Он проснулся со странным и скорее даже приятным ощущением утраты нескольких дней, может быть, даже месяцев жизни. Он находился в корабельном кубрике, совершенно ему незнакомом, облупленные стены мелко дрожали от работы машины где-то рядом, может быть прямо за той переборкой, к которой он прислонился, пытаясь встать на ноги. Здесь было четыре койки: одна — его, одна — над ней, еще одна, неаккуратно заправленная списанным армейским одеялом, и одна — над ней, до потолка забитая черт-те чем: коробки, сложенная одежда, две банки маслин, детали от проигрывателя и одна кофейная чашка, треснутая. Ему смутно помнилось, как кто-то декламировал стихи — кажется, мистер Ангел. Может быть, снилось? Еще он помнил, что кто-то пел псалмы и ему нравилось, но подробности в памяти не удержались, даже каюту, где все это было, он толком не помнил.

Справа раздался какой-то шорох — он вздрогнул и повернул голову. Это распахнулась дверь кубрика. Коридор за дверью был залит солнечным светом, падавшим сквозь люк, будто огненный столб, и вдруг каким-то образом Питер Вагнер вспомнил, и где он находится, и что происходило прошлой ночью (отчасти), вспомнил капитанскую каюту, трубки с марихуаной, пение, разговоры, рукопожатия. Он вскочил и быстро пошел к двери, словно задумал бегство. Так же сама собой вдруг распахнулась дверь камбуза напротив, будто рассеянное привидение бродило в поисках оставленных где-то очков. В камбузе было пусто — раковина, холодильник, на полу плескалась вода дюйма в два глубиной. Кто-то оставил неубранным хлеб и ореховое масло, а в раковине виднелась груда чашек и пластмассовых тарелок. Он прошел дальше по коридору, заглянул в дверь машинного отделения. Женщина Джейн подняла голову и улыбнулась ему. Она стояла под горящей электрической лампочкой с металлическим щитком, свисавшей сквозь дыру в настиле потолка; в правой руке у нее был разводной ключ. Лоб, нос и щеки перемазаны машинным маслом.

— Салют капитану, — весело сказала она.

Он не ответил, озабоченный тем, чтобы яснее представить себе окружающую обстановку. Женщина не переставала улыбаться, потом вдруг сложила губки и послала ему воздушный поцелуй. Он сразу припомнил давешний сон и понял, что это была явь. Послал ей ответный поцелуй, весело и перепуганно, потом втянул голову обратно и закрыл дверь. Поднявшись по трапу на палубу, постоял, моргая, приспосабливаясь к внезапному и полному перевороту вселенной.

Море спало, сияя; солнце висело прямо над головой. На душе у него было на диво, до нелепости спокойно. Это, разумеется, ничего не значило, просто лишнее доказательство, что все человеческие эмоции и переживания не более как бессмысленная механика. Так, с удлинением дня, благодаря химической реакции у птиц становятся ярче перья и радостнее на душе. Питер Вагнер не одобрял того, что с ним происходит. Его возмущало, что мужчина за обеденным столиком почти наверняка подаст милостыню нищенке, так как это запрограммировано у него в генах: столетия назад в какой-нибудь африканской пещере отдать кусок добычи женщине означало обеспечить себе право лечь с ней. Его бесило — случалось, и до слез, — что благороднейший подвиг человеческого самоотвержения, когда юноша бросается на готовую разорваться гранату и спасает жизнь товарищей ценою собственной жизни, на самом деле тоже запрограммирован, как и самоотверженное поведение этой ползучей бомбы в мире насекомых, термита Globitermes sulfureus, который, чтобы спасти родичей от вторжения постороннего насекомого, рано или поздно должен лопнуть, разбрызгивая во все стороны ядовитое содержимое своего нутра. Но хотя Питер Вагнер и негодовал на то, как помыкает им жизнь, отдав его во власть давно забытого обезьяньего прошлого, в рабскую зависимость от легчайшей дрожи на самом краю пространства, тем не менее он не мог отрицать, что сейчас он безмерно счастлив. Женщина была недурна и влюблена в него — подружка под стать блаженным богам; внизу под ногами у него синее море, кругом небеса; он, Питер Вагнер, — король водоплавающих обезьян.

