Овечкина шатнуло. Ковин схватил его за плечо.
      - Ведь это не суд чести, это убийство! Я не могу сделать этого. Вчера еще мог бы, сегодня же - не могу!
      Что-то, действительно, странное творилось с принцем. Он был бледен, как мел, губы у него тряслись, в глазах металась растерянность. Последнее "не могу" он почти выкрикнул и отбросил шпагу. Та со звоном покатилась по мраморному полу.
      - Назови свою цену, Тайрик! Я сделаю все, что ты хочешь, только откажись... уйди отсюда живым!
      Михаил Анатольевич смотрел на принца и не узнавал его. Вчера еще это был избалованный злой мальчишка, который не остановился бы ни перед чем для удовлетворения своего желания, сегодня же перед ним стоял совсем другой человек... постаревший, измученный непонятной болью, который просил, почти умолял, чтобы ему дали возможность не убивать... Что же случилось?
      Но гадать было некогда, и что бы ни случилось с принцем- это путало все планы Овечкина. Он должен был умереть, чтобы освободить от чар принцессу. Только это он и помнил сейчас, будучи совершенно сбит с толку поведением Ковина. И, наскоро соображая, как ему лучше поступить, чтобы заставить того действовать, Овечкин решил рискнуть. Ничего другого, пожалуй, не оставалось.
      Он приблизил свое лицо вплотную к лицу Ковина и сказал быстрым горячим шепотом:
      - Я хочу только одного, принц... ваше высочество! Откажитесь от женитьбы на принцессе Май, сейчас, при всех, и я немедленно откажусь от своих притязаний и... как вы и хотите, уйду отсюда живым...
      Ковин отпрянул. Несколько секунд он молчал, словно обдумывая смысл услышанного, затем медленно улыбнулся. И такая это была улыбка, что Овечкин понял - он добился своего. Сейчас он умрет...
      - И только-то? - сказал принц и быстро огляделся по сторонам.
      Одним прыжком он добрался до своего брошенного оружия, и через мгновение острие шпаги его уже летело в ничем не защищенную грудь соперника.
      Все, кто был в зале, дружно ахнули и подались вперед. Лишь Михаил Анатольевич не шелохнулся. Он стоял и смотрел на разъяренного принца, не испытывая ничего, кроме спокойного удовлетворения. И именно спокойствием и удовлетворением осветилось его лицо в ожидании рокового удара.
      Злоба же на лице Ковина неожиданно сменилась выражением страха. В последний момент он попытался сдержать свою руку, но первоначальный порыв был слишком силен. Ковину удалось отдернуть шпагу, лишь когда острие ее уже вошло на несколько сантиметров в хрупкую плоть.
      События повторились - рука принца дрогнула, как дрогнула она накануне у Баламута, хотя и по другой причине, и нанесла удар не туда, куда предполагалось. Рана оказалась не смертельной. Однако Овечкину и этого хватило. Он рухнул на пол и потерял сознание, должно быть, потому, что все физические и душевные силы его были на исходе.
      И он уже не увидел, как одновременно с двух сторон к нему бросились Ловчий и... принц Ковин. И не увидел, как в этот же момент отворилась дверь и как, раскидав стражников, в зал вбежал Босоногий колдун в своем настоящем обличье.
      - Прекратите поединок! - с порога закричал Аркадий Степанович, которого знали здесь как могучего мага и посла короля айров. - Ах, Боже мой... неужели я опоздал?
      Он тоже кинулся к Овечкину и, только убедясь, что тот жив и находится вне опасности, соизволил наконец обратиться к правителю Дамора с приветствием и извинениями. Однако это произошло достаточно поздно, и в зал к тому времени уже набежало порядочное количество стражников, окруживших со всех сторон незваного посетителя, а заодно, по указанию короля Редрика, мигом заподозрившего неладное, и дворянина Мартуса, стоявшего на коленях над телом поверженного претендента.
