Глава 1

— Ну вот я и опоздал, — улыбнулся Перри Мейсон, открывая дверь своей конторы и приветствуя доверенного секретаря Деллу Стрит.

Делла, взглянув на часы, снисходительно улыбнулась:

— Вот вы и опоздали! И если вам так хочется поспать подольше, то ради Бога! Я не знаю, кто бы имел на это больше прав, чем вы. Только… я боюсь, нам придется покупать новый ковер в приемную.

Мейсон недоуменно посмотрел на нее:

— Новый ковер?

— Этот вот-вот протрется до дыр.

— Что ты хочешь сказать, Делла?

— Вас ждет клиент, который ворвался сюда, как только Герти открыла контору, без одной минуты девять. Беда в том, что он не сидит на месте, а меряет шагами комнату со скоростью пять миль в час. Каждые пятнадцать — двадцать секунд он смотрит на часы и спрашивает, когда вы придете.

— Кто это?

— Лэттимер Рэнкин.

Мейсон нахмурился.

— Рэнкин, — пробормотал он, — Рэнкин… Тот, что имеет какое-то отношение к картинам?

— Известный агент по продаже произведений искусства, — уточнила Делла Стрит.

— Ах да… припоминаю. Он производил экспертизу картины по одному делу и какую-то даже нам подарил. А кстати, куда мы ее подевали, Делла?

— Она собирает пыль в кладовой за библиотекой юридической литературы. Или, точнее, собирала до пяти минут десятого сегодняшнего утра.

— А что потом?

— А потом, — продолжала Делла, указывая на картину, — я сняла ее и повесила справа от двери, чтобы клиенту было удобно созерцать ее, когда он займет свое место напротив вас.

— Умница, — похвалил Мейсон. — Только боюсь, не повесила ли ты ее вверх ногами.

— Ну, если хотите знать мое мнение, то вся она какая-то перевернутая. Но, по крайней мере, она висит. Кстати, на обратной стороне есть табличка с именем Лэттимера Рэнкина и его служебный адрес. Если табличка прибита правильно, то и картина висит правильно. А если он нахмурится и скажет: «Мистер Мейсон, вы повесили мою картину вверх ногами», вы можете парировать: «А вы, мистер Рэнкин, вверх ногами прибили табличку».

— Ну что ж, справедливо, — согласился Мейсон. — Давай освобождать его от мучительного ожидания. Поскольку у меня не было назначено встречи, я не очень-то и торопился.

— Я говорила ему, что вы будете с минуты на минуту, просто задержка в пути.

— А как ты об этом узнала? — улыбнулся Мейсон.

— Телепатия.

— Ты намерена и дальше этим заниматься?

— Ну, все время этим заниматься мне будет страшновато, — кокетливо ответила она. — Так я зову мистера Рэнкина, пока ковер еще цел?

Несколько секунд спустя, как бы продолжая свой марафонский бег, в комнату ворвался высокий темноволосый человек с угрюмым лицом и пронзительными серыми глазами. Приблизившись к столу Мейсона, он схватил руку адвоката своей огромной костлявой лапищей, окинул помещение быстрым взглядом и сказал:

— А, вижу, вы повесили мою картину. Многие не понимали работы этого художника, но рад сообщить, что сейчас они очень хорошо расходятся. Я предвидел этот момент. У него есть мощь, гармония. Мейсон, я хочу подать в суд на одного человека за клевету и оскорбления.

— Вы не хотите этого.

Замечание Мейсона заставило Рэнкина вздрогнуть.

— Боюсь, вы меня не поняли, — сказал он холодно, начиная понемногу выходить из себя. — И я хочу, чтобы вы немедленно возбудили дело. В качестве компенсации я намерен получить полмиллиона долларов с Коллина М. Дюранта.

— Присаживайтесь, пожалуйста.

Рэнкин, оставаясь прямым и натянутым как струна, согнулся и опустился на стул.

— Я хочу, чтобы это дело получило самую широкую огласку, — продолжал он. — Дюранта надо выдворить из города. Он ни черта не смыслит в деле, плут, обманщик, словом, непорядочный человек.