— Салют капитану, — сказал мистер Нуль.

Он тронул свою черную вязаную кепочку, но остался сидеть в шезлонге со старым номером «Популярной науки» на коленях.

— Привет, — ответил Питер Вагнер. Он оглянулся на рубку: у штурвала стоял мистер Ангел и улыбался ему сверху, будто старый добрый приятель. Приветствуя Питера Вагнера, он поднес руку к шляпе.

— Двигай дальше, — сказал мистер Нуль. — Осмотри всю старую посудину.

Питер Вагнер, полный сомнений и восторгов, поднялся по трапу на капитанский мостик, минуя радиорубку и верхний иллюминатор машинного отделения. Он успел принюхаться к марихуане и теперь начал улавливать и другие запахи: мятого пара и кислоты в батарейках, сложенных в перфорированной коробке между труб «Необузданного». И еще какой-то запах, вроде бы лесной прели и поганок — можно было подумать, что старая посудина несколько лет провалялась где-нибудь в роще на свалке. С порога капитанской каюты Питер Вагнер оглядел мостик. Машинный телеграф обомшел, как крыша общественного здания. Палубный настил лоснился жирной черной грязью. Проход в рулевую рубку загромождали мешки, из них сеялся песок, и под ногами скрипело: кто-то проткнул или просверлил в мешковине дырки.

Капитан Кулак лежал у себя на койке и спал, вытянув руки по швам. Храп его не прервался и тогда, когда Питер Вагнер просунул голову в дверь.

Капитанская каюта была не ахти. Дверь в штурманское отделение, между капитанским изголовьем и умывальником, свободно болталась, то распахиваясь, то захлопываясь, послушная качке.

Он хотел было уже убрать голову, но тут капитанский храп изменил тональность, и в следующую минуту капитан Кулак дернулся и приподнялся на локтях.

— А-а, капитан, — проговорил капитан Кулак. Он вытаращил глаза, облизнул губы, выплывая на поверхность из глубин сна.

— Постойте-ка, — возразил было Питер Вагнер. В душе у него поднялось веселое и до странности мальчишеское, безразличное негодование, но сразу же растворилось в море тепла и света, во всеобъемлющем сиянии вселенской любви. Он теперь уверился в том, что подозревал и раньше: женщина, а за ней и мистер Нуль величали его «капитаном» не просто из дружеского расположения. Что-то за всем этим крылось.

— Вот вздремнул на минутку, — извиняясь, пояснил капитан Кулак, — ждал, пока вы проспитесь. — И фыркнул, как лошадь, зло или виновато, Питер Вагнер не разобрал. Капитан перекинул ноги через край койки — он был в полном облачении, кроме сапог и шляпы, — и окончательно сел; откинул с глаз седые космы и напялил шляпу. — Позвольте мне показать вам судно, капитан, — сказал он и жутко ухмыльнулся.

— Нет, постойте, — повторил Питер Вагнер. Все еще улыбаясь, он сжал и тут же разжал один кулак. Сам понимая, что лучше не спрашивать, он все же спросил: — Чего это вы все меня капитаном величаете?

— А как же, мой юный друг! — горячо отозвался капитан Кулак. Он поднялся, доковылял до порога и взял Питера Вагнера за руку. — Вы согласились! И вся команда скрепила уговор рукопожатием! — Ухмылка его была совсем змеиная, он даже извивался немного, вытянув вперед голову. Это верно, они все жали друг другу руки, но по какому поводу? Питер Вагнер неуверенно улыбнулся и ждал.

