В идеале разум, закончил я, есть способность видеть связи между прошлым, настоящим и предполагаемым будущим, между самыми разнообразными, постоянно меняющимися феноменами бытия, видеть и оценивать все это применительно к нуждам близких, далеких, вообще незнакомых людей, к проблемам человечества и даже Галактической Лиги, предпринимая на основании этих оценок свои действия хоть в большом, хоть в малом масштабах.
      Не могу сказать, чтобы Вьюра слушала эту вторую речь с той же заинтересованностью, что и первую. Часто отворачивалась от меня, глядя на море, на звездное небо или скалы. Что-то ее мучило.
      Я замолчал. Серебряная дорожка на гладкой воде успела сократиться, исчезнуть. Луна стояла теперь над нашими головами.
      — Ну ладно, — сказала девушка. — Кажется, я все поняла. Вы живете лучше, чем мы… Пожалуй, пора отдыхать. Спасибо.
      Несколько обескураженный ее внезапной холодностью, я помог ей устроить между камнями ложе из водорослей, а сам лег ближе к берегу на теплый песок.
      Когда в НИИОПБК мы знакомились со второй частью переданных модулем записей, мнение было таково, что читаем тексты, принадлежащие не предкам современных иакатов, а другой цивилизации. Может быть, пришельцам из космоса. И Вьюра этой гипотезы не разрушила. Да, умеет хорошо формулировать мысли. Но скорее любопытна, чем любознательна — до тех отрывков из книг, что записал РМ, ей далеко. Когда я говорил о конкретном, слушала, как ребенок сказку. При обобщениях заскучала. Выводов никаких от нее не услышал.
      Думая об этом, я заснул и через некоторое время был разбужен резким неприятным чувством.
      Тишина. Темная поверхность моря, синеватые плоскости скал.
      А надо мной девушка с занесенным ножом-ятаганом. Склонившаяся к горизонту луна светила ей в лицо — напряженный взгляд, закушенные губы.
      Я приподнялся, посмотрел на нее в упор.
      Она бросила нож и убежала.
      Ночи на Иакате длиннющие, как, впрочем, и дни. Было когда поразмышлять. Может быть, вообще говоря, оно и лучше — покойное счастье незнания. Приникли здесь к кормящей машине эти бедолаги, скорее всего последние остатки вымирающего иакатского человечества, среди сплошной пустыни прижались, словно к материнской груди. Им в их положении хорошо, потому что знать не знают, ведать не ведают о Великой Вселенной, о кипящей культуре других миров. Можно ли их тревожить? Нужно ли?… Не говоря уж о строжайшем Запрете Вмешательства… Но, с другой стороны, какие тут внутренние дела? Город же ничего не производит, общественная жизнь с ежедневной газетой и сходками на площади — пародия. Никаких классов и борющихся групп — все едят одинаковую кашу. Скорее всего только Глгл один развлекается. Унесет чьи-нибудь кальсоны, а потом укажет, где найти… И что пока сделано? Показал остров — больше будет у них места, где загорать…
      Проснулся. Еще не рассвело.
      На груде водорослей никого, одежда девушки исчезла. Неужели одна через пролив?
      Побежал на другой край острова, тот, что напротив города. Пляж чист, наши вчерашние следы смел ночной ветер. Но ей не обязательно спускаться в воду по песку. Могла камнями. И если поплыла одна — утонет, уже утонула. Весь вдруг ослабел, потом, справившись с волнением, пошагал берегом, решив обойти остров кругом.
      Справа узкое ущелье между скал. Заглянул.
      Следы!
      Женские, небольшие. Как у Вьюры.
      Бросился туда… Нет, не ее. Во всяком случае, не сегодняшние. Потому что слегка занесены песком, здесь, куда не достает ветер. Пробежал дальше. «Стоянка». Следов костра, правда, нет, но у каменной стены аккуратно выровненная груда водорослей, ровно застеленная чистой плотной материей. И вымытая жестяная кружка рядом. Выходит, еще и женщина бывает здесь. Не только Глгл. Может быть, сама Вьюра, а ее испуг, когда увидела остров — всего лишь представление. Но ведь своими глазами видел, как побледнела, как отхлынула кровь от лица.