      - Да-да, - сухо сказал Редрик в ответ на извинения. - Однако хотелось бы знать, чем вызвано подобное бесцеремонное вторжение и какое отношение имеет посол айров к нашему самозванцу?
      Стражники придвинулись ближе.
      - Объясню, - ничуть не смутясь, ответствовал почтенный старец. - Я уполномочен вновь повторить предложение о расторжении брачного договора вашего наследника с принцессою айров. А этот бедняга, к которому не мешало бы, кстати, позвать врача, отношение к моему предложению имеет самое прямое. И если вы, ваше величество, наберетесь терпения выслушать...
      - Наберется, - сказала, поднимаясь со своего места, королева. - Эй, кто-нибудь... врача!
      Король Редрик открыл было рот, но, встретившись взглядом с королевой, закрыл его снова.
      Врач появился через секунду, Овечкина перенесли в прилегающий кабинет, посторонние из зала по приказу королевы были отосланы, стража отправлена за дверь. Остались лишь члены королевской фамилии наедине с колдуном. И Аркадий Степанович повел свой рассказ, честно и правдиво, ничего не утаивая. Обращался он, в основном, к королеве, как к главной союзнице, и упирал на то, что король Айрелойна ничего не знал о заговоре, составленном верными друзьями принцессы Маэлиналь. Рассказал он и о чарах, довлевших над принцессой, и о Михаиле Анатольевиче Овечкине, жителе иного мира - Земли, не имевшем никакого отношения ни к айрам, ни к даморам, но дважды жертвовавшим собою ради спасения Маэлиналь. Рассказ получился длинным. Но даже недоверчивый Редрик слушал его с неослабевающим интересом.
      Велся же этот рассказ ради одного-единственного слушателя. Ибо, как было известно Босоногому колдуну, принц Ковин не мог, конечно, в одну секунду превратиться из злодея в кроткого ангела, но именно сейчас он находился в подходящем состоянии духа, что было вызвано мистической подоплекой самопожертвования Овечкина и Баламута. Именно сейчас от его слова зависела дальнейшая судьба принцессы Май, и именно сейчас он мог и должен был произнести нужное слово. Завтра он мог и передумать...
      И принц Ковин произнес это слово. Бледный, дрожащий, с таким видом, будто он сам не слишком хорошо понимает, что делает, он сказал, что, коли так, он согласен на расторжение договора и даже не требует отступного...
      Отступного потребовал король, памятуя обо всех предыдущих обещаниях посла.
      - Я очень рад, - сварливо сказал он, стараясь не глядеть на королеву, - что дело с самозванцем разъяснилось. И хотя он заслуживает самого сурового наказания, мы будем помнить о том, что суд чести все-таки состоялся. Пусть уходит с миром. Однако, помнится мне, речь шла о трех, не то четырех волшебных талисманах...
      Аркадий Степанович согласно закивал.
      - Я готов вручить их вашему величеству немедленно. Извольте только подписать акт о расторжении договора!
      И он торжественно извлек из-за пазухи заранее заготовленный заветный свиток, несущий принцессе Маэлиналь избавление от гибельного для нее брака.
      ГЛАВА 35
      ...Михаил Анатольевич проснулся оттого, что почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд.
      Он неохотно приоткрыл глаза и увидел чатури, сидящего на спинке кровати у него в ногах.
      - Привет, ягненочек, - тут же затараторила вещая птица. - Извини, что потревожил твой сон. Но ты ведь и так дрыхнешь целыми днями! А после обеда прошло уже два часа!
      - Привет, - со вздохом отозвался Овечкин. - Вообще-то, говорят, выздоравливающим спать полезно.
      - Врач сказал, что завтра тебе уже можно будет встать, - авторитетно заявил чатури. - Так что ничего, перебьешься!
      Овечкин вздохнул еще раз и сладко потянулся под одеялом. Спорить с этим настырным болтуном не имело смысла, хотя Михаил Анатольевич и поспал бы с удовольствием еще часика два.
