- Погоди, погоди, - сказал ошарашенный старец. - Что-то я не понял...
      - Что ты не понял? Я предлагаю заменить принца Ковина! На человека, который не захочет жениться на Май! И если ты и эту мысль объявишь вздором, то клянусь тебе, почтеннейший, я завтра же отправлюсь в Дамор, просто-напросто зарежу Ковина, и мне отрубят голову! Ты этого хочешь? Так я это сделаю, будь я проклят, поскольку ничего другого все равно не остается!
      * * *
      Они забыли про ужин и засиделись заполночь, обсуждая эту мысль. План Баламута казался Босоногому колдуну диким и безнадежным, но чатури, вернувшийся со своей прогулки по саду, неожиданно поддержал Доркина, уверяя, что чем безумнее замысел, тем больше у него шансов на удачное осуществление. Да и что такого, в конце концов, - мало ли в истории случалось самозванцев! Обыкновенная интрига, борьба за власть... А главное, в данном случае никто не заподозрит происков со стороны Айрелойна, никто не догадается, что речь на самом деле идет об избавлении принцессы Май от нежеланного брака, и, стало быть, война никому не угрожает. Интригу эту, само собой, нужно хранить в тайне от всех, в том числе и от короля Фенвика, тем более, что основное действие все равно будет разворачиваться в Даморе. И айры оказываются вроде как ни при чем...
      Они спорили до хрипоты по каждому пункту. Продумать надо было все, ибо времени оставалось совсем мало, а сделать предстояло много. Разыскать и подкупить нянек принца Ковина. Найти подходящую придворную даму - из числа тех, кого королева Дамора в свое время, заметив неподобающее внимание мужа к молодой красавице, решительно изгоняла из дворца и ссылала в монастыри, и которая за хорошую мзду согласилась бы разыграть спектакль и изобразить раскаявшуюся грешницу, возвращающую королю Дамора его законного наследника. И главное - найти самого этого наследника. Кандидат должен был быть человеком подходящего возраста, бесконечно преданным принцессе Маэлиналь и отважным. Ибо тяжба, несмотря даже на самые убедительные доказательства его происхождения, вполне могла закончиться судом чести. По законам Данелойна никто не мог помешать принцу Ковину вызвать претендента на поединок и, убив его, доказать тем самым свое право на престолонаследие...
      Услышав про поединок, Босоногий колдун вперил в Баламута Доркина тяжелый взгляд.
      - Сдается мне, любезный друг, - сказал он сухо, - что некому у нас будет разыгрывать самозванца. Где мы найдем подобного человека в ближайшие десять дней - а это все время, которое у нас есть на подготовку? Кто вдруг, с бухты-барахты, решится на такое, зная, что принц Ковин - лучший фехтовальщик Дамора?
      - Не лучший, - буркнул Баламут. - Во всяком случае, Дамор - не Айрелойн, есть у нас и свои мастера...
      Однако же он призадумался.
      - Я мог бы назвать сразу несколько имен верных и умелых людей, которые ради того, чтобы помочь принцессе, пойдут на все. Кроме... кроме, пожалуй, одного... - Баламут покачал головой. - Никто из них, так же, как и Ковин, не откажется от ее руки.
      - Замечательно, - сказал колдун. - Ну, и на что нам нужны такие?
      - М-да... Можно, конечно, заставить дать слово. Но я не поручусь, что любой из них не нарушит его, когда дело дойдет до свадьбы.
      - Кто-то что-то говорил, кажется, насчет того, чтобы женить нашего самозванца заранее? - саркастически осведомился колдун.
      Доркин почесал в затылке.
      - Да... это будет посложнее, чем я думал.
      - То-то же. Безнадежное это дело, Доркин. Лучше и не заводиться. Разве только... Я могу на некоторое время изменить твою внешность. Сделать из тебя тридцатилетнего молодца. Ты возьмешь на себя эту роль?
      Баламут вздрогнул.
      - Я?
      И с лица его медленно сошли все краски.
      - Я... это совершенно невозможно, почтеннейший!