      Ладно. Лишь бы только жива.
      Опять бегом у воды. Стена обрыва кончилась.
      Отлегло от сердца — вдали на берегу фигурка.
      Девушка услышала шаги, не обернулась. Потом в ответ на вопрос, которого я и задавать не собирался:
      — Но ведь разум — это так страшно.
      Доплыли тем же порядком, как в предыдущий день. Еще стояла предутренняя темнота. На городском берегу Вьюра зашла мне за спину, переоделась. Села на песок, обхватив руками колени.
      — Мне надо кое-что обдумать. Вы идите.
      Побрел на другой конец города, где позавчера ночевал.
      Шагал с ощущением неловкости… нет, вины. Может быть, неожиданная перемена в девушке — ответ на мое хвастовство Землей и Галактической Лигой? Бестактно ведь рассказывать несчастному о своих удачах, бедному о богатстве. Но странно было бы обманывать, утаивая, откуда я сюда явился. В конце концов мой рассказ — призыв к действию… И кто она сама? Если та, за кого себя выдает, если действительно не знала об острове, то скажет о нем всему городу. А если ей принадлежит скромное ложе в ущелье, что тогда? Как мне вести себя с ней?…
      Хозяина комнаты застал за его помогающим коротать бессонницу занятием. Соринки собирал.
      Увидел меня.
      — Башня.
      — Что — башня?
      Но, как и ожидалось, почтенный маляр прочно замолчал.
      Я растянулся на полу. Часа через два старик потряс меня за плечо, отошел к двери, поманил.
      Подумал, что приглашает вместе выкупаться. Но оказалось другое. Пошагали внутренней улицей параллельно пустыне. Справа возникла башня. Не так уж она была и разрушена. Мощный фундамент из дикого камня — он же и первый этаж. Со стороны пустыни затворенная большая железная дверь. От камня вверх кирпичная стена с реденькими окнами-бойницами — разрушений тут никаких. Но металлические листы остроконечной крыши проржавели, ветер частью сорвал их, частью изогнул — отсюда мое вчерашнее впечатление разрушенности.
      Чего же хочет старик?
      Попробовал открыть дверь. Не поддалась — в щель между нижней кромкой и каменным полом прочно забит клин. Но ясно было, что кто-то сюда заглядывает, отметает песок с выщербленных ступеней. Иначе короткую лесенку-крыльцо давно занесло бы.
      Через два квартала старик сказал:
      — Книга.
      И еще через три.
      — Искать.
      В сравненье с его знакомой мне манерой разговаривать прогресс был удивителен. Если бы чуть побыстрее, три слова, произнесенные в это утро, следовало бы считать чудовищной скороговоркой.
      Повернули. Перед нами море, и мы остановились.
      Весь пролив между пляжем и островом усеян головами плывущих иакатов. Одни своими силами, другие, — держась за доски, бревна. У кромки берега десятка три народу. Не загорают, как обычно, а стоят, слушают объяснения высокого блондина Из редакции.
      Откуда-то вывернулся крепыш — насколько помнил, его имя Крдж.
      — Ну как? — крепко встряхнул мне руку. — Разобрали пол в том вон пустом доме. Вечером сделаем большой плот.
      — А где Вьюра?
      — Водит людей по острову. Некоторые сначала боятся. Двое вообще не смогли выйти, вернулись. Но желающих много.
      Выходит, началось. Молодец же Вьюра. Напрасно в ней разочаровывался… Хотя разочаровывался ли? Вру ведь себе. Только расстроился. И за нож нельзя ее упрекать. Разум по сравнению с ритуалами действительно страшно — ответственность же, а не то что всякий раз «Выходите по одному».
      Решил было плыть на остров и сразу же передумал. Правильнее не лезть на глаза, если так расстались. Сам-то уже знаю, что сегодня делать. Башня — старик только что намекнул!
