...веревку с кошкой на конце и зашвырнул на палубу «Необузданного». Не успел Питер Вагнер подскочить и помочь, как индеец ловко поддернул веревку, и крючья впились в палубный настил. Через несколько секунд борта обоих судов были накрепко принайтованы друг к другу, и команда «Воинственного» в составе трех человек ступила на борт «Необузданного».

— Подать сюда джентльмена, который разбирается в машинах, — приказал вожак. Разговор у него был не столько английский, сколько просто международно-шекспировский. Он взошел на мостик и озирался по сторонам, держа автомат на согнутой левой руке, а пальцы правой засунув в карман пиджака. — Но сначала, если позволите... — Он поставил автомат в углу за дверью и кивком пригласил Питера Вагнера к переборке. Питер Вагнер встал, опершись руками о стену, и подвергся обыску. После этого в сопровождении тощего негра он подошел к люку и вызвал мистера Нуля и мистера Ангела.

На мостике, когда он вернулся, у переборки, упираясь ладонями в дощатую обшивку, стояли капитан Кулак и Джейн, и вожак ощупывал им бока в поисках оружия, держа в одной руке револьвер. Покончив с этим, он отступил на шаг и сказал:

— Прекрасно. Можете опустить руки.

— Где Темный? — спросил капитан Кулак.

— Умер, — ответил вожак. — Решил главную проблему:

— Умер, говоришь? — повторил капитан Кулак.

— Скончался.

Вид капитана Кулака выразил сомнение.

В сиянии прожектора появился мистер Нуль, щелкая костяшками пальцев, мускулы его лица дергались вразнобой, словно отдельные живые существа. Минуту спустя следом вышел и мистер Ангел, тощий негр подталкивал его в спину винтовкой.

— Добрый вечер, — с поклоном произнес вожак и двумя пальцами прикоснулся к своей тирольской шляпе. Автомат он опять между делом, будто зонтик, сунул под мышку. Питеру Вагнеру вспомнилось: он читал где-то про улыбчивых, сладкоречивых убийц — вроде детройтских бандитов-бутлегеров или простодушных «зеленых беретов» во Вьетнаме, которые сбрасывали пленного с вертолета, чтобы развязать язык его товарищам, или вроде членов мафии, которые приглашают приятеля в ресторан, а потом в багажнике своего «линкольна» отвозят домой его тело. Такие дела не по зубам обыкновенному человеку, даже Питеру Вагнеру, избороздившему семь морей. Однако же они бывают, как и многое другое, о чем написано в книгах; кровожадные злодеи произносят шаблонные, многократно пропечатанные реплики, смеются, угощают сигаретами, разговаривают о погоде, а потом наступает срок, и на свет появляется револьвер, или кислота, или нож, и очередного простачка, еще даже не отсмеявшегося, будто ветром сдуло. Как он ни старайся. В это при всем желании трудно поверить. Питер Вагнер был не столь наивен, чтобы усомниться хотя бы на минуту в том, что вся самая дешевая беллетристика правдива от начала до конца, а самая возвышенная литература иллюзорна. Однако человек в тирольской шляпе, как ни боялся его Питер Вагнер, все же был слишком хорош для дешевки: его величавый облик, непринужденные любезные манеры, выговор, выдающий благородное происхождение и хорошее образование, шекспировская жестикуляция — все свидетельствовало о предназначении более возвышенном и значительном, нежели та роль, что, как видно, выпала на его долю. Но бесспорно одно: этот человек стрелял в них, и стрелял с намерением убить. Питеру Вагнеру просто повезло, что он успел отскочить от двери, когда тот дал по ней очередь из автомата. И выходит, что он тоже вовлечен в действие дешевой драмы, если, конечно, он намерен остаться в живых. И все люди так, подумалось Питеру Вагнеру. В обыденной жизни не встречаются короли Лиры и Офелии.

— Добрый вечер, — повторил вожак уже настойчивее, словно сам чувствуя, что его любезность неубедительна и страшна — вернее, страшна, потому что убедительна.

Мистер Нуль был не в состоянии ответить, глаза у него так и бегали. Мистер Ангел прошептал что-то неслышное.

— Прошу в каюту, — сказал вожак. Он вынул из кармана фонарик, включил и, привычно-актерским приглашающим жестом изогнув запястье, направил луч на дверь.

