

Джина приподняла подол и показала ему темно-коричневый слой грязи, который коркой покрывал ее ноги до самых лодыжек.

Рон хмыкнул и вдруг подхватил ее на руки, отчего она изумленно выдохнула и невольно схватилась за него. А он уже вышел широкими шагами из кухни и, пройдя коридором, шагнул в темноту.

Лунный свет заливал двор, в котором повсюду были видны следы недавнего сражения. И все-таки мирная жизнь уже вступала в свои права. Несколько факелов освещали людей, улегшихся под навесом на ночь. Дул теплый ветерок, где-то далеко лаяла собака.

Рон нес ее через двор замка, крепко прижимая к груди. Его сердце под ее ладонью билось размеренно и спокойно, а Джине вспомнилась майская поляна, на которой они танцевали и смеялись вдвоем, беззаботно отдаваясь поцелуям и любовной возне. Она думала тогда, что можно играть с огнем и не обжечься… Но все обернулось совсем не так.

Черт возьми! Она терпеть не могла чувствовать себя уязвимой, беспомощной и не хотела себе признаться, что начинает чувствовать к Рону нечто большее, чем… Неужто Бьяджо был прав?

Упаси ее Бог от этого! Неужели она и в самом деле неравнодушна к этому грубому, заносчивому человеку? Кто бы мог подумать, что ее невинная шалость зайдет так далеко? Резвиться, притворяться, прикидываться влюбленной было весело и забавно: ведь она ничем не рисковала, если проиграет. Теперь же все было не так: слишком многое поставлено на карту. Ее честолюбивые планы, мечты, надежды — все пропало, если она не придумает, как исправить дело.

Свет факелов стал ярче, бросая скользящие блики на землю, когда они приблизились к главному помещению замка, где располагался зал. Солдаты слонялись по двору рядом, и один из них подошел к Рону, чтобы задать какой-то вопрос. Джина чувствовала на себе любопытные взгляды и сгорала от унижения и стыда. Она, несомненно, казалась им добычей в руках победителя: беспомощная, грязная, босая.

Джина понимала, что протестовать не имеет смысла, и даже ни о чем не просила, когда Рональд с мрачной решимостью во взоре понес ее вверх по винтовой лестнице, а потом по длинному полуосвещенному коридору в свою комнату. Боже, неужели существует только один способ поладить с таким мужчиной?..

Когда они достигли комнаты, Рон пинком открыл дверь и наконец поставил Джину на ноги. За время их отсутствия кто-то навел здесь порядок, а перевернутые стулья и столы были расставлены по местам. В жаровне посреди комнаты горел огонь, распространяя приятное тепло. Рональд сразу узнал в этом заботливую руку Моргана, своего исполнительного и проворного оруженосца.

Стоило ему отпустить Джину, она тут же отпрянула от него, словно от прокаженного. Гордо и вызывающе вздернув подбородок, она остановилась у окна, ее широко открытые черные глаза горели огнем. В рваном платье и с босыми ногами, покрытыми грязью, она стояла с видом королевы, словно он должен был преклонить перед ней колени. Любая другая женщина показалась бы на ее месте смешной, но, странное дело, с Джиной этого не произошло. Рон не понимал, в чем тут причина, однако почувствовал невольное уважение к ней. И это неуместное чувство очень раздосадовало его.

Она может сколько угодно задирать нос, но все равно в конце концов должна будет сдаться. Она во всем уступит ему — во всем, чего бы он ни потребовал! А если не уступит добровольно, он найдет способ принудить ее к этому!

Внезапно послышался неуверенный стук, и вслед за этим дверь со скрипом отворилась. На пороге стоял Морган с подносом в руках. Позади него маячило несколько слуг.

— Я подумал, что, быть может, вы захотите помыться и поесть, милорд, — сказал он.

Оруженосец явился в чертовски неподходящий момент! Но Рональд, поразмыслив, кивнул.

— Да, это будет кстати.

Морган распахнул дверь пошире, чтобы пропустить слуг, и вскоре в углу была установлена большая деревянная лохань, наполненная горячей водой, а на столе появился поднос с яствами. Ощутив запах горячей еды и хлеба, Рональд вспомнил, что не ел целый день.

Он посмотрел на Джину. Ноздри ее тоже слегка расширились, но, заметив, что он наблюдает за ней, она отвернулась с равнодушным видом. Тогда Рон подошел к столу, отрезал широкий ломоть мяса своим кинжалом и положил на хлеб. Потом посмотрел на нее и улыбнулся.

— Садись и поешь, цветочек. Тебе понадобятся силы на эту ночь.

Щеки ее вспыхнули, она бросила на него мрачный взгляд, но не могла побороть искушения. С кошачьей грацией Джина двинулась к столу: этой подчеркнуто ленивой походкой она точно хотела показать, что лишь делает ему одолжение. Взяв себе немного хлеба и мяса, она изящным движением пригубила вино. Удивительное зрелище! Рон не мог не восхищаться, но знал, что быстро заставит ее прекратить изображать из себя королеву, как только они останутся наедине. Пусть пока тешит себя иллюзией, что она здесь заправляет.