      - Почему? Это же ненадолго. Самозванный принц исчезнет потом с горизонта с такой же легкостью, как и появился, но дело будет уже сделано. И разве не ты предан принцессе больше других? Разве не ты больше всех желаешь спасти ее от этого брака?
      В голосе Босоногого колдуна послышались суровые нотки. Или это для королевского шута он прозвучал, как голос совести?
      Доркин откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Его вдруг пробил озноб. Колдун прав. Разве не он... Искать никого не придется. Все пройдет как по нотам. У него хватит и нахальства, и самообладания, чтобы разыграть из себя даморского принца. С измененной-то внешностью! И если дело дойдет до суда чести, он легко победит Ковина в любом поединке, невзирая на свои годы. Но... как же...
      В ушах у него вдруг зазвучала песенка, которую он слышал где-то, когда-то, совсем недавно: "...пой, мой соловей, лети над бездной и расскажи, расскажи моей любезной, что я еще жив..." Принцесса Май. Занять место ее жениха. Иметь полное право жениться на ней вместо принца Ковина. И отказаться от нее. Вот и все, что от него требуется. Он увидел перед собой ее лицо, ее глаза, губы... И песенка сменилась звоном в ушах от прилива крови, а озноб - внезапным жаром во всем теле. Во рту пересохло.
      ...Нет, не родился еще человек, который сможет по доброй воле отказаться от принцессы Май. И он, Баламут Доркин, не лучше других. Только представить себе, что через две недели она может стать его женой...
      Он усилием воли отогнал наваждение, открыл глаза и выпрямился.
      - Я такой же, как все, почтеннейший. Я стыжусь самого себя, не скрою. Но мне это не под силу.
      - Вот так так, - сказал Аркадий Степанович, глядя осуждающе. - Стало быть, не под силу. Ну, и кому же это под силу? Где мы возьмем принца?
      Чатури, который нахохлившись сидел на подоконнике и внимательно слушал обоих, вдруг подал голос:
      - Овечкин. Чем вам не принц?
      Заговорщики на миг опешили, а потом буйно расхохотались.
      - Да уж, - сказал Босоногий колдун, отсмеявшись и вытирая слезы, выступившие на глазах, - Овечкин - тот еще принц! Жаль, его здесь нет, послушал бы тебя...
      И в это мгновение раздался нетерпеливый стук в дверь, створки ее распахнулись, и в комнату, не дожидаясь разрешения войти, сунулся молоденький паж, глаза которого, несмотря на весьма поздний час, горели от возбуждения и любопытства.
      - Босоногий колдун здесь? Его внизу спрашивают. Странная компания... там, среди них, - настоящая саламандра, клянусь пяткой святого Паприка!
      В эту ночь никто не спал.
      Аркадий Степанович, удивившись визиту саламандры, пошел встретить посетителей, а вернулся еще более удивленный, ведя за собою всех четверых Пэка, Ловчего, Фирузу и Овечкина.
      - Легок на помине, ягненочек! - радостно заорал при виде их чатури. Вырвался таки? Ну, рассказывай!
      Молоденький паж, снедаемый свойственной его возрасту любознательностью, попытался незаметно проникнуть в покои колдуна, но был обнаружен и изгнан королевским шутом, отнюдь не желавшим лишних ушей. После чего Доркин сердечно обнял Овечкина и Фирузу и познакомился с их необычными спутниками. Сам-то Босоногий колдун хорошо знал и саламандру, и призрачного охотника, поскольку частенько навещал своего старого учителя, только не ожидал встретить их в таком месте и в таком обществе...
      Овечкин охотно предоставил объясняться Ловчему, сам же, притулясь в кресле, притворялся, что дремлет, и старался не вслушиваться в рассказ. Слишком еще свежи были в памяти тягостные подробности их последнего приключения на пороге темного мира. Но долго притворяться ему не дали. Ловчий оказался немногословен и весьма вкратце изложил всю историю, начиная с того, как отец Григорий отправил их на помощь к Овечкину. Дослушав до конца, босоногий старец с умным видом покачал головой, после чего заторопился накормить гостей. Те, однако, от всего отказались.