      — Днем займемся переправой, — сказал Крдж. — А вечером собирается Совет. Вас ждем обязательно. Совет Общественного Действия, СОД. — Кивнул, побежал куда-то.
      На центральном проспекте тихо, как вчера. Видимо, до города еще не дошло насчет острова. Стали со стариком в очередь к столовой, и я задумался. Не пошлет ли букун снова на песок. Решил ограничиться половинной порцией каши, но рука, поспешно действуя ложкой, сама очистила миску до дна.
      Пошел проводить старика с его ведерком и кистями. Задумался. С пищей понятно — она в столовых. А как насчет одежды, бумаги на газету, красок? Склады, что ли, какие-нибудь?
      — Здравствуйте…
      Бог ты мой, Змтт! Со всей историей на острове совсем забыл про чудака. А он на том же месте, где вчера расстались. Неужели торчал здесь почти сутки? Как вещь.
      — Вы куда? Теперь можно с вами?
      Я подумал.
      — Скажите, Змтт, вы далеко отсюда живете? — Сообразил, что, кроме старика, ни у кого в доме не был. — Можно к вам заглянуть?
      Он даже зарделся от удовольствия.
      Старый маляр своим путем, а мы прошли улицей, другой. Подворотня, дверь, парадное. На лестнице после горячего солнца прохладно, сыровато. Очень чисто. Хотя откуда мусору взяться, если домашних животных нет и хозяйства иакаты не ведут?
      Поднялись на четвертый этаж. Змтт, похоже, был горд тем, что его посещают, и тем, что живет высоко. Толкнул дверь рукой, отступил на шаг.
      — Прошу.
      Истертый паркетный пол, голые стены, два окна без рам, потолок. Все! Пусто и просторно, как внутри большого чайника, из которого вода выкипела. У старика хоть дощатое приподнятое ложе.
      Прошелся из угла в угол. Спросил, есть ли у Змтта постельное белье.
      — Раньше, говорят, было в квартирах. А теперь… — Замялся, развел руки. — Вот вторая комната, пожалуйста.
      Прошли во вторую. И тут ни стола, ни стульев, ни шкафа, ни полочки с книгами. Даже кружки на подоконнике нет. Личного имущества не больше, чем у рыбы. Вот уж кто действительно не заражен вещизмом, так это иакаты.
      — Те два окна во двор, а эти на улицу. Вот, пожалуйста, площадь — видите, кусочек за красным домом. — Змтт вошел в роль гостеприимного и несколько хвастливого хозяина. На лице широкая улыбка. — Вон там одна столовая. А вот эта вторая.
      Понятно было, что в квартире только спят. Не читают, не пишут, не рисуют, пища не приготавливается, друзей не принимают. Спросил у Змтта, есть ли у него какое-нибудь занятие, кроме купанья и посещения столовых.
      — Занятие? — Подумал, посерьезнев. — Конечно. Когда захочется, на песок… Еще кое-что.
      — А именно?
      — Ничего. — Заулыбался. — А теперь идите сюда. Какой обзор, а? Станьте вот так.
      — Подождите. А откуда в столовые поступает букун?
      Молчание. Он смотрел на меня с вежливой улыбкой.
      — Кто готовит букун?
      Опять молчание. Как будто он не слышит вопроса или вопрос задан на незнакомом ему языке. И та же вежливая ожидающая улыбка.
      Переменив тему, я спросил, есть ли у него жена.
      — Ушла.
      — А дети?
      — Был сын. Тоже ушел. — Теперь Змтт не улыбался.
      — Совсем, да?… У вас так бывает?
      — У нас все бывает. — На его глазах вдруг выступили слезы, он вытер их внутренней стороной ладони. — Жена ушла по обязательству, а сын так.
      — По обязательству?… Что это значит? Что это вообще такое?
      Змтт чуть побледнел. Огляделся. Поднес палец к губам, призывая меня к молчанию. На цыпочках подошел к двери в первую комнату, тихонько отворил ее, вошел туда. Прозвучали легкие шаги, скрипнула дверь на лестницу.