      Выздоравливать было приятно. Королева Дамора не изменила своего отношения к самозванному сыну, когда узнала причину и все подробности заговора. Она отвела покои на своей половине дворца и для Овечкина, и для Баламута, пригласив к ним лучших придворных врачей. Оба были окружены ее неусыпными заботами, имели прекрасный уход, а уж про роскошь обстановки и говорить было нечего. Под таким пуховым одеялом, под каким покоился нынче Овечкин, сон наплывал сам собою...
      - Я пришел поведать тебе новости, - сказал чатури. - Что происходит в Данелойне, например...
      Михаил Анатольевич отмахнулся.
      - Я и так знаю, что происходит в Данелойне.
      - Ну да, ну да, - язвительно заскрипел чатури. - Ты же теперь стал у нас таким умным! Даже как-то неловко называть тебя ягненочком...
      Овечкин разулыбался.
      - Есть у меня и другая фамилия, против моей куда как героическая! сказал он. - Впредь можешь звать меня Овцовым.
      Чатури некоторое время молча таращил на него свои желтые круглые глаза, потом захихикал.
      - Понял... Однако, должен сказать тебе, Овцов, что, как бы ты ни был умен, а кое о чем ты не ведаешь, и никогда тебе не догадаться!
      - Может, мне лучше и не знать этого? - осторожно осведомился Овечкин, уже постигший некоторые тонкости в искусстве разговора с капризной птицей.
      Чатури немедленно надулся.
      - Может быть!.. Мне просто жаль девушку. Сама она тебе не скажет, а ты, тупица, так и не поймешь ничего, хоть сто лет проживи!
      - О какой девушке речь?
      - О такой, - ехидно ответил чатури. - Твой номер не прошел. Кстати сказать, сегодня утром к королю Фенвику приехал твой друг, Никса Маколей. Он получил родительское благословение, разумеется, преисполнен благодарности и ждет не дождется, когда вы с Баламутом вернетесь наконец в Айрелойн. Свадьбу решили отложить до вашего полного выздоровления.
      - Я рад, - просто сказал Овечкин. - Как Доркин-то... что врачи говорят?
      - Неплохо. Босоногий колдун сделал все, что мог, так что он ненамного отстает от тебя. Даже спит всего на час больше!
      - Он спас меня, - Овечкин посмотрел в потолок. - Я и сам сделал бы для него все, что можно...
      Чатури вдруг беспокойно завозился, задвигался туда-сюда по спинке кровати и вперил в Овечкина встревоженный взгляд.
      - Вообще-то я пришел посоветоваться с тобой насчет Доркина. Не знаю, право...
      Он умолк, а Михаил Анатольевич уставился на него с любопытством. Нечасто вещую птицу приходилось видеть в состоянии растерянности!
      - Что-то случилось?
      - Да не то чтобы...
      Чатури опять замолчал, отвел взгляд и, нахохлившись, принялся вертеть головкой, словно высматривая что-то в разных углах комнаты. Овечкин не выдержал.
      - Ты пришел мучить меня загадками? Постыдился бы волновать больного! То девушка какая-то, то вовсе не пойми что!
      - Ладно, - неохотно сказал чатури. - Понимаешь, открылось мне знание... и сдается мне, Доркин был прав, когда говорил, что от знаний моих одни неприятности. Я хотел помочь ему, а выходит что-то такое...
      Он тяжело вздохнул.
      - Я пришел к тебе за советом, потому что ты... ну, в общем, я тебе доверяю.
      - Благодарствую, - нетерпеливо сказал Овечкин. - Нельзя ли ближе к делу?
      Чатури еще немного повздыхал, помялся и наконец решился.