      - Мы отдохнули и поели у ворот, - сообщил Ловчий. - А вот зачем нас к вам сюда принесло, пусть излагает Овечкин. Он, правда, и сам не знает толком...
      Всеобщее внимание обратилось к библиотекарю. Михаил Анатольевич вздохнул.
      - Я действительно не знаю, - сказал он, криво улыбнувшись. Хорас-второй - ну, двойник настоящего Хораса - послал меня в Данелойн. Он тоже не знал, зачем. Но будто бы я обязательно должен прийти сюда и здесь все узнать. Вот...
      Он развел руками.
      Баламут Доркин и Босоногий колдун в недоумении смотрели на него. Тут снова подал голос чатури.
      - Я же говорил. Вам нужен принц. Так получите!
      * * *
      - Это какая-то белиберда, - сердито сказал Овечкин, когда Аркадий Степанович объяснил все про принца Ковина и затею Баламута. - Вы сошли с ума! Я-то тут при чем? Ни ступить, ни молвить не умею, да и вообще! Тут актерские способности нужны, а я никогда в жизни не играл... и я - трус, учтите!
      Босоногий колдун внимательно, задумчиво смотрел на него.
      - Я долго смеялся, - сказал он, - когда чатури предложил твою кандидатуру. Но сейчас, милый мой, я склонен думать...
      Михаил Анатольевич ответил ему совершенно беспомощным взглядом.
      - Аркадий Степанович, но уж вы-то должны понимать...
      - Понимаю. И сочувствую. Но уж больно вовремя вы явились - стоило только упомянуть твое имя...
      - Соглашайся, Овечкин, - встрял Пэк, елозя в кресле. - Такое приключение! Будет что внукам рассказать!
      Баламут недовольно кашлянул.
      - Колдун, это и впрямь белиберда. Ты забыл, что наш самозванец должен уметь драться. А он...
      Доркин пренебрежительно мотнул головой в сторону Михаила Анатольевича.
      - Ты пока помолчи, - сердито сказал старец. - С тобой все ясно. Видишь ли, Мишенька, - он снова обратился к Овечкину и вдруг замялся, - есть одна загвоздка... получается, что никто, кроме тебя...
      И смущенно умолк.
      - Какая загвоздка? - спросил Овечкин, не дождавшись продолжения и встревожившись. - Говорите же!
      - Оне будут мяться и ломаться, - противным скрипучим голосом заговорил чатури, - а я тебе прямо скажу, ягненочек. Ни один ихний подставной принц не найдет в себе сил отказаться от принцессы, когда дело дойдет до свадебки. Уж так все ее любят, так любят! Жизнь за нее положить готовы, а вот оставить ее незамужней да счастливой - фигушки! На тебя вся надежда. Как ты уже однажды подвиг ради нее совершил, так будь любезен еще разок...
      - Заткнись, - вскакивая на ноги, прорычал Баламут, - шею сверну!
      Он был красен, как вареный рак. Чатури вспорхнул с подоконника и закружился под потолком.
      - Боялись мы, - ехидно сообщил он сверху.
      Михаил Анатольевич тоже отчаянно покраснел. Он встретился глазами с Босоногим колдуном, и почтенный старец кивнул, безмолвно подтверждая сказанное птицечеловечком.
      - Но как же так, - тихо сказал Овечкин. - Может быть, вы сможете мне объяснить, Аркадий Степанович... сам я что-то никак понять не могу. Чатури сказал однажды, что все беды принцессы Маэлиналь - от ее светлого дара. Она внушает любовь... и... благородные чувства, потому-то дар ее не по душе Черному Хозяину Данелойна. Но какие же это благородные чувства, если... разве можно поведение того же принца Ковина по отношению к ней назвать благородным?..
      Колдун не успел ему ничего ответить.
      - Я вспомнил! - закричал в этот момент чатури. - Вспомнил я! Боги тогда сказали следующее...
