Книга без переплета

      - Мне известны эти обстоятельства, - с болью ответил Маколей. - И потому я не осмеливаюсь сказать больше. И все же... если бы они не были таковы... я хотел бы знать...
      - Так знайте, - принцесса подняла голову и посмотрела ему прямо в лицо. - Я тоже люблю вас, я всегда буду любить вас. И это все, что мы можем сказать друг другу.
      Он закрыл глаза и стоял так несколько мгновений. Потом тихо сказал:
      - Благодарю вас. Если когда-нибудь...
      - Никогда, - отвечала принцесса. - Мы больше не увидимся с вами.
      - Тогда - прощайте?
      - Прощайте...
      Они стояли совсем близко, но ни один из них не сделал движения навстречу. Только некоторое время молча смотрели в глаза друг другу и затем двинулись в обратный путь походкою легкой и ровной, не спеша и не мешкая, словно возвращаясь с обычной прогулки.
      Больше между ними не было сказано ни слова.
      * * *
      Баламут Доркин впился взглядом в лицо принцессы, когда они вернулись в дом, но не прочел на нем ничего. И терзался вплоть до той самой минуты, когда молодой король, крепко пожав ему руку, обняв Михаила Анатольевича и простясь с дамами глубоким придворным поклоном, шагнул наконец в неведомое пространство вслед за Босоногим колдуном и исчез, растворился навеки без следа. Тогда у королевского шута не то что гора свалилась с плеч - у него словно выросли крылья. Баламут ликовал. Он старался не выказывать явно своей радости, но его так и распирало желание выкинуть что-нибудь эдакое... но что можно было сделать в таких условиях, да еще перед лицом страдания возлюбленной принцессы, он не знал. Поэтому предложил Овечкину напиться вдрызг, благо вина в погребах Хораса оставалось еще немало.
      Однако Михаил Анатольевич отказался. Он был искренне огорчен за Маэлиналь, ибо до последней минуты надеялся, что все как-нибудь да уладится, что тот же Босоногий колдун со всею своею мудростью отыщет способ преодолеть затруднения, связанные с политическими видами даморского принца на ее руку, и Маколей сможет жениться на ней, не нанеся никакого ущерба Данелойну. Но реальный исход дела казался ему ужасно несправедливым, и ликование Баламута, которое тому не удавалось скрыть до конца, было как-то даже неприятно Михаилу Анатольевичу. Он хотел бы утешить принцессу, но как? Маэлиналь немедленно удалилась в свои покои под предлогом головной боли и отослала Фирузу. Неизвестно, плакала ли она, запершись у себя, или же стоически переносила свое горе... Зато Фируза расплакалась откровенно, и Михаилу Анатольевичу пришлось утешать ее вместо принцессы.
      Де Вайле так и сидела у камина и безучастно смотрела в огонь, словно презирая все людские страсти и горести. Баламуту ничего другого не оставалось, как напиться в одиночку, чем он было и занялся. И тут вещая птица неожиданно предложила ему свою компанию.
      - Пей, друг Баламут, не бойся, - важно сказал чатури, увидев, с какой опаской тот нюхает налитое в серебряный кубок вино из запасов демона. - Это не иллюзия и не подделка, это натуральный и прекрасный дар виноградников Грузии. Хорас, даром что не мог чувствовать вкуса, играл только с дорогими игрушками. Пей и налей и мне... я не прикасался к вину вот уже двести лет!
      - Не свалишься? - поинтересовался Доркин.
      - Свалюсь. Ну и что?
      И Баламут энергично взялся за дело.
      - Только ты и способен разделить мою радость сегодня, прочувствованно сказал он, ставя еще один кубок перед чатури. - Так повеселимся же от души! Надеюсь, скоро я смогу угостить тебя во дворце моего короля - ты еще увидишь, как гуляют айры! Ах, дом родной...
      Чатури вынул клюв из кубка, запрокинул головку, глотая вино, а затем громко вздохнул.