Команда «Необузданного» гуськом прошествовала в каюту. Вожак воинственных кивнул им на капитанскую койку, затем вошел и сам; и тени метались вокруг его головы, подобно птицам. Он уселся в капитанское кресло, автомат положил себе на колени и повел лучом фонарика по стенам, помогая жирному флегматичному индейцу найти выключатель. Убедившись, что электричества нет — оно вырабатывалось пароходной машиной, — вожак поставил фонарик на стол. Тени на стенах утихомирились, обрели вес. По кивку вожака жирный индеец вышел обратно на мостик и вместе с товарищем встал на караул. Но вожак крикнул им:

— Может быть, вы, джентльмены, спуститесь в машинное отделение, посмотрите, что там с машиной?

И они исчезли.

— Ну-с, — произнес вожак, поудобнее устраиваясь в кресле. Он был сейчас похож на дипломата или на важного государственного чиновника. Темные очки он снял и спрятал во внутренний карман пиджака. Глаза без очков оказались большие, красивые — фараоновские. Он сердечно — так можно было подумать — улыбнулся капитану Кулаку. Капитан задрожал и, бледный как мел, не произнес ни слова. Ненависть к чернокожему в шляпе исходила от него, как запах.

Питер Вагнер, прижмурившись, размышлял об этом — размышлял о подчеркнутой настороженности чернокожего, о том, что его указательный палец не сходит со спускового крючка и чуть заметно подрагивает, словно легонько пощипывает гитарную струну.

Сидящий в капитанском кресле сказал:

— Зовите меня Лютер — Лютер Сантисилья. — При этом он любезно повернулся к Питеру Вагнеру, но только на мгновение, и тут же снова перевел взгляд на Кулака. — Эти люди знают меня хорошо. Что же до вас, то очень приятно познакомиться. — Он кивнул. — А как вас зовут? — Сантисилья снова бросил на него быстрый взгляд.

— Простите. Питер Вагнер. — Он ответил с неохотой: не хотелось ничего ему подсказывать.

— Хорошо. Превосходно. Очень рад. — И Сантисилья умолк, настороженно глядя из-под приспущенных век на Кулака большими глазами и улыбаясь одним ртом. Затаенный страх его перед этим человеком становился все очевиднее. Он был простой смертный на театральных подмостках, человек из плоти и пота в обличье непринужденного героизма. Он сказал: — Кажется, вы собирались предложить какую-то сделку?

Питер Вагнер ответил:

— Очень просто: мы вам заведем машину, и вы тогда нас отпустите.

Чернокожий сделал вид, будто думает. Потом с детской улыбкой сказал:

— Да что я, сумасшедший, что ли?

— Почему же? — подхватила Джейн, сжав руку Питеру Вагнеру.

— Мы ведь могли ответить на ваши залпы, — сказал Питер Вагнер. («Слова из телепередачи, — подумал он. — Ответить на ваши залпы».) Мы проявили добрую волю. («Вот именно. Телевизор».)

— Да ты за дурака меня держишь, приятель? — Сантисилья засмеялся, перейдя на гарлемский жаргон. Говорил и сам забавлялся, как погремушкой. — Мы бы вас с вашей посудиной за милую душу пришили, вот вы и затеяли пока что убрать когти, потом, мол, отыграемся. — И с прежним изысканным выговором, любезно улыбаясь, заключил: — Стало быть, вам со своей стороны предложить нечего?

— А вы рассчитываете запустить нашу машину сами?

Чернокожий улыбался, закинув голову, думал. Они впятером сидели на койке и ждали. Тихо плескалась вода, терлись друг о дружку борта сошвартованных судов — звук был скрежещущий, как мусорными баками по асфальту. Снаружи все было залито красноватым светом, дальше в темноте поблескивали две-три звезды покрупнее. В это время проем двери загородила, фигура тощего негра, за спиной у него встал индеец. Негр отрицательно покачал головой, и тогда Сантисилья со вздохом обернулся к пленникам.

— Ладно, — сказал он и тронул автомат. — Механик, будьте добры спуститься вниз.

— Ничего не выйдет, Сантисилья, — ответил Питер Вагнер. — Он не станет работать под дулом винтовки, если будет знать, что все равно вы его убьете.

— Зачем мне убивать механика? — с улыбкой возразил Сантисилья.

Мистер Нуль встал с койки. Ну ладно, подумал Питер Вагнер. Грудь его наполнилась печалью. «Угри, — прошептал он мистеру Нулю. — Мы на деревянной койке».

Мистер Нуль бестолково оглянулся на койку.

— В чем дело? — спросил Сантисилья.

— Все равно он не сможет, — ответил Питер Вагнер. — Там ведь электричество. — Он произнес это слово с отчаянным нажимом, пытаясь как-то вбить его в испуганную голову мистера Нуля. — Электричество, — повторил он.

— Ты что это заливаешь? — рявкнул тощий негр, наставив винтовку Питеру Вагнеру в грудь. Серьги у него в ушах брякнули.

