Когда его спутники исчезли, перейдя в Данелойн, он обвел глазами молчащие темные громады каменных домов столь чужого и чуждого города, и сердце его впервые дрогнуло. Кажется, он и впрямь взвалил на себя непосильную задачу... деньги Данелойна не значили здесь ничего, опыт и знания его вряд ли были применимы в незнакомом мире, и отныне он был всего лишь нищим бродягой. Но, в конце концов, он оставался воином. И вроде как мудрецом...
      Он не успел еще задуматься о дальнейших своих действиях, как откуда-то сверху донесся приглушенный голос:
      - Эй... Доркин! Я правильно расслышал твое имя, мой юный друг?
      Баламут задрал голову и увидел старца, сидевшего на окне в третьем этаже, свесив наружу босые ноги. Вокруг лица его облаком клубились седые локоны и борода, придавая старичку вид весьма задорный. Доркину он понравился с первого взгляда.
      - Правильно, достопочтенный. Баламут Доркин, к твоим услугам.
      Голос его больше не был хриплым и прозвучал в тишине спящей улицы звонко и весело.
      - Я подслушивал вашу прощальную беседу, - заявил старец, - но не понял, из какого мира вы явились сюда. Не будешь ли ты так любезен назвать мне его?
      Доркин приподнял бровь.
      - Прежде я хотел бы узнать, кто ты такой и по какому праву задаешь мне подобный вопрос!
      - Ну, если ты возьмешь на себя труд подняться в мой дом, я рад буду побеседовать с тобою, - старец поболтал босыми ногами. - Сдается мне, нынче ночью тебе ой как нужна крыша над головой. Да и фляга доброго вина не помешает...
      Баламут тут же почувствовал, как у него пересохло в горле. В людях он разбирался и потому сомнений сейчас не испытывал никаких.
      - Укажи мне путь, достопочтенный старец, и я с радостью поднимусь к тебе.
      Тот проворно перекинул ноги через подоконник и скрылся из виду. Через секунду он снова появился и спустил Баламуту веревочную лестницу.
      - Так будет быстрей, - объяснил он, - чем рассказывать про черные ходы и кодовые замки.
      Доркин развеселился. Подняться по веревочной лестнице на третий этаж было делом весьма нехитрым, и вскоре он уже стоял перед забавным старичком в его обиталище и оценивал обстановку.
      Комната была небольшая, но уютная, с гладко выскобленным деревянным полом, украшенная шпалерами по стенам и обставленная простой, добротной мебелью. Ничего такого, чего нельзя было бы встретить и в Данелойне. На столе все было уже как будто приготовлено к приему гостя - горел канделябр в три свечи, стояла бутылка вина с двумя бокалами почетной стражи по бокам, а блюдо со свежими фруктами словно только что сошло с натюрморта кого-нибудь из старых голландцев. Про голландцев, правда, Доркин ничего не знал, но живописность оценил.
      Два деревянных кресла, обитых кожей, поджидали сотрапезников, а в углу комнаты запасливый глаз Баламута приметил вполне приемлемое для усталого путника ложе, на коем уже имелись подушка и одеяло.
      - Прошу, - сказал старец и прошлепал босыми ногами к столу.
      Доркин охотно последовал за ним.
      - Нынче меня зовут Босоногий колдун, - хозяин разлил вино по бокалам и придирчиво поглядел на свет сквозь его алое зарево. - Для друзей Степаныч.
      Баламут кивнул и поднял свой бокал.
      - Почему ты спросил меня, почтеннейший, откуда я? Тебе известно, что существуют и другие миры?
      - А то! - весело ответил Босоногий колдун Степаныч. - Выпьем же за их процветание!
      Чокнулись и выпили. Вино оказалось крепчайшим и обожгло, как огонь, но Баламут был тому только рад. Рядом с этим стариком он чувствовал себя удивительно спокойно. А поскольку интуиция его еще никогда не подводила, стало быть, можно было позволить себе расслабиться и отдохнуть, может быть, впервые с того дня, как исчезла принцесса.
      - Я из Данелойна, - сказал он, допив вино и отдышавшись. - Слыхал о таком?
