7

Жан-Клод провел нас за сцену. Там ждал еще один вампир-стриптизер. Он был одет как гладиатор, даже с металлическим нагрудником и коротким мечом.

– Вот это и называется “номер, после которого трудно выступать”. Черт побери!

Он отдернул занавес и вышел.

Кэтрин вошла, побледнев так, что веснушки выступили как чернильные пятна. Интересно, я тоже так побледнела? Нет. У меня цвет кожи не тот.

– Господи, Анита, что с тобой?

Я осторожно переступила через змеившийся по полу жгут кабелей и прислонилась к стене. И начала вспоминать, как это – дышать.

– Ничего, – соврала я.

– Анита, что тут творится? Что это там было на сцене? Из тебя такой же вампир, как из меня.

Обри беззвучно зашипел у нее за спиной, впиваясь клыками в собственные губы. Плечи его затряслись в безмолвном смехе.

– Анита? – Кэтрин схватила меня за руку.

Я обняла ее, а она меня. Я не дам ей умереть такой смертью. Не допущу. Она отодвинулась и посмотрела мне в лицо:

– Скажи, что случилось?

– Может быть, поговорим у меня в кабинете? – предложил Жан-Клод.

– Кэтрин не обязательно туда идти.

Обри приблизился. В полутьме он сиял, как драгоценный камень.

– Я думаю, ей следует пойти. Это касается ее – интимно.

Он розовым кошачьим языком облизал окровавленные губы.

– Нет. Я не хочу ее в это впутывать. Как угодно, а ее впутывать не надо.

– Во что – в это? О чем ты говоришь?

– Она может заявить в полицию? – спросил Жан-Клод.

– Заявить в полицию – о чем? – Голос Кэтрин становился громче с каждым вопросом.

– А если да?

– Тогда она умрет, – сказал Жан-Клод.

– Погодите-ка, – сказала Кэтрин. – Вы мне угрожаете?

Теперь в лице ее появилась краска, и много. От гнева.

– Она пойдет в полицию, – сказала я.

– Вам выбирать.

– Извини, Кэтрин, но лучше будет, если ты ничего из этого помнить не будешь.

– Договорились! Мы уходим. – Она потянула меня за руку, и я не сопротивлялась.

Обри шевельнулся у нее за спиной.

– Посмотри на меня, Кэтрин.

Она застыла. Ее пальцы впились мне в руку, мышцы задрожали от неимоверного напряжения. Она боролась. Господи, помоги ей. Но у нее не было ни магии, ни распятия. А силы воли одной мало – по крайней мере, против такого, как Обри.

Рука ее упала, пальцы обмякли. Воздух вырвался из ее груди долгим прерывистым выдохом. Она смотрела куда-то чуть выше моей головы, на что-то, чего я не видела.

– Прости, меня, Кэтрин, – шепнула я.

– Обри может стереть у нее память об этой ночи. Она просто будет думать, что слишком много выпила. Но это не исправит сделанного.

– Я знаю. Единственное, что может разрушить власть Обри над ней, – это его смерть.

– Раньше она обратится в прах в своей могиле!

Я уставилась на него, на кровавое пятно на груди. И улыбнулась очень продуманной улыбкой.

– Эта царапина – везение, и больше ничего.

– Не становись слишком самоуверенной, – сказал Обри.

Самоуверенной. Хорошо сказано. Я еле удержалась от смеха.

– Я поняла угрозу, Жан-Клод. Либо я делаю то, что вы хотите, либо Обри закончит с Кэтрин то, что начал.

– Вы очень верно схватили ситуацию, ma petite.

– Перестаньте меня так называть! Что вы конкретно хотите?

– Я думаю, Вилли Мак-Кой вам сказал, чего мы хотим.

– Вы хотите, чтобы я расследовала убийства вампиров?

– Совершенно точно.