— Давайте я повожу вас по мотоботу, — опять предложил капитан.

В шкиперском отделении, если отвлечься от гнилой вони и грязи, не было ничего примечательного: сетка с картами и лоциями под потолком, справа штурманский стол на тумбах с выдвижными ящиками. Оба компаса не действовали, астролябия и рейсшина — музейные древности, корабельный секстант такой старый, что серебряные части истерлись до меди. Хронометр в мягком футляре не тикал.

— Ну как, подходяще? — опасливо спросил капитан.

И впервые за много месяцев — не считая, может быть, минувшей ночи, но тогда он был в оглушении, — Питер Вагнер рассмеялся не горько, а от всего сердца. Он прошел обратно в капитанскую каюту, а оттуда — на мостик, не переставая смеяться, как мальчишка, как жених. Капитан боязливо шел за ним, упрятав в карманы концы пальцев.

— Как у нас, подходяще? — повторил он еще раз. Спина у него была такая скрюченная, что казалось, голова растет прямо из груди.

— Где мы находимся? — спросил Питер Вагнер, растянув рот в избытке бессмысленной, младенческой радости.

— А я почем знаю? — ответил капитан.

Питер Вагнер опять рассмеялся. Он снял с полки бинокль, пролежавший там, наверное, годы. Плесень так изукрасила его, что смотреть в него было все равно что заглядывать в двойной калейдоскоп. Но Питеру Вагнеру ничего и не нужно было видеть, он просто так приставил бинокль к глазам и повернулся из стороны в сторону.

— Как же вы добираетесь до Мексики? — спросил он.

Наверно, улыбка его была заразительна. По крайней мере капитан, отвечая, ухмылялся.

— Обычно идем каботажем вдоль берега, — объяснил он. — Но это опасно, понятное дело. Теперь, когда у нас есть капитан...

Насколько Питер Вагнер мог определиться без звезд и без приборов, мотобот шел курсом на запад.

— И давно мы так идем? — спросил он.

— Всю ночь, — ответил капитан и опять улыбнулся.

— И вы думаете, что... — Но договорить Питер Вагнер не смог, на него снова напал смех, такой сильный, что он согнулся чуть на пополам, а бинокль протянул капитану, чтобы ненароком не разбить.

— Так как же у нас, подходяще? — не отставал капитан.

— Бесподобно, — ответил Питер Вагнер. — Я пошел вниз. — Его опять разобрал смех. — Скажете мне, когда прибудем в Японию.

Он двинулся к люку.

Капитан минуты три молча смотрел ему вслед, обеими руками тяжело опираясь на трость. Потом сердито позвал:

— Послушай, ты!

Питер Вагнер обернулся, увидел эту взбешенную мокрицу и снова скорчился от смеха.

— Послушай, ты! — повторил капитан, на этот раз громовым голосом. — Имей в виду, что ты капитан этого судна. И за все отвечаешь ты.

Питер Вагнер продолжал смеяться и глядя в черное дуло капитанского пистолета. Молодые самцы шимпанзе могут в любовном экстазе, читал он где-то, много дней подряд ничего не есть и в конце концов падают замертво. Пистолетное дуло дрожало: капитан кипел от ярости. А это почему-то было до того смешно, что Питер Вагнер не удержался на ногах.

— Мой дорогой капитан... — стоя на коленях, едва проговорил он сквозь смех, подумал, встал на четвереньки и в конце концов перекатился на спину, как медведь, — мой дорогой капитан, мы здесь все... — тело его дергалось в конвульсиях; если вначале он еще отчасти прикидывался, то теперь хохотал всерьез и по-настоящему задохнулся, — ...все — трупы! — Он выл от смеха. Пистолет ударил его по лицу. А он смеялся, смеялся, смеялся, хотя теперь одновременно еще и плакал.

— Он чокнутый, — сказал мистер Нуль. — Мы затеряны в просторах Тихого океана с бесноватым на борту.

