На кораблях атмосфера совсем другая, и приспосабливаются к ней по-разному.

Всегда находятся снобы, не желающие ни с кем вступать в беседу и сразу дающие это понять своим попутчикам. А есть энтузиасты, которые только и делают, что бегают по кораблю и знакомятся.

Есть люди, возможно впервые в жизни вырвавшиеся из каждодневной рутины; им очень хочется разбавить серый, однообразный круг своих приятелей новыми знакомствами. Бывают и такие, что и хотели бы наслаждаться путешествием и общаться с незнакомыми людьми, но стесняются вести себя по-компанейски.

Наконец, есть огромное число нормальных людей, вполне склонных заводить знакомства с другими людьми, у которых близкие вкусы или сходное прошлое; но у них уже полно друзей дома, так что слишком расширять круг знакомств они не стремятся.

В общем, в первый день поездки на корабле возникает странная мешанина человеческих существ, которые бродят туда-сюда, постепенно пропитываясь атмосферой путешествия и приспосабливаясь к новому образу жизни.

Но ко второму дню ситуация меняется. Люди уже как-то разобрались и разделились на группы. Деловое напряжение береговой жизни спало, пассажиры становятся людьми. Именно на второй и третий день на борту завязываются дружеские связи.

Наблюдать за тем, как вели себя разные люди, было очень интересно. Утром первого дня Сидней Селма встретил кое-какой отпор. Лишь к полудню, когда девушкам удалось прояснить ситуацию, Селма стал им намного милее, а уж к полудню второго дня его акции взлетели чуть ли не до небес.

Однако Норма Радклиф продолжала избегать его. Стараясь поменьше с ним сталкиваться, она все больше и больше тянулась ко мне, словно в поисках защиты.

— Он невыносим, — говорила Норма. — Не то чтобы у меня ханжеский взгляд на жизнь, да и одеваюсь я как человек, слежу за модой. Но ведь личность человека тоже должна что-то значить! Приятно, когда тебя уважают. Но этот Селма не таков. У него только одно на уме. Чтобы ему понравиться, от девушки требуется единственное — полный набор анатомических аксессуаров.

Берта Кул выражалась еще хлеще.

— Посмотри, этот прохвост отлавливает девушек, словно телят из стада, — негодовала она.

— Как это? — не понял я.

— Он как будто вешает им на шею бирку для общего сведения.

— Что ты имеешь в виду?

— Да ты погляди на него. Он выбирает какую-нибудь девушку и начинает активную атаку. Та осматривается вокруг, видит, что кроме него на корабле выбирать особенно некого, и решает воспользоваться тем, что есть. Ей хочется получить удовольствие от путешествия, вот она к нему и приклеивается. Некоторое время они ходят не разлей вода, потом она вдруг прячется обратно в свою раковину, и тогда он бросает ее, словно горячую картофелину. Позже с некоторыми из них он заговаривает уже как бы по-приятельски… Черт побери, он их словно метит!

— Никогда не воспринимал это таким образом, — рассмеялся я.

— Был бы женщиной — воспринял бы. — Берта фыркнула от негодования. — Что, например, думает женщина, глядя на эту скромненькую блондинку, которая к нему так и прилипла? Посмотришь на ее лицо — нежное, целомудренное создание; посмотришь на фигуру — нет, она тоже человек; а раз Сидней Селма повесил на нее свой ярлык — значит, легкая добыча.

И, не желая, чтобы нас видели долго беседующими, Берта зашагала прочь, приноравливаясь к качке и проклиная ту минуту, когда ступила на корабль.

Стефенсон Бикнел отдыхал в шезлонге, который ему поставили в тихом солнечном уголке. Если в воздухе чувствовалась хоть малейшая прохлада, к нему подходил палубный стюард и заботливо закутывал в одеяла. Желая, чтобы Берта была при нем неотлучно, он устроил так, чтобы ее кресло поставили рядом. Но Берта не разделяла его желания, и он в отчаянии обернулся ко мне.

