Кто-то завернул сюда по пути — на частной подводной лодке — с явным намерением сразу же после окончания торжеств заняться исследованием морского дна; какой-то человек, пользуясь лишь силой собственных мускулов, приплыл из Сан-Томе; некая кубинка на выданье добралась на велосипеде, установленном на двух поплавках.

Большинство же прибыло в субботу на борту быстроходных, простирающих за собой крылья пены, морских паромах или ни обычных рейсовых реактивных авиалайнерах. Кто-то воспользовался частными вертолетами, а некоторые долетели на аэростате.

Впрочем, экстравагантность указанных способов странствия не являла собой ничего из ряда вон выходящего, ибо настало время личности — неповторимой индивидуальности, когда женщины наравне с мужчинами обладали достаточными возможностями и временем, чтобы совершать поступки по собственному усмотрению.

Суббота являлась Днем Ответа, и праздновали его по всему миру, в самых отдаленных его местах. Этого дня ждали девяносто лет, и теперь мир наконец пробуждался от долгого сна… нет, не ото сна, но, скорее, от грез — ощущение возвращения из некоей чудесной, замедленной реальности, из фантазий о судьбах рода людского, из утопии, где у человечества оказалось чуть больше времени и немного меньше суеты, — больше времени для отдыха и меньше — для волнений. Развернутая около ста пятидесяти лет назад Программа прослушивания звездных сообщений и Послание с Капеллы, принятое и расшифрованное ее специалистами, подарили Земле и ее народам девяносто лет мира и спокойствия, а заодно — верный способ открыть аспекты истинной гуманности, свободной от традиционной агрессивности. Проблемы, казавшиеся практически неразрешимыми сто пятьдесят и даже девяносто лет назад, решились как бы сами собой, — стоило лишь миру освободиться от суеты и облегченно передохнуть.

И вот наступил Великий День. Прибывшие на его торжественную встречу люди представляли разные расы и профессии, однако цвета их кожи, казалось, отличались не столь резко, как некогда, да и профессии потеряли былую жесткую ограниченность, — будто каждый стал дилетантом, с истинным восторгом и увлечением исполняющим собственные обязанности и несущим свою ответственность, — в непритупляющемся сознании подлинного любителя, кому труды соседа столь же интересны, как свои собственные.

Среди прибывших были ученые самых разных специальностей, филологи и философы, общественные деятели, представители гуманитарных движений, политики и государственные мужи, журналисты и аналитики, композиторы, художники самых разных направлений, поэты, прозаики-романисты и просто любознательные граждане. Многие в целях экономии путешествовали в составе своих национальных групп, хотя за истекшие девяносто лет изрядно поубавилось и национального духа, и чувств. Впрочем, все это, возможно, закончится, когда настанет минута долгожданного ответа с Капеллы.

Наблюдатели прилетали главным образом через аэропорт Аресибо, преодолевая оставшуюся часть пути среди зеленых холмов — в автобусах и лимузинах, на велосипедах или просто пешком. Некоторые по дороге делились впечатлениями, пережитыми за время своего паломничества сюда, — до той самой минуты, пока не приближались вплотную к необычайной, идеально круглой впадине, выстланной сверкающим металлом, с управляемым радиотелескопом позади, и не оказывались, наконец, у входа в приземистое здание — усадьбу Программы.

Сооруженное из бетонных плит и литого бетона здание за полторы сотни лет, минувших со дня его закладки, разрослось, его достроили с двух сторон, и теперь в новом крыле подготовили новый зал, специально приуроченный к сегодняшнему событию. Строился он добровольцами. Спроектировали его с таким расчетом, чтобы пол амфитеатра лег на ниспадающий склон холма позади здания. Программы, а кровля оказалась на одном уровне с крышей основного сооружения, и теперь оно составляло вместе с аудиторией букву «Т». Путь в зал пролегал по коридорам старого здания. Прибывшие наблюдатели приходили в восторг при виде старых бетонных стен со следами многочисленных ремонтов, где наслоения краски создавали ощущение, будто именно она скрепляет меж собой все плиты стен и перегородки. Во все глаза они рассматривали зал прослушивания, останавливались послушать шипящие шумы и треск — музыку небесных сфер и звуки вселенских помех вместе с оригиналом записи голосов — обрывков радиопрограмм тридцатых годов двадцатого века. Столь остроумным способом капеллане впервые привлекли к себе внимание исследователей Программы, пятьдесят лет спустя после начала прослушивания.