Капитан Кулак снова ткнул пистолет ему в лицо, но на этот раз не так сильно: он страдал неуверенностью в себе.

Теперь, как разглядел Питер Вагнер сквозь слипшиеся от слез веки, рядом с ним оказался еще и мистер Ангел.

— Дайте-ка я с ним потолкую, — сказал мистер Ангел. Ему не ответили, и он опустился на колени. — Мистер Вагнер! — позвал мистер Ангел.

Питер Вагнер улыбнулся, застонал, почувствовал, что с ним сейчас опять случится припадок смеха — или плача, — и взял себя в руки.

— Мистер Вагнер, сэр, — обратился к нему мистер Ангел. — Я понимаю ваши чувства. Вы так и так хотели убить себя, и мы вроде как бы играем вам на руку. Но, мистер Вагнер, я прошу вас, подумайте минутку. Мы с мистером Нулем люди семейные. Что станется с нашими детками? Вы подумайте об этом, сэр. И потом, ведь есть еще Джейн, прекрасная молодая женщина, и она на вас полагается. Если мы потонем, сэр... — Он не договорил, отчего-то вдруг разволновавшись, Питер Вагнер улыбнулся — или скорчил гримасу, он сам точно не знал, — и капитан опять сунул дуло пистолета ему под нос. Мистер Нуль нагнулся и протянул ему открытый бумажник. В него была вставлена фотография девочки лет шести-семи с ужасным косоглазием. Мистер Ангел тоже достал бумажник. У него было три мальчика, две девочки и две кошки. Жил он в Сосалито на горе. Хотя голова у Питера Вагнера трещала от ударов капитанского пистолета, настроение у него оставалось превосходным. Они тянули ему бумажники с фотокарточками, а он опять вспоминал шимпанзе. Когда самцы-вожаки, читал он где-то, убивают свежую добычу — какую-нибудь мартышку или молодого бабуина, — остальные члены стада собираются вокруг и выпрашивают кусочки. При этом они трогают мясо, гладят самцов по лицу, повизгивают и гукают и молитвенно протягивают раскрытые ладони. И самцы, случается, величаво бросают в протянутые ладони кусочки пищи. Такова в этой жизни щедрость.

Питер Вагнер закрыл глаза — мир все еще ослеплял его блеском мечты, которая оказалась реальностью.

— Это — корабль Смерти, — произнес он. — Господь да пребудет с нами. — Тоже строчка из одной книги о великом обмане.

Капитан Кулак нацелил пистолет. Мистер Ангел наклонился к самому его лицу.

— Почему корабль Смерти? — спросил он. — Скажите: почему?

— С метафизической точки зрения, — произнес Питер Вагнер со смехом, а слезы все так же струились у него из глаз, — на этот вопрос ответить трудно. Но, говоря практически, потому, что вы плывете в открытый океан, не имея на борту ни рации, ни телеграфа, ни действующего компаса, ни матросов, ни штурмана.

— Вот вы и будьте нашим штурманом! — умоляюще сказал мистер Ангел.

Питер Вагнер блаженно улыбнулся и ничего не ответил. Они тоже молчали. Наконец он открыл глаза. Океан был спокоен; солнце стояло над головой. На лице мистера Ангела изображалось уморительное отчаяние.

Капитан Кулак сказал:

— Ты — философ! Ты сказал: «С метафизической точки зрения». Я и сам тоже философ. Феноменалист! — Он с неловкой поспешностью упрятал пистолет, сделав вид, будто и не вынимал никогда. И, обхватив Питера Вагнера за плечи, стал поднимать его. — Помоги-ка, — зашипел он мистеру Нулю, — он — философ!

Мистер Ангел изогнулся почтительно. Его детки были забыты.

Питер Вагнер поджал ноги и сел.

— Мы все будем делать, сэр, — со слезами на глазах проговорил мистер Нуль. — Вы только распорядитесь.