Согласно уговору, я не должен был на корабле водить с Бикнелом особую дружбу — так только, случайное знакомство, ничего не значащие разговоры. Все же я подошел к нему и опустился в пустующее кресло Берты.

— Доброе утро, Бикнел. Как дела?

— Все болит, — проговорил он.

— Это плохо.

— Из-за качки не могу найти удобного положения. А если, не дай Бог, на что-нибудь наткнусь — просто как зубная боль.

— Очень жаль.

— Как ваши успехи с Нормой Радклиф?

— Разговариваем иногда.

— Я часто вижу ее с вами.

— Она прячется от волков, — пояснил я.

— Понятно, — сухо прокомментировал он. Потом, глядя куда-то вдаль, добавил: — А у вас хорошо получается с женщинами.

— У меня? — Я постарался выразить удивление.

— Да, у вас.

— Для меня это новость.

— И черт меня побери, если я понимаю, из-за чего это! — продолжал Бикнел. — Вроде не такой уж вы красивый или высокий, с виду отнюдь не дамский любимчик. И не бегаете за ними, но почему-то получается, что они бегают за вами.

— По-моему, у вас обо мне превратное представление, — сказал я.

— Да нет, не превратное. Слушайте, Лэм, я хочу, чтобы вы поняли одну вещь. Мира — женщина молодая и непредсказуемая. Что ей взбредет в голову — никогда не угадаешь. А мне не хочется, чтобы у нас возникли проблемы.

— Что вы имеете в виду?

— Я не хочу, чтобы ситуация осложнилась.

— Что значит «осложнилась»?

— Ну, я не хочу… Думаю, будет лучше, если знакомство с Мирой вы оставите Берте Кул, и пусть Мира Берте обо всем расскажет. Потом уже вы можете помогать миссис Кул.

— Я именно так и понимал ваши намерения и планы, — ответил я ему.

— Ну, вот так и понимайте. — У него вырвался прерывистый вздох; он откинул голову и прикрыл глаза.

Поднявшись, я прошелся по палубе, а затем уселся в свой шезлонг. Через несколько минут появилась Норма Радклиф; она подошла и расположилась по соседству.

— Надеюсь, вы не возражаете, Дональд?

— А в чем дело?

— Я подкупила стюарда.

— Зачем?

— Чтобы мой шезлонг поставили рядом с вашим. И не будете ли вы так добры — как только появится этот Сидней Селма, смотрите прямо на меня и внимательно слушайте, что я вам буду говорить.

— А что вы будете говорить?

— Не важно, — ответила она. — Может быть, я буду тихонько говорить о погоде. Может быть, спрошу, что вы ели на завтрак. Было бы очень хорошо, если бы мы увлеклись беседой и просто забыли, что Селма существует на белом свете.

— Не нравится он вам? — спросил я.

— Нравится! — воскликнула она.

— Да я начинаю скрежетать зубами всякий раз, когда он со мной заговаривает. Кончится тем, что я себе всю эмаль в порошок сотру. Если бы можно было выкинуть его за борт!

Среди всей этой суеты перемещался денверский полицейский Эдгар Ларсон. Ходил он тихо-тихо, как мышка, выползающая из норки, когда в доме погасили свет и все улеглись спать. Он неожиданно возникал то на палубе, то в коктейль-баре. Присутствовал на всех корабельных развлечениях, на игре в кено[1], стоял в дверях зала, когда показывали фильмы. Этот человек, казалось, поспевал всюду, нигде не выделяясь, но везде занимая удобную позицию, чтобы смотреть, слушать, следить. И, надо сказать, добивался существенных успехов. Люди почему-то доверялись Ларсону. Стоило ему посмотреть на человека ласковым взглядом серых глаз и принять позу слушающего, слегка наклонив голову, — и человек уже ощущал потребность излить ему всю душу.