      Он сделал под потолком еще один круг, приземлился на спинку свободного кресла и возбужденно затараторил:
      - Если принцесса Май выйдет замуж по любви, ее магический дар не доставит ей больше никаких неприятностей. С тех пор она будет внушать не безумную страсть всем и каждому, а только уважение и почитание. И никаких бед, и никаких кровопролитий из-за нее уже не будет происходить. Понятно вам?
      - Понятно! - рявкнул Баламут, сметая его с кресла. - Паршивец...
      - Она должна выйти за Маколея! - крикнул чатури, снова взмывая под потолок. - И беды прекратятся! Поняли?
      Баламут Доркин, внезапно ослабев в коленях, опустился на свое место. Вопрос, только что заданный Овечкиным и вонзившийся в его сердце раскаленным кинжалом, мгновенно был им забыт. Ибо только сейчас до него дошло, что затеянная интрига к тому и приведет. Должна привести. Если подставной принц откажется жениться на принцессе, она будет свободна от всех обязательств, и никто не сможет помешать Маколею посвататься к ней. А чего он, Доркин, собственно, ожидал? Что она навеки останется в доме своего отца, здесь, в Айрелойне?..
      Одновременно с ним это поняли и остальные.
      - Ой, но это же здорово! - не сдержавшись, воскликнула Фируза.
      Овечкин на мгновение обратил к ней просветлевший взгляд и тут же повернулся к Босоногому колдуну.
      - Аркадий Степанович! Я по-прежнему считаю, что моя кандидатура ни к черту не годится. Но если вы думаете, что я справлюсь...
      - Разумеется, не справишься, - весело сказал колдун. - Но мы поможем, не сомневайся, голубчик. Драться мы тебя, конечно, за неделю не научим, но даст Бог, дело и не дойдет до поединка... а уж коли дойдет, там и поглядим, сообразим что-нибудь.
      - До какого поединка?
      - Ну там суд чести, то да се... не волнуйся, разберемся. Друзья мои!
      Почтенный старец поднялся на ноги. Выглядел он сам взволнованным изрядно.
      - Я немедленно отправляюсь в Дамор и принимаюсь за дело. Надо много кого разыскать и много чего подготовить. Ловчий и Пэк будут мне помогать. А вы пока отдыхайте. Мишенька пусть морально готовится завтра с утра - ты, Доркин, порепетируй с ним, пожалуйста. Легенду сочините - где он был до сих пор, где воспитывался, чем занимался, ну и так далее. Сам знаешь, не мне тебя учить.
      - Ладно, - сквозь зубы сказал Баламут. - Я все понял, и все прекрасно. Овечкин у нас, конечно, благородный герой, и он справится, я уже не сомневаюсь. Но мне нужны гарантии.
      - Ты о чем?
      - Да все о том же. Я - неблагородный подонок, я - всего-навсего шут, и я не доверяю никому. К тому времени, когда он отправится в Дамор заявлять о своих правах, он должен быть женат! А иначе я не согласен!
      * * *
      ...В окно светила полная луна, не давая заснуть. Но он и не собирался спать. Спустя час после этого разговора Баламут Доркин сидел на подоконнике, глядя в окно на безбрежное, залитое лунным светом море листвы королевского сада, и тосковал. Не тосковал даже - душа его находилась в таком смятении, что он затруднился бы хоть как-то определить свое состояние.
      Он вел себя сегодня ночью действительно как подонок и как последний идиот. Он прекрасно понимал это. Но не то от безмерной муки, которую он от себя уже не таил, не то просто из упрямства он не собирался отказываться от своих слов и намерений. Человеку за все приходится платить, это он знал давно. За каждую Богом данную радость и за каждый свой поступок, плохой ли, хороший. Вот пусть Овечкин и платит - за то, что оказался способен на то, чего не сможет никто другой.