      - Да, дом... двести лет я не был дома. Обещай мне, Баламут... я, конечно, последую за тобою всюду, ибо хоть ты и человек, а не собрат мой чатури, но именно ты дал мне впервые ощутить сладость дружеских уз, чего мне не доводилось знать прежде... так вот, обещай мне, что когда-нибудь мы с тобою позаимствуем у короля айров один из этих ваших Разрушителей Стен и навестим мой край, мою прекрасную родину!..
      - Обещаю, - торжественно сказал Доркин. - Однако, по-моему, ты слишком быстро набираешься. Так не годится.
      - Не годится, - согласился чатури. - Но так и есть. Через это я и погиб в свое время.
      - Как это?
      Чатури попытался зловеще заскрежетать клювом, но получилось лишь слабое щелканье.
      - Хорас, этот негодяй... я ведь не рассказывал, как ему удалось меня поймать?
      - Нет.
      Баламут навострил уши.
      - Так и удалось. И я ведь знал, знал этот старый, испытанный способ так испокон веков ловят и райских птиц, и жар-птиц... и все же я спустился с дерева, не в силах устоять перед соблазном попробовать отборной яровой пшеницы, вымоченной в вине. Думал успею удрать, прежде чем затянется сеть. Не успел.
      - Бедняжка, - сказал Баламут, пораженный этим откровением. - Но хоть попробовал?
      - Попробовал... С тех пор дал клятву не прикасаться к вину. Но сегодня такой день - удивительный день, скажу я тебе, Баламут! Я чувствую, сегодня боги будут говорить со мною. Они откроют мне какие-то тайны... и тайны эти суть велики...
      - Тогда не пей больше, - забеспокоился Доркин. - А то еще не поймешь ничего или перепутаешь!
      - Ни за что. Я слишком рад за тебя и твою... ик!.. принцессу. Пусть боги говорят - я готов!
      Он действительно был готов. Баламут только досадливо щелкнул языком, когда буквально сразу после этих слов чатури опрокинулся на спинку, раскинул как попало свои великолепные крылья и захрапел прямо на столе, устремив к потолку разинутый клюв.
      Впрочем, Баламуту и самому много не понадобилось. Очень скоро он почувствовал, что глаза начали слипаться, а пол утратил свою устойчивость. Кое-как совладав с непослушными ногами, он перенес чатури со стола на свою кровать, а сам отправился спать туда, где спал все время после изгнания Хораса - под дверь к принцессе Май. Там в уголочке у него было припасено два одеяла, одно из которых он стелил на пол, а другим укрывался, и так же он поступил и сейчас, хотя принцессу вроде бы не от кого было охранять. Особенно теперь, когда и царственного соперника не стало. И едва успев приклонить голову, Доркин заснул крепчайшим и сладчайшим сном, не предчувствуя более никаких бед, наконец-то счастливый...
      По времени и впрямь была уже "ночь", так что ничего удивительного не было в том, что его сморил столь глубокий сон. Сон одного за другим сковал и остальных обитателей крепости Хораса. Поэтому никто не увидел, как вечно хмурое небо за окнами вдруг потемнело, словно на эту землю пала настоящая ночь. Мрак окутал безжизненные деревья в лесу, мрак укрыл четырехбашенное здание из красного кирпича, мрак расползся по его внутренним покоям, коридорам и лестницам. Мрак придавил собою огонь в каминах, оставив лишь слабо тлеющие угли с перебегающими по ним искорками. Непроницаемый мрак воцарился всюду, нежданный, зловещий, и никто не знал об этом, ибо сон сморил всех.
      Только чатури метался на кровати Доркина и что-то тревожно бормотал, словно силясь проснуться, но оковы сна были неодолимы. Самого же Баламута до поры до времени не тревожило ничто. Он спал и снился самому себе малышом, беспечным и свободным от всех и всяческих тревог, сидел на коленях у своего отца - королевского шута, а тот смешил его, и Доркин улыбался во сне.
      Сновидение переменилось внезапно. Только что он смотрел в веселое лицо отца, как вдруг очутился в весьма неприятном месте - глухой и темной пещере, из которой не было выхода, почему-то он знал это. Низкие своды ее и неровные каменные стены освещались единственным факелом, небрежно воткнутым в какую-то подставку, и света этого едва хватало, чтобы разглядеть выстроившиеся рядами вдоль стен темные смутные силуэты. Люди то были или всего лишь тени - трудно было сказать. Баламут не то стоял, не то висел в воздухе где-то под потолком, не ощущая своего тела и не зная, человек ли он сам или тоже всего лишь тень.