      - Ладно, слушай. Когда Доркин... ну, ты помнишь, он с ума сходил из-за принцессы - еще тебя жениться заставил! Теперь-то понятно, почему он так себя вел, но тогда... Мне очень хотелось помочь ему. И я спросил у богов что может отвлечь его от этой несчастной любви? Боги долго молчали и ответили мне только сегодня ночью. То, что они сказали, способно отвлечь кого угодно от чего угодно, но я не понимаю, что делать с этим теперь. Говорить ли Доркину? Вот в чем вопрос!
      - Если ты объяснишь мне, в чем дело, - сказал измученный долгой преамбулой Овечкин, - я, может быть, и сумею что-нибудь посоветовать!
      - Он изменился, - трагически заявил чатури, словно не слыша. - Он больше не страдает. И я не хочу заставлять его страдать снова.
      - Тогда мой совет тебе - и не заставляй!
      - Но я не могу держать свое знание при себе!
      - Открой его мне, - окончательно потеряв терпение, потребовал Михаил Анатольевич. - И проваливай... не заставляй страдать и меня!
      - Ты тоже изменился, - чатури поглядел на него искоса. - Вернее, стал наконец самим собой... что же, слушай меня внимательно. Ты, может быть, не знаешь, но когда-то, давным-давно, Баламут Доркин дал клятву не жениться и не родить сына, который продолжил бы семейную традицию и сделался, в свою очередь, королевским шутом. Однако все клятвы бесполезны, коль судьбе вздумается подшутить над нами, и вышло так, что больше двадцати лет назад у него родился сын, о котором он ничего не знает. Ужасна судьба этого мальчика... матерью его была ни больше ни меньше, как сама колдунья Де Вайле! Случилось так, что она влюбилась в Баламута - в те времена, когда еще была способна на какие-то человеческие чувства, - но он не глядел в ее сторону, да и кто осудил бы его за это?! Тогда она, желая все-таки познать радости любви, приняла обличье молоденькой хорошенькой девицы и однажды, когда Баламут был в изрядном подпитии, соблазнила его. Но и колдовство ей не помогло, и на следующее утро он забыл о ней, как забывал о многих хорошеньких девицах. Колдунья же не забыла и не простила ему этого. После той ночи она понесла и в положенное время родила сына. Ничего не сказав ни Баламуту и никому другому, она отнесла ребенка в лес - единственное дитя, когда-либо рожденное ею! - и бросила там на съедение диким зверям. Женщина с волчьим сердцем!.. Однако вопреки ее желанию мальчик чудесным образом уцелел. Ныне он уже взрослый. И самое главное - месть Де Вайле все-таки удалась. Он собирается стать шутом, как и его отец! Если Баламут узнает об этом, горе его будет беспредельно. Вот что открыли мне боги...
      Чатури подавленно умолк.
      - А где же этот мальчик теперь? - спросил Михаил Анатольевич, пораженный рассказом.
      - Боги не сказали. Он где-то в Данелойне, при дворе одного из знатных баронов. Баламут сможет узнать сына только, когда увидит, ибо тот чрезвычайно похож на него самого. Вот и все, что мне известно, и что делать с этим - я не знаю.
      - Конечно, надо сказать Баламуту! - решительно заявил Овечкин. - Он должен узнать обо всем. И поступить по своему разумению.
      Он так взволновался, что даже сел и спустил ноги с кровати, забыв о своей ране.
      - И если ты этого не сделаешь, то сделаю я!
      - Сделает, сделает, - сказал Аркадий Степанович, внезапно являясь в комнате Овечкина. - Извините, я тут немножко подслушал... Ну-ка, ложитесь, голубчик, нечего вскакивать. Для вас это дело десятое. Мы как-нибудь сами разберемся... но какая же подлая тварь, эта Де Вайле! Даже перед смертью ничего не сказала о сыне!
      - Да она, небось, и думать забыла! - с горечью воскликнул чатури.