      Вернулся, подошел ко мне вплотную. И тихим шепотом:
      — Об этом нельзя. И вообще не надо. — Затем громко, другим тоном:
      — Ну подойдите сюда! Станьте вот так. Прижмитесь к стене и смотрите в этом направлении. Увидите сквер.
      Странная ситуация. Мы на четвертом этаже, в квартире никого, редкие пылинки плавают в солнечном луче. А хозяин чего-то боится. Или она есть в городе — власть? Но не в виде своих органов, учреждений. А как бы растворенная в воздухе система запретов. Давний страх. Въевшийся… И в пустоте квартиры что-то удручающее. Голое. Какая-то последняя степень. Даже сам не могу определить, чего именно, но последняя. Со всех сторон человек так обеспечен общественными благами, что ничего индивидуального ему не надо и не осталось.
      Прижался к стене, где он сказал, и в указанном направлении в узкой щели между домами увидел часть решетки. Действительно сквер.
      — Ну хорошо, Змтт, спасибо. Пойдемте прогуляемся.
      На лестнице подумал, что наш со Змттом разговор неравноправен. Я постоянно требую ответов на разные вопросы, а он ни о чем меня не спрашивает — даже о том, почему я сам города не знаю и все время его, Змтта, расспрашиваю. Весьма возможно, что подозревает… нет, неправильно, не подозревает, а прозревает во мне нездешнего. Старый маляр тоже ведь каким-то образом прозрел. Ну а раз Змтт прозревает и никаких оргвыводов от него не последовало, буду задавать вопросы.
      Пошагали проспектом, он от начала до конца пуст. Только возле столовой два старика греются на солнышке. Уселись с Змттом напротив них в тени. Сидим — молчим. Раздумываю, расспрашивать еще Змтта или нет.
      Вообще ОКР, Отряд Космической Разведки, делится, кто не знает, на две группы. Первая неофициально называет себя «дипломатами», вторая — «дикарями». Как правило, посещение других разумных миров происходит после рекомендаций с третьей стороны, которая знает и нас и тех, к кому отправляется наша земная делегация. Кроме того, тут достаточно долгая связь через эфир, в ходе которой вырабатывается подробный протокол. «Дикари» же, или Первопроходческая Группа, заняты необитаемыми планетами либо теми, где разумная жизнь не предполагается. Высаживаемся впятером, втроем, иногда в одиночку. Задача — установление автоматической исследовательской аппаратуры, изучение ресурсов, вообще предварительное изучение. Моя профессия — «дикарь». В этом подразделении высоко ценится уменье встречать неожиданности, скорость реакций; наш состав — рекордсмены по многоборью или, на крайний случай, финалисты мировых состязаний. Не имея дипломатической сноровки, на Иакате я с островом уже успел наломать дров и теперь не видел возможности, кроме той, чтобы продолжать так, как начал. Спросил Змтта, есть ли на планете еще города, и услышал поспешное: «Нет!»
      — Ну а про дождь вы знаете? — Имел в виду чернильное пятно.
      — Какой дождь?
      — Скажите, Змтт, кто делал машину, что букун подает?
      Он молчал, будто этот вопрос не вошел в него. Опять молчал, глядя на меня с вежливой готовностью отвечать. Оба безмолвствуем и улыбаемся друг другу.
      Жарко. По тротуару идет женщина-почтальон с полной сумкой. Дала старикам одну газету. Оба они в отличие от моего друга старика оказались невнимательными читателями. Тот, кому первому достался лист, разом оглядел его с одной стороны, со второй, протянул было соседу, как раз задремавшему. Но вдруг, будто с опозданием что-то осознав, вернулся к первой странице, начал читать. Умялся на скамье, как бы прочнее усаживаясь, продолжает. Поднял голову, задумался, глядя перед собой. Порывисто встал, опять сел, принялся за повторное чтение того же материала. Кончил, глубоко вздохнул, какими-то другими глазами огляделся. Растолкал заснувшего соседа, вручил ему газету, поспешно пошел, почти побежал вниз по проспекту.