– Это, – я махнула рукой в сторону пустого лица Кэтрин, – вряд ли было необходимо. Вы могли меня пытать, угрожать моей жизни, предложить больше денег. Вы много чего могли сделать вместо этого.

Он улыбнулся, не разжимая губ.

– И на это ушло бы время. И позвольте мне быть откровенным, после всего вы бы все равно отказались.

– Может быть.

– А так у вас нет выбора.

В его словах был смысл.

– О'кей, я займусь этим делом. Вы довольны?

– Вполне, – сказал Жан-Клод. – Что будем делать с вашей подругой?

– Отправьте ее домой в такси. И мне нужны гарантии, что этот длинный клык ее не убьет в любом случае.

Обри рассмеялся – густой звук, оборвавшийся истерическим шипением. Он согнулся пополам от хохота.

– Длинный клык. Мне нравится.

Жан-Клод глянул на хохочущего вампира и заявил:

– Я даю вам слово, что она не пострадает, если вы нам поможете.

– Не обижайтесь, но этого недостаточно.

– Вы сомневаетесь в моем слове?

Голос его заворчал низко и жарко от гнева.

– Нет, но поводок Обри не у вас в руках. Если он не отвечает перед вами, вы его поведение гарантировать не можете.

Смех Обри затих в отрывистом хихиканье. Ни когда не слышала, как вампир хихикает. Не самый приятный звук. Смех затих, и Обри выпрямился.

– Мой поводок никто не держит, девушка. Я сам – мастер.

– Ну, не надо преувеличивать. Тебе больше пятисот лет, и если бы ты был мастером, на сцене ты бы со мной разобрался сразу. Поскольку вышло, – я повернула руки ладонями вверх, – что ты этого не сделал, это значит, что ты очень стар, но ты не мастер, и потому себе не хозяин.

Он зарычал горловым звуком, лицо его потемнело от гнева.

– Да как ты смеешь?

– Подумай, Обри, она оценила твой возраст с точностью до пятидесяти лет. Ты не мастер вампиров, и она это знала. Она нам нужна.

– Ее надо научить скромности.

Он шагнул ко мне, напрягаясь от гнева, и кулаки его сжимались и разжимались в пустом воздухе.

Жан-Клод встал между нами.

– Николаос ожидает, что мы привезем ее в целости и сохранности.

Обри остановился, зарычал, челюсти его щелкнули в воздухе. Зубы лязгнули с глухим злобным звуком.

Они глядели друг другу в глаза. Их воли вились в воздухе далеким ветром. От него покалывало затылок и вставали дыбом волосы. Первым отвернулся Обри, сердито моргнув. – Я не буду предаваться гневу, моймастер.

Он подчеркнул слово “мой”, давая понять, что Жан-Клод не “его” мастер.

Я дважды сглотнула слюну, и этот звук показался мне громким. Если они просто хотели меня напугать, то работу проделали отлично.

– Кто это – Николаос?

Жан-Клод повернулся ко мне, и лицо его было спокойно и красиво.

– Не нам отвечать на этот вопрос.

– Что это должно значить?

Он улыбнулся, тщательно изгибая губы так, чтобы не показать клыки.

– Давайте посадим вашу подругу в такси подальше от греха.

– А что с Моникой?

Здесь он улыбнулся, показав клыки. Мои слова его искренне позабавили.

– Вы волнуетесь за ее безопасность?

Тут мне стукнуло – этот неожиданный девичник, на котором были только мы трое.

– Она должна была заманить сюда меня и Кэтрин!

Он кивнул – опустил и поднял голову.

Я хотела пойти обратно и дать ей в морду. И чем больше я об этом думала, тем эта мысль мне больше нравилась. И тут как по волшебству она вошла в разрез занавеса. Я улыбнулась ей, и мне было хорошо.

Она застыла в нерешительности, глядя то на меня, то на Жан-Клода.

– Все идет по плану?

Я шагнула к ней, Жан-Клод схватил меня за руку.

– Не трогайте ее, Анита. Она под нашей защитой.