— Вы хотите получить с него полмиллиона долларов?

— Да, сэр.

— И хотите дать самую широкую огласку этому делу?

— Да, сэр.

— Вы хотите доказать, что от его действий пострадала ваша профессиональная репутация?

— Верно.

— И ущерб равен полмиллиону долларов?

— Да, сэр.

— Вам придется объяснить, каким образом это было сделано.

— Он открыто заявил, что я не разбираюсь в искусстве, что мои оценки ничего не стоят и что от этого пострадал один из моих клиентов.

— А кому он об этом заявил? Скольким людям? — спросил Мейсон.

— Очень долго я подозревал, что это были всего лишь намеки. Теперь у меня есть свидетель — молодая женщина по имени Максин Линдсей.

— И что же он сказал Максин Линдсей?

— Он сказал, что картина, которую я продал Отто Олни, — заурядная подделка, при первом взгляде это распознал бы любой агент.

— Об этом он сказал только Максин Линдсей?

— Да.

— В присутствии свидетелей?

— Других свидетелей не было. При подобных обстоятельствах вряд ли они возможны.

— Каких обстоятельствах? — уточнил Мейсон.

— Он пытался произвести впечатление на молодую особу, короче говоря, клеился к ней — так, по-моему, теперь это называется.

— Она рассказала кому-то еще о том, что узнала? — поинтересовался Мейсон. — Другими словами, стала ли эта информация достоянием других?

— Нет. Максин Линдсей учится рисовать. Два-три раза мне удавалось оказать ей кое-какие услуги. Помог удачно купить краски и все остальное, за что она была мне очень благодарна. Придя ко мне, Максин все рассказала, чтобы я был в курсе проделок Дюранта. Конечно, кое-что мне было известно, но впервые появилась возможность доказать.

— Итак, я повторяю свое утверждение: вы не хотите возбуждать это дело.

— Боюсь, я не понимаю вас, — уже спокойнее сказал Рэнкин. — Мои финансовые дела в порядке. Чековая книжка при мне. Я готов выплатить аванс. И я хочу возбудить иск немедленно. Иск на полмиллиона долларов. Конечно, если вы не хотите заняться этим делом, я всегда могу…

— Спуститесь на землю, — начал успокаивать его Мейсон. — Давайте посмотрим на факты.

— Очень хорошо, продолжайте — о фактах, так о фактах.

— Итак, Максин Линдсей знает, что Коллин Дюрант сказал, что вы продали Отто Олни картину, которая не является подлинной. А кстати, сколько вы получили за нее?

— Три тысячи пятьсот долларов.

— Хорошо, — продолжал Мейсон. — Максин Линдсей знает, что сказал Дюрант. Вы предъявляете иск на полмиллиона долларов. Это попадает в газеты. На следующее утро миллионы читателей узнают, что Лэттимер Рэнкин, агент по продаже картин, обвиняется в том, что всучил подделку. Это все, что они запомнят.

Чепуха, — взорвался Рэнкин. — Они узнают, что это я подал на Коллина Дюранта, что хоть кто-то осмелился привлечь к ответу этого прохвоста.

— Нет, не узнают, — стоял на своем Мейсон. — Прочитав, они запомнят только то, что один эксперт сказал, будто вы всучили подделку за три тысячи пятьсот долларов богатому клиенту.

Рэнкин нахмурился, поморгал глазами и уставился на Мейсона.

— Вы хотите сказать, что я должен сидеть сложа руки, пока этот хам будет распространять обо мне подобные слухи? Бросьте, Мейсон! Он не эксперт, он просто агент и, если вам интересно знать, очень плохой агент.

— Мне это неинтересно, — ответил Мейсон, — и не в ваших интересах делать такие заявления, так как вы знаете, что Дюрант в свою очередь тоже может привлечь вас за клевету. Итак, вы пришли сюда за советом. Я даю вам его. Возможно, это не то, что вам хотелось бы услышать, но это то, что вам необходимо знать. Когда вы возбуждаете против кого-то дело о диффамации, имейте в виду, что в этом случае вы ставите под сомнение свою собственную репутацию. Вы даете под присягой показания, и адвокат противной стороны начинает задавать вам вопросы. Предположим, это делаю я: вы продали Отто Олни фальшивую картину?