Слушатели изумленно качали головами, замечая: «Здесь все звучит гораздо лучше, чем в записях… гораздо лучше. Намного убедительнее. Трудно даже представить чувства тех, кто девяносто лет назад услышали это впервые и догадались, что сигналы преодолели расстояние до Капеллы и возвратились обратно. И сейчас мы слышим свидетельство существования разумной жизни на других планетах».

Отсюда их путь лежал к компьютерному залу, производившему, пожалуй, еще большее впечатление. Ясно слышалось, как перешептывается, постукивает и бормочет компьютер («совсем как живой» — чаще всего звучал именно этот комментарий); загорались и гасли огоньки, и разнообразнейшие датчики и печатные устройства заглатывали или выдавали информацию; ощущались запахи смазки и озона, столь характерные для электроустройств — больших и малых. Некоторые допытывались у персонала о назначении пустых кресел в углах зала, а иные — по-видимому, лучше информированные — интересовались, не приходилось ли кому-нибудь видеть здесь Призрак? И сотрудники Программы, конечно же, отвечали именно то, чего от них ожидали услышать, или, задрав брови и округлив глаза, говорили: «О да… и это, скажу я вам, было жуткое ощущение», но, как правило, отшучивались как-нибудь так: «У меня улучшается настроение, когда со мной творится что-нибудь скверное» или попросту сообщали правду и признавались: «Его уже давным-давно никто не видел, хоть есть и такие, кто утверждает, будто видели». Но, несмотря на все подобные признания, наблюдатели оставались весьма довольными приемом и шли дальше. Затем наступала очередь обрамленного оригинала Послания, висящего на стене директорского кабинета. Удавалось даже потрогать рабочий стол, — сплошь заваленный деловыми бумагами с карандашными и чернильными пометками, рисунками и вычислениями, — а то и на минутку присесть за этот стол, на краешек кресла с деревянными подлокотниками, истертыми руками несколько сменившихся директоров. Именно здесь сидели они, размышляя о тайнах Вселенной и проблемах контакта… Иные посетители ограничивались осмотром и молча стояли, вдыхая аромат старинных книг, занимавших две стены кабинета.

«Вне всяких сомнений, дом — подлинная жемчужина старины», — переговаривались наблюдатели. «В определенном смысле он не уступает египетским пирамидам или средневековым замкам… Видите, — говорили они, — полы в коридорах к середине снижаются, стертые, по-видимому, полчищами ступавших по ним ног; сколько же раз эти плитки заменялись новыми?.. Все-таки это настоящий памятник науки, неустанного человеческого поиска и долготерпения, и всему этому суждено достичь своей кульминации в чудесном и волнующем ответе с Капеллы. Он будет одинаково великолепен, измени он все, либо ничего — и мир, так или иначе, да вознаградится в собственном ожидании».

Но теперь ожидание подходило к концу, мир начал набирать темп; его жизненный ритм ускорялся по мере приближения момента, когда гигантские радиоуши, находящиеся за пределами этого дома, приступят к приему ответа, отправившегося в путь к Земле еще сорок пять лет назад. И отправила его иная раса, — возможно, находящаяся на краю гибели от взрыва их светил — пары красных гигантов…

— Вы слышали, что они там выкинули, на этой Капелле?

— Нет, а что случилось?

— Капелланин снес яйцо.

Торжества начались в субботу на закате солнца. Опоздавшие смогли созерцать эффектное небесное представление, когда Солнце, скрываясь за нагромождениями облаков, окрасило западный горизонт сперва во все оттенки золота, потом в темный пурпур, и, наконец, наступила темнота. Суеверные расценили это как знамение, остальные ограничились заявлением: зрелище, что ни говори, прекрасное.

Через помещения сооружений Программы, наполненные захватывающей историей со всеми ее изумительными памятками, гости проходили в зал-аудиторию, где по пружинящему ковром покатому полу расходились по своим местам. Многие окидывали взглядом присутствующих и весь зал, с его покрытыми фресками стенами, и сцену внизу, у подножия амфитеатра. Собственно, не сцену, а трибуну. Рядом с ней установили компьютерные мониторы со множеством переключателей и указателей и несколько осциллографов. С краю, в полумраке, стояли два кресла. Оба пустовали.

Когда все заняли места, по центральному проходу сошла вниз группа из представителей персонала. Ее сопровождал директор Программы Уильям Макдональд. Мужчина средних лет энергично прошел к трибуне, в то время, как его подчиненные рассаживались в креслах первого ряда, оставленные свободными согласно старинному обычаю, когда прибывшие первыми занимают задние ряды.