— Ему придется подключить второй источник, — сказал Питер Вагнер.

Сердце его бешено колотилось. Не было сомнений, что его замысел неосуществим: ведь он зависит от мистера Нуля. Питер Вагнер напрягся: может быть, броситься на бородатого негра? Немыслимо, конечно. Мистер Нуль полуобернулся и, как на безумного, глядел на него в ужасе, словно от него и исходила вся опасность.

— Живой источник, как говорится, — продолжал Питер Вагнер и пояснил, обратившись к негру в тирольской шляпе: — Интересный зверь, электричество. Дешево в содержании, может жить и в воде, и на суше.

Мистер Нуль попятился, но в глазах у него засветилось понимание.

— Отвести его вниз, — приказал Сантисилья. Тощий негр выволок мистера Нуля за дверь. Индеец по знаку Сантисильи остался.

— Можно, я пойду ему помогу? — предложил Питер Вагнер.

— Ну уж нет, кроха, — улыбнулся Сантисилья.

Минут пять сидели молча. Питер Вагнер теперь обмяк, замер в противоестественной неподвижности, настороженный и холодный, как машина. Джейн держала руку у него на локте. Дыхание капитана Кулака было неровным и хриплым, как старческий храп.

Потом из недр мотобота раздался гулкий удар, точно пушечный выстрел. Сантисилья обернулся, на этот раз резко, и индеец с порога исчез — прошлепали мягкие шаги вниз по трапу и по палубе к машинному люку. Но вскоре он возвратился.

— Пробивает дыру в переборке, — доложил он. Голос у него был нежный, юношеский, почти девичий. — Говорит, ему надо протянуть проводку к второму источнику. Работы на пять минут. Говорит, чтобы вы сигнал дали, когда включать.

Сантисилья улыбнулся.

— Скажи, я стукну в палубу.

Индеец кивнул и скрылся.

Сантисилья заметил:

— Пожалуй что, вы недооценили вашего мистера Нуля. — Он обратил свою любезную улыбку к Питеру Вагнеру.

Питер Вагнер кивнул, покрепче ухватился руками за деревянный край койки, а ноги поднял и выпрямил и медленно поставил обратно на металлический пол.

В дверях опять появился тощий негр.

— Идет дело, — доложил он.

Сантисилья улыбался отсутствующе. Он думал. Оторвавшись на минуту от своих мыслей, представил негра:

— Танцор.

Тощий шагнул через порог и поклонился. А Сантисилья снова унесся мыслью туда, где витал до этого. Тощий Танцор наблюдал за ним, изредка поводя взглядом в сторону Питера Вагнера или капитана Кулака. Тощий негр тоже был весь в напряжении, Питер Вагнер это заметил, — не человек, а готовая взорваться бомба. Удивительное дело: такие страшные люди, и так им страшно. Наконец Сантисилья ухмыльнулся. Как он ни нервничал, все-таки не показывал вида, что боится, опасается в глубине души, нет ли у Питера Вагнера, а вернее, у капитана Кулака над ним какого-то тайного неодолимого преимущества. И вот теперь он вдруг отбросил опасения — перебрав и мысленно забаррикадировав все двери, откуда можно было бы ожидать удара, — и решил избрать другую, спокойную и открытую манеру.

— Я тут говорил нашим друзьям, что они ошибаются, — сказал он Танцору. — Ошибались с самого начала.

Танцор тоже ухмыльнулся. Он был черен как сажа, черен с ног до головы, не считая ядовито-зеленой тенниски. Он вдруг как-то весь оживился, словно на сцену вышел. Грациозно вихляя бедрами, прошелся до умывальника и оттуда обратно к двери, будто упивался собственным изяществом, радовался покачиванию винтовки на согнутой руке. Во всем этом было столько естественной животной пластики, сразу чувствовалась тщательная отрепетированность. Левой долгопалой растопыренной рукой он на ходу трогал все, что подворачивалось, иногда, чтобы лучше видеть, вскидывая черные очки на лоб.

— Они ошибались с самого начала, ошибались испокон веку! — весело проговорил он и, как негр из джаза, повращал выпученными глазами. Он продекламировал эту фразу очень точно, в безукоризненном ритме, и Питер Вагнер сразу насторожился. Танцор оказался совсем не такой дурачок, какого из себя строил. Театрально вздернув брови, он говорил: — Они ведь что думали? Что наш народ — одни недоумки, недочеловеки бессловесные.

Сантисилья снисходительно улыбался. Он знал это все наизусть, но тем не менее наблюдал с профессиональным интересом.

