Бедную Люсетту они не пожелали оградить, полагая вместе с большинством, что в сплетне есть доля правды, а значит – пусть перетерпит.

Было около восьми часов, и Люсетта сидела в гостиной одна. Прошло уже с полчаса после наступления вечерних сумерек, но она не зажигала свечей: когда Фарфрэ не было дома, она обычно ждала его при свете камина, а если было не очень холодно, слегка приоткрывала окно, чтобы как можно раньше услышать стук колес его экипажа. Она сидела, откинувшись на спинку кресла, в таком жизнерадостном настроении, какого у нее еще ни разу не было со дня свадьбы. Сегодня все прошло необыкновенно удачно, а беспокойство, вызванное наглой выходкой Хенчарда, исчезло так же, как исчез сам Хенчард после резкого отпора, полученного от ее мужа. Документальные доказательства ее нелепой страсти к Хенчарду и последствий этой страсти были уничтожены, и Люсетта решила, что теперь ей действительно больше нечего бояться.

Ее размышления на эти и другие темы были прерваны отдаленным шумом, нараставшим с каждой минутой. Шум не очень удивил ее, так как всю вторую половину дня, с того времени как проехал королевский кортеж, большинство горожан развлекалось. Но вскоре ее внимание привлек голос служанки из соседнего дома: девушка высунулась из окна второго этажа и переговаривалась через улицу с другой служанкой, расположившейся еще выше.

– Куда они сейчас пошли? – с любопытством спросила первая.

– Пока не могу сказать точно, – ответила вторая. – Ничего не видно… труба пивоварни загораживает. Ага… теперь вижу… Ну и дела, ну и дела!

– А что такое, что? – спросила первая, снова загораясь любопытством.

– Все-таки пошли по Зерновой улице! Сидят спиной друг к другу!

– Как?.. Их двое?.. Две фигуры?

– Да. Две куклы на осле, спина к спине и друг с другом за локти связаны. Она лицом к голове сидит, а он лицом к хвосту.

– Это что ж, какого-нибудь известного человека изобразили?

– Не знаю… возможно. На мужчине синий сюртук и казимировые гетры; у него черные бакенбарды и красное лицо. Чучело набито чем-то и в маске.

Шум стал усиливаться, потом немного затих.

– Эх… а мне так и не удастся посмотреть! – с досадой воскликнула первая служанка.

– Свернули в переулок… вот и все, – сказала та, что занимала выгодную позицию на чердаке. – Ага, теперь мне их хорошо видно сзади!

– А женщина на кого похожа? Опиши, какая она из себя, и я тебе сейчас же скажу, не та ли это, про кого я думаю.

– Да… как сказать… одета она точь-в-точь, как наша была одета в тот вечер, помнишь, когда актеры давали представление в городской ратуше и она сидела в первом ряду.

Люсетта вскочила, и почти в тот же миг дверь в гостиную быстро и бесшумно открылась. Свет камина упал на Элизабет-Джейн.

– Вот зашла навестить вас, – проговорила она, еле переводя дух. – Простите… не постучалась! Я заметила, что ставни и окно у вас не закрыты…

Не дожидаясь ответа, Элизабет-Джейн быстро подошла к окну и прикрыла одну створку ставней, Люсетта подбежала к ней.

– Оставьте… тсс! – властно проговорила она глухим голосом и, схватив Элизабет-Джейн за руку, подняла палец.

Они говорили так тихо, что не упустили ни одного слова из разговора служанок.

– Шея у нее открыта, – продолжала вторая, – волосы причесаны с напуском на виски и уши, а на затылке гребень… платье шелковое, коричневато-красное, и туфли в тон, а чулки белые.

Элизабет-Джейн опять попыталась закрыть окно, но Люсетта силой удержала ее руку.

– Это я! – прошептала она, бледная как смерть. – Процессия… скандал… чучела изображают меня и его!

По лицу Элизабет-Джейн было ясно, что она уже все знает.

– Не надо смотреть, закроем ставни! – уговаривала Элизабет-Джейн подругу, заметив, что по мере приближения шума и хохота лицо Люсетты, и так уже застывшее и обезумевшее, становится все более неподвижным и безумным. – Не надо смотреть!