      И дальнейшее по тому же сценарию. Второй старик небрежно повертел лист в руках, встал, направился к нам, чтобы в согласии со здешними правилами передать. Уже протянул мне лист, начал поворачиваться к своей нагретой солнцем скамье. Что-то промелькнуло в лице, перехватил газету, взялся читать. Я пристроился было рядом, он оттолкнул — не мешайте, мол. Одолел текст один раз, не отдал, только опустил руку, чтобы отдохнула. Прочел еще раз передовую, посмотрел на нас со Змттом, и мы посмотрели на него. Другой человек перед нами, с новым, изменившимся лицом. Слезла маска ленивого, равнодушного благополучия, явились серьезность, достоинство.
      Вручил мне лист. Чуть поклонился, пошел к морю.
      Да что же там такое?!
      Придвинулись с Змттом друг к другу. Стали читать.
      Теперь я уже знал правильное название —

       «НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НАЗАД».

      Чуть пониже в разрядку «Экстренный выпуск».
      И сразу отчет Вьюры о ее приключениях на острове.
      Я был упомянут как «человек с края». Ни слова о Галактической Лиге. Затем подробно о заплыве, о Глгле, об устрашивших автора, а позже вызвавших восторг впечатлениях.
      Некоторые абзацы я запомнил.
       «Сегодня мы еще не знаем, — писала Вьюра,  — против кого и чего конкретно надо бороться ради достижения того идеала, содержание которого еще не отлилось для нас в зримую форму. Понятно лишь, что в силу неизвестных причин наш образ жизни не соответствует званию человеческого».
      Ну, молодец! Откуда в ней такое при этой застылой, полумертвой жизни? Родители, что ли, или школа — я даже не знал, есть ли здесь школы.
      Когда мы с Змттом миновали возвышенную часть проспекта, темная линия протянулась перед нами по берегу — жители города. Весь выхлынул!
      Подошли. На пляже ни одного загорающего. Бегают, ходят, стоят, разговаривают, восклицают, зовут, откликаются. Кого-то придавили — вопль. У самой кромки берега кого-то затолкали на глубину — паника… Нет, вытащили! Дети, взрослые, старики, старушки — одни уже видят остров, другие нет и не верят. Шум, гам. А по всей километровой длине острова на солнце и в тени скал иакаты. Переправились, достигли. Рядом с нами над головами передают истрепанные листы газеты. Нашу сразу выхватили.
      Лавина стронута.
      И вдруг тишина, молчание.
      Толпа заколыхалась, люди пошли, как прошлый раз, с пляжа. На острове народ тоже прыгает в воду, плывет.
      Приказ букуна. Опять зовет на «митинг» или на песок.
      Заныло сердце, обессилел. Значит, и мне такое же распоряжение.
      Змтта уже нет. Сразу пошел со всеми.
      А я? Неужели не устою против требований кашеобразной массы? Повернул в сторону, противоположную той, куда торопятся люди. Дурнота накатывает и отступает, на ногах словно гири, сердце колотится.
      Остановился. Повернуть, что ли, для опыта в «рекомендуемом» направлении?… Пять шагов назад — будто лечу по воздуху. Вдыхается свежий ветер, а голове легко. Вот ведь как устроено. Всего лишь капля некоего вещества, одна, может быть, молекула попала в меня и руководит. Какой же сложностью вещество должно обладать, чтобы не только ставить человеку цель, но в зависимости от того, стремится он к ней или нет, перестраивать работу всего организма.
      Ну разве возможны перемены в городе, если букун может в любой момент оттаскивать людей от дела?
      Опять побрел к башне. Осыпанные солнечными бликами катят мягкие волны, сверкают каменные откосы острова, а для меня местность становится то бледной почти до полного исчезновения, то красной. Нет тени — дома, песок пышут жаром.
      До башни уже рукой подать. За толстенными стенами там темнота и прохлада. Отлежусь.
      Упал. Пролежал минут пятнадцать, пришел в себя. По щеке сверху кровь. Ну и силища у этого букуна.