Макдональд повернулся к рядам занятых уже кресел, двум его сотрудникам не хватило места и пришлось прихватить складные стульчики. Свет приглушили ровна настолько, чтобы все внимание сосредоточилось на трибуне. Шум разговоров стих.

— Граждане мира, — произнес Макдональд.

Слова его тотчас услышала вся аудитория, а по трансляции они достигли самых отдаленных уголков Земли, столь же хорошо, как если бы он беседовал с каждым в отдельности.

— Земляне! Приветствую почтивших Программу в День Отзыва. Это событие и сопровождающие его торжества транслируются на все континенты: их увидят и услышат на самых маленьких островках нашего земного шара, в колониях землян на Луне и Марсе; они достигнут всех людей, находящихся теперь в космическом пространстве, ибо сегодня — День Земли, день, которого все мы ждали девяносто лет. Первый день, когда, можно надеяться, капеллане откликнутся на ответ Земли, отправленный девять десятилетий назад.

Однако сперва позвольте мне сделать, так сказать, небольшую инъекцию реализма в самое сердце нашей всеобщей эйфории. Приблизительно через полчаса — точнее, к сожалению, предсказать невозможно, — следует ожидать отзыва. Однако это вовсе не означает, что он действительно придет через тридцать минут. Наш ответ мог потребовать воспроизведения, а на это требуется время. Отзыв необходимо сформулировать, — еще дополнительное время. Иными словами, он может не прийти ни в ближайшие пару часов, ни даже дней, а то и целую неделю. Однако не стоит разочаровываться или впадать в уныние из-за какого-то небольшого опоздания. Оно неизбежно. Минувшие девяносто лет научили вас терпению. Кто знает, не подвергнется ли оно испытанию теперь?..

Меня зовут Уильям Митчелл. Я — директор Программы и третий Макдональд на этом посту. Впрочем, пост директора отнюдь не наследуется, хотя такое впечатление и могло создаться…

Аудитория сдержанно засмеялась.

— …похоже, одни Макдональды, — продолжал оратор, — хотели бы всю жизнь провести в ожидании… У меня нет сына, но для любознательных сообщу: моя дочь также работает в Программе. Кстати, основную работу в Программе выполняет вовсе не директор, а персонал. Вот они все сидят, напротив меня, и я попрошу их встать и представиться…

Когда стихли последние аплодисменты, Макдональд заговорил вновь:

— За без малого полтора столетия тысячи мужчин и женщин отдали Программе свои труд, энергию, время, чувства и жизнь. Это их усилия привели Программу к настоящему моменту, к ее историческим достижениям. Хотелось бы отметить всех, однако это потребует значительно больше тридцати минут отведенных мне по регламенту. Все имена вы найдете в брошюре Программы, розданной вам при входе. Мы же в память обо всех поставили здесь, по обе стороны трибуны, эти пустующие кресла. Они напомнят нам о бесценных заслугах. Вообразите, будто в них сидит кто-то из старого персонала, к примеру, Джон Уайт или его сын Эндрю, Рональд Олсен или Чарльз Саундерс… каждый и все; здесь находится дух минувшего, незримый работник Программы. Я же представляю себе, будто в этих креслах на нашем заседании присутствуют мои отец и дед.

Поднялся грузный премьер Сибири.

— Мистер Макдональд, — сказал он, — я слышал, как здесь рассказывали, будто призраки вашего деда и отца — их еще называют «личинами» — время от времени появляются в компьютерном зале Программы. Из достоверных источников мне также стало известно: создание подобных иллюзий вполне под силу этому компьютеру и он способен говорить голосом вашего отца и деда.

Макдональд пристально взглянул в лицо крупного мужчины в длинном одеянии.