— Конечно нет.

— Откуда вам это известно?

— Потому что я разбираюсь в живописи. Я знаю художника. Я знаю его работы. Я знаю его стиль. Я вообще разбираюсь в искусстве, Мейсон. Бросьте, я бы и десяти минут не продержался в бизнесе, если бы не разбирался. Картина подлинна, в этом не может быть никаких сомнений.

— Хорошо, — сказал Мейсон. — Тогда вместо того, чтобы предъявлять Дюранту иск в полмиллиона долларов за вашу подпорченную репутацию, вместо того, чтобы вызывать вас в суд и доказывать злонамеренность его действий с целью подрыва доверия к вам ваших постоянных и потенциальных клиентов, мы договариваемся о встрече с Отто Олни.

— А это еще зачем? — недоуменно посмотрел на него Рэнкин.

— Мы убеждаем владельца картины Отто Олни возбудить дело против Дюранта, который принизил ценность принадлежащего ему произведения искусства, утверждая, что оно не является подлинным. Олни заявит, что заплатил за картину три тысячи пятьсот долларов, хотя на самом деле стоимость ее в два раза выше, то есть семь тысяч долларов, и за клевету Коллин Дюрант должен возместить ему именно эту сумму.

И вот тогда, — продолжал Мейсон, — читатели узнают, что человек, занимающий положение Отто Олни, обвинил Дюранта в том, что он клеветник, некомпетентный ценитель искусства и просто лжец… Мы привлекаем прессу, Олни вызывает эксперта для оценки картины, который авторитетно заявляет, что она подлинна. В результате этой встречи в газетах появляется фотография, где вы, эксперт и Отто Олни пожимаете друг другу руки на фоне этой самой картины. После этого всем становится ясно, что Коллин М. Дюрант действительно темная личность, а вы, напротив, внушающий доверие агент, мнение которого одобрено экспертами, и ваши клиенты полностью удовлетворены. Сейчас для нас самое главное — подлинность картины, а не ваша репутация, не размер убытков, которые вы несете, и не что-то еще такое, что может выплыть на свет Божий в связи с этим делом.

Рэнкин опять похлопал глазами, полез в нагрудный карман и, достав чековую книжку, сказал:

— Одно удовольствие работать с настоящим профессионалом, мистер Мейсон. Чек на тысячу долларов в качестве аванса вас устроит?

— Тысяча долларов — это в два раза больше предполагаемой суммы, — заметил Мейсон, — в зависимости от того, конечно, чего вы хотите добиться и насколько серьезно ваше дело.

— Дело действительно очень серьезное. Коллин Дюрант — малый не промах, всезнайка, болтун. Кропотливая работа, умение заводить знакомства в сфере искусства не его стиль. Чтобы добиться успеха, по его разумению, гораздо проще утопить конкурентов и таким образом возвыситься самому. Я не единственный, кто оказался мишенью для его намеков и насмешек, но только у меня есть свидетель, готовый дать показания в суде о том, что Дюрант подверг сомнению подлинность проданной мной картины.

— А какие у вас отношения с Олни? — спросил Мейсон. — Вы продали ему только эту картину?

— Только эту. Но у меня есть все основания надеяться на его хорошее отношение ко мне.

— А почему только одну? — спросил Мейсон. — Продав одну вещь, разве вы не стараетесь сделать клиента постоянным покупателем?

— Дело в том, что Олни — довольно своеобразный человек, с очень определенным вкусом. В то время ему нужна была только одна картина, не более. Фактически он поручил мне приобрести именно эту работу, если, конечно, удастся найти ее, и я думаю, он дал такое поручение не мне одному.

Мейсон спросил:

— А какую работу?

— Филиппа Фети.

— Боюсь, что мне придется попросить вас немного просветить меня.