– Клянусь вам, сегодня я ее пальцем не трону. Я только хочу ей кое-что сказать.

Он отпустил мою руку – медленно, будто не знал, стоит ли это делать. Я подошла к Монике вплотную, чуть не касаясь ее, и прошептала прямо ей в лицо:

– Если что-нибудь случится с Кэтрин, я увижу твою смерть.

Она криво улыбнулась, уверенная в своих защитниках.

– Они вернут меня обратно как одну из них.

Я почувствовала, как качнулась моя голова – чуть влево, чуть вправо, медленным точным движением.

– Я вырежу тебе сердце. – Я все еще улыбалась, наверное, просто не могла остановиться. – Потом я его сожгу и выброшу пепел в реку. Ты меня поняла?

У нее дернулось горло вверх-вниз. Кварцевый загар приобрел слегка зеленый оттенок. Она кивнула, глядя на меня, как на страшилище.

Я думаю, она мне поверила. Правильно сделала. Терпеть не могу зря тратить хорошие угрозы.

8

Я смотрела, как такси Кэтрин сворачивает за угол.

Она не повернулась, не помахала, ничего не сказала. Завтра она проснется со смутными воспоминаниями, как повеселилась с подружками.

Хотелось бы мне думать, что она вне опасности, но это был бы самообман. В воздухе густо пахло дождем. Уличные фонари блестели на тротуаре. Воздух так тяжел, что дышать, казалось, было невозможно. Лето в Сент-Луисе. Отличное время.

– Мы пойдем? – спросил Жан-Клод.

Он стоял, сверкая в темноте белоснежной сорочкой. Если сырость его беспокоила, он этого не показывал. Обри стоял в тени возле дверей. Единственный свет на него падал с багровой неоновой вывески клуба. Он улыбнулся мне окрашенным в алое лицом, а тело было скрыто в тени.

– Слишком наиграно, Обри, – сказала я.

Улыбка его дрогнула:

– Что ты имеешь в виду?

– Ты похож на Дракулу из малобюджетного фильма.

Он слетел по ступеням с тем непринужденным совершенством, которое присуще только по-настоящему старым. Уличные фонари осветили перекошенное лицо, сжатые в кулаки руки.

Жан-Клод встал перед ним и заговорил тихим успокаивающим шепотом. Обри отвернулся, резко пожав плечами, и заскользил по улице. Жан-Клод повернулся ко мне.

– Если вы будете продолжать его дразнить, он дойдет до точки, откуда я не смогу его повернуть. И вы умрете.

– Я думала, вам поручено доставить меня к этому Николаосу.

Он нахмурился.

– Так и есть, но я не стану жертвовать жизнью, защищая вас. Вы это понимаете?

– Теперь да.

– Отлично. Пойдемте?

Он показал рукой вдоль улицы, куда удалился Обри.

– Мы пойдем пешком?

– Здесь недалеко. – Он протянул мне руку. Я посмотрела на нее и покачала головой. – Анита, это необходимо. Иначе я не предложил бы.

– Почему необходимо?

– Эта ночь не должна стать известной полиции, Анита. Возьмите мою руку, изобразите обезумевшую женщину со своим любовником-вампиром. Это объяснит кровь на вашей блузке. Объяснит, куда мы идем и зачем.

Рука его висела в воздухе, изящная и бледная. Она была неподвижна, даже пальцы не трепетали, будто он мог так стоять и протягивать мне руку целую вечность. Может быть, так оно и было. Я приняла его руку. Длинные пальцы сомкнулись на тыльной стороне моей ладони. Мы пошли, и рука его в моей руке была неподвижна. Я чувствовала, как бьется мой пульс об его ладонь. Его пульс ускорился, попадая в такт с моим. Кровоток его жил я ощущала, как второе сердце.

– Вы сегодня питались?

– А вы не можете определить?

– С вами никогда нельзя ничего определить.