      Михаил Анатольевич внезапно помрачнел. Он улегся обратно в постель, безропотно позволил Босоногому колдуну осмотреть себя и выслушал похвалу своему состоянию, не произнеся при этом ни слова. И когда колдун ушел в соседние покои осматривать Баламута, он продолжал лежать молча, глядя в потолок над собою.
      Чатури долго еще ворчал что-то себе под нос, то ругая Де Вайле, то сетуя на богов, посылающих ему столь неудобоваримые знания. Потом закрыл клюв и некоторое время молча глазел на Овечкина. И так и не дождавшись ни слова, ни движения с его стороны, вкрадчиво заворковал:
      - Необъяснимая депрессия! А ведь я знаю, о чем ты сейчас думаешь!
      - Ни о чем я не думаю, - буркнул Михаил Анатольевич. - Сплю я...
      - Не бери в голову, ягненочек, - сказал чатури. - Ты гораздо лучше, чем тебе представляется. Что было, то прошло...
      - Сгинь!
      - Не сгину. И лучшим доказательством тому служит уважение, которое к тебе питают все, кто знает тебя сейчас. Уважение и благодарность. И любовь. Да-да, любовь, нечего морщиться! Девчонка помирает из-за тебя, а тебе и невдомек, все носишься со своими угрызениями...
      - Какая девчонка?
      - А много ли ты их знаешь? Не считая принцессы Май, конечно...
      Овечкин повернул голову к чатури. Лицо его вдруг прояснилось, и глаза заблестели.
      - Вот оно что, - тихо, задумчиво сказал он. - Да... ты прав, чатури, я и впрямь тупица...
      - Ах! - вскричал тот, в притворном расстройстве обхватывая голову своими крохотными ручками. - Проговорился! Проболтался! Или нет... ты хитростью выманил у меня ее имя!
      - Спасибо, - сказал Михаил Анатольевич. - Теперь я знаю, что мне делать с этим грузом, который ношу в себе...
      И тихо, счастливо засмеялся.
      * * *
      Уже на следующий день после свадьбы принцессы, не дожидаясь ее отбытия в Таквалу, Баламут попрощался с Овечкиным, Фирузой и Босоногим колдуном. Потрясенный услышанным от чатури, он собрался на поиски сына, дабы не допустить для него повторения своей судьбы, и эта новая печаль, добавив еще седины в его некогда черные, как смоль, волосы, гнала Доркина в дорогу безотлагательно. Пути их лежали в разные стороны - колдун должен был проводить на Землю своих соотечественников, после чего, впрочем, обещал присоединиться к Баламуту, чтобы помочь в поисках. Себе под нос почтенный старец ворчал, что привычка к подслушиванию до добра не доводит и что ему, кажется, суждено всю жизнь теперь провести в Данелойне, ибо одно дело здесь так и влечет за собой другое...
      Для Михаила же Анатольевича Овечкина приключения подошли к концу. Завершился странный, безумный, сказочный отрезок его жизни, и ныне ему предстояло предсказанное Великим Отшельником возвращение домой, возвращение, которого он уже не боялся.
      И вновь распахнулись между мирами ворота, которые умеют открывать лишь великие маги с помощью талисманов, - ворота без пропусков и без стражников. Босоногий колдун вывел их с Фирузою из Данелойна и привел в центр Петербурга всего за одно мгновение.
      Очутившись на Моховой улице, они обменялись телефонами и адресами и расстались, пообещав друг другу свидеться очень скоро. И Михаил Анатольевич отправился к себе домой, нисколько не беспокоясь о том, что и кого он там застанет.
      Тревожила его одна только мысль - как объяснить на работе свое долгое отсутствие. И слегка кружилась голова при виде таких знакомых улиц, таких обыкновенных прохожих, автомобилей, шмыгающих мимо, под привычным сереньким питерским небом - летний денек выдался теплый, но пасмурный. Овечкин был одет в футболку и джинсы, купленные ему еще Никсой Маколеем. И, вспомнив об этом, он с теплым чувством нащупал в кармане последний подарок молодого короля - простое на вид, гладкое золотое кольцо с камнем, зеленым, как глаза всех королей из рода Маколеев. Благодарность Никсы за сделанное Овечкиным для принцессы Май невозможно было соразмерить ни с какою ценностью ни в одном из миров. Даря кольцо, Никса сказал, что все Маколеи, носившие его, были очень счастливы в браке, ибо это был талисман, укрепляющий супружескую любовь. Михаил Анатольевич намеревался надеть кольцо завтра же.