— Филипп Фети — француз или, точнее, был французом, который уехал на Филиппины и занялся там живописью. Его ранние работы были довольно посредственными. Позднее ему удалось создать подлинные шедевры — залитый солнцем задний план, а на переднем, в тени, фигуры людей. Возможно, вы не обращали внимания, мистер Мейсон, но редко кому удается передать на холсте подлинный солнечный свет. Тому есть много причин. Одна из них — неспособность холста проводить свет; красками на холсте можно передать лишь идею света. А особенно трудно показать контраст между светом и тенью. Но на полотнах Филиппа Фети… В своих последних работах он добивается потрясающего эффекта. Картины залиты светом, который буквально ослепляет. Так и хочется надеть солнечные очки. Даже исследователи его творчества не знают, как он добивался такого эффекта. Талант потрясающий! Я не думаю, что наберется хотя бы две дюжины его работ последних лет, да и оценить их могут немногие. Хотя интерес к ним постоянно растет. Я уже говорил, что продал картину Олни за три тысячи пятьсот долларов, сейчас она стоит семь тысяч. Я готов заплатить за нее десять, чтобы получить ее назад. Думаю, смог бы продать ее за пятнадцать. А через пять лет она будет стоить все пятьдесят.

Мейсон улыбнулся.

— Хорошо, — сказал он. — Это ваш ответ. Идите и постарайтесь уладить дела с Отто Олни. Пригласите независимого эксперта, пусть он проведет оценку. Затем убедите Олни подать в суд на Дюранта за то, что тот усомнился в подлинности его картины. А потом добейтесь, чтобы эксперт предложил Олни десять тысяч долларов за картину. Эта история станет хорошей наживкой для газетчиков. Олни начинает дело против Дюранта. Вы проходите по нему как агент, который продал картину и чья оценка подтверждена независимым экспертом. Тот факт, что вы продали картину за три тысячи пятьсот долларов, а сейчас за нее готовы дать десять, то есть в три раза больше того, во что вы оценили ее несколько лет назад, делает неизбежным счастливый конец. Газеты захотят знать, кто такой Филипп Фети, и вы сможете рассказать историю о его картинах и упомянуть тот факт, что их цена растет изо дня в день. Это поднимет стоимость картины Олни, создаст ажиотаж вокруг живописи Фети, а Дюрант останется ни с чем. Если газетчики захотят взять интервью у Дюранта, единственное, что он может сделать, это еще раз заявить, что картина поддельная. К тому времени у Олни будет больше оснований подать в суд, мнение Дюранта будет опровергнуто лучшими ценителями искусства в стране, Олни все это будет на руку, ваша репутация не станет предметом судебного разбирательства, а только возрастет благодаря рекламе в прессе. Когда вы сможете позвонить Олни?

— Я позвоню ему прямо сейчас, — ответил Рэнкин, — и попрошу Джорджа Лэтэна Хауэла, известного эксперта, произвести оценку картины…

— Тпрр, подождите, — охладил его пыл Мейсон. — Не надо торопиться с оценкой, пока мы не будем готовы обеспечить должную рекламу в газетах. Именно поэтому я спросил вас, абсолютно ли вы уверены в подлинности картины. Если есть хоть тень сомнения, то мы будем раскручивать дело по-другому. Стратегию будем выстраивать исключительно на фактах.

— Будьте абсолютно уверены, что это подлинный Фети.

— Еще один пункт. Нам придется доказать, что Дюрант говорил о поддельной картине.

— Но я уже рассказывал вам об этом. Ко мне пришла Максин, и я все узнал от нее, из первых рук.

— Пришлите ее ко мне. Я хочу взять у нее письменное показание под присягой. Можете представить, в каком положении мы окажемся, если развернем кампанию в прессе, а доказать клевету Дюранта не сможем. Тогда вы окажетесь в ловушке. На сегодняшний день наш единственный свидетель — Максин Линдсей. Мы должны быть уверены, что можем полагаться на нее.