      - Возможно. И как же вы пробрались сюда? Чем пробивали стену?
      - Какую?
      - Ясно, - сказал Степаныч. - Не будем об этом. Я вижу, ты в затруднении, мой юный друг. Могу ли я чем-то помочь тебе в качестве непревзойденного колдуна?
      "Юный друг" потер лысину, обрамленную остатками черных жестких волос. Старец нравился ему все больше и больше.
      - Выпьем, - предложил Баламут. - Это длинная история, а я, признаться, устал как собака. И затруднение мое так велико, что я не знаю даже, с чего начать.
      Старец тут же налил еще. Пламя свечей колыхнулось и вновь успокоилось.
      - Начни, с чего сердце просит. Так оно верней...
      Доркин подтащил к себе гроздь винограда и принялся кидать в рот по ягодке.
      - Странный ты человек, колдун, - сказал он. Второй бокал ударил ему в голову так, что кресло под ним сдвинулось с места и принялось тихо плавать в воздухе. - Не ожидал я встретить в таком чужом мире столь родственную душу. Бывает, однако...
      - Вижу, - с проницательным видом заметил старик, - что для того, чтобы развязать тебе язык, вина понадобится немало.
      Баламут посмотрел на него долгим проникновенным взором.
      - Ты заговорил о сердце, колдун... я сам сомневаюсь иногда в том, что оно у меня есть. Но, видно, я становлюсь стар. Сегодня я чувствую, что его у меня даже слишком много.
      Колдун без промедления наполнил бокалы в третий раз.
      - Не знаю, почему, - сказал Баламут, чувствуя, что красноречие переполняет его, а старик этот ему дороже брата, - но в доме у тебя я сделался мягким, как воск. Ты напоминаешь мне святого отца-нефелинца, которого я повстречал однажды в час своей великой печали. Он, как и ты, видел насквозь мое сердце и знал не хуже тебя, что требуется в такой час слабому человеку. А человек слаб... В первый и последний раз в жизни рыдал я тогда у него на груди и никогда не сожалел об этом. Таков уж он был!
      Бокалы наполнились и опустели в четвертый раз, и Баламута наконец прорвало. Вино действительно оказалось очень крепким.
      - Сердце... Колдун, я любил принцессу Май, когда еще трехлетней крохой качал ее на своем колене и позволял дергать себя за нос. Я хлюпал носом от умиления, когда в семь лет она уже проявляла подлинное королевское величие, отдавая приказания. И я едва не лишился чувств, когда увидел принцессу по возвращении ее из морантанского монастыря... ей было семнадцать, и она уже научилась всему, что должна знать девушка из королевского рода. Нет и не будет второй такой принцессы на свете, как несравненная Маэлиналь, воплощение всех мужских грез. Ты понимаешь меня, колдун?.. Я полюбил впервые в жизни. Но что об этом говорить? Я был для нее, как второй отец, и даже больше, потому что король всегда слишком занят, а чем еще заняться королевскому шуту, как не развлекать его домочадцев? Я бы с восторгом отдал жизнь, чтобы отвести от нее малейшую неприятность. Но и я не сумел ее уберечь. Слушай же, колдун, теперь я расскажу всю историю с самого начала.