      Мысли его перескакивали с одного на другое - то он пытался сообразить, какое нынче может быть число и какого месяца, то вспоминал с улыбкой, как бежал когда-то в паническом ужасе по этим самым улицам, спасаясь от домового, то с волнением думал, как завтра позвонит Фирузе.
      Так, потихоньку, он добрался до дому и поднялся по лестнице на свой этаж. Дверь его квартиры была прикрыта, но не заперта. Он толкнул ее и вошел.
      При виде его домовой спрыгнул со стола и прижал к голове свои острые ушки.
      - Наконец-то, - недовольно пробурчал он. - Умаялся я уже сторожить. Сдаю квартирку в целости и сохранности - хошь проверяй, хошь нет. А я пошел, заждались меня...
      - Спасибо, - сердечно сказал Овечкин, и домовой, кивнув, растворился в воздухе, как и не было его никогда.
      Проверять Михаил Анатольевич ничего не стал. Он только прошелся по квартире, открывая нараспашку окна и отмечая про себя, какую рухлядь надо вынести отсюда и что да как переделать, чтобы в комнатах стало просторнее и светлее. Затем он вскипятил чайник, заварил чай и в ожидании, пока тот настоится, позвонил на работу, чтобы объясниться не откладывая. Однако в библиотеке, не дав ему и слова сказать, ужасно обрадовались, что его отпуск без сохранения подошел к концу, и поинтересовались, какого числа он выйдет на работу. Овечкин про себя подивился, каким это чудом дела его устроились сами собою, без его участия, и пообещал выйти послезавтра.
      Жизнь как будто потихоньку налаживалась. Он налил себе чаю и уселся за кухонный стол. Но только Овечкин успел сделать глоток, в глазах у него неожиданно потемнело - так бывает иной раз, когда резко выпрямишься...
      И когда тьма рассеялась, Михаил Анатольевич обнаружил, что сидит уже со своей чашкой в крошечной горенке за простым, гладко струганным столом. За открытым окном зеленела лесная чаща и звенел птичий хор. А напротив за столом он увидел отца Григория, Великого Отшельника, как называли его Ловчий с Пэком. Отец Григорий внимательно, с улыбкою в глазах, смотрел на него.
      Михаил Анатольевич машинально отхлебнул еще чаю и поставил чашку на стол.
      - Здравствуйте, - растерянно пробормотал он. - Как это я...
      - Здравствуй, здравствуй, - сказал отец Григорий. - Это не ты, это я. Уж таким ты молодцом оказался, что захотелось мне, старику, повидаться с тобой еще разочек. Не обессудь за беспокойство.
      Овечкин покраснел.
      - Что вы, что вы! Я очень рад...
      - Ой ли?
      Овечкин покраснел еще сильнее, и отец Григорий усмехнулся.
      - Ну что, нашел, значит, переплет от книжки своей? - повторил он едва ли не слово в слово сказанное однажды Черным Хозяином Данелойна. Но Михаила Анатольевича больше уже не удивляло, откуда они всё знают.
      - Вспомнил, - задумчиво кивнул он в ответ. - Не скажу, что это было приятно... но я все вспомнил. Наверное, мне надо поблагодарить вас... да и всех тех мужей превеликих, что столь много обо мне позаботились...
      - Не стоит. И каково тебе теперь знать, что в прошлом и ты был колдуном не маленьким и имел изрядные магические знания?