— Компьютер способен представлять информацию в виде топографического образа, в чем вы вскоре убедитесь, — ответил он. — Однако мы твердо убеждены: иллюзии, о которых вы упоминали, находятся еще за пределами его возможностей. Но если кто-то верит, будто духи старых сотрудников Программы живут в компьютере в виде диалогов и других входных данных, — что ж, моральная поддержка и надежда необходимы нам всем…

Через несколько минут большую часть сегодняшней демонстрации возьмет на себя компьютер, поскольку человеку просто не под силу столь быстро интерпретировать ожидаемые сигналы по мере их приема. Именно к такой работе компьютер и готовили все эти сто пятьдесят лет. Эта подготовка и программирование, вместе с хранящейся в нем информацией и связанными с машиной устройствами, создали невероятно сложный механизм. Впрочем, мы не решились передать ему наши опасения и надежды. Когда вы услышите голос компьютера, судите сами, говорит ли он с интонациями моего отца или деда. Некоторые утверждают, это мой голос, но, возможно, он просто комбинирует слышанные им когда-то голоса. Без труда его можно запрограммировать соответствующим образом, однако делать этого мы не стали. Причина проста, мы хотели бы видеть в компьютере нашего почти сознательного союзника.

Впрочем, пора передавать ему дирижерскую палочку. Его представление будет составлено из звуковых записей и голографических изображений. Он развернет краткую историю Программы. В случае приема сигналов нашими собственными антеннами или антеннами Большой Сети на околоземной орбите, компьютер тотчас прервет представление. Со всеми приемными устройствами он находится в непрерывной связи…

Если б только удалось предупредить обе расы, если б все узнали, что никому не хочется войны. Только б удалось договориться и избежать взаимного уничтожения, пока не найдется хоть какой-нибудь повод к двустороннему доверию…

Свой отчет по истории Программы компьютер иллюстрировал фотографиями и фильмами. Все проецировалось в стереокуб, возникший рядом с Макдональдом. Компьютер дошел до того драматического момента, когда орбитальный радиотелескоп под названием Большая Сеть записал очередную кассету сигналов и, как обычно, вместе с другими, отправил в Программу, где человек по фамилии Саундерс занялся кропотливым трудом под названием «декодирование», в процессе которого и обнаружились голоса… Внезапно Компьютер на минуту смолк, а потом тем же бесстрастным тоном произнес:

— Принимаю новые сигналы с Капеллы.

Публика вздрогнула, многие откинулись в креслах, и все мужчины, женщины и дети мира поближе придвинулись к своим приемникам. Среди Присутствующих в зале какой-то мужчина упал в обморок, расплакалась женщина.

— Сигналы, поступившие с Капеллы, схожи с принимаемыми непрерывно последние девяносто лет, — сообщил компьютер. — Однако имеется одно существенное отличие. В настоящий момент сообщение повторяется во избежание возможных помех или утраты сигнала. А теперь сигналы пошли один за другим.

Зрители в едином порыве качнулись вперед.

— Демонстрирую новое сообщение, — произнес компьютер.

В стереокубе возникло похожее на черно-белое шахматное поле изображение:

— Информация принимается слишком быстро, — сообщил компьютер. — Показать все одновременно невозможно. Выбираю для демонстрации несколько фрагментов.

Первое изображение исчезло, и в кубе одно за другим начали возникать другие, сменяясь приблизительно каждые десять секунд.

— Информация, очевидно, формирует разновидность словаря, числового реестра и каталога операторов, — сообщил компьютер. — Да, теперь с допустимой долей условности можно утверждать: передается словарь. При настоящей скорости приема полностью словарь, со Всей возможной грамматикой, будет представлен через двадцать четыре часа. Теперь, — продолжал компьютер, — символы заменяют простейшие образы, уже не соответствующие присланному сложному сообщению. Как только завершится формирование словаря, следует предположить — образы исчезнут и сообщения станут поступать только в символах и других абстракциях. Контакт поднимется в этом случае на уровень истории, литературы и математики. Да, вот теперь уже принимаю информацию исключительно в символах.

Некоторые из зрителей, сидевших вокруг премьера Сибири, громким шепотом принялись обмениваться какими-то замечаниями. Часть аудитории пришла в замешательство. Премьер Сибири снова встал, хотя какой-то ученый из его делегации пытался удержать его за полу одежды. Делегация сибиряков выглядела гораздо сплоченнее остальных.

— Мистер Макдональд, — проговорил премьер, — мое окружение выражает определенную обеспокоенность: передача информации происходит в слишком быстром темпе, и компьютер может с ней не справиться.

— Такое исключено, — ответил Макдональд.

— Я не исключаю, мистер Макдональд, — продолжал премьер, вырывая полу своего облачения из рук пытающегося что-то ему втолковать человека, — возникновение непредвиденной опасности, связанной с продолжением приема.

— Уверяю вас, — сказал Макдональд, — такой опасности нет.