– Все равно! – пронзительно крикнула Люсетта. – Он-то ведь увидит это, правда? Дональд увидит! Он сейчас вернется домой… и это разобьет ему сердце… он разлюбит меня… и, ох, это меня убьет… убьет!

Элизабет-Джейн теряла голову.

– Ах, неужели нельзя это прекратить! – крикнула она. – Неужели никто не остановит… никто?!

Она выпустила руки Люсетты и побежала к двери. А Люсетта, отчаянно повторяя: «Хочу видеть!» – бросилась к застекленной двери на балкон, распахнула ее и вышла наружу. Элизабет кинулась за ней и обняла ее за талию, стараясь увести в комнату. Люсетта впилась глазами в шествие бесноватых, которое теперь быстро приближалось. Оба чучела были так ярко освещены зловещим светом многочисленных фонарей, что нельзя было не узнать в них жертв шумной потехи.

– Уйдем, уйдем, – умоляла Элизабет-Джейн, – и дайте мне закрыть окно!

– Это я… это я… вылитая… даже зонтик мой… зеленый зонтик! – выкрикнула Люсетта и, хохоча, как безумная, шагнула в комнату. Секунду она стояла недвижно, потом тяжело рухнула на пол.

Чуть ли не в это же мгновение дикая музыка шутовской процессии оборвалась. Раскаты издевательского хохота постепенно замерли, и топот заглох, как шум внезапно утихшего ветра. Элизабет лишь смутно сознавала все это; позвонив в колокольчик, она склонилась над Люсеттой, которая билась на ковре в припадке эпилепсии. Элизабет позвонила еще и еще раз, но тщетно, – очевидно, все слуги выбежали из дому, чтобы лучше видеть дьявольский шабаш на улице.

Наконец вернулся слуга Фарфрэ, который все это время стоял, разинув рот, на крыльце, а за ним пришла кухарка. Ставни, наскоро прикрытые Элизабет, теперь закрыли наглухо, свет зажгли, Люсетту унесли в ее комнату, а слугу послали за доктором. Элизабет принялась раздевать Люсетту, и та пришла в себя, но, вспомнив все, опять потеряла сознание.

Доктор явился раньше, чем можно было ожидать, потому что он, как и прочие, стоял у своего подъезда, недоумевая, что значит этот гомон. Осмотрев бедняжку, он сказал в ответ на немую мольбу Элизабет:

– Случай серьезный.

– Она в обмороке, – промолвила Элизабет.

– Да. Но в ее положении обморок опасен. Немедленно пошлите за мистером Фарфрэ. Где он?

– Он уехал за город, сэр, – ответила горничная, – куда-то в деревню по Бедмутской дороге. Он должен скоро вернуться.

– Все равно, за ним надо послать. Он, может быть, не спешит домой.

Доктор снова подошел к постели больной. За Фарфрэ послали слугу, и вскоре со двора донесся затихающий топот лошадиных копыт.

Тем временем мистер Бенджамин Гроуэр, видный горожанин, о котором мы уже говорили, сидя у себя дома на Главной улице, услышал звон и стук ножей-дровоколов, каминных щипцов, тамбуринов, скрипок, серпентов, бараньих рогов и других старинных музыкальных инструментов и, надев шляпу, вышел узнать, чем все это вызвано. Он подошел к углу улицы, невдалеке от дома Фарфрэ, и вскоре догадался, в чем дело: родившись в Кэстербридже, он не раз был свидетелем грубых проделок такого рода. Прежде всего он отправился на поиски квартальных; в городе их было всего два, и это были дряхлые старички, которых он наконец нашел спрятавшимися где-то в переулке и, казалось, еще больше подряхлевшими от небеспричинного страха, как бы с ними не обошлись круто, если их заметят.

– Ну что мы, два старых гриба, можем сделать против этой оравы? Куда уж нам! – оправдывался Стабберд в ответ на строгий выговор мистера Гроуэра. – Это все равно что подстрекать их к расправе над нами, что приведет виновников к смерти, а мы никак не согласны послужить причиной смерти своего ближнего, ни в коем случае не согласны!