Уголком глаза я заметила улыбку.

– Я польщен.

– Вы не ответили на мой вопрос.

– Нет.

– Нет – вы не ответили на мой вопрос, или нет – вы сегодня не питались?

Он на ходу повернулся ко мне. На верхней губе у него сверкнули бисеринки пота.

– А как вы думаете, ma petite? – Голос его был тишайшим из шепотов.

Я попыталась выдернуть руку, хотя и знала, что это глупо и не выйдет. Рука его судорожно сжалась на моей, сдавила так, что я ахнула. Он даже не сильно старался.

– Не боритесь со мной, Анита. – Он провел языком по верхней губе. – Борьба... возбуждает.

– Почему вы сегодня не стали питаться?

– Мне было приказано этого не делать.

– Почему?

Он не ответил. Начал моросить дождик, легкий и прохладный.

– Почему? – повторила я.

– Не знаю.

Его голос был еле слышен за тихим шумом дождя. Будь это кто-то другой, я бы сказала, что он боится.

Здание гостиницы было высоким и узким и построено из настоящего кирпича. Вывеска на фасаде голубым неоном извещала: “Есть пустые комнаты”. Других слов не было. Никак не узнать, как она называется или вообще что это. Пустые комнаты. Капельки дождя черными бриллиантами блестели в волосах Жан-Клода. Топ прилипал у меня к телу. Кровь смывалась. Холодная вода – идеальное средство от пятен свежей крови. Рекомендую.

Из-за угла выехала полицейская машина. Я напряглась. Жан-Клод рывком притянул меня к себе. Я уперлась ему в грудь ладонью, чтобы не дать ему прижать меня к себе. Его сердце стучало у меня под рукой.

Полицейская машина ехала очень медленно. Прожектор оглядывал темную улицу. Округ они патрулировали регулярно. Для туризма будет плохо, если туристы начнут пропадать из-за нашего лучшего аттракциона. Жан-Клод схватил меня за подбородок и заставил смотреть на него. Я пыталась вырваться, но пальцы его сомкнулись железом.

– Не сопротивляйтесь!

– Я не буду смотреть вам в глаза!

– Даю вам слово, что не буду вас зачаровывать. Сегодня ночью можете спокойно смотреть в мои глаза. Клянусь вам. – Он метнул взгляд на машину, медленно приближающуюся к нам. – Если вмешается полиция, я не могу гарантировать судьбу вашей подруги.

Я заставила себя обвиснуть в его объятиях, дав своему телу прильнуть к нему. Сердце стучало, как на бегу. Потом я поняла, что это не мое сердце стучит. Пульс Жан-Клода колотился в моем теле. Я его слышала, ощущала, почти сжимала в руке. Я взглянула в его лицо. Глаза его были темнейшей синевы, как полночное небо. Темные и живые, но не было ощущения, будто тонешь, они не затягивали. Глаза как глаза.

Лицо его склонилось надо мной, и он шепнул:

– Клянусь вам.

Он собирался меня поцеловать. Я не хотела. Но еще меньше я хотела, чтобы полицейские остановились и стали задавать вопросы. Не хотела объяснять порванную блузку и пятна крови.

Губы его нерешительно застыли над моим ртом. Громко отдавалось у меня в голове биение его сердца, пульс его ускорялся, и дыхание мое прерывалось тяжестью его жажды.

Губы его были шелковисты, язык – быстрой влагой. Я попыталась оторваться и почувствовала его руку у себя на затылке.

Нас накрыло полицейским прожектором. Я обвисла в руках Жан-Клода, давая ему себя целовать. Рты наши прижались друг к другу. Языком я нащупала гладкую твердость клыков. Я отодвинулась, и он меня отпустил. Тут же он прижал меня лицом к своей груди, я почувствовала, как он дрожит. И не от дождя.

Дыхание его было отрывистым, сердце колотилось. Гладкая шероховатость шрама уперлась мне в щеку.