— Ваших заверений недостаточно, — не сдавался премьер. — Поскольку наши слова слышит и записывает компьютер, я не хотел сразу говорить напрямик, полагая, что все мы здесь дипломаты и друг друга поймем без лишних слов. Однако теперь я вынужден заявить без обиняков. Капеллане в техническом отношении весьма развиты, и в их отчаянной ситуации это может угрожать захватом управления вашим компьютером, вместе со всеми его возможностями. Такая раса должна мастерски владеть компьютерами, и кто знает, какими еще возможностями передачи сигналов и транспортировки могут располагать эти существа. Прошу вас принять меры предосторожности, диктуемые здравым смыслом, и отключить ваш компьютер, пока ситуация не прояснится.

Рядом с премьером встал ученый-сибиряк.

— Прошу прощения за экспромт вашего руководителя, несомненно, не имеющего понятия ни о сущности работы компьютера, ни о природе принимаемых сигналов.

В аудитории поднялся шум, и кого-либо в отдельности услышать стало невозможно.

Макдональд поднял руку:

— Ну что ж, эти ваши опасения естественны, к тому же их могут разделять здесь и другие. Не следует полностью исключать вероятности вытеснения нашей программы чужой, однако с расстояния в сорок пять световых лет, да еще без предварительного изучения нашего компьютера — принципа его работы и программирования, без возможности установления обратной связи — такие шансы ничтожно малы. Но что же из этого следует?

А попросту то, — продолжал Макдональд, — что нам нечего бояться капеллан. Это становится совершенно ясно из полученного нами отзыва. Дай еще раз поступивший ответ!

Изображение отзыва снова возникло в стереокубе.

— И оригинал послания с Капеллы, — попросил Макдональд, — тот, полученный девяносто лет назад… так, теперь помести их рядом.

Оба изображения оказались рядом.

— Очевидно, определенные фрагменты сообщения совпадают, но некоторые отличаются, — сообщил Макдональд. — Главная разница — отсутствие в отзыве центральной фигуры. Второе по степени важности отличие — изменение символа солнца в правом верхнем углу. Теперь оно такое же, как и солнце в левом нижнем; идентичны и оба описательных знака…

В первом ряду поднялся чернокожий астроном.

— Это невозможно, — мягко произнес он. — Солнца не могли превратиться в «новую», иначе мы имели бы оптическое подтверждение этому. Между тем спектры Капеллы остались неизменными.

— Значит, девяносто лет назад ошиблись, полагая, будто послание сообщало о превращении солнц в «новую», — ответил Макдональд. — Все это долгое время являлось причиной нашего беспокойства. Некоторые даже стали допускать иную вероятность, и вот теперь она, похоже, подтвердилась: содержащаяся в послании информация о светилах относится ко временам, когда солнца-гиганты Капеллы практически исчерпали в своих недрах запасы водорода и сошли с главной последовательности. Их недра начали отслаиваться, а поверхностные слои «дымить» в окружающее пространство. Солнца начали переходить в стадию красных гигантов, их яркость и температура резко возросли. Именно эти изменения массы и температуры своих светил и описывали капеллане в первом послании.

— И когда это, по-вашему, происходило? — осведомился премьер Сибири.

— В сравнительно недавнем прошлом, но — с одинаковой вероятностью и в незапамятные времена, — ответил Макдональд. — Пусть и тысячу лет, и пару миллионов лет назад.

Аудитория заволновалась: смысл объяснений Макдональда становился понятен. Лишь премьер Сибири держался невозмутимо.

— Что с капелланами?

— Прошу еще раз взглянуть на послания, — попросил Макдональд. — Как видите, в отзыве отсутствуют все так называемые слова, или символы, слева по вертикали. Все, кроме одного. Единственным осталось слово, означавшее капелланина; ему предшествует нечто, как теперь можно предположить, являющееся капелланским символом отрицания.

— Отрицание? — переспросил премьер.

— Капеллане умерли, — устало сказал Макдональд, — точнее, вымерли. Испепелены. Сами символы их планет свидетельствуют о такой их судьбе. Даже суперпланета несколько уменьшилась под влиянием роста температуры ближайшего солнца. Его размеры ныне, наверное, раз в десять превосходят первоначальные. Все спутники суперпланеты сгорели, за исключением единственного, близкого по размерам к Земле. В прошлом ее отождествили у нас с родиной капеллан. Эта планета определенно потеряла большую часть собственной массы, — возможно, это следствие испарения океанов и атмосферы, а может, и взрывов изнутри.