      В центре пещеры, представлявшей из себя неправильный четырехугольник, трепетала еще одна неясная тень, и она-то и приковывала к себе все внимание Доркина, тревожа душу зловещим предчувствием. Он силился разглядеть ее, и постепенно контуры тени делались все отчетливей и все больше напоминали человеческую фигуру. И вдруг Доркин узнал ее - то была принцесса Май, но в каком виде! Нежные руки ее были связаны за спиной, голова низко опущена, волосы отброшены вперед, на лицо, обнажая хрупкую белую шею - то была жертва, приведенная на заклание!
      Душу Баламута обуял несказанный ужас. Он попытался броситься к Май, чтобы защитить, спасти, но не мог двинуться с места, не владея своим телом, которого как будто и вовсе не было. Он бился внутри невидимых пут, силился закричать хотя бы, но не мог даже этого!
      Ужас разбудил его, и Баламут вскочил на ноги, прежде чем успел понять, что уже проснулся, и рука его сама собою выхватила из-за голенища кинжал. И, как оказалось, не напрасно.
      Он увидел тьму вокруг и больше ничего. Но на него повеяло сквозняком, и тело его поняло раньше, чем это дошло до сознания, что дверь в опочивальню принцессы открыта нараспашку.
      На дальнейшие действия Баламуту не понадобилось ни времени, ни размышлений. Он еще не очнулся до конца, как уже, ведомый безошибочным инстинктом, подкрепленным любовью и тревогой, оказался внутри комнаты. Прыжок - и пальцы одной руки сомкнулись на горле человека, присутствие которого он скорее угадал, чем различил в непроглядной тьме, а вторая рука изо всей силы нанесла удар кинжалом. Человек лишь слабо вскрикнул и повалился на грудь Баламуту. Тот отшвырнул его от себя, зная, что удар достиг цели, и в ужасе закричал:
      - Май, вы целы?!
      Он сделал шаг к постели принцессы, пытаясь и страшась хоть что-нибудь разглядеть, и ему ответил ее дрожащий голосок:
      - Да, Доркин... но что... что случилось?
      Горло Баламута перехватил спазм невероятного облегчения. Кое-как справившись с собою, он повернулся к дверям и, забыв, где находится, зычно взревел:
      - Эй, стража, сюда! Огня!
      Кто-то уже спешил по коридору, но огня с собою не нес. Баламут услышал испуганный голос Фирузы, мягкий басок Овечкина и малость опомнился.
      - Что за черт, - сказал он. - Темнота откуда? Май, вы укрыты? Сюда идут.
      С этими словами он шагнул к камину, где еще смутно краснели угли, и принялся ворошить их, пытаясь добыть хоть какого-нибудь свету. Но в этом уже не было нужды.
      Мрак начал рассеиваться столь же непостижимым образом, как и появился. Обычный сумеречный предгрозовой свет завиднелся в окнах и постепенно залил покои принцессы, кровать с полураскрытым пологом, откуда выглядывало ее бледное личико, и темную фигуру на полу, с головой накрытую плащом. В дверях появились Овечкин и Фируза, одетые наспех, с растерянными лицами, но Баламуту было не до них. Он быстро подошел к человеку, распростертому на полу, опустился на колени, откинул с его головы капюшон. И ахнул от неожиданности.
      Ибо то была Де Вайле. Она была еще жива - взгляд ее из-под полуприкрытых век встретился со взглядом Баламута, губы слабо шевельнулись. Кинжал Доркина торчал над ее левой грудью, вогнанный в тело по самую рукоять. А в руке она сжимала свой кинжал, и намерение, с которым колдунья вошла в спальню принцессы, не вызывало никаких сомнений.
      - Ты!.. - потрясенно сказал Баламут. - За что? Почему?!
      Губы Де Вайле опять шевельнулись, и он поспешно наклонился к ней.