– Так позовите себе кого-нибудь на помощь! Идемте, я сам пойду с вами. Посмотрим, как подействуют несколько слов лица, облеченного властью. Ну, живо! Дубинки при вас?

– От нас все равно толку мало, сэр, и нам не хотелось, чтобы народ увидел в нас стражей закона, вот мы и сунули свои полицейские дубипкн в водосточную трубу.

– Достаньте их поскорей, и пойдемте, бога ради!.. А вот и мистер Блоубоди – нам повезло.

Из трех городских судей Блоубоди был третьим.

– Это что за беспорядки? – проговорил Блоубоди. – Имена их знаете, а?

– Нет, они не знают. А теперь, – приказал Гроуэр одному из квартальных. – ты иди с мистером Блоубоди вокруг, по Старой аллее, потом обратно по улице, а я пойду со Стаббердом прямо вперед. Таким образом мы возьмем их в клещи. Только запомните их имена, не нападайте на них и не пытайтесь им помешать.

Так они разошлись в разные стороны. Но когда Стабберд и мистер Гроуэр вышли на Зерновую улицу, они с удивлением обнаружили, что процессии и след простыл. Миновав дом Фарфрэ, они дошли до конца улицы. Мигало пламя фонарей, шелестели деревья в аллее, два-три бездельника слонялись по улице, засунув руки в карманы. Все было, как всегда.

– Вы не видели, куда делась толпа, которая тут безобразничала? – спросил повелительным тоном Гроуэр, обращаясь к какому-то субъекту в бумазейной куртке и ременных наколенниках, курившему коротенькую трубочку.

– Простите, сэр… как вы сказали? – вежливо переспросил субъект, который был не кем иным, как Чарлом из «Питерова пальца».

Мистер Гроуэр повторил вопрос.

Чарл мотнул головой, изобразив на своем лице младенческое неведение.

– Нет. Мы ничего не видели, правда, Джо? А ведь ты пришел сюда раньше меня.

Джозеф отговорился столь же полным незнанием.

– Хм… странно, – заметил мистер Гроуэр. – А… вот идет уважаемый человек, я его знаю в лицо. Вы не видели, – обратился он к шедшему им навстречу Джаппу, – вы не видели шайку буянов, производивших дьявольский шум?.. Они тут устроили потеху с чучелами или что-то в этом роде.

– Нет… я ничего подобного не заметил, сэр, – ответил Джапп с таким видом, словно он услышал чрезвычайно странную новость. – Впрочем, я сегодня не ходил далеко, так что, может быть…

– Но это происходило здесь, на этом самом месте, – сказал судья.

– А знаете что, сэр, теперь я припоминаю, что сегодня вечером деревья в аллее как-то особенно поэтично шелестели, сэр, громче обычного, так, может, это вы их шелест приняли за шум? – предположил Джапп, шевельнув рукой в кармане пальто (он ловко поддерживал кухонные щипцы и коровий рог, засунутые под жилет).

– Да нет же, нет… что, вы меня дураком считаете, что ли? Квартальный, пойдем в ту сторону. Они, наверное, свернули на параллельную улицу.

Однако ни на параллельной улице, ни на главной нарушителей порядка не было, да и Блоубоди со вторым квартальным, подошедшие к этому времени, сообщили, что они тоже никого не видели. Чучела, осел, фонари, оркестр – все исчезло, как свита Кома.

– Ну, попытаемся сделать еще кое-что, – сказал мистер Гроуэр. – Созовите человек шесть на помощь, и пойдемте все вместе на Навозную улицу, в «Питеров палец». Скорее всего там мы нападем на след этих безобразников.

Престарелая пара блюстителей порядка поспешила подыскать себе помощников, и весь отряд зашагал в сторону прославленной улицы. Не так-то просто было добраться туда ночью: ни фонари, ни какие-либо другие источники света не озаряли пути, если не считать тусклых полосок света, что кое-где просачивались наружу сквозь оконную занавеску или щель двери, которую нельзя было закрыть, потому что в доме дымил камин. Наконец отряд смело вошел в харчевню через парадную дверь, – хоть она и была заперта, но открылась после того, как блюстители порядка долго стучали в нее с силой, пропорциональной значению их миссии.