      Лет триста тому назад побывал у нас в Айрелойне какой-то заезжий маг. Силы, по слухам, он был необыкновенной - вызывал и прекращал дожди, исцелял мертвых, и даже комаров, говорят, при нем не водилось во всем нашем королевстве. Уезжая, он оставил в подарок тогдашнему королю айров два чудесных талисмана - Камелон и Тамрот. Оба они позволяют проходить в другие миры, оба лечат больные души и делают трусов героями, и разница между ними лишь в том, что Тамрот-Поворачиватель притягивает удачу, а Камелон-Устроитель помогает ее сохранить. Достойная пара. Но они не принесли настоящего счастья нашему королевству. Да будет тебе известно, колдун, что наш мир, называемый Данелойн - Яблоневый Сад, разделен на две части, два суверенных государства - Айрелойн, то бишь земля айров, и Дамор, владенье даморов. Так разделили когда-то Яблоневый Сад два брата, Айр и Дамор, пришедшие невесть откуда в эту цветущую и безлюдную землю по велению Божию. Разделили и расплодились, и потомки их жили по-добрососедски не одну тысячу лет, пока черт не принес этого мага с его талисманами. Король Дамора прослышал о Камелоне и Тамроте и возжелал хотя бы один из них, а король Айрелойна не захотел поделиться. И разгорелась смертельная вражда, и каждый новый король Дамора пытается с тех пор отобрать талисманы у айров, но удача всегда была на нашей стороне. Это не мешало литься потокам крови как с той, так и с другой стороны примерно каждые двадцать пять лет. Нынешнему же королю нашему, благородному Фенвику, Господь даровал крупицу разума. И захотел Фенвик положить конец кровопролитиям. Он обручил свою старшую дочь, принцессу Маэлиналь, с сыном даморского короля, принцем Ковином, и в приданое ей положил один из талисманов, бесценный Тамрот, притягивающий удачу. Был общий праздник, и весь Данелойн ликовал. Не знаю, ликовала ли принцесса Май, но она послушная дочь и настоящая принцесса. И мне ли не знать, что тем, кто принадлежит к королевскому роду, не положено иметь сердце! Тем, кто близок к королям, оно тоже ни к чему. Я - потомственный шут, колдун; мой отец, и дед, и прадед были королевскими шутами. Но я решил пресечь эту преемственность. Я не родил сына, чтобы он стал следующим королевским шутом. О, когда-то моя шевелюра была густа, на щеках играл румянец, и любая придворная дама была моей, стоило только подмигнуть! Я наплодил немало детей, колдун, но матери их все были замужними дамами, и мои отпрыски носят теперь громкие имена. А своего имени я не дал и не дам никому... Однако я отвлекся. Так вот, колдун, когда до бракосочетания принцессы Май оставалось всего несколько месяцев, она исчезла. Ее украли вместе с ее приданым, чертовым талисманом. Еще до того, как разразился скандал, нам удалось выяснить, что это дело рук нескольких именитых даморов, привыкших изрядно наживаться на междоусобных войнах. Им не нужен мир, не нужна принцесса, не нужен Тамрот. Им нужны только деньги. Мы выследили их - пути вели в ваш мир, на Землю, в этот самый город. Они прошли сюда с помощью Тамрота и где-то надежно спрятали и его, и принцессу. Мы разыскали их всех по одному, из некоторых вышибли дух, а некоторые предпочли покончить с собой, только чтобы не попасться к нам в руки и не выдать тайны. Посланцы короля айров отправились в обратный путь ни с чем. А я остался. Может быть, я не прав, колдун. Но в Данелойне вот-вот вспыхнет война. Правитель даморов не верит в исчезновение невесты своего сына. Он считает, что наш король пожадничал и передумал. Сила же айров ослабела с утратой одного из талисманов, да и честно признаться, воины наши слишком привыкли рассчитывать на поддержку волшебства, чтобы оставаться хорошими воинами. Нужно найти и вернуть принцессу Май и ее приданое, иначе гибель ждет айров, весь наш прекрасный и чудесный Айрелойн. И каким-то шестым чувством я знаю, колдун, что принцесса все-таки где-то здесь. Где-то рядом. Хотя мудрейший из советников короля, провидец Гиб Гэлах считает, что ее прячут в Даморе, а сюда нас просто заманили, чтобы сбить со следа. Вот тебе моя история, колдун, вот тебе мое затруднение. Что скажешь?
      - Нетрудно ответить, - сказал босоногий старец, почесывая бороду. Лицо его то расплывалось перед глазами окончательно захмелевшего Доркина, неоднократно прикладывавшегося к своему бокалу на протяжении рассказа, то вновь становилось четким, то вовсе исчезало. Баламут встряхнул головой, пытаясь удержать его в фокусе, и вытаращил глаза.
      - Да будет тебе ведомо, - продолжал между тем колдун, - что я и был тем проклятым магом, что занес в ваш Данелойн талисманы. В то время я увлекался их изготовлением... славные получались вещицы! Да... не думал я, что может разгореться такой сыр-бор!
      - Ты? - Доркин таращил глаза теперь непроизвольно. - Как это... триста лет назад?