      - Я умираю... - едва слышно произнесла колдунья, и в голосе ее прозвучало удивление. - Ты сумел...
      - За что ты ее? ... - яростно повторил Доркин.
      Она молчала, веки бессильно опустились.
      - Пустите-ка, - попыталась вмешаться Фируза, но Доркин отстранил ее.
      - Ты ей ничем не поможешь, девушка, - сурово сказал он. - Она умрет через несколько минут. Но я хотел бы узнать... Ты слышишь меня, Де Вайле?
      Брови колдуньи страдальчески сошлись у переносицы. Медленно, с усилием она вновь открыла глаза.
      - Покайся в своих грехах, пока у тебя еще есть время, - сказал Баламут, и в голосе его не слышалось ни малейшего сочувствия.
      - Покаяться... - прошептала Де Вайле. Губы ее искривила хорошо знакомая ему холодная усмешка. - Перед тобой?..
      Она сделала паузу, переводя дыхание, и Доркин склонился ниже, чтобы не пропустить ни слова.
      - К дьяволу, - сказала Де Вайле, - я ухожу к дьяволу... а ему моя исповедь не нужна. Ты сказал... я не знаю, что такое любовь. Возможно... Когда-то и я любила... но как мало это значит! Уйди, оставь меня, Баламут. Тебе не понять, и никому из вас не понять. Есть то, что выше вашей любви... но вам никогда до этого не подняться. Глупец, ничтожество... ты даже не знаешь, что ты убил. Уйди, дай умереть спокойно...
      Де Вайле задохнулась, и по телу ее пробежала судорога.
      - Говори, - потребовал Баламут. - Говори! Ты была в сговоре с Хорасом, не так ли?!
      Он и сам не знал, как его осенила подобная догадка. Возможно, что-то такое таилось в страшном сне, который его разбудил...
      - Была, - пробормотала колдунья. - Я помогала ему с самого начала. А теперь умираю... Гиб Гэлах увидел правильно - искупительная кровь...
      - Зачем ты это сделала?
      - Я не хотела ее убивать, но мне было велено... если б она не вернулась в Данелойн, я получила бы то, чего жаждала более всего на свете сокрытое знание... Но проклятый дар ее оказался сильнее... он и впрямь помогает вам, недоумкам, превозмочь наши усилия...
      - Кто это мог велеть такое?
      - Тебе не все ли равно?.. много крови прольется еще в Данелойне из-за принцессы Май. Он хотел избежать этого... о, Черный Хозяин знает, что делает, и это далеко не конец, нет, не конец...
      - Что еще за Черный Хозяин?
      Тут последние краски сбежали с лица Де Вайле, тело ее выгнулось дугой, обмякло, глаза закатились.
      - Нет! - вскрикнул Баламут, хватая ее за плечи и встряхивая. - Нет, ты скажешь все, проклятая ведьма!..
      Но сказать она уже ничего не могла.
      ГЛАВА 25
      Некоторое время Баламут стоял на коленях, стиснув зубы и не отрывая тяжелого взгляда от неподвижного тела на полу. Затем медленно поднялся и, обратившись к Овечкину, буркнул:
      - Пойдем вынесем ее отсюда, друг. Дабы не отравляла нас далее своим присутствием...
      Принцесса заплакала.
      Растерянный Михаил Анатольевич безропотно помог королевскому шуту вынести закутанное в плащ тело Де Вайле из дому в лес. Шли они в полном молчании, и в лесу Доркин вырыл неглубокую могилу, торопясь избавиться от предательницы, и они наспех забросали ее землей.
      - Сгинешь вместе с этим миром, когда Овечкин выберется отсюда, и так тебе и надо - чтобы и следа не осталось! - угрюмо произнес Доркин в качестве надгробной речи, разравнивая землю ногой. - Представить только связаться с этой тварью Хорасом, своими руками навлечь столько бед! Никогда бы не подумал...
      Он запнулся, вспомнив последнее предсказание колдуньи насчет принцессы. Овечкин подумал о том же, и они коротко переглянулись. "Много крови прольется еще из-за нее в Данелойне..."