      Но сам-то он... Баламут и не подозревал, что в глубине души, оказывается, надеялся на невозможное. И даже когда в более счастливые времена думал о замужестве своей принцессы, как о деле решенном, и готовился качать на коленях ее сыновей, он обманывал себя. Он обманывал себя все время. Не долг, не данное королю Дамора слово и не грядущая война беспокоили его, когда принцесса часами беседовала с Маколеем в лесу. Доркин просто ревновал, на что не имел никакого права. Так же, как сейчас безумно ревнует к Овечкину, хотя для ревности нет оснований. Ревнует только потому, что тот оказался сильнее и чище его в своей любви...
      Он вспомнил растерянное в первый момент лицо Михаила Анатольевича, когда тот услыхал, что должен жениться. И как он потом пожал плечами и сказал: "Ну что ж, если вам так будет спокойнее". И больше ничего. Овечкин понял, и все поняли. Стыд-то какой, лицо горит... но он ничего не мог с собой поделать. Если он такой безумец...
      Баламут даже не мог утешить себя мыслью, что любит принцессу сильнее, чем кто-либо другой. Не больше всех остальных, если не может переступить через свое чувство ради блага любимой. Что-то такое говорил ему об этом в свое время святой отец-нефелинец... тогда он не понял. Понял только сейчас. Ну, и что ему делать? Даже понимая, он готов убить их всех - принца Ковина, Овечкина и Маколея... каждого, кто смеет еще любить принцессу. И что он будет делать, если их затея удастся? Овечкин первый, сияя, помчится в Таквалу за молодым королем, Маэлиналь выйдет замуж. А что же он? Неужели поплетется следом в Таквалу, нянчить ее детей?
      Доркин скорчился на подоконнике от невыносимого чувства презрения к себе. Умри, несчастный дурак! Уж на это-то у тебя хватит мужества. Ты стар и никому не нужен, шут, кроме своего короля...
      - Доркин, - прошелестел из темноты спальни голосок чатури. - Ложись спать. Скоро светать начнет.
      - Отстань, - грубо ответил Баламут, ненавидя себя и мучаясь от этого. - Тоже мне, нянька нашлась!
      ...Он тоже поедет в Дамор. Сам по себе, втихомолку. Если дело дойдет до суда чести, Овечкину не справиться с Ковином, ни за что. Тогда-то он и пригодится. Он убьет Ковина накануне поединка, и все будет так, как он сказал колдуну. Без войны все равно не обойдется. Его поймают, узнают, естественно, - любимого советника короля айров хорошо знают в лицо при даморском дворе, и вся правда выплывет наружу. Тогда и Овечкину несдобровать... Что за черт, что же делать? Впрочем, когда Ковин начнет убивать Овечкина, тому точно так же будет несдобровать. Неизвестно, что лучше. Пожалуй, им всем, так или иначе, придется ехать в Дамор, чтобы, случись что, вытащить этого героического героя из передряги. Пусть живет...
      Чатури не угомонился. Ленясь расправить крылья, он протопотал ножками по полу и вспрыгнул на подоконник рядом с Баламутом.
      - Страдаешь?
      - Ну почему ты такая тварь неделикатная? - огрызнулся королевский шут. - Что за манера говорить вслух все, что думаешь? Может, от этого неприятно кому?
      - Ой-ой-ой, от кого я это слышу? Разве это не твоя профессия?
      - Птичка...
      - Молчу, молчу. Брось, Баламут. Последнее это дело - страдать понапрасну.
      - И что ты мне присоветуешь взамен? - с горькой иронией осведомился Доркин.
      - Я спрошу у богов, - совершенно серьезно ответил чатури. - Они мне скажут. Ведь я люблю тебя, дурака...
      ГЛАВА 32
      Они въезжали в Дамор порознь, в разное время и разными дорогами. Босоногий колдун, Баламут Доркин и Пэк, провернув воистину гигантскую работу по подготовке, собрались в столице на заранее намеченном постоялом дворе и ждали там приезда главного действующего лица. А Овечкин с Фирузою и Ловчим тем временем неторопливо ехали в наемном экипаже, вживаясь в атмосферу и проникаясь духом мира, уроженцев которого им предстояло изображать.