В большой комнате, на скамьях, как всегда привязанных к потолку для устойчивости, сидели завсегдатаи, попивая и покуривая, со спокойствием монументов. Хозяйка приветливо встретила незваных гостей и с невинным видом проговорила:

– Добрый вечер, джентльмены; места много. Надеюсь, ничего худого не случилось?

Вошедшие оглянулись кругом.

– Слушай, – обратился Стабберд к одному из сидящих, – не тебя ли я видел на Зерновой улице?.. Ведь это с тобой говорил мистер Гроуэр?

Человек – это был Чарл – рассеянно покачал головой.

– Я сижу тут уже целый час. Правда, Нэнс? – обратился он к своей соседке, которая задумчиво потягивала эль.

– Истинная правда, сидел. Я пришла сюда спокойненько распить свою полпинту перед ужином, а ты уже сидел здесь, и все прочие тоже.

Другой квартальный, стоявший перед часами, заметил, как на их стекле отразилось быстрое движение, сделанное хозяйкой. Мгновенно обернувшись, он увидел, что она закрывает дверцу железной печки.

– С этой печкой, кажется, что-то неладно, сударыня! – заметил он, подойдя к печке, и, открыв дверцу, вынул тамбурин.

– А, это… – объяснила хозяйка. – Это мы храним тут на случай, если гости вздумают скромненько потанцевать. Видите ли, тамбурин от сырости портится, вот я и кладу его туда, в сухое место.

Квартальный кивнул с понимающим видом, хотя ничего не понял. Ничего нельзя было выпытать у этого немого и безобидного сборища. Через несколько минут следователи вышли и вместе со своими оставшимися за дверью помощниками направились дальше.

Глава XL

Задолго до этого Хенчард, устав от своих размышлений на мосту, отправился в город. Когда он подошел к концу улицы, перед его глазами внезапно предстала процессия, свернувшая сюда из ближайшего переулка. Фонари, звуки рожков, толпы народа ошеломили его; он увидел чучела верхом на осле и понял, что все это значит.

Процессия перешла через улицу, свернула на другую и скрылась из виду. Хенчард отошел в сторону и глубоко задумался; потом отправился домой по темной прибрежной тропинке. Но дома он сидеть не мог и пошел на квартиру к падчерице, где ему сказали, что Элизабет-Джейн ушла к миссис Фарфрэ. Смутно предчувствия недоброе, он, как зачарованный, направился туда, надеясь встретить Элизабет-Джейн, так как гуляки к тому времени уже исчезли. Но он не встретил ее и как можно осторожней дернул за ручку звонка у подъезда Фарфрэ; и тут ему во всех подробностях рассказали, что случилось, добавив, что доктор категорически потребовал вернуть домой Фарфрэ и навстречу ему уже послали человека по дороге в Бедмут.

– Да ведь он поехал в Меллсток и Уэзербери! – воскликнул Хенчард, невыразимо огорченный. – Вовсе не в Бедмут.

Но Хенчард, на свою беду, уже потерял доброе имя. Ему не поверили, приняв его слова за пустую болтовню. Он знал, что жизнь Люсетты зависит от возвращения ее мужа (она приходила в ужас при мысли о том, что он не успеет узнать истинную правду о ее прежних отношениях с Хенчардом), между тем в Уэзербери не послали никого. Хенчард, очень встревоженный и кающийся, решил сам отправиться на поиски Фарфрэ.

Быстро дойдя до окраины города, он побежал по восточной дороге через Дарноверское болото, поднялся на пригорок, затем на другой, да так и бежал в сумраке весенней ночи, пока не добрался до третьего холма, расположенного милях в трех от города, и не спустился с него. Здесь, в долине Иелбери, у подножия холма, он остановился и прислушался. Вначале он слышал только биение своего сердца да шум ветерка в еловых и лиственничных чащах Иелберийского леса, покрывавшего возвышенности справа и слева; но вскоре послышался стук легких колес, обтачивающих свои ободы о камни кое-где вымощенной заново дороги, и вдали показались два огонька.