      - Хотел бы я знать, о каком Черном Хозяине она говорила. Похоже, не о Хорасе, - безрадостно пробормотал Баламут. - Может, наврала со злости? Ладно, пошли.
      И они отправились обратно в дом, чувствуя немалую тяжесть на сердце, ибо оба помнили о том, что перед лицом смерти не принято лгать.
      * * *
      В крепости их встретил безутешный чатури, очнувшийся наконец от своего пьяного забытья. Узнав о том, что произошло, он принялся рвать перья у себя на голове, причитая:
      - Я же знал, знал! Боги изъявили намерение говорить со мною, и они открыли мне всю правду, а я!.. Еще двести лет не прикоснусь к вину, будь оно проклято!
      - Я тебя предупреждал, - безжалостно сказал Баламут. - Скажи спасибо, что я все-таки успел вовремя и принцесса уцелела, не то не жить бы и тебе.
      - Никогда более! - покаянно проскрипел чатури. - Пятьсот лет не буду пить!
      - И правильно! - сказал Баламут. - Расскажи-ка лучше, что именно открыли тебе твои боги. Что за Черный Хозяин объявился вдруг в Данелойне?
      - Расскажу... Только не очень-то я помню. Открыли они многое, но я... Ладно. Два незримых властителя не от мира сего существуют у вас в Данелойне - Черный и Белый. Один - из темного мира, другой, разумеется, из светлого. И объявились они не вдруг, а были всегда, от сотворения вашего мира. Они не враждуют между собой, так, худо-бедно делят власть. Рождение же принцессы Маэлиналь с ее магическим даром нарушило существующее равновесие сил. И не только потому, что она внушает исключительно благородные чувства даже негодяям и подлецам, делая из них чуть ли не святых...
      - Не паясничай! - перебил его Доркин, стискивая зубы.
      - Ах, простите. Короче говоря, как всякий светлый дар, эта ее способность пришлась весьма не по душе и не по зубам Черному Хозяину. Чтобы не тратить силы, решил он убрать принцессу из Данелойна - пускай, мол, нарушает равновесие где-нибудь в другом месте. Ибо если она останется в вашем мире, ему придется строить множество козней, и не жить ей спокойно никогда... ее будут похищать, из-за нее будут убивать. Я должен огорчить тебя, Доркин. Из вас четверых, кого король Фенвик отправил на поиски принцессы, в живых остался ты один. Гиб Гэлах умер, Де Вайле - сам знаешь, и Соловья Лена тоже нет больше... принц Ковин, оскорбленный тем, что тот приехал предлагать ему принцессу Альтиу вместо прекрасной Маэлиналь, приказал убить вашего лучшего поэта ночью, из-за угла... И это только начало страстей, которые будут разыгрываться из-за принцессы. И для вас, и для нее было бы спокойней, если бы... если...
      Чатури вдруг запнулся.
      - Вот тут я подзабыл, - смущенно признался он. - Боги сказали, что только одно может спасти ее и дать ей возможность быть счастливой... но я не помню, что именно.
      - Скотина! - в сердцах сказал Баламут. - Ладно, рассказывай дальше. Но постарайся вспомнить потом!..
      - Дальше... Но это, собственно, и все. Они предупредили о том, что Де Вайле попытается убить принцессу, чтобы не допустить ее возвращения в Данелойн. Черный Хозяин, которому колдунья на самом деле верно служила половину своей жизни, обещал ей открыть за это некое тайное знание, дающее необыкновенную силу и власть над законами природы. Вот она и хотела...
      - А боги не сказали тебе, где можно найти этого Черного Хозяина?
      - Нет. А если бы и сказали - неужели ты думаешь, Баламут, что его можно убить или изгнать из Данелойна?
      - Можно было бы попробовать...
      - Увы, мой друг, лучше и не пробовать. Он - часть вашего мира, так же, как и Белый Хозяин, и без них обоих, как и без кого-то одного из них, Данелойн просто прекратит свое существование.
      После этих слов Баламут Доркин впал в мрачную задумчивость. А Овечкин, молча сидевший у очага на протяжении всего рассказа, тихо сказал:
      - Странно мне что-то... Ведь если дар принцессы пробуждает в мужчинах только благородные чувства, с нею и из-за нее не должно происходить ничего подобного. И принц Ковин...