      - Ну и что ж, что триста лет, - раздраженно ответил старец. - Велика важность! Помолчи, дай подумать. В некотором роде я в ответе за случившееся в Данелойне. Вот что, Баламут, глотни-ка еще вина да ложись спать. Утром потолкуем. Озадачил ты меня. Одно скажу - помочь тебе я просто обязан...
      Далее Баламут Доркин не помнил уже ничего - ни как выпил еще вина, ни как добрался до постели. Сознание покинуло его, и весь остаток ночи гулял он с принцессой Маэлиналь по зеленым лугам королевских угодий, беседуя о принципах изящного стихосложения и о достоинствах песен молодого поэта, недавно появившегося при дворе и прозванного Соловьем Леном.
      ГЛАВА 3
      Голова у Михаила Анатольевича Овечкина кружилась от переутомления. Он и вправду пережил и передумал за сегодняшний вечер едва ли не больше, чем за всю предыдущую жизнь. Мысли путались, и хотелось ему прилечь под какой-нибудь кустик, да и заснуть, а завтра проснуться в своей постели... и забыть все, как страшный сон. Однако он понимал, что это невозможно, что никогда уже не забудет он сегодняшнего неприятного откровения.
      И возроптал Михаил Анатольевич. Почему это одним людям достается бурный темперамент и яркая, живая жизнь, а ему, Овечкину, выпало на долю этакое оцепенение? Кто и зачем сотворил его таким - никаким? Неужели Господь Бог? Ну, и зачем Ему такой Овечкин? Который сам себе противен? Который сам себе не нужен?
      Занятый этими почти бунтарскими и горькими мыслями, он не сразу заметил, что идет что-то слишком долго, а выхода из сада все не видать и не видать. Только когда сад, напротив, сделался совсем уж глухим и запущенным, остановился Михаил Анатольевич и огляделся. И увидел, что дорожка у него под ногами - не дорожка вовсе, а тропка, и никаких ворот поблизости в помине нет. Решив, что по рассеянности незаметно сошел с главной аллеи, Михаил Анатольевич недолго думая повернулся и зашагал обратно.
      Тут в глаза ему бросилось, что небеса странно потемнели. Но он не придал этому особого значения и забеспокоился только тогда, когда тропинка, по которой он шел, окончательно пропала в траве, а впереди стеною поднялись какие-то непролазные заросли. Притом сумерки сгущались прямо на глазах.
      Михаил Анатольевич снова остановился и тревожно огляделся по сторонам. И ему сделалось очень не по себе. Никогда не подозревал он, что в Таврическом саду есть такие глухие уголки. Прямо-таки лес. И нигде ни огонька. Гроза, что ли, надвигается, что так темно?
      Он поднял голову к небу и заморгал глазами. В небесах было черным-черно, и в бархатной глубине их россыпью сверкали крупные, низкие, как на юге, звезды. Что за чертовщина? Ведь белые же ночи, июнь месяц! А луна куда подевалась? Он опустил взгляд на грешную землю и остолбенел окончательно.
      В темноте уже и леса... то есть сада, не было видно, только ветерок слегка шелестел листвою. Овечкин, затаив дыхание, прислушался и ничего, кроме этого шелеста и стука собственного сердца, не услышал. Да что же это такое? Не так уж велик Таврический сад, чтобы не было слышно шума проезжающих мимо машин, и не так уж густ, чтобы не разглядеть хотя бы даже из самой его середины каких-нибудь городских огней!
      - У-гу, - раздалось вдруг в темноте, довольно-таки поблизости, и Михаил Анатольевич подпрыгнул от неожиданности. Филин?!
      - У-гу...
      "Ну вот, - подумал он нервно, - наверное, я уже упал куда-нибудь под кустик и сплю. А каких еще снов, кроме кошмаров, можно ожидать после сегодняшнего? Если это, конечно, не козни домового..."
      От этой последней мысли он судорожно затоптался на месте. Бежать? так ни зги не видно. Звать на помощь? Кого? И напряженно щурясь, всмотрелся Михаил Анатольевич еще раз в непроглядную тьму, окружавшую его со всех сторон.