      Дверь в башню приоткрыта. Кто-то внутри есть. Ладно. Все равно. Мне бы только отдохнуть. Полез на четвереньках по лестнице. В темноте вход в коридор. Прополз еще немного, лег на каменный прохладный пол, провалился в небытие.
      Откуда-то негромкий разговор:
      — Читай вот это. — Как будто бы голос старосты.
      — Астрономия.
      — Ее нам и надо. Он же с неба откуда-то.
      Выходит, очнулся, раз слышу.
      Второй, показалось, что Глгл, монотонно начал:
      —  «Бесконечное число измерений не может не быть той сценой, на которой движется Вселенная. Никто не способен стать сам для себя сценой, так как для того, чтобы двигаться, нужно иметь арену большую, чем собственное тело…»Дальше читать?… По-моему, все слишком общее. Про планеты не говорит.
      Неподалеку слабенькая полосочка света. Где-то поблизости происходит разборка библиотеки. Давно началась — многие годы назад эти два голоса зафиксировал наш институтский работяга модуль РМ. Странно было, что сейчас вживе слышу тех, кого он записывал с высоты.
      — А эту читать?
      — Как называется?
      — Суть и существование.
      — Не понимаю. Открой на середине.
      —  «Богатая сильная культура оставляет много времени и пространства для искусства, для сложных человеческих отношений, в частности для возвышенной сублимированной любви, для игривости и приключений…» Еще читать или нет?… «…новый установленный порядок, наоборот, требует от подчиненного большинства, от участников производственного процесса на всех его стадиях внутренней нивелировки, отказа от собственного Я. Личность теперь обусловлена задачами группы, касты, клана, торжествуют всеобщая похожесть и догматизм. Жизнь начинают рассматривать в качестве предопределенной сверху, считают, что в ней ничего не зависит от индивидуальных усилий…»По-моему, ты не слушаешь. Или читать дальше? «Человек со всех сторон окружен всевозможными запретами и ограничениями. Гаснут любознательность, активность. Наука, искусство, общественная деятельность превращаются в пустые ритуалы. Чувства лишены непосредственности при том, что любовь как раз снижена до уровня одного только сексуального удовлетворения, лишена какого-либо духовного начала…»Дальше читать?
      — Не надо. Брось! Давно уже не слушаю.
      — А эту?
      — Что это?
      — Журнал катастроф. Тут целая полка.
      — Все кидаем в трубу.
      Шум, шаги, потом голос Рхра:
      — Пошли.
      — Куда?
      — Здесь комплекта нет, а его все равно нужно найти. Может быть, в первой библиотеке он. Или там внизу… Чего ты расселся. Вставай!
      Светлая полоска погасла. Ко мне приближаются шаги.
      Не вставая, передвинулся на полу, поспешно привалился к самой стенке. Глгл и староста прошли совсем рядом — конечно, эти двое даже с закрытыми глазами могут тут ходить.
      Внизу проскрежетала железная дверь, затем негромкие удары — клин забивают.
      Меня подмывало зайти в библиотеку. Но что увидишь при свете зажигалки?
      Не без труда выдавил клин. В небе трепетали звезды. Большинство домов на окраине были пусты, но при этом ночью казались мне живыми, — не людьми, а старыми стенами, которые продолжали держать, может быть, как-то обсуждать и осмысливать тех, кто когда-то рождался в них, проживал жизнь. Какую?
      Ответ должен был дать музей, если в его подвалах то, о чем я думал.
      У здания с фризом тишина. Подошел к последней двери правого флигеля — заперто. Поднявшись на цыпочки, тихонько толкнул раму окна.
      Как раз взошла луна, в вестибюле все было видно — вот она, решетка. По сквозным металлическим ступеням спускался в темноте. Стал на пол. Тусклый умирающий огонек зажигалки высветил прислоненные одна к другой картины.
      Так и есть — запасник.
      Все тут было покрыто пылью. Смахнул ее с ближайшего полотна, с другого, третьего. Попечитель и попечитель.