      Не договорив, он покачал головой и спросил у чатури:
      - Как же вы забыли самое главное? Что может спасти принцессу Май?
      - Ну, забыл, - вещая птица строптиво вздернула головку. - Сам не рад! Убейте меня теперь!
      Тут вошла Фируза, и все повернулись к ней.
      - Как она... как ее высочество? - с болью в голосе спросил Баламут.
      - Кажется, заснула, - отвечала девушка, озабоченно качая головой. Ужас-то какой! Старая ведьма совсем расстроила ее своими пророчествами. Как будто без того не хватало...
      Она осеклась, а Баламут топнул ногой.
      - Не знаю, что и делать! Хоть не возвращайся в Данелойн!..
      - Почему это? - спросил Босоногий колдун, внезапно появляясь посреди комнаты.
      Чатури с пронзительным криком метнулся в угол, а остальные вздрогнули от неожиданности.
      - Ну, - сияя, сказал Аркадий Степанович, - вот и я! Все готовы в путь? Или вы тут так обжились, что и домой не хотите?
      - Ох, колдун! Если б ты знал!
      И Баламут, крепко обняв старца, быстро рассказал ему, что случилось за последние часы.
      Аркадий Степанович, однако, нисколько не удивился. Он лишь озабоченно поскреб в затылке и кивнул:
      - Обычная история! На самом деле у каждого мира есть свои два хозяина, как их там ни назови - белым и черным, или ангелом и чертом, или созидателем и разрушителем. И у каждого хозяина есть свои служители. Вот и Де Вайле поддалась искушению... жаль, жаль. Такие способности! Впрочем, не она первая. И не последняя. А принцесса ваша - она, конечно... нарушает. Ибо знамя ее - благородство, кредо ее - честь, сущность ее - любовь... н-да, даже я, кажется, становлюсь поэтом... Молодец, Доркин, не оплошал. Я от тебя, правда, и не ожидал ничего другого. Однако как бы там ни было, а нам нужно в Данелойн. И потому мы собираемся и отправляемся немедленно. Там разберемся, какие такие хозяева... Не опасайся, Баламут, - пока я с вами, ни похищений, ни покушений уж точно не будет!
      Они действительно собрались и отправились в путь не мешкая. Пожелали друг другу удачи, и принцесса Маэлиналь повторила на прощанье свое приглашение Овечкину побывать в Данелойне. На что он только покачал головой. Сердце Михаила Анатольевича горестно сжималось при взгляде на принцессу - так она была бледна и казалась такой одинокой и несчастной! Впрочем, возможно, она казалась такой только сострадательному дружескому взгляду...
      Босоногий колдун оставил запас еды для Овечкина и Фирузы примерно на неделю, но обещал проведать их как можно раньше. Обнялись, расцеловались, и чатури, сидевший на плече Баламута, крикнул, исчезая в разверзшемся пространстве:
      - Прощай, ягненочек! Полюбил я тебя...
      И не стало никого. Лишь сырой желтый лес кругом, хмурое небо да опостылевшая кирпичная крепость за спиной...
      Михаил Анатольевич и Фируза посмотрели друг на друга, вздохнули тяжело и поплелись обратно в дом. Всегда тем, кто остается, тяжелее, чем тем, кто уходит. А их к тому же ожидало полное безделье, ведь занять время они могли только разговорами. Не сообразили спросить у колдуна хотя бы колоду карт или какую-нибудь настольную игру, да и до того ли им было! И полное уныние воцарилось в их сердцах прежде, чем они успели войти в дом.
      Однако вышло так, что ждать им пришлось совсем недолго.