      Вдали, за деревьями, мелькнул огонек. Вроде бы. Но и этого оказалось достаточно, чтобы Овечкин испытал несказанное облегчение и ринулся на свет, не разбирая дороги.
      ...Не знал, не знал он, что в Таврическом саду встречаются такие заросли. Под ногами его с треском ломались сухие сучья, кусты вцеплялись в одежду, а в лицо то и дело лезли косматые колючие еловые лапы, осыпая его каким-то сором и залепляя глаза паутиной. Но огонек приближался. И когда Михаил Анатольевич подобрался достаточно близко, чтобы разглядеть наконец, что это за огонек, он снова ощутил головокружение и легкую дурноту и остановился.
      То был костер. Довольно большой, в половину человеческого роста. Горел он весело, звонко постреливал искрами и освещал, как и положено костру, вполне приличное пространство вокруг себя. Но что это было за пространство?!
      Сомнений не оставалось никаких - Михаил Анатольевич находился в глухом лесу. Костер был разведен на маленькой укромной поляне, окруженной вековыми елями. И - никого рядом.
      Впрочем, нет. Михаил Анатольевич крепко зажмурился, надеясь отогнать наваждение, и вновь нерешительно открыл глаза.
      Возле костра сидел некто. Чем дольше Овечкин всматривался в него, тем больше различал деталей, словно бы на глазах у него проявлялась фотография, - высокие болотные сапоги, брезентовый плащ с откинутым на спину капюшоном, копна темных спутанных волос, ружье за плечами... Только лица никак не мог разглядеть Михаил Анатольевич, как будто его скрывала тень, хотя сидел человек лицом к костру.
      И негромко разговаривал с кем-то. До слуха Овечкина донесся его глуховатый голос, и вслед за тем - раскатистый смех, которому вторил серебряный колокольчик. Михаил Анатольевич на мгновение снова крепко зажмурился, потому что из костра вдруг высунулось нечто, похожее на огненный язык, метнувшийся в сторону, и у этого нечто была пара огненных рук и точеная, изящная ящеричья голова, украшенная глазами, горевшими, как драгоценные камни, и ярче пламени. Это-то существо и издавало звуки, напоминавшие звон колокольчика. Оно встряхнуло сложенными вместе руками и выронило что-то, покатившееся по земле огненными светляками.
      Человек в брезентовом плаще нагнул кудлатую голову и негромко произнес несколько слов. После чего ящерица подхватила с земли то, что выронила, откинулась обратно в огонь и заплясала в нем, почти неотличимая от пламени. А человек вдруг повернул свое сокрытое вечной тенью лицо в ту сторону, где оцепенело безмолвствовал среди вековых елей Михаил Анатольевич.
      - Выходи, путник, - сказал он, слегка повысив голос. - Если ты пришел с миром, то и мы не причиним тебе зла.
      Овечкин не сразу понял, что это обращаются к нему. А поняв, на негнущихся ногах покорно вышел на поляну и остановился в нескольких шагах от костра, обреченно глядя на того, кто его позвал.
      - Не бойся, - продолжал тот, - садись. Ты голоден, устал, хочешь пить?
      Он протянул Михаилу Анатольевичу пустую ладонь, и тот уже почти без удивления увидел, как на ладони этой из ничего возникает фляга, обычная алюминиевая охотничья фляга в кожаной обмотке.
      - Глотни-ка, - предложил человек без лица, и Михаил Анатольевич подчинился.
      На вкус это был коньяк. Овечкин поперхнулся на первом же глотке, вернул флягу хозяину и, кашляя и вытирая рот рукою, опустился на землю у огня. Голова у него кружилась. Страшный сон продолжался. Но Михаил Анатольевич уже понял, что никуда ему не деться из цепких лап сумасшествия, и измученный рассудок его окончательно отринул возможность найти происходящему хоть какое-то объяснение. Оставалось принимать все как есть. Как должное.
      - Спасибо, - смиренно сказал Овечкин. - Мне уже лучше.
      Охотник - или кто он там был - кивнул, закрутил крышку фляги, и та растаяла у него в руках.