Морган в это время молчаливо и расторопно готовил все для ванны. Когда же ванна была готова, Рон отпустил всех слуг и запер дверь на засов.

И повернулся. Джина наблюдала за ним с вполне понятной настороженностью. Ну что же, он ее не разочарует! Рон снял свой меч и перевязь, потом развязал завязки штанов. Подтянув стул поближе к деревянной лохани с горячей водой, он сел и начал снимать сапоги. Джина наблюдала за каждым его движением, неподвижная и напряженная, как кошка. Он снял сапоги и отбросил их в сторону, потом встал и посмотрел на нее.

— Ты первая, цветочек.

Она сделала шаг назад.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Он показал на лохань.

— Вот горячая вода и кусок мыла. Вон чистые полотенца. Мне кажется, что ванна сделает тебя более мягкой и покладистой. Да и запах от тебя, разумеется, будет лучше…

Джина недовольно посмотрела на него. Ей бы и хотелось возмутиться и возразить, но что тут скажешь? За две недели в подземной тюрьме, под пластами глубоко въевшейся грязи исчезли даже следы дурманящего жасминового аромата, обычно так характерного для нее…

Помедлив, она небрежно пожала плечами:

— Пожалуй, я не прочь искупаться. Но вовсе не собираюсь раздеваться у тебя на глазах.

— Ах, так?! Ну, как хочешь, цветочек.

Рон быстро шагнул к ней и, прежде чем она успела разгадать его намерения, подхватил ее на руки. Джина испуганно вскрикнула, а он, подержав ее мгновение над лоханью с горячей водой, вдруг взял и опустил ее туда прямо в платье. Брызги взлетели в воздух, часть воды выплеснулась на каменный пол, а Рон, оперевшись обеими руками о края ванны, склонился над ней.

— Ты помоешься сама, или тебе помочь?

Вместо ответа Джина быстро зачерпнула ладонью воду и плеснула ему в лицо. Но он не двинулся, даже когда она сопроводила это щедрым набором эпитетов. Она осыпала его проклятиями и оскорблениями, а он спокойно выслушал их, и наконец ее терпение кончилось.

Сейчас она покажет этому английскому грубияну, как ведут себя настоящие принцессы! На лице Джины промелькнуло подобие улыбки.

— Ты прав, — кивнула она. — Мне и в самом деле надо искупаться. Я бы, конечно, предпочла делать это наедине со своей служанкой, но, наверное, я прошу слишком многого.

Последние слова прозвучали как вопрос, и Рон ухмыльнулся.

— Да, это действительно слишком много.

— Ну что ж, хорошо. Дай мне мыло и мочалку, я буду мыться.

К его удивлению, она встала во весь рост и несколькими быстрыми движениями стянула с себя платье, отбросив его в сторону. Туда же полетела и сорочка. Она стояла по колено в воде, смуглая и совершенно обнаженная!

Взгляд Рона невольно скользнул по ее изящной гибкой фигуре — от высоких упругих грудей к плоской поверхности живота, задержавшись на темном треугольнике между гладкими округлыми бедрами. Несмотря на то что в комнате было прохладно, он вдруг ощутил, как кровь горячо забурлила в нем.

Будь она проклята! Опять ей удалось взять над ним верх! Почему при одном виде ее обнаженного тела он делается безмолвным и неуклюжим, словно юнец? Рон отвернулся и, намылив мочалку, протянул ей.

Величественным и изящным движением Джина взяла ее и снова уселась в ванну. Не обращая на него ни малейшего внимания, она намылила руки, груди, шею, ленивыми кругами водя мочалку, с полузакрытыми глазами и мечтательной улыбкой на лице. Потом блаженно вздохнула, подняла ногу, чтобы внимательно рассмотреть стопу и пальцы, а затем намылила их как следует. Голубоватая вода стекала с ее смуглых грудей, вокруг торчащих коричневатых сосков пузырилась мыльная пена.

Чувствуя, как жар растекается по всему его телу, Рон молча наблюдал за ней. Когда же Джина подняла голову и с лучезарной улыбкой попросила передать ей мыло, он сделал это, едва сдерживая невольное дрожание рук. Джина медленно скользнула вниз, в воду, так что только голова осталась на поверхности. Волосы ее теперь напоминали темные, шелковистые морские водоросли, а когда девушка снова уселась, они упали, словно черная пелерина, на обнаженные смуглые плечи. Джина откинула их вперед и, взбивая пышную мыльную пену, начала намыливать так непринужденно, точно находилась в комнате совершенно одна.

Черт побери! Она ведет себя так, словно его здесь нет! Весь напрягшись, затаив дыхание, Рон сгорал от желания. Он счел за благо отойти подальше, на другой конец комнаты — иначе с первого взгляда можно было бы определить, насколько он возбужден. А ему вовсе не хотелось вызвать одну из этих ее лукавых коварных улыбок, которые так бесили его.