Хенчард понял, что с холма спускается двуколка Фарфрэ, узнал ее по характерному дребезжанию, так как раньше она принадлежала ему и шотландец купил ее на распродаже его имущества. Хенчард пошел ей навстречу, и она поравнялась с ним у конца спуска, где Фарфрэ придержал лошадь.

В этом месте от большой дороги ответвлялась дорога на Меллсток. Хенчард сообразил, что, если Фарфрэ не передумает и заедет в эту деревню, он вернется домой часа на два позже. Очевидно, он не передумал: огоньки качнулись в сторону Кукушкиной тропы, проселочной дороги на Меллсток. Передний фонарь двуколки Фарфрэ внезапно осветил лицо Хенчарда. Фарфрэ узнал своего давешнего цротивника.

– Фарфрэ… мистер Фарфрэ! – еле переводя дух, крикнул Хенчард, подняв руку.

Фарфрэ остановил лошадь только после того, как она уже сделала несколько шагов по проселку. Он натянул вожжи и через плечо проговорил: «Что вам нужно?» – таким тоном, каким говорят с явным врагом.

– Сейчас же вернитесь в Кэстербридж! – сказал Хенчард. – Дома у вас неблагополучно… вам необходимо вернуться. Я всю дорогу бежал сюда, чтобы предупредить вас.

Фарфрэ молчал, и от его молчания у Хенчарда упало сердце. Как он раньше не подумал о том, что неизбежно должно было произойти? Четыре часа назад он заставил Фарфрэ сразиться с ним не на жизнь, а на смерть и вот теперь стоит во мраке ночи, в поздний час, на безлюдной дороге и уговаривает его ехать в ту сторону, где у него, Хенчарда, могут быть сообщники, а не в ту, куда хочет ехать сам Дональд и где ему будет легче защититься от нападения. Хенчард почти ощущал, как эти мысли мелькают в голове Фарфрэ.

– Я должен ехать в Меллсток, – холодно проговорил Фарфрэ, отпустив вожжи.

– Но это важнее, чем ваши дела в Меллстоке, – умолял его Хенчард. – Это… вашей жене плохо! Она заболела. Я расскажу вам все подробно по дороге.

Волнение Хенчарда и его сбивчивая речь усилили подозрение Фарфрэ, решившего, что все это хитрость и Хенчард пытается заманить его в ближний лес, где можно будет проще довершить то, чего он не сделал давеча по каким-то особым соображениям или просто потому, что не хватило решимости. Он хлестнул лошадь.

– Я знаю, что вы думаете, – крикнул Хенчард и побежал за ним в полном отчаянии от того, что бывший друг считает его отпетым негодяем. – Но я не такой, как вы полагаете! – крикнул он хрипло. – Верьте мне, Фарфрэ, я примчался сюда только ради вас и вашей жены. Она в опасности. Больше я ничего не знаю, но вас вызывают домой. Ваш слуга поехал другой дорогой по недоразумению. О Фарфрэ! Не подозревайте меня… Я погибший человек, но я все еще предан вам!

Однако Фарфрэ уже не доверял ему. Он знал, что его жена беременна, но несколько часов назад он оставил ее совершенно здоровой, и ему легче было поверить в преступные замыслы Хенчарда, чем его словам. В свое время он слышал из уст Хенчарда жестокие насмешки; может быть, он насмехается и теперь. Фарфрэ погнал лошадь и вскоре поднялся на плато, лежавшее между Меллстоком и местом его встречи с Хенчардом, уверенный, что, если Хенчард так упорно гонится за ним, значит, он и вправду замыслил недоброе.

Двуколка и седок уменьшались на глазах у Хенчарда, отчетливо выделяясь на фоне неба; его старания предостеречь Фарфрэ оказались тщетными. На этот раз в небесах не радовались раскаянию грешника. Хенчард проклинал себя, как проклинал бы не слишком щепетильный Иов, как проклинает себя страстный человек, когда теряет самоуважение – свою последнюю душевую опору в гнетущей бедности. К этому он пришел, пройдя через полосу такого душевного мрака, с каким не мог сравниться мрак ближнего леса. Вскоре он зашагал обратно, по той же дороге, по какой прибежал сюда. Он боялся, как бы Фарфрэ, увидев его на обратном пути, не задержался еще дольше.