А тем временем огромный роскошный лайнер плыл все дальше, рассекая голубые воды Тихого океана. На третий день пути погода существенно переменилась. Холодные ветры уступили место мягким тропическим бризам. Солнце палило немилосердно, и бассейн для плавания был набит до отказа. Девушки, принимавшие на палубе солнечные ванны, начали темнеть, словно гренки в тостере.

Пассажиры уже хорошо знали друг друга. За обедом над столами стоял гул от непрерывной болтовни. Перед обедом люди толпились в коктейль-баре, а после обеда собирались группками за ликером и беседовали о политике, о налогах, о серфинге.

Руководитель круиза по Гавайям открыл школу танца «хула». Занятия шли полным ходом. Можно было только удивляться тому, с каким увлечением осваивали женщины этот замечательный гавайский танец. Смущаясь, они робко выходили на середину многолюдного зала, но постепенно в их движениях, вначале таких неуклюжих, все заметнее проступало то завораживающее изящество ритмичного покачивания, которым так славятся танцоры-островитяне. Все вдруг поняли и почувствовали, что этот танец не просто случайный набор движений или импровизация, а древняя традиция. В гавайской хуле тело танцора передает игру таинственных сил природы, сияние радуги в небе, шум ливня, солнечный свет, колыхание ветвей пальмы, неумолкающий гул океана. И, как ни странно, научиться этому можно всего за несколько часов занятий. Для многих пассажиров это стало настоящим откровением, и привлекательность Островов открылась им в совершенно новом свете. С удвоенным усердием учились они танцевать; то, что началось шуткой, превратилось в серьезное занятие.

А Сидней Селма продолжал выступать в своем репертуаре. Гарем его сузился до четырех-пяти девушек, которых, видимо, абсолютно устраивала его манера общения.

Но в тот вечер я вдруг не обнаружил Нормы Радклиф в соседнем шезлонге, а потом увидел ее прогуливающейся по палубе с Сиднеем Селмой. Она преданно смотрела ему в лицо и внимательно выслушивала его дурацкие двусмысленности, грубые шуточки и сомнительные истории.

Тут же подоспела Берта и бухнулась в свободное кресло.

— Дональд, что ты такого натворил и что вообще происходит?

— А в чем дело?

— Только не смотри на меня круглыми глазами. Что ты сделал с девушкой?

— С какой девушкой?

— С Нормой Радклиф.

— Ничего.

— А может, что-нибудь пытался сделать?

— Ничего.

— Черт! — Берта немного подумала. — Ну, так тоже с девушками себя не ведут. Надо, чтобы им все время приходилось быть настороже. Конечно, не следует переть как танк, но необходимо постоянно давать им знать, что ты существуешь на свете, что у вас что-то происходит, что ты нормальный живой человек, в конце концов! Давай-ка, пошевелись, — затормошила она меня, — займись девушкой. Отшей этого кретина!

— Знаешь, Берта, я считаю, что это может повредить делу.

— Какого черта ты еще что-то считаешь? — завопила Берта.

— Да что ты понимаешь в женщинах?!

— Ничего.

Тогда Берта стала объяснять спокойнее.

— Сидней Селма чересчур агрессивен, но все понимают, что именно ему нужно. А ты слишком скромный. Вот твоя боевая подружка и решила высечь из тебя искру ревности, чтобы ты слегка раскачался. Наверно, ты обращался с ней, как с гипсовой статуей святого. А теперь вылезай из шезлонга, пойди пройдись да следи за Нормой. Как только увидишь, что она отошла от Сиднея Селмы, — подходи и отбивай.

Берта выгрузилась из кресла и зашагала по зыбкой палубе. Вид у нее был решительный: плечи развернуты, губы плотно сжаты, глаза стреляли по сторонам.

Но я остался сидеть в своем удобном шезлонге.