— Клянусь жизнью, мы можем на нее надеяться, — заверил Рэнкин.

— Вы сможете убедить ее прийти сюда и дать аффидевит? — спросил Мейсон.

— Абсолютно уверен.

— Как скоро?

— В любое время.

— В течение часа?

— Ну… после ленча. Вас устроит?

— Вполне. Свяжитесь с Отто Олни. Посмотрите, что он думает об этом, как отнесется к тому, чтобы предъявить иск Дюранту…

— И нанять вас?

— Конечно же нет, — возразил Мейсон. — У него есть свои адвокаты. Пусть он поручит им. Я продумываю стратегию. Вы платите мне за совет, Олни платит своим адвокатам за ведение дела, Дюрант оплачивает убытки за то, что усомнился в подлинности картины, а в результате эффективная реклама укрепляет вашу репутацию.

— Мистер Мейсон, я настаиваю на чеке в тысячу долларов. И слава Богу, что мне хватило ума прийти именно к вам, а не к кому-либо другому, кто способен делать только то, что ему говорит клиент.

Рэнкин выписал чек, передал его Делле Стрит, пожал руку Мейсону и вышел из конторы. Мейсон улыбнулся Делле:

— А теперь сними эту чертову картину и отнеси ее назад в кладовку.

Глава 2

В час тридцать Делла сообщила:

— Пришла ваша свидетельница, шеф.

— Свидетельница? — переспросил Мейсон.

— Да, та, что проходит по делу о фальшивой картине.

— А, — вспомнил Мейсон, — та молодая особа, которой Дюрант, желая произвести впечатление, поведал о том, что картина Олни — подделка. Надо посмотреть, годится ли она для процесса, так что давай-ка познакомимся с ней, Делла.

— Я уже с ней познакомилась.

— И как она, аппетитная?

Делла улыбнулась глазами:

— Вполне.

— Сколько лет?

— Двадцать восемь — тридцать.

— Блондинка, брюнетка, рыжая?

— Блондинка.

— Давай посмотрим, — заключил Мейсон.

Делла Стрит вышла и через минуту вернулась с застенчиво улыбающейся голубоглазой блондинкой.

— Максин Линдсей, — представила ее Делла Стрит, — а это — мистер Мейсон, мисс Линдсей.

— Здравствуйте, — сказала она, проходя вперед и протягивая руку для приветствия. — Я столько наслышана о вас, мистер Мейсон! Когда мистер Рэнкин сказал, что мне предстоит встретиться с вами, я не могла в это поверить.

— Рад с вами познакомиться, — пропустил мимо ушей комплимент Мейсон. — Вам известно, почему вы здесь, мисс Линдсей?

— Из-за мистера Дюранта?

— Верно. Не могли бы вы рассказать мне об этом?

— Вы имеете в виду подделку Фети?

— Так это действительно подделка?

— Так сказал мистер Дюрант.

— Хорошо, присаживайтесь вот сюда и попытайтесь воспроизвести ваш разговор.

Она опустилась на стул, улыбнулась Делле Стрит и, поправляя платье, сказала:

— С чего же мне начать?

— Когда это произошло?

— Неделю назад.

— Где?

— На яхте мистера Олни.

— Он ваш друг?

— В каком-то смысле.

— А Дюрант?

— Он был там.

— Друг Олни?

— Ну, наверное, мне следует объяснить. Это было что-то вроде вечеринки, где собираются художники.

— А сам Олни рисует?

— Нет, он просто любит общаться с художниками, говорить об искусстве, картинах.

— И он покупает их?

— Иногда.

— Но сам не занимается живописью?

— Нет, ему бы хотелось, но нет. У него хорошие идеи, правда, отсутствует талант.

— А вы художник?

— Мне бы хотелось причислить себя к их числу. Некоторые из моих картин имели успех.

— И это помогло вам познакомиться с мистером Олни?

Она открыто посмотрела в глаза Мейсону:

— Нет, я не думаю, что он пригласил меня по этой причине.

— Так почему он пригласил вас? — настаивал Мейсон. — Личный интерес?