      Этажом ниже опять большое помещение. Пустое. Только в дальнем углу несколько холстов лежат свернутыми. Развернул один, увидел знакомый портрет, уже хотел бросить, но задержался. Мастерская работа. В позе натужность, какой она, вероятно, и была, когда стал перед художником. Лоб почти до уродливости выпуклый, подбородок острее, еще длиннее, чем на других портретах. Глаза горят, в них надменность, в них обида на то, что недостаточно ценят, не все в нем понимают. Скорее всего — нельстивое, прижизненное изображение человека, тяжко страдающего и комплексом неполноценности, и манией величия.
      Лестница вела глубже. Семь маршей вниз, на восьмом она кончилась. Если не здесь то, что ищу, значит, нигде.
      Щелкнул зажигалкой. Безрезультатно.
      Надо же, а!
      Погрел ее в ладони, подышал на нее — все в кромешной темноте, еще держась за перила лестницы.
      Зажглась пугливым синим огоньком.
      Сюда в самый низ никто не спускался, может быть, век. В воздухе нет пыли. Она сцепилась, слиплась, легла на все мягким мохнатым ковром. Поднятый моим вторжением ветерок пробудил ее. От пола, от составленных рядами подрамников отделились легкие серые пышные ленты, заколебались, словно водоросли в тихой воде. Шагнул раз, два… Ленты отрывались, плыли.
      Погасил зажигалку. Соскреб всей локтевой частью руки пыль с ближайшего холста. Опять погрел трубочку.
      Зажглась последним большим пламенем, осветила всю картину.
      Она была прекрасна.
      На желтой комковатой земле среди редко стоящих растений девушка. Зеленая накидка, красная юбка густых ярких тонов, как на старинных итальянских полотнах. Синее небо. Растения — невысокие тонкие деревца — окаймляли девушку. Непринужденно она положила руку на ветку. Будто только секунду назад. На заднем плане за высоким горизонтом строения узорчатого контура.
      Из глубины столетий девушка глянула на меня с независимой гордой усмешкой-улыбкой. Подрумяненное солнцем лицо, чуть приоткрытая белая грудь, слегка выставленное в разрезе юбки колено… Царица! Чего?… Всего. Великие проблемы жизни склонялись у ее ног, как перед мерой сущего.
      Меньше мгновенья я смотрел на нее. Пламя погасло, и девушка ушла назад во тьму прошлого. Явилась, чтоб усмехнуться над моими заблуждениями, сказать все главное о своей родине и исчезнуть.
      Постоял еще немного. Шаркая по полу, на ощупь отыскал лестницу, начал подниматься. Стукнулся обо что-то головой — непонятно было, откуда это «что-то» взялось.
      Выходит, все здесь было. Цивилизация не инстинкта, а разума. Кстати, дело и не в цивилизации. Глупо, что я все время о ней думал. Основные ее составляющие — способы получения энергии, производства продукта, его распределения и потребления — еще ничего не говорят о жизни духа. Даже вознесшимся к небу огромным корпусам мегаполиса и полетам в космос могут сопутствовать доминирующие в обществе озверение и отчаяние. Культура — вот что на самом-то деле я имел в виду. И если могла быть такая девушка с ее лицом и повадкой — пусть не быть, но хотя бы мыслиться художником — ясно, что у Иакаты прошлое, которым она может гордиться.
      Подумал, что слишком долго поднимаюсь. Уже девять-десять эта…
      Искры в глазах!.. Небосвод, усеянный звездами, который вдруг завертелся широким кругом все быстрее, быстрее. А рядом девушка с картины… нет, Вьюра. Мы убегаем, мчимся верхом по степи, догоняем отходящий со станции поезд. Успели. Все дальше от опасности. Вот уже заснеженные еловые леса Уральских гор. И все начинается сначала. Бешеный галоп коней, длинный состав вдали, прокричал гудок отхода… Понимаю, что бред, пытаюсь прекратить. Но стучат колеса вагона.
      Очнулся. Связан.
      Неудобно лежать. Под спиной какие-то угловатые предметы.
      Голоса:
      — Сходи принеси воды. Вон там второе ведро. — Это староста.
      — Может, просто так заложим? Вдруг кто-то встретит.