Был прекрасный теплый вечер. Засмотревшись на лунные блики на воде, я и не заметил, как в соседний шезлонг проскользнула Норма Радклиф.

— Дональд, у меня есть к вам одна просьба.

— В чем дело?

— Мне нужен совет.

— Прошу.

— У меня возникли проблемы.

Я обернулся к ней и многозначительно поднял брови.

— Да нет, не то, — поспешно сказала она.

— А что?

— Меня шантажируют.

— Из-за чего?

— Из-за нескольких писем.

— Что это за письма?

— Письма, которые было бы не очень приятно увидеть в суде.

— Как же вас угораздило писать такие письма?

— Теперь-то я понимаю, да уж поздно.

— А кто вас шантажирует?

— Наш дражайший общий друг, — ответила она, и в голосе ее зазвенела ненависть.

— Неужели Сидней Селма?

Она кивнула.

— А я-то подумал, что вы вдруг прониклись к нему интересом, — сказал я.

— Когда я узнала, что письма у него, я попыталась как-то к нему подступиться. Я не понимала, чего он хочет.

— И чего же он хочет?

Норма пожала плечами.

— А когда вы это узнали?

— Сегодня утром.

— Вы были с ним знакомы до этой поездки?

Она отрицательно покачала головой.

— Так вы действительно не понимаете, чего ему нужно?

— Ему нужно мое замечательное загорелое тело, если вас это интересует. Но только это не все.

— А оно у вас действительно загорелое?

— Вы что, не видели меня около бассейна? Я была в новом эластичном купальнике.

— Наверно, проглядел. Видимо, зачитался. Она вздохнула.

— Если бы вы не были так милы, то были бы невыносимы. А я-то надеялась, что вы ко мне подойдете.

— Мне не очень нравятся эти крохотные бассейны на кораблях.

— Там-то все и произошло.

— Ах, ну да. Так вы говорите, это шантаж?

— Да.

— Он сказал, что вы должны выкупить эти письма?

— Фактически — да.

— Но цену не назвал?

— Нет.

— Он прощупывает почву. Цена будет объявлена позже.

— Думаю, что так.

— Боюсь, мне трудно что-либо вам посоветовать.

— Я на, вас очень надеялась.

— С чего бы это?

— Мне показалось, что вы такой… такой умный и понимаете что к чему. Чем вы занимаетесь, Дональд?

— Боюсь, мой ответ может вас удивить, — уклончиво ответил я.

— Вы не адвокат?

— В общем, нет.

— Что вы этим хотите сказать?

— Ничего особенного.

На ее лице отразилось отчаяние.

— Ну хорошо, — смягчился я. — Позвольте задать вам несколько вопросов. Когда вы решили поехать в Гонолулу?

— Недавно.

— Но ведь билеты на «Лурлайн» заказывают за несколько месяцев.

— Да, но бывают отмены заказов.

— И эти билеты продают тем, кто числится в листе ожидания?

— По-моему, разные агентства путешествий имеют определенные квоты на заказ билетов, причем могут распоряжаться отмененными заказами из своей квоты.

— Ну и что?

— Ну, я и сумела попасть на корабль, — закончила она.

— А зачем вы едете в Гонолулу?

— Вы никому не расскажете?

— Не могу ответить определенно.

— Мне нужно встретиться с одним человеком, — сказала она.

— С мужчиной или женщиной?

— С женщиной.

— Вы давно с ней знакомы?

— Много лет. Она отличная девушка, но у нее тоже неприятности.

— А что у нее?

— Мне не хотелось бы обсуждать ее проблемы. Давайте лучше поговорим о моих.

— А связи тут нет никакой?

— Почему вам это пришло в голову, Дональд?

— Ладно, давайте рассмотрим ваше дело объективно, — согласился я. — Итак, в Гонолулу вы решили ехать только недавно.

Она кивнула:

— Верно.

— Вы писали какие-то письма. Кому вы их писали?