— Да нет, не совсем. Дело в том, что прежде я была натурщицей, и он познакомился со мной, когда я позировала одному художнику. У меня это неплохо получалось, пока я не стала немного… ну, у меня немного располнела грудь. И вот тогда я сама решила заняться живописью.

— А этот «недостаток», — улыбнулся Мейсон, — дисквалифицирует вас как модель? Я-то по своему невежеству полагал, что все как раз наоборот.

Она улыбнулась в ответ:

— Фотографам нравится полная грудь, художники, как правило, предпочитают изящество форм. Я начала утрачивать свои позиции как первоклассная модель, а позировать фотографам для каких-то поделок не хотелось. Фотографы высшего класса обычно еще более разборчивы, чем художники.

— И вы решили заняться живописью, — вернулся к началу разговора Мейсон.

— В каком-то смысле — да.

— Вы этим зарабатываете на жизнь?

— Частично.

— А прежде вы не изучали живопись? В художественной школе или?..

— Это не та живопись, — не дала она закончить ему вопрос. — Я делаю портреты.

— Я полагал, что и этому надо учиться, — удивился Мейсон.

— Я это делаю по-другому. Беру фотографию, сильно увеличиваю ее и печатаю, чтобы получился всего лишь размытый контур. Затем покрываю его прозрачной краской. А потом заканчиваю портрет маслом. Довольно неплохо получается.

— Но Олни больше интересовался вашей…

Она улыбнулась:

— Я думаю, его интересовало мое отношение к искусству, жизни… Возможно, то, что в недавнем прошлом я была натурщицей.

— И каково это ваше отношение?

— Ну, если вы модель и позируете художникам, то к чему скрывать? Я терпеть не могу лицемерия… Так вот, однажды, во время сеанса у одного художника, мы разговаривали с Олни о его жизненной философии, о том, как я понимаю жизнь… И после этого он пригласил меня на вечеринку.

— Это тогда зашел разговор о картине?

— Нет, это было намного позднее.

— Хорошо. Расскажите о вечеринке. Вы разговаривали с Дюрантом?

— Да.

— Он говорил о картинах Олни?

— Нет, не о картинах Олни. Он обсуждал своих коллег или, точнее, конкурентов.

— И Лэттимера Рэнкина?

— Да, о нем главным образом и шел разговор.

— Можете вы припомнить, с чего все началось?

— Я думаю, Дюрант хотел произвести на меня впечатление. Он был… ну, мы были на палубе, и… он пытался ухаживать за мной. Дело в том, что я очень хорошо отношусь к мистеру Рэнкину. По-моему, Дюрант, почувствовав это, решил как-то скомпрометировать его в моих глазах.

— Продолжайте.

— Говоря о мистере Рэнкине, он сделал несколько замечаний, которые я бы сочла немного, ну, немного… Я бы назвала их язвительными, если бы речь шла о женщине.

— Но он не женщина, — заметил Мейсон.

— Определенно нет.

— Насколько я могу догадаться, руки он держал все это время не в карманах?

— У мужчин руки редко бывают в покое, — заметила она небрежно. — Его были настойчивы.

— И затем?

— Я сказала, что мне нравится мистер Рэнкин, что у нас дружеские отношения, на что Дюрант ответил: «Хорошо, любите его, если вам так хочется, как друга, но никогда не покупайте у него картин. Можно влипнуть».

— И что вы на это ответили?

— Я спросила, что он имеет в виду.

— И что он ответил?

— Он сказал, что Рэнкин или не разбирается в искусстве, или надувает своих клиентов и что одна из картин на этой яхте, проданная Олни Рэнкином, — поддельная.

— Вы спросили какая?

— Да.

— И он ответил?

— Да, Филипп Фети, та, что висит в главном салоне.

— У него приличная яхта?

— Да, вполне. На ней можно отправиться куда угодно, хоть вокруг света.

— Олни ходит в кругосветные плавания?

— Не думаю. Он иногда отправляется в круизы, но в основном использует ее для вечеринок, где… где он может развлекать своих приятелей-художников. Он проводит на борту очень много времени.