      — Ночь. Кто встретится?
      — Сейчас все может быть. Видел, что на пляже делалось? А меня и в темноте узнают.
      (Я пока не открываю глаз.)
      — Кругом пойдешь. За крайними домами. Вдоль песка.
      Двое вышли.
      Огляделся. Зал. Светящийся потолок, как в том помещении, где звук свирепствовал. По стенам книжные полки, между ними ниши — наверное, когда-то стояли статуи, а сейчас пусто. На полу навалом книги. Сообразил, что нахожусь в главном здании, музея. Видимо, когда в темноте поднимался из подвала, занесло на другую лестницу. Староста с Глглом услышали шаги, подстерегли, стукнули по голове.
      Но они-то зачем здесь?… Ага, какой-то комплект искали, книгу — возможно, ту, о которой старик маляр…
      Опять шаги. Закрыл глаза.
      Что-то грохнуло рядом, сильно ударило по ноге. Что-то на что-то кладется — отдельные мягкие шлепки.
      Посмотрел. Слева и чуть сзади староста, наклонившись, закладывает нижнюю часть ниши кирпичом. Три ряда стенки выложено на растворе. Стало понятно — засунут меня туда связанного, стенку заровняют, как будто ничего и не было.
      Староста почувствовал мой взгляд, сказал, не оборачиваясь:
      — Не смотри. Не надо нервничать. Тебя уже нету. И корабля нет.
      — Сомневаюсь, — сказал я. — Открыть возможно только моей рукой. Запор на меня настроен. Вот если б вы меня туда доставили, мою ладонь прижали…
      Он молча продолжал свое.
      Что еще говорить?
      Шорох за дверьми. Неужели Глгл так быстро вернулся с моря? Мы со старостой оба уставились на дверь.
      В проеме выросла фигура.
      Я первый нашелся. Староста был слишком удивлен.
      — Привет, Змтт. Мы тут поспорили — сумею сам освободиться, если меня свяжут? Не сумел. Проиграл. Развяжите меня.
      — Конечно, — радостно согласился Змтт. Тотчас подошел ко мне, помог повернуться на бок.
      — Стой! — вмешался Рхр. — Мы его сейчас замуруем. Он тут никому не нужен.
      — Правильно. — Верный своим принципам, Змтт кивнул, выпрямляясь. — Так ему и надо.
      — Нет-нет, Змтт, — поспешил я. — Разве можно людей замуровывать? Негуманно. Развязывайте скорее.
      — Чего уж тут хорошего. — Змтт взялся за узел.
      И тут староста совершил ошибку.
      Ему надоело словопрение. Шагнул к нам — в одной руке мастерок, в другой кирпич, — локтем небрежно отшвырнул Змтта к стопе толстых фолиантов. Это было неправильно. Мой новый приятель готов был слушаться любого последнего слова, но, как выяснилось, не терпел физического насилия. Скажи ему Рхр оставить веревку в покое, заткни он мне чем-нибудь рот, ничто меня не спасло бы. Но он толкнул Змтта.
      И тот бросился на него, словно тигр.
      От толчка Змтт не упал, а только присел на корточки, разрушив спиной стопу книг. Из этого положения, не медля ни мгновенья, он прыгнул вперед, пролетел метра полтора и с силой ударил не ожидавшего подобной эскапады старосту головой в грудь. Тот рухнул, стукнувшись затылком о возводимую им стену. Дернулся, застыл.
      — Очень хорошо. Развяжите меня, Змтт.
      Слава богу, староста дышал. Вдвоем той же веревкой связали ему руки и ноги. Он начал приходить в себя.
      — Пойдемте, Змтт, — сказал я. — Сейчас вернемся сюда с людьми, заодно подстережем Глгла. Он должен прийти… Знаете, наверное, Глгла.
      Информация была для старосты. Прибежит с ведром Глгл, освободит Рхра, и оба вряд ли рискнут остаться в городе. А такой промежуточный исход схватки и будет наилучшим — не начинать же только что созданному Совету с репрессий.
      На улице спросил Змтта, как он попал в библиотеку.