Голод его окатил меня бешеной волной, как жар. Раньше он его от меня прятал.

– Жан-Клод! – Я даже не пыталась скрыть свой страх.

– Тише.

По его телу пробежала крупная дрожь, с шумом вырвалось дыхание. Он отпустил меня так резко, что я пошатнулась и оступилась.

Он отошел прочь, прислонился к припаркованной машине и поднял лицо к дождю. Я все еще чувствовала биение его сердца. Никогда я не ощущала так своего пульса, пульса крови, текущей по моим жилам. Обхватив себя руками, я задрожала под горячим дождем.

Полицейская машина скрылась в полумраке уличных фонарей. Минут, может быть, через пять Жан-Клод выпрямился. Я больше не чувствовала биения его сердца, а мой собственный пульс стучал медленно и мерно. Что бы тут ни произошло, оно уже кончилось.

Он прошел мимо меня и позвал через плечо:

– Идемте, Николаос ждет нас внутри.

Я прошла в дверь вслед за ним. Он не пытался взять меня за руку. Даже держался на таком расстоянии, чтобы мы не могли друг друга коснуться, пока я шла за ним через маленький квадратный вестибюль. За конторкой сидел мужчина – человек. Он оторвал глаза от журнала, скользнул взглядом по Жан-Клоду и с вожделением уставился на меня.

Я ответила взглядом в упор. Он пожал плечами и вернулся к своему журналу. Жан-Клод быстро шел к лестнице, не ожидая меня. Даже не оглядываясь. Наверное, он слышал мои шаги или просто ему было все равно, иду ли я за ним.

Я так поняла, что мы больше не прикидываемся любовниками. Представьте себе – я чуть не сказала, что вампир в ранге мастера боялся не сдержать себя со мной!

Мы поднялись в длинный коридор с дверьми по обеим сторонам. Жан-Клод уже входил в одну из них. Я пошла к ней, отказываясь спешить. Подождут, черт их не возьмет.

В комнате была кровать, ночной столик с лампой и три вампира: Обри, Жан-Клод и незнакомая женщина-вампир. Обри стоял в дальнем углу у окна. И улыбался мне. Женщина полулежала на кровати и выглядела, как положено вампиру: длинные прямые черные волосы рассыпаны по плечам. В длинном черном платье. Высокие черные сапоги с трехдюймовыми каблуками.

– Погляди мне в глаза, – велела она.

Я бросила на нее взгляд, не успев себя проконтролировать, и тут же опустила глаза на пол.

Она рассмеялась смехом, очень похожим по осязаемости на смех Жан-Клода. Звук, который можно подержать в ладонях.

– Обри, закрой дверь, – приказала она. В ее голосе звучало раскатистое “р”, но я не могла определить, что это за акцент.

Обри прошел мимо меня, закрыл дверь и остался у меня за спиной, где я его не видела. Я отошла так, чтобы встать спиной к стене, откуда я видела всех троих, хотя, конечно, толку в этом мало.

– Боишься? – спросил Обри.

– А кровь еще идет? – спросила я.

Он прикрыл пятно на рубашке руками.

– Посмотрим, у кого будет идти кровь на рассвете.

– Обри, не ребячься. – Женщина-вампир встала с кровати, ее каблуки застучали по голому полу. Она обошла вокруг меня, и я подавила поползновение обернуться вслед за ней, чтобы не терять ее из виду. Она рассмеялась, будто поняла это.

– Ты хочешь, чтобы я гарантировала безопасность твоей подруги? – спросила она. И опять грациозно опустилась на кровать. Голая запущенная комната казалась еще хуже от присутствия этой женщины в двухсотдолларовых кожаных сапогах.

– Нет, – ответила я.

– Ведь это то, о чем вы просили, Анита, – сказал Жан-Клод.

– Я сказала, что хочу гарантий от мастера Обри.

– Ты говоришь с моим мастером, девушка.

– Это не так.