Придя в Кэстербридж, Хенчард снова направился к дому Фарфрэ разузнать, что там происходит. Как только открылась дверь, люди с встревоженными лицами появились в передней, на лестнице и на площадке, и все они, обманутые в своих ожиданиях, горестно говорили: «Ах, это не он!» Посланный за Фарфрэ человек давно вернулся, поняв, что поехал не туда, куда нужно, и все надеялись только на Хенчарда.

– Но разве вы не встретили его? – спросил доктор.

– Встретил… да толку от этого мало! – ответил Хенчард, рухнув на стул у входа. – Он приедет домой не раньше, чем часа через два.

– Хм, – проговорил доктор и снова поднялся наверх.

– Как она? – спросил Хенчард у Элизабет, стоявшей среди других.

– В большой опасности, отец. Она так жаждет увидеться с мужем, что все время мечется в ужасном волнении. Бедная женщина… Боюсь, что они убили ее!

Хенчард несколько секунд смотрел на девушку, охваченную глубоким состраданием, точно вдруг увидел ее в новом свете, потом, не говоря ни слова, вышел и отправился в свой уединенный домик. Вот к чему приводит соперничество мужчин, думал он. Смерть заберет себе устрицу, а Фарфрэ и ему достанется только раковина. Но Элизабет-Джейн… В окутавшем его мраке она казалась ему сейчас светлой точкой. Его поразило выражение ее лица, когда она отвечала ему с лестницы. В нем было так много любви, а он теперь всем сердцем желал, чтобы его любило доброе и чистое существо. Она была ему не родная, однако он впервые стал смутно мечтать о том, чтобы полюбить ее, как родную… если только она сама не перестанет любить его,

Джапп собирался лечь спать, когда Хенчард вернулся домой. Увидев входящего Хенчарда, Джапп сказал:

– Неладно это вышло с болезнью миссис Фарфрэ.

– Да, – коротко отрезал Хенчард, не подозревавший о соучастии Джаппа в ночной арлекинаде; подняв глаза, он заметил только, что Джапп встревожен.

– Кто-то заходил к вам, – продолжал Джапп, когда Хенчард уже поднимался наверх, решив запереться у себя в комнате. – Должно быть, путешественник, капитан дальнего плавания или кто-то в этом роде.

– Вот как! Кто бы это мог быть?

– Вероятно, богатый человек… седой, с довольно широким лицом; он не назвал себя и не просил ничего передать.

– Ну и бог с ним, – отозвался Хенчард и запер дверь.

Как и предвидел Хенчард, поездка в Меллсток задержала возвращение Фарфрэ почти на два часа. Не считая других веских причин, его присутствие было необходимо и потому, что он один был вправе вызвать из Бедмута второго врача, и, когда Фарфрэ наконец вернулся, он чуть не сошел с ума, узнав, что превратно понял намерения Хенчарда.

Несмотря на позднее время, в Бедмут послали человека; ночь прошла, и перед рассветом приехал второй врач. Люсетта стала гораздо спокойнее после приезда Дональда; он почти не отходил от ее постели, и, когда, сразу после его приезда, она невнятным шепотом попыталась открыть ему тайну, которая ее так тяготила, он остановил ее лепет, потому что говорить ей было вредно, и уверил ее, что она успеет рассказать ему все потом.

Он еще ничего не знал о процессии с чучелами. Вскоре по городу распространился слух о том, что у миссис Фарфрэ был выкидыш и что она в опасности, но зачинщики издевательства, с тревогой догадываясь, чем все это было вызвано, хранили полное молчание насчет своей разнузданной забавы, а окружающие Люсетты не решались усугубить отчаяние ее мужа, рассказав ему обо всем.