      Михаилу Анатольевичу нравилось здесь. Нравились кривые тесные средневековые улочки, нравились задиристые молодые дворяне при шпагах, разряженные в пух и прах и шатающиеся по улицам, нравились осанистые солидные купцы с хитрыми глазами, шумные пестрые рынки, горожанки в чепцах и фартуках, корзины с овощами и рыбой, ржание лошадей... даже вонючие сточные канавы нравились ему! А за городом - бесконечные яблоневые сады, уютные села, постоялые дворы... Лето в Данелойне было в самом разгаре, и воздух, не отравленный никакими бензинами и газами, был упоительно свеж и чист. Цветущие луга, пшеничные поля, ветви деревьев, отягощенные зелеными еще, но изобильными плодами - все радовало глаз. И чувствовал себя Овечкин прекрасно, несмотря на то что очень волновался. Узкие, обтягивающие панталоны и кафтан с пышными рукавами сидели на нем замечательно, остроносые башмаки с бантами были чрезвычайно удобны, а уж шляпа с перьями - так просто приводила его в восторг. Михаил Анатольевич и сам от себя не ожидал, что так легко и с таким удовольствием воспримет правила здешней жизни. Под руководством Баламута он научился куртуазному говору, поклонам, манере обращаться с ниже- и вышестоящими, а впрочем, они особенно и не вникали в такие тонкости, поскольку было решено, что этот "принц Ковин" воспитывался в глуши, в монастыре и вырос книжным червем, превзойдя многие науки. И позволительны ему были некоторая неловкость и неуклюжесть...
      Фируза в роли его жены тоже была очаровательна. И ей здешняя мода оказалась удивительно к лицу. Когда Михаил Анатольевич глядел на ее круглое личико, обрамленное накрахмаленными оборочками чепца, который положено носить замужним женщинам, он откровенно любовался своей спутницей - просто глаз не оторвать!
      Они обвенчались по всем правилам под бдительным присмотром Баламута. Ничего другого не оставалось. Впрочем, Аркадий Степанович их несколько успокоил тем, что на Земле брак этот будет считаться недействительным. Зато здесь уж документ о бракосочетании давал полную гарантию, что никакая королевская власть и никакие государственные интересы не принудят Михаила Анатольевича жениться на принцессе Маэлиналь. И ее верному стражу спокойнее...
      Ловчий изображал свиту и единственного друга подставного принца, посвященного в тайну его рождения. По такому случаю он обзавелся человеческим лицом и выглядел сейчас приятным пожилым господином - по придуманной ими легенде был он небогатым помещиком из дальней захолустной области, и именно у него в доме новорожденный "принц" возрастал до семи лет, пока не был определен на обучение в монастырь. Темный длиннополый кафтан, сафьяновые сапоги, бакенбарды - все в нем говорило о добропорядочности, скромной, умеренной жизни и внушало безусловное доверие.
      Они везли с собой шкатулку с бумагами, в числе коих было собственноручно написанное придворной дамой по имени Сандомелия признание в том, что тридцать лет назад, прекрасным летним днем, час в час с королевой Дамора, она родила от короля Редрика незаконного сына, который и был незаметно подложен ее сподручниками в колыбель новорожденного принца. Сама она собиралась в это время ехать по приказанию королевы в монастырь и уехала - с маленьким принцем. Содеяно же таковое было ею из ревности к королеве. В монастыре она пребывала до сих пор и, почуяв близость смерти, решила покаяться и возвратить королю Дамора его законного наследника. Дама сия и впрямь существовала на белом свете и действительно пребывала в данное время в монастыре - один Бог знает, каких трудов стоило Босоногому колдуну ее разыскать. Ему повезло. Как оказалось, бывшая фрейлина королевы Сандомелия обладала незаурядным чувством юмора и, кроме того, не прочь была хоть как-то насолить ее величеству в отместку за свою загубленную жизнь. Она хихикала, сочиняя признание, и обещала подтвердить написанное перед любым гонцом, присланным королем, да хоть и перед самим Редриком! Ее верная служанка также обещала сыграть роль одной из тех самых сподручных, что подменивали принца. И коряво нацарапанное признание этой служанки лежало в заветной шкатулке. Кроме того, было там фальшивое свидетельство о рождении Михаила Анатольевича, то бишь дворянского сына - отец не указан, а мать, бывшая фрейлина, ныне монахиня, дала ему гордое имя Тайрик. По обычаям Данелойна имена, заканчивающиеся на "рик" и "вик", давались, как правило, лишь королям и дворянам из высшего сословия, ибо означали эти окончания на разных диалектах именно "король".