      Из костра на Михаила Анатольевича безмолвно взирала огненная ящерица, поднимаясь и опускаясь вместе с пламенем, словно качаясь на волнах. Овечкин робко улыбнулся ей, и рот ящерицы немедленно растянулся в каком-то подобии улыбки.
      - Что за беда загнала тебя, человек, в самое сердце Муромских лесов в такое глухое время? - спросил охотник. Тихий голос его прозвучал участливо, но Михаил Анатольевич вздрогнул. Муромских лесов?
      - Не знаю, - растерянно ответил он, моргая глазами. - Я не знаю, как я сюда попал. А вы... кто вы такие?
      - Мы? - охотник хмыкнул. - Мы - Стража. Это Пэк, - он повел рукою в сторону костра, и ящерица комично поклонилась. - А меня зови просто Ловчим.
      - Это саламандра? - с любопытством спросил Овечкин, глядя на Пэка.
      - Разумеется. А я - призрак, если тебе интересно.
      - А-а-а, - протянул Михаил Анатольевич с таким видом, словно уж теперь ему все стало ясно. - А я - Овечкин. Библиотекарь.
      И засмеялся. Сначала тихо, а потом все громче и громче. Может, это подействовал коньяк, а может, просто начиналась истерика, но ему вдруг показалось ужасно смешным, что в самом сердце Муромских лесов сидят себе саламандра, призрак и библиотекарь. Он смеялся и никак не мог остановиться. Недоумение, появившееся на лицах стражников, охранявших в этих дебрях неведомо что, лишь усугубило его неуместное веселье. Лес отвечал гулким эхом. Ловчий переглянулся с Пэком и вновь извлек из ниоткуда свою волшебную флягу.
      - Спасибо, не надо, - сквозь смех выговорил Михаил Анатольевич, кое-как успокаиваясь. И страх почему-то покинул его совершенно, осталась лишь легкая нервная дрожь где-то в глубине существа, как предчувствие и предостережение. - Вы позволите мне посидеть с вами до утра? А то, боюсь, в темноте мне не выйти из этих ваших лесов.
      Он подавил снова грозящий прорваться смех и с надеждой взглянул на Ловчего.
      - Позволим, - вдруг подал голос Пэк, приближая к самой границе огня свое точеное личико с горящими глазами. - Хоть всю жизнь!
      Голосок у него оказался тонкий, но вполне человеческий, как у ребенка.
      - Если тебе не надоест, конечно, - добавил он и ухмыльнулся. - У нас тут бывает скучновато. Такие веселые путники, как ты, забредают редко. В основном, шарахаются от нас, а то начинают ныть о своих несчастьях, полагая разжалобить...
      - Но, но, - предостерегающе сказал человек без лица. - Не распускай язык. Наш гость забрел сюда случайно. Не хочешь ли ты, Овечкин, перекусить, к примеру?
      - Нет, - ответил Михаил Анатольевич и улыбнулся. Улыбка ему удивительно шла, придавая его невыразительному лицу какое-то простодушное обаяние. Только Овечкин этого не знал. - Я бы, пожалуй, все-таки выпил еще глоточек.
      Есть он и вправду не хотел, хотя нынче вечером усилиями домового яичница, сжаренная им себе на ужин, так и осталась нетронутой. Вот отдохнуть, поспать действительно не помешало бы... но ему вдруг стало жаль расставаться с этим сном. Он внимательно следил за тем, как на ладони Ловчего опять возникает из ничего фляга, как движутся тонкие белые пальцы призрака, отвинчивая крышку... Жар от костра приятно согревал, и совсем не хотелось думать о том, что будет дальше. Так бы и сидел здесь, действительно, всю жизнь...
      - А куда ты пойдешь утром? - спросил Пэк, раскачиваясь в огне.
      - Не знаю, - неохотно ответил Овечкин, принимая у Ловчего флягу.
      Второй глоток прошел значительно легче, согрел тело и душу и прояснил мысли. Спать расхотелось. Захотелось говорить.
      - А можно спросить, что вы тут охраняете? - полюбопытствовал Михаил Анатольевич, оглядываясь на ели, окружавшие поляну со всех сторон.