— Я не хотела бы называть имена.

— Женатому человеку?

— Да.

— И эти письма интересуют его жену?

— Жена хочет при разводе обобрать его до последнего цента, и ей все равно, каким образом это сделать.

— А письма попали к Сиднею Селме?

— Он говорит, что они у него. — Где?

— Там, где он их может легко достать.

— Он вам не нравится?

— Я его ненавижу и презираю.

— Так когда вы узнали, что письма у него?

— Сегодня утром.

— Раньше он вам этого не говорил?

— Нет.

— Допустим, письма у него, — стал рассуждать я. — Он узнал, что вы плывете в Гонолулу. Очевидно, он тоже попадает на корабль, чтобы встретиться здесь с вами. Хотя нет, это было бы неразумно.

— Почему?

— Поездка в Гонолулу стоит ему больших денег. И времени. Письма-то у него. И если они вам так нужны, что вы согласны за них заплатить, ему стоило только дать вам знать, что они у него, и вы сами бы к нему пришли. А вы хотите убедить меня, — продолжал я, — что он сел на корабль специально для того, чтобы здесь начать вас шантажировать, да еще ждал три дня, прежде чем сделать первый шаг. Нет, это неправдоподобно.

— Но именно так все и произошло!

— Это еще было бы разумно, — добавил я, — но только при одном предположении.

— Каком?

— Если та плата, которую он от вас ждет, должна быть получена в Гонолулу.

— Да, пожалуй.

— Может быть, это не обязательно деньги?

— Но ведь он пока не назвал цену!

— И все-таки здесь что-то может быть связано с вашей подругой — с той, с которой вы хотите встретиться в Гонолулу.

— Я предпочла бы не обсуждать дела моей подруги, — твердо заявила она.

— Если вы не хотите говорить мне правду, — ответил я, — то вам трудно будет рассчитывать на мой совет.

— Ну хорошо, допустим… допустим, что вы правы.

— Мне нужно знать, прав я или нет.

— Ладно, — внезапно решилась она. — Думаю, что вы правы.

— Что же ему нужно?

— По-видимому, это что-то, что есть у моей подруги, Мириам Вудфорд.

— Что именно?

— Я не знаю, Дональд, и не хочу гадать. Есть одна вещь, которая… Я понимаю, получается так, что я от вас что-то скрываю, но все-таки… все-таки, я не могу!

— Кто такая Мириам Вудфорд? — спросил я.

— Вдова, молодая и привлекательная.

— Вы едете к ней?

— Да.

— Зачем?

— Ей сейчас очень одиноко, ей нужна компания.

— Может быть, есть еще какие-то причины? Норма отрицательно покачала головой.

— Я готов выслушать эту историю в любой момент, когда вы решитесь ее рассказать.

— Я не могу рассказать вам эту историю, Дональд, но все равно хочу получить от вас совет.

— Это безумие — давать советы, не опираясь на факты. Минуты две она просидела молча, напряженно размышляя. Потом резко повернулась ко мне.

— Дональд, — решительно начала она. — Вы заметили здесь, на корабле, такого хилого человечка лет пятидесяти, которого все время закутывают в одеяла, чтобы его не продуло? Он сидит вон там, на палубе «А», в углу.

— А кто это?

— Его зовут Стефенсон Д. Бикнел, — ответила она. — Он из Денвера. Он был партнером мужа Миры Вудфорд и по условиям завещания Вудфорда стал доверенным лицом, распоряжающимся наследством Миры.

— Вы с ним знакомы?

— Нет, мы ни разу не встречались. Мне о нем писала Мира.

— А он знает, что вы едете?

— Я сама хотела бы это знать, Дональд. Я уже пробовала проверять, обращает ли он на меня внимание, но он вообще мало где появляется. У него ревматизм, поэтому он большую часть дня проводит в одиночестве. С ним иногда беседует одна женщина, некая миссис Кул. Вы, кажется, ее знаете, я видела, как вы разговаривали.