      В столице путников ждал Аркадий Степанович с подкупленной престарелой кормилицей и с историей о родимом пятне, которое нашлось на правом плече у Михаила Анатольевича и которое якобы имелось у подлинного принца в момент рождения, а у нынешнего принца Ковина отсутствовало.
      По уверениям Баламута Доркина, этого было вполне достаточно, чтобы затеять тяжбу и даже выиграть ее.
      До злосчастной свадьбы оставалось всего неделя. Но они уже въезжали в столицу Дамора, носившую тоже весьма гордое название - Тарикоэгойн, что означало в переводе "колыбель королей", - каковое название сами даморы давным-давно сократили до Тагона, что ничего не означало, но было куда удобнее для произношения.
      Овечкин волновался ужасно. Но ведь и настоящий принц на его месте, собираясь заявить о своих правах, наверное, волновался бы не меньше. Тем он себя и утешал.
      На постоялом дворе их подстерегало некоторое потрясение, ибо никого из заговорщиков с первого взгляда было не узнать, даже Пэка. Баламут Доркин обзавелся усами и бородой, став похожим на разбойника с большой дороги, а Аркадий Степанович так и вовсе превратился в женщину. Как оказалось, повивальная бабка, принимавшая роды у королевы, наотрез отказалась участвовать в обмане. Пришлось временно упрятать ее подальше, в какой-то даже другой мир, а Босоногий колдун, не долго думая, принял ее обличье и расхаживал теперь в белоснежном чепце, с морщинистым безбородым лицом (правда, по-прежнему босиком), всюду таская за собой сумку с инструментами, необходимыми для своего мнимого ремесла. И даже успел разок принять роды у жены сапожника, проживавшего по соседству. А Пэк превратился в бессловесную собачонку с рыжей густой шерстью и необыкновенными янтарными глазами, что светились в темноте, и ходил при Баламуте, изображая его верного пса. Чатури пришлось остаться дома, ибо слухи о райской птице, которую раздобыл где-то король айров, уже докатились до Тагона...
      Когда все наконец опознали друг друга, Босоногий колдун заявил, что надо поторапливаться. Была еще только середина дня, и при известном везении Овечкин мог попасть на прием к королю Редрику прямо сегодня.
      У Михаила Анатольевича екнуло сердце. Но деваться было некуда. И оставив повитуху-свидетельницу, кормилицу и жену дожидаться своего часа на постоялом дворе, Тайрик, подлинный принц Дамора, не мешкая, отправился в королевский дворец в сопровождении единственного верного друга и помощника, хранителя тайны помещика Мартуса.
      * * *
      Ловчий, хотя и притворялся захудалым дворянчиком из глуши, дело знал прекрасно.
      Приема у короля добивалась тьма-тьмущая народу. И с первого взгляда ясно было, что попадут к его величеству сегодня немногие. Этих счастливчиков легко было отличить - они не нервничали, стояли в небрежных позах и бросали на окружающих самоуверенные взгляды. В толпе просителей шныряли туда-сюда пажи и стражники, и время от времени из приемной короля появлялся седобородый угрюмый человечек невысокого роста в шитом золотом кафтане и приглашал очередного избранника следовать за собой.
      Овечкин растерялся было, увидев такое столпотворение, но Ловчий недолго думая нацарапал на клочке бумаги несколько слов и, изловив за рукав одного из пажей, попросил передать записку тому самому седобородому приглашателю. Просьбу он подкрепил красивой ассигнацией, и паж, кивнув кудрявой головой, скрылся в толпе.