— Они попирали наши выи разными красивыми словами и культурой ихней паршивой и сами до того во все это верили, что и нас убедили! Но теперь все. Баста!

— Жми дальше, — сказал Сантисилья и хмыкнул, иронически округлив глаза.

— Угнетенные всего мира поднялись, потому как пробил час, настал срок свершиться Р-р-революции, а Р-р-революция — это Правда и Реальность. Я сказал: Правда и Реальность! — Он широким жестом наставил на них дуло винтовки.

Сантисилья одобрительно улыбался, хотя и сам был участником представления, а может, и не так уж оно ему нравилось, как когда-то, может, в глубине души оно ему уже обрыдло, но, во всяком случае, игрой он был доволен. Танцор пригнулся и потряс кулаком у Питера Вагнера под самым носом. Он скалил крупные зубы, подобные белым лунам, и черные линзы его очков зияли, как два солнечных затмения, а апокалипсический театральный восторг был так страстен, что в груди у Питера Вагнера вдруг стало легко-легко и на минуту, отринув скептицизм, он поверил, что сказанное Танцором — истинная правда.

— Р-р-революция! — вопил Танцор. Голос его забирал все выше и выше, словно ярко-желтая летающая тарелочка. — Усекли, что я говорю? Сейчас вы гикнетесь отсюда прямо в ад, его ведь белый человек выдумал для запугивания черных, ну так я сообщу вам пока что несколько страшных истин, открою вам правду, — правду, которая меня освободила, ясно? — хоть она и пойдет псу под хвост. Ну так вот, вы, брат, с самого начала обмишурились, ошибочку дали насчет вселенной, потому что вселенная — это я! Я и мои братья и сестры. Я — реальность, мы — реальность, а вы — преходящие белые выродки и будете изгнаны! Осанна! Реальность — это изменчивость, ясно? А ваша культура — надгробья да соборы. Минуреты всякие. Клавиморды. Вы застывшие, понимаете, что вам говорят? Я — это диалектический метод, вот я что такое. Я — истинная природа бытия, экзистенция и... это самое ... неотвратимая модальность, усек, паря? Я созидаю! Созидание и разрушение, кроха! Я — Вечная Новость! — Он вскинул винтовку в одной руке и защелкал языком: ч-ч-ч! Голову вжал в плечи и, радостно улыбаясь, целился в дальний угол потолка, словно ребенок, взявший на мушку воображаемого шпиона. Он походил на человека, которому сквозь темные очки открылось видение, или на актера, превосходно играющего такого человека, И в этой позе он застыл на полусогнутых ногах, великолепно впечатляющий и нелепый.

Сантисилья, надменно и устало улыбаясь, захлопал в ладоши. Танцор отвесил поясной поклон. Сантисилья сказал мягко, как терпеливый старый учитель:

— Выходит, что вы в самом деле ошиблись, мистер Вагнер. Вы полагали, что мистер Нуль откажется наладить машину. Мы же со своей стороны склонялись к мысли, что он согласится, поскольку машины — это его Вечность, как объяснил Танцор. Ваш бедный мистер Нуль оказался в культурной западне — с завязанными глазами и спутанными руками, ибо на голове у него надет мешок белого человека. Мне думается, хотя, возможно, я ошибаюсь, что вы — жертвы нереалистических идеалов, негибких категорий.

— Коммунисты, — прошипел капитан Кулак. Лицо его колебалось и пучилось, как дым над костром.

— Нет, это Анри Бергсон, — шепотом возразил мистер Ангел.

— Все, что вы говорите, содержит немалую долю истины, — ответил Питер Вагнер, чуть подавшись вперед. — Однако же технологическое превосходство...

— Знаю, знаю, — отмахнулся Сантисилья. — Такое немыслимое упрощенство... Однако наше время на исходе...

Это было верно. Пять минут, назначенные на то, чтобы мистер Нуль запустил машину, очевидно, уже истекли. Глядя на красивое лицо Сантисильи и чувствуя страх в прикосновении Джейн, Питер Вагнер испытывал чуть ли не раздвоение личности, словно ему разъединили лобные мозговые доли. Зачем им быть врагами? Танцор и Сантисилья, видит бог, далеко не дураки; он, теплея душой, узнавал, как узнают старых друзей, их скуку, их досаду на надоедливые повторения. А между тем через несколько минут, быть может, даже секунд... Он легонько встряхнул головой, прогоняя досужее желание другого конца, счастливее, финала праздничнее и благороднее, настраивал себя на молниеносные омерзительные, но необходимые действия в соответствии с планом спасения. Внизу сейчас, если все идет так, как надо, мистер Нуль уже сидит на своем высоком деревянном табурете, готовый щелкнуть по носу шестерых угрей. Заряд пойдет на металлические части машины, оттуда передастся вверх по металлическим переборкам, побежит по металлической палубе... Танцор теперь курил, привалившись спиной к переборке, а Сантисилья сидел, широко расставив ступни на металлическом полу. Автомат безобидно дремал у него на коленях. Питер Вагнер вздохнул.