Что именно и как много поведала наконец Дональду его жена о своих прежних сложных отношениях с Хенчардом, когда супруги остались с глазу на глаз в уединении этой печальной ночи, сказать нельзя. Она открыла ему правду о своей близости с Хенчардом – это было ясно из слов самого Фарфрэ. Но говорила ли она о своем поведении в дальнейшем; о том, как она переехала в Кэстербридж с целью выйти замуж за Хенчарда; о том, как отказала ему под предлогом, что имеет основания его бояться (хотя на самом деле главной причиной отказа послужило ее непостоянство – любовь с первого взгляда к другому мужчине); о том, как она пыталась примирить свою совесть с выходом замуж за второго возлюбленного, хотя была до некоторой степени связана с первым, – говорила ли она обо всем этом, осталось тайной одного Фарфрэ.

В эту ночь, кроме ночного сторожа, который каждый час оповещал Кэстербридж о времени и погоде, по Зерновой улице столь же часто проходил другой человек. То был Хенчард, который, попытавшись заснуть, сразу понял, что это ему не удастся, и принялся бродить взад и вперед по улице, время от времени заходя к Фарфрэ справиться о здоровье больной. Он заходил не только ради Люсетты, но и ради Фарфрэ, а главным образом ради Элизабет-Джейн. Все, что его привязывало к жизни, отпало одно за другим, и теперь все его интересы сосредоточились на падчерице, чье присутствие еще недавно было ему ненавистно. Всякий раз, как он приходил справляться о здоровье Люсетты, видеть Элизабет было для него утешением.

В последний раз он пришел около четырех часов, когда свет был уже стальной, предутренний. Над болотом Дарновера утренняя звезда таяла в сиянии зарождающегося дня, на улицу слетались воробьи, куры начали кудахтать в птичниках. Не дойдя нескольких ярдов до дома Фарфрэ, Хенчард увидел, как дверь тихонько отворилась и служанка, подняв руку, сняла с дверного молотка тряпку, которой он был обмотан, чтобы приглушать стук. Хенчард перешел на другую сторону, вспугнув с соломы на мостовой двух-трех воробьев, – в этот ранний час они почти не опасались людей.

– Зачем это вы? – спросил Хенчард служанку.

Она обернулась, немного удивленная его появлением, и помедлила с ответом. Узнав Хенчарда, она сказала:

– Теперь можно стучать сколько угодно, – она уже больше ничего не услышит.

Глава XLI

Хенчард вернулся домой. Утро уже наступило; он зажег огонь в камине и с каким-то отсутствующим выражением лица сел подле него. Вскоре послышались приближающиеся к дому легкие шаги; кто-то вошел в коридор и тихонько постучал в дверь. Лицо у Хенчарда посветлело, когда он догадался, что это Элизабет. Она вошла в комнату бледная и печальная.

– Вы слышали? – спросила она. – Миссис Фарфрэ!.. Она… умерла. Да, да… около часа назад!

– Я знаю, – отозвался Хенчард. – Я только что оттуда. Какая ты добрая, Элизабет, что пришла мне сказать. Ты, наверное, совсем выбилась из сил после бессонной ночи. Побудь у меня здесь сегодня. Пойди полежи в той комнате: когда завтрак будет готов, я тебя позову.

Девушка согласилась, чтобы сделать ему удовольствие, да ей и самой это было приятно – ведь она была так одинока, что его неожиданная ласковость вызвала в ней удивление и благодарность; она легла в соседней комнате, – там Хенчард постлал для нее постель на скамье. Она слышала, как он ходит, приготовляя завтрак, но думала все время о Люсетте, которая умерла, когда жизнь ее была так полна, так согрета радостной надеждой на материнство, и эта смерть ужасала девушку своей неожиданностью. Вскоре она уснула.

Тем временем в соседней комнате ее отчим уже приготовил завтрак, но, увидев, что она спит, не стал ее будить; он ждал, глядя на огонь, и с такой хозяйственной заботливостью не давал чайнику остыть, как если бы Элизабет-Джейн сделала ему честь, оставшись у него. Сказать правду, он очень изменился по отношению к ней; он уже начал мечтать о будущем, озаренном ее дочерней любовью, как будто в ней одной было его счастье.