      Как он передал записку, не видели ни Овечкин, ни Ловчий. Они стояли и терпеливо ждали в уголке, и Михаил Анатольевич нервничал все больше и больше. Время шло, но ничего не происходило, и он уже начал думать, что паж обманул, сбежал вместе с денежкой и запиской. Ожидание затягивалось. Седобородый что-то больше не показывался, и когда прошел почти час, кое-кто из собравшихся махнул рукой и, потеряв всякую надежду, начал пробираться к выходу.
      Наконец у дверей приемной произошло какое-то движение. Появился седобородый, и с ним два стражника, и приглашатель громко заявил, что на сегодня прием закончен.
      Толпа зароптала. Те, кто явно рассчитывал попасть к королю, встрепенулись и, подтянувшись к седобородому, затеяли было какие-то препирательства. Но тот, ничего не слушая, нетерпеливо отмахнулся, привстал на цыпочки и обвел глазами комнату. И когда взгляд его уперся в Ловчего, он сделал едва заметное движение головой.
      Ловчий не двинулся с места, лишь тихонько пожал руку Овечкину. Сердце у Михаила Анатольевича немедленно провалилось в пятки.
      Им еще пришлось подождать, пока помещение полностью освободится. Стражники подталкивали замешкавшихся, затем удалились сами, и только тогда седобородый подозвал их к себе.
      - Стало быть, особы королевского происхождения не всегда являются таковыми по крови?.. Король Редрик желает знать, что это значит, - сказал он сурово. - Следуйте за мной!
      Овечкин перестал дышать. Он не заметил, как переступил порог, не видел, куда идет, забыл, что рядом Ловчий. И опомнился только тогда, когда увидел напротив себя богато одетого толстяка с брюзгливым выражением лица и властными повадками. Толстяк сидел за столом и, скривив рот, обшаривал глазами вошедших.
      Ловчий сдернул с головы шляпу и низко поклонился. Михаил Анатольевич, спохватившись, сделал то же самое. Но какое-то шестое чувство подсказало ему, что поклон его не должен быть столь уж подобострастен. Он сдержанно наклонил голову и, выпрямившись, впился глазами в короля Редрика. И в этот момент вдруг ни с того ни с сего действительно почувствовал себя сыном человека, которого никогда в жизни не видал, и перестал бояться. Он испытывал вполне законное волнение - как его примут, и примут ли вообще, и, конечно, ему хотелось знать, что за человек этот самый его отец. И то, что перед ним - король, имело сейчас весьма малое значение. Он жадно вглядывался в черты лица Редрика, изучая его, как это делал бы его настоящий сын, напрочь позабыв о щекотливости ситуации.
      Они встретились глазами. Овечкин вздрогнул. И король что-то такое почувствовал. Он сдвинул брови, слегка наклонил голову набок и недовольным голосом произнес одно слово:
      - Ну!
      Прозвучало это почти как "нэ".
      Михаил Анатольевич не шелохнулся, продолжая поедать короля глазами. Ловчий сделал шаг вперед, кашлянул и заговорил негромко, с весьма почтительными интонациями:
      - Извольте выслушать, государь...
      * * *
      Изложение дела не заняло много времени. Государь выслушал, ни слова ни говоря, просмотрел предъявленные бумаги и, откинувшись на спинку стула, вперил в Овечкина пронзительный немигающий взгляд.
      - Принц, говоришь, - сказал он невыразительным голосом. - Ну, ну...
      Михаил Анатольевич сглотнул вставший в горле комок.
      - Я сам узнал об этом совсем недавно, - тихо сказал он. - И - если это не покажется вам дерзостью с моей стороны - я не обрадовался, когда узнал.
      - Почему же так? - в голосе короля наконец прозвучало что-то живое. Это была ирония.
      И Овечкина вдруг понесло. Его осенило неожиданное вдохновение.