— А дома его друзья не бывают?

— Не думаю.

— Почему?

— Наверное, жена не одобряет.

— А вы встречались с ней?

— Определенно нет.

— Но вы хорошо знакомы с Олни?

— Да.

— Так… — сделал паузу Мейсон. — Рискую показаться невежливым, но вынужден это сделать. Вам предстоит давать свидетельские показания.

— Но я этого не хочу.

— Боюсь, что теперь вам уже придется это сделать. В суде вы повторите то, что сказал Дюрант. А теперь мне необходимо знать, могут ли во время перекрестного допроса вскрыться какие-то вещи, касающиеся лично вас и которые вам не хотелось бы обсуждать.

— Это будет зависеть от того, в какое русло будет направлен допрос, — твердо сказала она, посмотрев в глаза адвокату. — Мне двадцать девять лет. И я не думаю, что найдется девушка моего возраста, которая…

— Минуту, — прервал ее Мейсон, — постарайтесь не понять меня превратно. Я перехожу к конкретным вопросам. Связывает ли нечто большее, чем дружба, вас и Лэттимера Рэнкина?

Она непроизвольно рассмеялась:

— О Боже, нет! Искусство для Лэттимера Рэнкина — это все: его мысли, мечты и даже пища. Я для него только художница. И он, как друг, помог мне с заказами на несколько портретов. Мысль о какой-то любовной связи в голове Лэттимера Рэнкина — это что-то невероятное. Нет, мистер Мейсон, определенно нет.

— Хорошо, — продолжал Мейсон, — тогда еще вопрос: а с Отто Олни?

Ее глаза немного сузились.

— А в нем я не уверена.

— Но каким-то образом ухаживать за вами он пытался?

— Пока не могу сказать ничего конкретного. Но уверена, что он не оставляет без внимания девушек с хорошей фигурой. А у меня хорошая фигура.

— Вам приходилось оставаться с ним наедине?

— Нет.

— И никаких разговоров на эту тему?

— Нет, только… ну, я думаю, если бы мы остались одни, он не тратил бы времени зря.

— А почему вы так думаете?

— Мне это подсказывает мой опыт.

— Но вы же не оставались с ним наедине?

— Нет.

— И он не пытался ухаживать за вами?

— Нет.

— Давайте постараемся правильно понять друг друга, — сказал Мейсон. — Это как раз то место, где непонимание недопустимо. Я не знаком с этим Дюрантом, но если он ввяжется в драку, то непременно привлечет детективов. Они переворошат все ваше прошлое, так же как и настоящее.

— Правильно ли я понимаю, мистер Мейсон, — начала она, глядя в глаза адвокату, — что против меня может быть использовано только то, что имеет отношение к Рэнкину или Олни?

— Или к эксперту Джорджу Лэтэну Хауэлу, — уточнил Мейсон, заглянув в свои записи.

— Ну что ж, мистер Хауэл — очень милый человек.

— Тогда давайте с этим разберемся. Очень милый человек… Вы знаете его, он знает вас?

— Да.

— Роман?

— Я могла бы солгать.

— Здесь или в суде?

— И здесь и там.

— Я не стал бы, — посоветовал Мейсон.

После минутного колебания она подняла ресницы и честно посмотрела в глаза адвокату.

— Да, — едва слышно произнесла она.

— Что — да?

— Да, роман.

— Хорошо, — сказал Мейсон. — Я постараюсь защитить вас, насколько это окажется возможным. Мне нужно сейчас же позвонить. — Мейсон кивнул Делле Стрит: — Соедини меня с Лэттимером Рэнкином.

Минутой позже, когда Делла подала знак, Мейсон снял трубку и сказал:

— Рэнкин, это Мейсон. Когда мы с вами говорили об эксперте, вы называли имя Джорджа Лэтэна Хауэл а. Мне пришло в голову, что лучше пригласить кого-то еще.