      * * *
      Спустя примерно час они молча сидели у огня, и Фируза нерешительно поглядывала на печального и задумчивого Михаила Анатольевича, не решаясь заговорить с ним, хотя заговорить очень хотелось. Сердце ее тоже нуждалось в утешении, но никогда и никому она не призналась бы в этом, привыкнув за свою недолгую жизнь быть всегда независимой и самостоятельной - так уж сложилось! Ибо была маленькая сиделка сиротой с раннего детства и выросла на попечении у тетки, особы холодной и замкнутой, усердно внушавшей своей племяннице про эту самую самостоятельность и независимость всякие разные неопровержимые истины. В результате чего, едва войдя в совершенные лета, уехала Фируза из маленького городка в Петербург, поступила в медицинское училище, закончила его и так и жила с тех пор - в общежитии, без домашнего уюта и без близкого человека, во всем полагаясь на себя самое и более ни на кого. Но это совсем не означало, впрочем, что ни в чем подобном она не нуждалась. И сейчас, глядя на Михаила Анатольевича, удивлялась Фируза и спрашивала себя бесконечно - как так случилось, что этот маленький, кудрявый, невзрачный человек с обаятельной улыбкой стал ей дорог, как родное дитя, и почему ей хочется ухаживать за ним, готовить ему еду, стирать носки и рубашки... Наверное, потому, говорила себе Фируза, что он добрый, и честный, и отважный человек, и сам того не понимает, и не задается нисколько, и ничего о себе не воображает, а на самом деле ого-го!.. И было ей очень грустно, потому что сердце этого человека принадлежало другой, и уж куда ей, Фирузе, было тягаться с принцессой Май! Он и сейчас сидел и думал о принцессе. Фируза, впрочем, тоже думала о ней невозможно было не полюбить Маэлиналь, и не только необыкновенная красота принцессы являлась тому причиной. Май была еще и чудесным человеком, и мысль о предстоящей ей печальной участи ложилась на сердце тяжестью...
      И чтобы не расплакаться в конце концов, Фируза решительно встряхнула головой и обратилась к Овечкину:
      - Давно хотела спросить вас, Михаил Анатольевич, да все не было подходящего случая - каким образом вы оказались замешаны во всю эту историю? И как к вам попал Тамрот-Поворачиватель?
      Овечкин поднял на нее отсутствующий, непонимающий взгляд и, осознав, о чем она спрашивает, смущенно закашлялся. Меньше всего на свете он ожидал такого вопроса и меньше всего на свете собирался сейчас вспоминать о своем прошлом. Он покачал было головой, но глаза у Фирузы были такие ясные, такие наивные и такие ожидающие, что Михаил Анатольевич заколебался.
      - Скучная это история, - он снова откашлялся. - Я и сам-то человек скучный...
      Фируза недоверчиво прищурилась. И Михаил Анатольевич неожиданно почувствовал, что, кажется, может наконец впервые заговорить о том, что случилось с ним в достопамятный день после похорон матери. Таким далеким показалось ему все это - явление домового, побег из дому - словно происходило вовсе не с ним, Овечкиным, а с каким-то другим человеком. Он с удивлением прислушался к себе - да, в самом деле...
      - Началось все со смерти матери, - начал он осторожно. И вдруг вспомнил свою матушку - как живая, предстала она перед ним, и только сейчас, спустя столько времени, Михаил Анатольевич действительно увидел ее, как живого человека, вспомнил ее доброту, терпеливость, осознал собственное равнодушие к ней и ощутил горечь утраты... он невольно умолк. Помолчал некоторое время, собрался с силами и продолжил свой рассказ.
      Удивительным было состояние Овечкина, пока он говорил - он как будто переживал все заново, но совершенно по-другому, и даже недоумевал немножко. Неужели это он когда-то так боялся и подозревал себя самого в сумасшествии? Неужели он до такой степени изменился? Когда только успел?..
      Фируза слушала его, по-прежнему недоверчиво щуря глаза. И улыбалась. И Михаил Анатольевич обнаружил, что тоже в состоянии улыбаться, рассказывая о том, что еще совсем недавно и вспоминать-то не хотел, как самый ужасный ужас своей жизни...
      Но только он приступил к описанию волшебного кубика, найденного под скамейкой в Таврическом саду, как в тишине комнаты кто-то вдруг звонко чихнул, и вслед за тем тоненький голосок отчетливо произнес:
      - Вот заливает-то, а!