Вдруг в комнате стало очень тихо. Слышно было, как что-то скребется в стене. Мне пришлось посмотреть, чтобы убедиться, что вампиры все еще в комнате. Они были неподвижны, как статуи – ни признака движения, дыхания или жизни. Они все были неимоверно старыми, но ни один из них не был достаточно стар, чтобы быть Николаосом. – Николаос – это я, – сказала женщина-вампир, и голос ее вкрадчиво задышал в комнате. Я хотела бы ей поверить, но не верила.

– Нет, – сказала я. – Ты не мастер Обри. – И я рискнула взглянуть в ее глаза. Они были черными и чуть расширенными от удивления. – Ты очень стара и чертовски хороша, но ты не настолько стара или сильна, чтобы быть мастером для Обри.

– Я же тебе говорил, что она поймет, – произнес Жан-Клод.

– Молчать!

– Игра окончена, Тереза. Она знает.

– Только потому, что ты ей сказал!

– Объясните им, как вы поняли, Анита.

Я пожала плечами.

– Не то ощущение. Она недостаточно стара. От Обри исходит ощущение большей силы, чем от нее. Это неправильно.

– Ты все еще настаиваешь на разговоре с нашим мастером? – спросила женщина.

– Я все еще хочу получить гарантии безопасности для моей подруги. – Я посмотрела на каждого из них по очереди. – И мне надоели эти дурацкие игры.

Вдруг Обри бросился ко мне. Мир замедлился. Не было времени испугаться. Я попыталась отступить, зная, что некуда.

Жан-Клод, вытянув руки, бросился ему наперерез. Но он не успевал.

Рука Обри, появившись из ниоткуда, попала мне в плечо. Удар вышиб воздух из моих легких и отбросил меня назад. Я врезалась спиной в стену. Через мгновенье о ту же стену стукнулась моя голова. Мир стал серым. Я соскользнула по стене вниз. Дыхания не было. На сером фоне замелькали белые тени, и мир стал чернеть. Я соскользнула на пол. Это было не больно, уже ничего не было больно. Я пыталась вдохнуть, преодолевая огонь в груди, и тут все поглотила тьма.

9

Из тьмы плыли голоса. Сновидения.

– Не надо было ее переносить.

– Ты хочешь ослушаться Николаос?

– Разве я не помог ее переносить? – сказал мужской голос.

– Помог, – отозвалась женщина.

Я лежала с закрытыми глазами. Нет, мне не снилось. Я вспомнила возникшую из ниоткуда руку Обри. Это был удар тыльной стороной ладони. Если бы он сжал кулак... Но он этого не сделал. Я была жива.

– Анита, вы очнулись?

Я открыла глаза. В голову хлынул свет. Я снова закрыла глаза от света и от боли, но боль осталась. Я повернула голову, и это было ошибкой. Боль превратилась в непобедимую тошноту. Как будто кости головы пытались соскользнуть с мест. Я закрыла рукой глаза и застонала.

– Анита, вам нехорошо?

Зачем задавать вопросы, ответ на которые очевиден? Я ответила шепотом, не зная, чем отзовется для меня попытка заговорить. Вроде бы не очень плохо.

– Просто великолепно.

– Что? – Это был голос женщины.

– Я думаю, она проявляет сарказм, – сказал Жан-Клод. В голосе его звучало облегчение. – Если она шутит, значит, она не сильно пострадала.

В этом я не была уверена. Тошнота накатывала волнами, от головы к желудку, вместо того чтобы наоборот. Спорить можно, что у меня сотрясение. Вопрос в том, насколько сильное?

– Вы можете двигаться, Анита?

– Нет, – шепнула я.

– Позвольте мне перефразировать вопрос. Если я вам помогу, вы сможете сесть?

Я сглотнула слюну, пытаясь дышать сквозь тошноту и боль.

– Может быть.

Две руки скользнули под мои плечи. Кости у меня в голове поехали вперед, когда он меня поднял. Я ахнула от боли.