Питер Вагнер опять вздохнул. Океан был спокоен.

— Почините рацию, — посоветовал он. — Разберите компасы до мельчайшего винтика и вычистите.

Мистер Нуль подпрыгнул, как мартышка, и бросился к трапу.

— Значит, он согласился! — воскликнул мистер Ангел. — Он нас спасет!

Питер Вагнер медленно поднялся на ноги и потряс головой. Как это ни невероятно, но на душе у него было спокойно и радостно, он думал о Джейн, словно и морской запах, и блеск солнца, и вздрагивающий корпус мотобота, все было — она. И в то же время он сознавал, что никогда еще в жизни не был так подавлен. Наверно, и это тоже, подумалось ему, генетически обусловлено. Он имел в виду раздающих пищу шимпанзе и самоотверженно бросающегося на гранату молодого пехотинца, генетических избранников. Родовой отбор называется это у социобиологов. Племя жертвенного агнца уцелело, спасенное им, и передает потомству его гены — через сестер и братьев, если сыновьями и дочерьми он не успел обзавестись, — так что постепенно мир становится все возвышеннее и беспомощнее. И вот теперь он, Питер Вагнер, избран стать спасителем вот этого плавучего стонущего Эдема. Спасителем, а не вождем — на этот счет все ясно, сколько бы они ни величали его «капитаном» и «сэром». Гордыня и Погибель — вот их вожди, И. Фауст — доверенное лицо. Именно Фаусты этого мира генетически отобраны в короли и генералы — подлые и бездушные, бесконечно хитрые, жестокие и себялюбивые, как быки. И однако же, он, Питер Вагнер, по собственному выбору или по велению собственных генов, принял это избрание. Он понял, что поведет их к берегам Мексики для встречи со строгими блюстителями или конкурирующими нарушителями закона, которые их там поджидают, — он сделал выбор не размышляя, очертя голову, как всегда. «Глупец!» — подумал он. И больше думать не стал.

Через два часа наладили рацию. Еще через четыре часа были вычищены все компасы и мистер Нуль трудился над устройством электромагнита, который должен был их намагнитить, а в случае чего и сам сработать компасом. Чинить машинный телеграф нужды не было. Златокрылому херувиму из машинного отделения все равно был бы недоступен его язык. Имелась и прямая переговорная трубка, правда засоренная — водоросли, что ли, в нее попали или птичий помет, — но все-таки через нее можно отдавать приказания, если Джейн будет находиться где-нибудь поблизости. Они теперь уже не держали курс на запад. Его первый приказ был повернуть старую калошу задом наперед.

Незадолго перед наступлением темноты он решил подвергнуть мотобот кое-каким испытаниям. Мало ли как еще придется маневрировать на этой вонючей латаной-перелатаной посудине. Он распорядился в переговорную трубку:

— Самый малый, Джейн!

«Необузданный» пошел медленнее. Сощурив глаза, прижав ухо к переговорной трубке, Питер Вагнер слушал машину. И чуть не подпрыгнул, потому что Джейн, поднявшись на капитанский мостик, вдруг спросила у него над самым ухом:

— Правильно?

— Тьфу ты черт!

— Я правильно поняла «самый малый»? — Она улыбалась любовно и прикасалась к его рукаву.

— Да, да, — ответил он. Она нежно вела ладонью по его руке. Он взял ее за локти, поцеловал, опьяненный радостью. Потом серьезно сказал: — Ступай вниз, Джейн. Скоро уже стемнеет.

Она кивнула, сияя, поцеловала его в ответ, прижавшись к нему всем телом, быстро, по-мальчишески, сбежала по трапу на палубу и, изящной ручкой придерживая на голове патриотическую кепку, нырнула в машинное отделение. Когда, по его расчетам, она достигла своего рабочего места, Питер Вагнер крикнул в трубку:

— Сбрось обороты, чтобы мы еле двигались!