      - Я предпочитаю забыть о этом, - Овечкин посмотрел в глаза отшельнику. - Надеюсь, я за все расплатился?
      - За все, - подтвердил отец Григорий.
      Оба они знали, о чем говорят. Для Великого Отшельника, в отличие от прочих, не было тайной, что откровение, снизошедшее на Овечкина в тот миг, когда принц Ковин вызвал его на дуэль, касалось отнюдь не одной только принцессы Май. Оно воистину оказалось тяжким грузом, ибо включало в себя память о прошлом воплощении маленького библиотекаря - жизни, в которой он и вправду был ученым колдуном. Тем самым незадачливым волшебником, который в погоне за знаниями выпустил из мира голодных духов Хораса, за что и поплатился. Вот что узнал Овечкин о самом себе, и знание это было ему неприятно. Не слишком он был хорошим человеком когда-то, прямо скажем, паршивым человеком был, мало чем отличавшимся от Де Вайле, колдуньи из Данелойна, в своей неуемной жажде знаний. И поплатился он за это не только жизнью. Посмертное странствие его происходило затем во многих темных мирах, в том числе и в мире Хораса - не зря подземелье это показалось ему знакомым. И насмотрелся и натерпелся он такого, что вполне был объясним тот страх, что преследовал его в теперешней жизни от рождения и превратил в маленького человечка, закрывающего на все глаза и уши. Скрытая память о том, что он еще не до конца расплатился за свои прегрешения, всегда жила в Овечкине, оттого и пребывал он до тридцати пяти лет в съежившемся состоянии, тише воды, ниже травы... Все было не случайно. И новая, решающая встреча с Хорасом была предопределена в этой его жизни, и самопожертвование его было предопределено тоже, и как легко было на самом деле уступить страху, сделать всего один шаг не туда, чтобы нить оборвалась и все опять пришлось начинать заново! Неудивительно, что теперь, когда он расплатился наконец, ему хотелось забыть обо всем этом навсегда.
      - Зря ты так, - сказал отшельник, читая его мысли. - Думаешь, с какой стати мужи превеликие столь о тебе заботились? От нечего делать?
      - Не знаю. Не стою я того.
      Отец Григорий покачал головой.
      - Скромность, она, конечно, качество хорошее. Но что ты собираешься делать теперь? - спросил он.
      - Ничего, - сказал Овечкин. - Снова забыть. Все знания ко мне вернулись, но не хочу я больше ничего такого... Я встретил девушку - она будет мне хорошей женой. Завтра я собираюсь сделать ей предложение.
      - Да, она будет тебе прекрасной женой, - кивнул отшельник. - Но ты сам хорошо ли подумал?
      - Не собираетесь ли вы меня уговаривать?.. - почти сердито начал Михаил Анатольевич.
      - Нет, нет. Просто интересуюсь, хорошо ли ты подумал.
      - Хорошо, - сказал Овечкин. - Отпустите вы меня, ей-Богу, отец Григорий, пожалуйста...
      - Сейчас, сынок. Сейчас и отпущу. Но неужто ты думаешь, будто и впрямь сможешь забыть - сейчас, когда прошлое и настоящее соединились и ты стал самим собой - о той силе, которой ты обладал и обладаешь заново? Подумай вот о чем - ведь и силой, и знаниями можно распоряжаться с умом, не так, как ты делал это раньше. Да и характер у тебя, прямо скажем... Боюсь, ты себя недооцениваешь. Разве ты уже забыл, как, еще будучи маленьким перепуганным человечком, хотел сбежать от домового не куда-нибудь, а в сказочный мир, который охраняют мои соседи по лесу?
      - Забыл. А не забыл, так забуду. Я хочу жить, как обыкновенный, нормальный человек. Любить жену. Растить детей. Работать...
      Овечкин поднялся из-за стола и нервно прошелся по горнице.
      - Ну-ну, - посмеиваясь, сказал Великий Отшельник. - Что ж, иди, попробуй...