– Меня сейчас стошнит.

Я перевернулась на четвереньки. Движение это было слишком быстрым, и боль налетела вихрем света и тьмы. Живот сводило, рвота стояла у горла, голова раскалывалась.

Жан-Клод держал меня за талию, его холодная рука лежала у меня на лбу, не давая костям головы расползаться. И голос его поддерживал меня, как прикосновение гладкой простыни к коже. Он тихо и ласково говорил по-французски. Я не понимала ни слова, но и не надо было. Его голос держал меня, укачивал, унося часть боли.

Он прижал меня к груди, и я была слишком слаба, чтобы возражать. Боль колотилась в голове, но теперь это была далекая, пульсирующая, тупеющая боль. Голову повернуть все равно было невозможно, будто она выскользнула из шарниров, но боль была уже другая, терпимая. Он вытер мне лицо и губы влажной тканью.

– Вам лучше? – спросил он.

– Да. – Я сама не заметила, когда ушла боль.

– Что ты сделал, Жан-Клод? – спросила Тереза.

– Николаос хотела видеть ее в сознании и здоровой. Ты видела, какова она была. Ей нужна больница, а не дополнительные пытки.

– И потому ты ее полечил. – Женщина-вампир явно забавлялась ситуацией. – Николаос не будет довольна.

Я почувствовала, как он пожал плечами.

– Я сделал то, что было необходимо.

Я уже могла открыть глаза, не щурясь и не вызывая боли. Мы были в темнице – по-другому и не назовешь. Квадратную камеру двадцать на двадцать футов окружали толстые каменные стены. К зарешеченной деревянной двери вели вверх каменные ступени. Даже кольца для цепей были в стенах. Факелы дымились на стенах. Не хватало только дыбы и палача в черном клобуке – такого, с бычьими бицепсами и татуировкой “Не забуду мать родную”. Да, это завершило бы картину. Мне было лучше, намного лучше. Я не должна была так быстро оправиться. Мне случалось получать удары, и сильные. Не бывает, чтобы вот так просто все прошло.

– Вы можете сидеть без помощи? – спросил Жан-Клод.

К моему удивлению, ответ оказался положительным. Я села, прислонившись спиной к стене. Посреди пола была вполне современная сточная решетка.

Тереза смотрела на меня, держа руки на бедрах.

– Да, ты быстро оправляешься. – В ее голосе звучало приятное изумление и еще что-то, что я не могла назвать.

– Ни боли, ни тошноты – все прошло. Как это получилось?

Она ухмыльнулась, скривив губы.

– Об этом тебе надо спросить Жан-Клода. Это он сделал, не я.

– Потому что ты этого сделать не могла бы.

В его голосе слышался чуть тепловатый намек на злость.

Она побледнела.

– Я бы этого все равно не стала делать.

– О чем вы говорите? – спросила я.

Жан-Клод повернулся ко мне; красивое лицо было непроницаемым. Темные глаза смотрели в мои – и это были глаза как глаза.

– Давай, мастер вампиров, скажи ей. Увидишь, насколько она благодарна.

Жан-Клод смотрел на меня, разглядывая мое лицо.

– У вас была сильная контузия, сотрясение. Но Николаос не позволила бы нам доставить вас в больницу, пока не будет закончено это... интервью. Я боялся, что вы умрете или окажетесь неспособны... функционировать. – Никогда я не слышала в его голосе такой неуверенности. – Поэтому я поделился с вами своей жизненной силой.

Я затрясла головой – крупная ошибка. Пришлось прижать руки ко лбу.

– Я не понимаю.

Он широко развел руками:

– У меня нет других слов.

– Позволь мне! – вмешалась Тереза. – Он просто сделал первый шаг к превращению тебя в слугу.

– Не может быть. – Мне все еще трудно было мыслить ясно, но я знала, что это неправда. – Он не пытался воздействовать на меня разумом или глазами. Он не кусал меня.