      - То, что тебе не нужно, - сурово ответил призрак. - Ты ведь пришел сюда случайно, как ты сказал? Тебя не прислала Лесная ведьма и не привел цвет папоротника. Случайно... хотя ты не выглядишь ни бродягой, ни миджнуром - обезумевшим от любви юношей из восточных сказаний. Кто же ты, Овечкин?
      - Я не хочу говорить об этом, - нахмурился Михаил Анатольевич.
      - Почему?
      - Ну... потому что мне неприятно.
      Ему и вовсе не хотелось вспоминать сейчас о часах, проведенных на скамейке в Таврическом саду, когда открылась вся бездарность его жизни. Но Ловчий явно остался неудовлетворен таким ответом, и Михаил Анатольевич поискал и, к своему удивлению, нашел слова, объяснившие ему самому, что он чувствовал.
      - Я не хочу возвращаться к прошлому, - сказал он. - Не хочу возвращаться к себе, каким я был.
      И умолк, глядя в тень, скрывающую лицо призрака. Ловчий помедлил и кивнул.
      Какое-то время они молчали. В голове у Овечкина звенела пустота, и он бездумно глядел в костер, на завораживающе плавные движения огненной саламандры.
      - А мне это непонятно, - сказал вдруг Пэк. - Послушай, смертный... до утра далеко! У тебя есть тайна, и я умираю от любопытства. У нас тоже есть тайна. Давай сыграем в кости?! Твоя тайна против нашей, идет?
      Михаил Анатольевич только собрался отрицательно покачать головой, как оживился и Ловчий.
      - Скоротаем время, - он потер руки. - Ставки велики, но тем интересней. Соглашайся, Овечкин! Кто будет метать - ты, Пэк, или я?
      - Ты, - ответствовала саламандра и легким изящным движением пятипалой ручки, столь похожей на человеческую, выбросила из огня два пылающих, словно раскаленные угли, кубика. Ловчий подхватил их на лету. - А то наш гость, пожалуй, обожжется, принимая кости из моих рук!
      - Итак, - объявил призрак, - если ты, Овечкин, проиграешь, ты расскажешь нам, почему ты так не любишь свое прошлое. А если проиграю я, ты узнаешь, что мы здесь охраняем.
      Михаил Анатольевич еще колебался. Но глаза Пэка заполыхали таким азартом, а у Ловчего от предвкушения стали даже, кажется, прорисовываться какие-то черты лица... ему не захотелось огорчать стражей своим отказом.
      - Ладно, - нехотя сказал он. - Только объясните мне, как это делается. Я никогда не играл в кости.
      - Проще пареной репы, - весело отвечал Ловчий. - Гляди - встряхиваешь их вот так и бросаешь.
      Он разжал руки. Два огненных кубика покатились по земле, постепенно тускнея, и замерли у ног Овечкина.
      - Тройка и четверка - итого семь, - сказал призрак. - У кого выпадет больше, тот и выиграл.
      Он нагнулся и быстрым движением подобрал кости с земли.
      - Странный ты человек, Овечкин. Как можно этого не знать? Ну, ладно, теперь играем...
      На сей раз у Ловчего выпало одиннадцать очков. Пэк захихикал, и кости, еще теплые, шелковистые на ощупь, перешли в руки Овечкина, не понимавшего покуда, что может практически считать себя проигравшим. Однако он вдруг заволновался. Старательно проделал всю процедуру и...
      - Две шестерки, - пораженно сказал Ловчий.
      Пэк замер было, а потом порывисто высунулся из огня, дабы убедиться своими глазами.
      - Не может такого быть, - с негодованием сказал он. - Ты сжульничал, Овечкин!
      - Я? - растерялся Михаил Анатольевич. - Как это... я никогда...
      - Слышали уже!
      Пэк подхватил кости с земли и скрылся с ними в костре.
      - Не знаю как, но сжульничал, - сердито пробормотал он, придирчиво рассматривая кубики со всех сторон.
      Овечкин в смятении посмотрел на Ловчего.
      - Вы тоже так считаете? Вы же видели - я сделал все так, как вы показали!
      - Может быть, - со странной интонацией в голосе протянул тот. - А может, и нет. Видишь ли, смертный... - он прервался, не договорив. - Давай сыграем еще раз!