— В чем дело? — спросил Рэнкин. — Чем Хауэл нехорош? Он лучший из всех, кого я…

— Никто не ставит под сомнение его профессиональные качества, — прервал его Мейсон. — Я не могу назвать истинную причину. Но мне, как вашему адвокату, просто необходимо дать этот совет. Какого-нибудь другого хорошего эксперта вы знаете?

— Еще есть Корлис Кеннер, — сказал Рэнкин, немного подумав.

— Кто он?

— Она. Чертовски хороший эксперт. Немного молода, но прекрасно разбирается, и я очень ценю ее мнение.

— Отлично, — сказал Мейсон. — Что-то вроде синего чулка или…

— Да что вы, нет, — прервал его Рэнкин. — Она потрясающе привлекательна. Шикарно разодета, ухожена, фигура, походка…

— Сколько лет?

— О Боже, понятия не имею. Где-нибудь за тридцать.

— Далеко за тридцать?

— Нет, ну где-то тридцать два — тридцать три.

— Что, если пригласить ее? — спросил Мейсон.

— Прекрасно. Конечно, я думаю, последнее слово будет за Олни. Возможно, он захочет пригласить своего эксперта, но… Я думаю, он скорее пригласит ее, чем кого-либо другого.

— Отлично. И еще одну минуту. — Мейсон прикрыл телефонную трубку рукой и улыбнулся Максин Линдсей: — Насколько я понимаю, нет причин, по которым перекрестный допрос эксперта Корлис Кеннер мог бы вас чем-нибудь смутить?

В ответ она улыбнулась глазами:

— Причин для смущения действительно нет.

— Хорошо, — сказал Мейсон в трубку, — забудем о Хауэле и предложим Корлис Кеннер. Я получу аффидевит от Максин Линд сей, и, хотя ей не очень хочется быть замешанной во всем этом, она согласилась.

— Максин умница. И хотя то, что она делает, не вполне можно назвать искусством, я помогу ей найти клиентов. У меня есть на примете заказ на два детских портрета.

— Я передам ей, — сказал Мейсон, вешая трубку.

— А можно узнать, почему аффидевит? — спросила Максин Линдсей.

— А это для того, — начал Мейсон, глядя ей прямо в глаза, — чтобы быть уверенным, что в суде вы не уведете нас в другую сторону. Вы сообщаете мне какие-то факты. Основываясь на них, я даю рекомендации клиенту. И мне необходима уверенность, что, придя в суд и заняв место для свидетелей, вы скажете то же самое, что я сейчас слышал. Если вы этого не сделаете, у моего клиента будут серьезные неприятности.

Она кивнула.

— Поэтому, — продолжал Мейсон, — я люблю брать аффидевит у человека, который будет главным свидетелем. Он дается под присягой. Если вы вдруг отречетесь от своих показаний, то будете обвинены в лжесвидетельстве, что равносильно даче ложных показаний в зале суда.

Она с облегчением вздохнула.

— Если это и все, я буду рада дать вам эти показания.

Мейсон обратился к секретарше:

— Напиши аффидевит, Делла, и дай подписать. Проследи, чтобы мисс Линдсей подняла правую руку и поклялась.

— Я не подведу вас, мистер Мейсон, если это все, что вас волнует. Мне не хочется быть замешанной в этом, но если надо, так надо… Я не подведу вас. Это не в моих правилах. Не мой стиль.

— Приятно слышать, — сказал Мейсон, пожимая протянутую руку. — А теперь пройдите с мисс Стрит, она подготовит аффидевит и даст вам на подпись.

Какое-то время она постояла в нерешительности:

— Если что-то случится в связи с этим делом, могу я вам позвонить?

— Через мисс Стрит. У вас есть какие-то предчувствия?

— Возможно.

Тогда позвоните в контору и спросите Деллу Стрит.

— А если будет что-то срочное и в нерабочее время?

Мейсон посмотрел задумчиво:

— Можно будет позвонить в Детективное агентство Дрейка, которое находится на этом же этаже, и там работают двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Как правило, они могут разыскать меня.

— Благодарю вас, — сказала Максин, поворачиваясь к Делле Стрит.