– Я говорю не об этих жалких полутварях, носящих несколько укусов и бегающих по нашим поручениям. Я имею в виду постоянного слугу-человека, которого никогда не кусают, никогда не ранят. Такого, который стареет почти так же медленно, как мы.

Я все еще не понимала. Наверное, это выражалось на моем лице, потому что Жан-Клод сказал:

– Я забрал вашу боль и дал вам часть моей... выносливости.

– Значит, вы испытываете мою боль?

– Нет, боль прошла. Я сделал вас чуть менее уязвимой. Вас теперь труднее ранить.

До меня все еще не дошло до конца или просто это было вне моих понятий.

– Все равно не понимаю.

– Послушай, женщина, он дал тебе то, что мы считаем великим даром и даем лишь тем, кто показал себя бесценным.

Я уставилась на Жан-Клода.

– Это значит, что я теперь как-то в вашей власти?

– Как раз наоборот, – ответила Тереза. – Ты теперь не подвержена действию его взгляда, голоса, ума. Ты будешь служить ему только по твоему собственному желанию, ничего больше. Теперь ты понимаешь, что он сделал.

Я посмотрела в ее черные глаза. Просто глаза и ничего больше.

Она кивнула.

– Ты теперь начинаешь понимать. У тебя, как у аниматора, был частичный иммунитет к нашим взглядам. Теперь у тебя иммунитет почти полный. – Она рассмеялась коротким лающим смешком. – Николаос уничтожит вас обоих.

Она пошла вверх по ступеням, щелкая каблуками по камню. И оставила дверь за собой открытой.

Жан-Клод подошел и склонился надо мной. Лицо его было непроницаемо.

– Зачем? – спросила я.

Он просто стоял и смотрел. Волосы его высохли беспорядочными локонами вокруг лица. Он был все так же красив, но беспорядок в волосах делал его более реальным.

– Зачем?

Тут он улыбнулся, и стали видны морщины усталости около глаз.

– Если бы вы умерли, мы были бы наказаны мастером. Обри уже терпит из-за своей... опрометчивости.

Он повернулся и поднялся по ступеням к выходу. Шел он как кошка – с бескостной, текучей грацией.

У дверей он остановился и глянул на меня.

– Кто-нибудь придет за вами, когда Николаос решит, что настало время. – Он закрыл дверь, и я слышала, как задвигается засов и щелкает замок. Сквозь прутья решетки донесся его голос – густой и будто бы пузырящихся смехом. – Еще, может быть, потому, что вы мне нравитесь.

И смех его прозвучал хрустко, как разбитое стекло.

10

Я не могла не проверить запертую дверь. Потрясти, поковырять в замке – будто бы я знаю, как открывать замки. Проверить, нет ли расшатанных прутьев, хотя через это окошко мне бы все равно не выбраться. Дверь я проверила, потому что не могла не проверить. Как нельзя не потрясти багажник, в котором случайно захлопнешь ключи.

Мне случалось бывать не на той стороне запертой двери. Ни одна из них никогда для меня не отворялась, но всегда бывает первый раз. Только дожить надо. Так, последнюю фразу вычеркиваем как неудачную.

Какой-то звук вернул меня снова в камеру, к ее сочащимся сырым стенам. Вдоль дальней стены кралась крыса. Еще одна выглянула из-за края ступеней, подергивая усами. Наверное, камера не может существовать без крыс, но я хотела бы дать ей попробовать.

Что-то еще застучало когтями вокруг ступеней, и в свете факела я приняла это за собаку. И ошиблась. Это была крыса размером с немецкую овчарку, сидящая на мохнатых ляжках. Она пялилась на меня, прижав мощные лапы к шерстистой груди. Она повернула голову, скосив на меня большую пуговицу глаза. Губы отодвинулись назад, открывая пожелтевшие зубы. Пятидюймовые кинжалы резцов с тупыми гранями.