      Овечкин и Фируза вздрогнули, посмотрели друг на друга, а затем огляделись по сторонам. Никого не было в комнате, кроме них, но тот же голосок зазвучал снова:
      - Не слушай его, красавица! Уж нам-то известно, что такого вруна еще поискать! Колдун он, колдун! Не знаю, как это некоторые ему верят...
      И огонь в камине неожиданно загудел и располыхался вовсю. Фируза ахнула, а Михаил Анатольевич вытаращил глаза - в пламени, откуда ни возьмись, заплясал его старый знакомец, Пэк, и глаза саламандры горели ярче огня, а пасть была оскалена в зловещем подобии улыбки.
      - Ну, здравствуйте, - сказал Пэк и чихнул еще раз.
      Фируза взвизгнула, вскочила на ноги и попятилась, но наткнулась на кого-то позади себя, отчего едва не упала, и завизжала еще громче. Этот кто-то подхватил ее, и, повернувшись, обалдевший Михаил Анатольевич увидел перед собою еще и Ловчего. На всякий случай он тоже поспешно поднялся на ноги, не зная, чего ожидать от незваных гостей, ибо хорошо помнил, как они разозлились на него тогда, в лесу, из-за своей дурацкой игры.
      - Приветствую тебя, Овечкин, - сухо сказал Ловчий.
      Он аккуратно опустил Фирузу на стул и откинул капюшон своего брезентового плаща, обнажив кудлатую голову с туманным подобием лица. Испуганная девушка вскочила снова и бросилась к Овечкину, ища защиты у него за спиною.
      - Не бойтесь, - сказал ей Михаил Анатольевич, не испытывая, впрочем, особой уверенности в том, что бояться нечего. - Это друзья. Я не успел о них рассказать. Здравствуйте! - спохватившись добавил он, обращаясь к гостям.
      - Интересные у вас друзья, - дрогнувшим голосом сказала Фируза. И миф о ничтожности Овечкина развеялся с этой минуты в ее глазах окончательно.
      - Не такие уж мы ему друзья! - сердито прокричал Пэк, раскачиваясь в огне. - Но мы не тронем его, красавица, не бойся, а уж тебя-то тем более. Не стой столбом, колдун, и закрой рот. Нас прислали помочь тебе, поэтому забудем старые споры!
      - Отец Григорий! - догадался Овечкин и просиял. - Это он вас прислал?
      - Кто же еще, - буркнул Ловчий, подтягивая к себе свободный стул и усаживаясь поближе к огню. - Ну и сырость тут у вас! Садись, колдун, поговорить надо. Разговор у нас будет совсем непростой...
      - Прознал отец Григорий про твою беду, - начал было призрачный охотник, но его тут же перебил Пэк.
      - Я, по правде сказать, не понимаю, чего ради он принимает такое участие в некоторых захудалых волшебниках, - пропищала саламандра. - Но принимает, и более того, заставляет принимать других...
      - Помолчи, - сказал Ловчий. - Никто тебя не заставлял. Носи ты одежду, так я бы сказал, что ты чуть из штанов не выпрыгнул от радости, когда тебе предложили прогуляться.
      - Да уж, тоска смертная - день и ночь сидеть на посту, - скривился Пэк. - Ладно, молчу. Однако должен заметить, что для прогулок я предпочел бы другое место. Только ради отшельника... Молчу, молчу.
      Михаил Анатольевич невольно улыбнулся. Фируза, испуг которой сменился любопытством, притихла и жадно разглядывала удивительных гостей.
      - Отцу Григорию ведомо многое, что сокрыто от других смертных, продолжил Ловчий. - И он велел передать тебе, Овечкин, что никто не сможет освободить тебя от заклятия. Ты обречен остаться здесь навсегда.
      Лицо Михаила Анатольевича вытянулось, а Фируза нахмурилась. Этого они никак не ожидали. Помощь называется...
      Ловчий же, выдержав паузу, задумчиво добавил:
      - Есть только одна возможность. Если ты не испугаешься, конечно.
      Овечкин снова оживился.
      - Какая же?
      - Ты должен отправиться в мир голодных духов, разыскать Хораса и попросить его освободить тебя от заклятия. Потому что сделать это может только он.