Джина наклонилась вперед, чтобы прополоскать волосы, пропуская сквозь пальцы длинные блестящие пряди. Мыльная пена плавала на поверхности воды, слегка касаясь ее рук, облепляя пузырьками золотистую кожу. Наконец гибким движением она откинула волосы за спину и, ничуть не смущаясь, встала посреди ванны, вопросительно подняв брови.

— Итак, ты удовлетворен, милорд?

Рону ничего не оставалось, как коротко кивнуть. Господи, как он горел! И как унизительно себя чувствовал…

Когда Джина вышла из ванны, он протянул ей сухое полотенце, а она совершенно спокойно взяла его и медленно обернула вокруг тела. Потом взглянула на него со своей лукавой улыбкой.

— Теперь твоя очередь, милорд.

Рон нерешительно посмотрел на ванну, потом снова на нее — и неожиданно разозлился. Если она лишена всякого стыда, то ему и вовсе не пристало стесняться! И все-таки, стягивая штаны, он стоял лицом к ванне, а к ней спиной. Гордость не позволяла ему дать ей увидеть, что она произвела на него впечатление столь очевидным образом. Быстро перешагнув деревянную стенку ванны, Рон опустился как можно глубже и вытянул ноги, насколько позволяла ее длина. Большая часть его тела находилась под водой, но колени торчали из мыльной пены. Он захватил две пригоршни воды и плеснул себе в лицо, потом посмотрел на нее сквозь мокрые ресницы.

— Потри мне спину! — коротко приказал он.

Какое-то время Джина не двигалась, но потом, пробормотав что-то себе под нос, взяла кусок мыла. С полотенцем, все еще обернутым вокруг тела, она остановилась возле ванны и протянула ему этот кусок. Рон покачал головой.

— Я просил потереть мне спину, а не дать мыло.

— А разве я просила тебя мыть спину мне?

Рон понял, что настало время показать ей, кто здесь хозяин.

— Нет. Но тебе придется помыть мою.

Опять последовало напряженное молчание, но потом она все же встала на колени возле ванны и, плеснув ему на плечи воды, хлопнула куском мыла по голой спине. Рон обернулся, прищурился, но она только приятно улыбнулась в ответ.

— Этого достаточно, милорд? Рон поймал ее за руку, крепко схватив за запястье, и, глядя ей прямо в глаза, тихо произнес:

— Советую тебе слушаться меня, цветочек. Иначе ты сильно пожалеешь.

Он отпустил ее руку, и Джина покорно принялась мыть ему спину, старательно натирая мочалкой и обмывая водой. Она прекрасно понимала, что находится целиком в его власти. Ведь Рональд до сих пор считает ее шпионкой, ему ничего не стоит снова посадить ее в темницу…

Не проронив ни слова, Джина вымыла ему голову, грудь и даже руки, а он только подставлял их, расслабленно откинувшись к бортику ванны и довольно прикрыв глаза. Когда она кончила, он, словно очнувшись, поднял голову и вопросительно взглянул на нее.

— Это все, цветочек?

— Все, что в моих силах. — Она протянула ему намыленную мочалку. — Ведь я же никогда прежде не мыла мужчин.

— Никогда? — улыбнулся он.

— Представь себе, — язвительно ответила она.

— Бедный цветочек!

Рон протянул руку и погладил ее по щеке. Крошечные капельки воды сверкали на ее коже, а мокрые волосы шелковистыми тонкими прядями облепили шею и грудь. Полотенце, соскользнув, приоткрыло высокие округлые верхушки грудей, разделенных темнеющей впадинкой, и он не смог устоять перед искушением скользнуть пальцем в эту соблазнительную ложбинку. Джина не двинулась, но он почувствовал ее легкий ответный трепет.

— О, цветочек!.. — прошептал он, с шумным всплеском потянувшись вперед.

Волна ударилась о бортик ванны и выплеснулась через край. Рон притянул девушку ближе к себе, одной рукой обхватив за плечи и прижавшись к деревянному борту. Край ванны впился ему в ребра, но он этого не замечал. Все так же крепко обнимая Джину, Рон слегка провел языком по ее губам. Она задрожала, и тогда другой рукой он мягко стянул с нее полотенце.

Голова ее откинулась назад, а мокрые волосы опутали его руку. Рон провел языком по изгибу ее шеи и ниже, ниже, к мягкой соблазнительной округлости ее грудей. Аромат мыла действовал возбуждающе. Она была, как мед и шелк — такая же сладкая и мягкая — и в то же время обжигала, словно огонь, так что он даже удивился, как это вода еще не закипела вокруг него.

Рон встал и перешагнул через бортик ванны. Его не заботило больше, что она видит, как он возбужден, не заботило даже ее предательство — мнимое или настоящее. Рона сейчас не заботило ничего, кроме властного желания овладеть ею! Ждать и терпеть он больше не мог.