— Не могу не признать, — говорил Сантисилья, — что получил от нашей беседы большое удовольствие. Ну, а теперь будьте добры пройти со мной на палубу...

Он встал с кресла. Мистер Ангел послушно подался вперед, но Питер Вагнер преградил ему путь протянутой рукой.

— Зачем? — спросил он.

— К сожалению, мы должны отправить вас куда следует, — виновато улыбаясь, ответил тот. — Не кончать же вас здесь, если мы собираемся потом воспользоваться этим мотоботом... — Он пожал плечами.

— Успеется, — сказал Питер Вагнер. Мысли его бешено неслись, послушные ударам сердца. — Вы правильно отметили наши трудности, нашу технологическую инерцию, наш родовой традиционализм. Мне хотелось бы удостовериться, что мотобот на ходу.

Сантисилья с улыбкой покачал головой.

— Я вам не верю, — сказал он, — да вы, разумеется, на это и не рассчитываете. — Он надел темные очки и отдалился от всего человеческого, как небесный пришелец. Негромко, словно беседуя сам с собой, обреченно перебирая знакомые старые доводы и в то же время вчуже сохраняя безразличие — профессиональный убийца с ущербинкой, с роковой слабостью к словам, — он говорил: — Как глупое сердце рвется прожить хоть одно лишнее мгновение! Мое, как вы понимаете, тоже. Но что мы можем сделать перед этой вековой нелепостью, невольники, тварь против твари, жертвы древнейшего мирового закона? Как приятно было бы, свидетель бог, удалиться, спрятаться от действительности, жить куклой в ящике для игрушек, философом-затворником с книгой. Но мы — без вины виноватые волонтеры вселенской бойни. Что проку скулить? — Он провел ладонью по лбу, сжал губы. И продолжал речь: — Я мог бы спастись бегством в область доброты и обитать, как эскимос, в пустыне, где не за что воевать. И вы, естественно, тоже. Я мог бы, как бедный сиротка, найти приют, скажем, в профессорстве. Но так или иначе, я уже сделал выбор, вы в этом убедились, надеюсь. Не подумайте, что я себя выгораживаю. Кровь, которую я проливаю, не менее красна от того, что, проливая ее, я сокрушаюсь. Но мы хорошо знаем вашего капитана. Одна наша оплошность, И роли переменятся. Это он установил правила, мы им только подчиняемся. — Он помолчал, словно ждал отклика из зала. Потом сказал: — Встать!

Питер Вагнер сдавил запястье Джейн, чтобы она отпустила его рукав. По-видимому, это ее испугало.

— Ну пожалуйста! — попросила она, чем сильно помогла Питеру Вагнеру, сама того не подозревая. — Еще каких-то несколько мгновений. Что вам стоит?

— А ну их к черту, — буркнул Танцор, уступая.

Сантисилья наконец царственно кивнул.

— Хорошо. Как вам будет угодно. — Он улыбнулся, словно забавляясь собственной напыщенностью. Это была его самая ребячливая, самая обворожительная улыбка. Он поправил у себя на шее желтый в черную полоску платок и поднял левую ногу, готовясь топнуть об пол, дать сигнал мистеру Нулю. На губах у него еще играла улыбка, но уже в лице мелькнуло подозрение — шестое чувство, которого Питер Вагнер почти желал ему послушаться. Сантисилья был аристократ человеческого рода, превосходная особь, убивать такого — зверство. Он рожден быть над ними королем — живи они в Африке или в мире, который не сошел с ума. Питер Вагнер напрягся, как кошка, затаил дыхание.

Нога опустилась. Бум-м-м! В следующую долю секунды Питер Вагнер раскинул руки и ударом под дых опрокинул на деревянную койку экипаж «Необузданного». Они упали на спины, вскинув в воздух ноги, и одновременно Сантисилья схватился за автомат, но было уже поздно. Лицо его раскалилось, как черная туча, за которой сверкнула молния.

— А-а, дерьмо! — как рассерженный ребенок, крикнул Танцор. И рухнул.

Капитан Кулак, действуя по собственному сценарию, успел где-то разжиться пистолетом и теперь, оказавшись на спине, палил прямо в потолок.

Джейн, разинув рот, смотрела на негров. Потом она завизжала.