От этих размышлений его оторвал новый стук в дверь; Хенчард встал и открыл ее, недовольный тем, что кто-то пришел к нему сейчас, когда ему никого не хотелось видеть. На пороге стоял дородный мужчина, во внешности которого и манере держать себя было что-то чуждое, непривычное для кэстербриджца; человек, побывавший в заморских странах, сказал бы про него, что он приехал из какой-нибудь колонии. Это был тот самый незнакомец, который расспрашивал о дороге в харчевне «Питеров палец». Хенчард поздоровался с ним кивком головы и устремил на него вопросительный взгляд.

– Доброе утро, доброе утро, – сказал незнакомец с жизнерадостной приветливостью. – Вы мистер Хенчард?

– Он самый.

– Так, значит, я застал вас дома… прекрасно. Дела надо делать утром – вот мое мнение. Можно мне сказать вам несколько слов?

– Пожалуйста, – ответил Хенчард, приглашая его войти.

– Вы меня не помните? – спросил гость, усаживаясь. Хенчард равнодушно посмотрел на него и покачал головой.

– Да… может быть, и не помните. Моя фамилия Ньюсон. Лицо у Хенчарда помертвело, глаза погасли. Пришелец не заметил этого.

– Эту фамилию я хорошо знаю, – проговорил наконец Хенчард, глядя в пол.

– Не сомневаюсь. Дело в том, что я вас разыскивал целых две недели. Я высадился в Хевеннуле и проезжал через Кэстербридж по пути в Фалмут, но, когда я прибыл туда, мне сказали, что вы уже несколько лет живете в Кэстербридже. Я повернул вспять и, долго ли, коротко ли, приехал сюда на почтовых всего десять минут назад. Мне сказали: «Он живет около мельницы». Вот я и пришел сюда. Теперь… насчет той сделки, что мы с вами заключили лет двадцать назад, – я по этому поводу и зашел. Странная это вышла история. Я тогда был моложе, чем теперь, и, пожалуй, чем меньше об этом говорить, тем лучше.

– Странная, говорите? Хуже, чем странная. Я даже не могу сказать, что я тот самый человек, с которым вы тогда столкнулись. Я был не в своем уме, а ум человека – это он сам.

– Мы были молоды и легкомысленны, – сказал Ньюсон. – Однако я пришел не затем, чтобы спорить, а чтобы поправить дело. Бедная Сьюзен… необычная судьба ей выпала на долю.

– Да.

– Она была добрая, простая женщина. Не было у нее, как говорится, ни острого ума, ни особой сметки… а жаль.

– Это верно.

– Как вам, вероятно, известно, она была так наивна, что считала себя в какой-то мере связанной этой продажей. И если ей пришлось жить во грехе, то сама она в этом была так же не виновата, как святой в облаках.

– Знаю. знаю. Я в этом тогда же убедился, – сказал Хенчард, по-прежнему глядя в сторону. – Это-то меня и терзает. Если бы она правильно понимала жизнь, она никогда бы не рассталась со мной. Никогда! Но можно ли было ожидать, что она поймет? Разве она получила образование? Никакого. Умела подписать свое имя – вот и все.

– Да, а когда дело было уже сделано, у меня не хватило духу разъяснить ей все это, – сказал бывший матрос. – Я думал – и, пожалуй, не без оснований, – что со мной она будет счастливее. Она действительно была довольно счастлива, и я решил не выводить ее из заблуждения до самой ее смерти. Ваша девочка умерла; Сьюзен родила другую, и все шло хорошо… Но вот настал час, – помните мои слова, такой час обязательно когда-нибудь да настает, – настал час (это было вскоре после того, как мы все трое вернулись из Америки), когда кто-то, кому она рассказала свою историю, объяснил ей, что мои притязания на нее недействительны, и посмеялся над нею за то, что она признает мои права. После этого она уже не могла чувствовать себя счастливой со мной. Она все чахла и сохла, вздыхала и тосковала. Она сказала, что мы должны расстаться, и тут встал вопрос о нашей дочери. Один человек посоветовал мне, как поступить, и я послушался его совета, поняв, что так будет лучше. Я расстался с нею в Фалмуте и ушел в море. Когда мы были уже далеко, в Атлантическом океане, разразился шторм, и впоследствии разнесся слух, что почти вся наша команда, я в том числе, была снесена волной в море и погибла.