— Кул… — проговорил я, словно припоминая эту фамилию.

— Женщина лет пятидесяти, широкоплечая такая и… в общем, бочонок на тонких ножках.

— А-а, ну да, — сказал я.

— Бикнел едет в Гонолулу, чтобы защитить Мириам, — продолжала она. — А Мириам этого не хочет; ей нужно получить с него некоторую сумму, тогда она справится сама. А теперь вот этот гад Селма намекает, что я должна «работать с ним вместе». Чем это все кончится — один Бог знает! Я в совершенной растерянности.

— Но может быть, Селме только и нужно, что ваше замечательное загорелое тело? — предположил я.

— Нужно, конечно, — вздохнула она. — Он ни одно загорелое тело пропустить не может.

— Но возвращать за это письма он не хочет?

— Нет, конечно. Он хочет большего. Ему нужно, чтобы я с ним «работала».

— И что же я должен сделать?

— Дать мне совет.

— Скажите Селме, чтобы он катился к черту, — посоветовал я.

— Но у него же эти письма!

— Ничего у него с ними не получится.

— Почему вы так думаете? Он человек совершенно беспринципный.

— А что он с ними может сделать?

Она на секунду задумалась.

— Он может продать их жене этого человека.

— А ее муж богат?

— Не миллионер, но все же.

— И жена хочет забрать все?

— Да.

— Если бы Селма хотел продать ей письма, он бы их уже давно продал. И незачем ему было бы создавать себе столько проблем и идти на такие расходы — плыть с вами на этом корабле. Кроме того, — продолжал я, подумав, — если бы он просто хотел шантажировать вас, ему достаточно было написать вам, чтобы вы пришли к нему до отплытия. Нет, за всем этим что-то кроется, и единственный способ об этом узнать — рассмеяться в лицо Селме и послать его к черту. Пусть делает с письмами, что хочет.

Она задумалась.

— Наверно, вы правы, Дональд.

— Эти письма могут сильно вам навредить?

— Мне — нет, но этому человеку…

— Это вас очень волнует?

— Я хочу быть честной, только и всего. Его жена может в суде поминать меня как любовницу сколько угодно — я перенесу. Но по отношению к моему другу я хочу остаться честной до конца, вот и все.

— Все это как-то бессмысленно, — сказал я. — Если Селма хоть что-то понимает в шантаже, то ему надо было предложить купить эти письма либо мужу, либо жене; вы самый несостоятельный покупатель из трех возможных.

Она кивнула:

— Это верно.

— Значит, у вас есть еще что-то, что ему нужно. Что же это?

— Не могу придумать ничего, что могло бы окупить путешествие в Гонолулу; сейчас, по крайней мере, ничего не понимаю.

— Тогда посылайте его к черту. Может быть, подстегнем события и что-нибудь выясним.

— Спасибо вам большое, Дональд, вы мне очень помогли.

— А почему вы обратились именно ко мне? — поинтересовался я.

— Потому что мне нужен был совет.

— Но почему вы решили, что я могу вам его дать?

— Я же сказала, потому что я поняла, что вы умный человек. Ах, Дональд, что вы теперь будете обо мне думать?

— Что вы имеете в виду?

— Эти письма. Теперь вы, наверное, думаете, что я наглая, гадкая, порочная женщина!

— Я думаю, что вы просто женщина, — ответил я. Ее взгляд потеплел.

— Да, я женщина, — тихо проговорила она, — и я вам так благодарна!

— Что вы, я для вас ничего и не сделал, — сказал я и добавил: — Пока.

— Дональд, вы просто золото, — порывисто произнесла она и, подавшись вперед, крепко и смачно поцеловала меня в губы.

Как раз в этот момент Берта Кул, очень озабоченная тем, чтобы растрясти набранный на корабле жирок, вышла из-за угла на первый круг своей вечерней мили.