      - Как хотите...
      Пэк, надувшись, отдал Ловчему кости, снова налившиеся огнем, и с подозрением вперился в Овечкина.
      Бросили еще по разу. У призрака выпало десять очков, а у Михаила Анатольевича - опять двенадцать.
      - Так, - в один голос сказали саламандра и призрак, и оба уставились на Овечкина весьма недобрыми взглядами.
      Михаил Анатольевич вздрогнул. Предчувствие его не обмануло - и этот сон тоже не желал оставаться безобидным и грозил неприятностями.
      - И ты надеялся нас перехитрить? - грозно спросил Ловчий. - Что ты скрываешь? Уж, верно, ты колдун... я сразу подумал, что одежда у тебя странновата!
      Михаил Анатольевич растерянно посмотрел на свои шлепанцы, к коим за время блужданий по лесным дебрям пристал всевозможный лесной сор, и перевел непонимающий взгляд на Ловчего.
      - Я - колдун?
      - Кто же еще! Никто не смог бы, кроме самого Пэка, выбросить на его костях двенадцать! Да еще два раза подряд! Признавайся, что ты...
      Ловчий осекся и устремил взгляд куда-то поверх плеча Овечкина. Михаил же Анатольевич, пытаясь собраться с мыслями для ответа на это нелепое обвинение, увидел вдруг, что Пэк, возбужденно извивавшийся в огне, внезапно замер и исчез, словно растворившись.
      Ничего не поняв, но тем не менее отчетливо ощутив спиной чье-то присутствие, Овечкин поспешно обернулся.
      На краю поляны стоял человек. И человек этот с первого взгляда так не понравился Михаилу Анатольевичу, что он, позабыв обо всем, вскочил на ноги и попятился в сторону от костра, и пятился до тех пор, пока в спину ему не уперлись упругие колючие ветки могучей ели
      У человека была длинная седая борода, ниспадавшая на грудь, и прямые белые волосы до плеч. Под косматыми бровями его зловеще сверкали глаза. Одет он был в черную рясу до самых пят, подпоясанную грубой веревкой, и опирался на тяжелый резной посох. Волхв, да и только!
      - Стража хренова, - произнес этот страшный человек глухим басом и замахнулся посохом. - Опять вы за свое?
      Голос его, однако, прозвучал на удивление добродушно, и Овечкин растерянно заморгал.
      - Привет, отшельник, - как ни в чем не бывало отозвался Ловчий. - Мы тебя разбудили?
      - Разбудили... я же просил не вовлекать посетителей в азартные игры! Ну все, еще раз поймаю - пожалуюсь вашему начальству, ей-Богу, пожалуюсь! Надеюсь, ты ничего не успел проиграть, сын мой? - неожиданно обратился старик к Овечкину, и тот, окончательно опешивши, машинально покачал головой.
      Ловчий снова подал голос:
      - Он не посетитель. Это случайный путник...
      - Случайный?
      -... и колдун! - решительно закончил призрак. - Он дважды выбросил двенадцать на костях Пэка!
      - Ну и что? - сердито осведомился отшельник. - Скор ты на выводы, повелитель леса! Если б ты был моим учеником, я велел бы тебе просидеть три дня на воде и хлебе и поразмыслить, что есть случайность!
      Он махнул на Ловчего рукой и снова обратился к Овечкину:
      - Пойдем, сынок. Устал, небось?
      Не дожидаясь ответа от онемевшего Михаила Анатольевича, старик повернулся лицом к лесу, поднял посох, и между деревьями вдруг открылась тропинка. Совсем недалеко в конце ее, затерянная во мраке чащи, стояла маленькая бревенчатая избушка, и мирным светом теплилось одинокое окошко.
      Михаил Анатольевич в панике глянул на Ловчего.
      - Иди, иди, - неприветливо сказал тот. - Выиграл - так чего уж теперь!
      ГЛАВА 4
      И вновь, по совершенно непонятной причине, обуял Овечкина великий страх. Чуть дыша и не осмеливаясь даже смотреть отшельнику в спину, он побрел вслед за стариком по тропинке. Если б он мог, то развернулся бы и убежал.