Мередит Джентри (№3) - Соблазненные луной

– Я не знаю, что с тобой делать.

– И я, – присоединился Кураг.

– Я знаю. – Рис подошел к Сиун. Она хлестнула по нему шипастой ногой. Он отпрыгнул подальше и рассмеялся. Странным смехом – красивым и неприятным одновременно.

– Что же? – спросил Дойл.

– Я требую с Сиун цену моей крови здесь и сейчас.

– Если ты ее убьешь, она все равно не высвободится из зеркала, – сказал Дойл.

– Высвободится, – уверенно сказал Рис. Он стоял точно за пределами досягаемости ее руки и брыкающихся ног. – Я видел, как такое сделали намеренно, чтобы поймать врага в ловушку. Как только он умер, зеркало снова стало целым, а половинки тела остались по разные его стороны.

Сиун в панике забилась о стекло, шипастые ноги оставляли глубокие белые царапины в полированной древесине рамы.

– Нет! – закричала она.

– Когда мы виделись в последний раз, связанным и беспомощным был я. Не думаю, что тебе такое положение нравится больше, чем нравилось мне.

Она рванулась в его сторону, одна из ног так хлестнула по раме, что черная шпора на голени вонзилась в дерево, и Сиун с трудом ее выдернула.

– Спокойней, спокойней, милочка, – посоветовал Рис.

– Будь ты проклят!

– Если она проклянет кого-то из нас, – сказал Дойл, – мы наложим проклятие на гоблинов. Сидхе теперь не так сильны, как раньше, и все же не советую тебе идти на такой риск, Кураг.

– Если она ругнется еще раз, отрубите ее неблагодарную башку! – сказал Кураг.

В криках Сиун звучали скорее ярость и разочарование, чем страх. Вряд ли она по-настоящему боялась умереть. И у нее были на то основания. Убить бессмертного фейри не так уж легко. Обычно для этого требуется пропасть магии с использованием смертной крови или особое оружие. У нас не было ни того, ни другого.

Рис отступил на шаг от бьющейся Сиун и повернулся к Китто.

– Холод, дай Китто твой короткий меч.

Холод посмотрел на Дойла. Китто даже не повернул головы.

– Что ты задумал, Рис? – спросил Дойл.

Рис подошел к Холоду и Китто, присел на колени, чтобы глаза оказались на одном уровне с глазами маленького мужчины, и стал гладить Китто по волосам, пока тот не повернулся к нему.

– Я попал ей в лапы всего на несколько часов, Китто. Я вообразить боюсь, каково принадлежать ей месяцами.

Хрипло, но отчетливо Китто произнес:

– Годами.

Рис взял в ладони лицо Китто и прижался лбом к его лбу. Он что-то зашептал, и я перестала разбирать слова, но интонации были слышны: убеждающие, сочувствующие, настаивающие.

– Не надо, Рис, не требуй, – сказал Холод.

Рис взглянул в глаза Холоду:

– Есть лишь один способ справиться со своим страхом – это встретиться с ним и одолеть. Мы пойдем в этот бой вместе, Холод, он и я.

Китто кивнул, не поднимая головы из ладоней Риса.

– Дай ему короткий меч, Холод, или мне придется пойти за другим. – В лице Риса появилось что-то командное, сила, которая прежде не чувствовалась. Холод это уловил. Он пересадил Китто на кровать, встал и добыл из-под пиджака меч немногим длиннее большого ножа. В руках Холода он казался слишком коротким. Страж подал его Китто рукояткой вперед.

Китто нерешительно протянул к нему руку. Стражи учили его обращаться с оружием. Кое-что он умел и раньше, но тактика гоблинов строилась в основном в расчете на физическую силу и массу тела. Для Китто она вряд ли подходила. Он учился нужным приемам, но практики ему не хватало, и он еще не обрел уверенности в себе.

Он взялся за рукоять обеими руками – для них вполне хватило места – и настороженно глядел на клинок, словно тот мог вывернуться из рук и укусить его.

Рис наклонился и выудил из-под кровати меч в ножнах. Тайники с оружием имелись у нас на всякий случай по всему дому. Но для Китто, видимо, под кроватью подходящего оружия не было.

Рис обошел кровать, полуведя-полуподталкивая Китто за плечи. Едва отойдя от кровати, Китто попятился обратно, меч чуть не выпал у него из рук.

Сиун завизжала:

– Кураг, мой царь, спаси меня от них!

– Вспомнила, что я твой царь, Сиун? Ну, теперь это тебе не поможет.

– Спаси меня, Кураг, спаси! Неужто ты ссстанешь просссто сссмотреть, как сссидхе убьют твоего гоблина?! – Она с мольбой протянула к нему белую руку, ту, что оставалась на его стороне зеркала.

Кураг вздохнул.

– Могу ли я предложить тебе что-нибудь взамен, белый рыцарь? Выкуп за ее жизнь?

– Почему за мою жизнь, Кураг?! – крикнула Сиун. – Они меня только разрезать могут, но не убить!

– Она права, белый рыцарь. Ты не сможешь убить ее, она бессмертна.

Китто замер как вкопанный, отказываясь отходить от кровати. Если Рис хочет, чтобы он приблизился к Сиун на длину меча, ему придется сгрести Китто в охапку и последние несколько футов нести.

Рис оставил его в покое и шагнул к зеркалу, остановившись как раз за пределами досягаемости для Сиун. Он с отстраненным видом смотрел на гоблинку, будто припоминая что-то.

– На этот счет не беспокойся, Кураг, – сказал он.

– Назови подходящий выкуп, белый рыцарь, и я постараюсь заплатить. Есть же что-нибудь, что ты хотел бы получить? – Кураг подошел вплотную к Сиун и ободряюще погладил ее мохнатую спину.

– Я хочу ее смерти, Кураг, – ответил Рис.

Лицо Курага отразило одновременно и удовольствие, и тревогу, словно он опасался перегнуть палку. Он вкрадчиво произнес:

– А как насчет одного из мужчин-гоблинов, наслаждавшихся твоим обществом? Такая замена тебя не устроит? – Он попытался сделать каменное лицо, но в оранжево-желтых глазах горел лукавый огонек. Он наслаждался неловким положением Риса. Не думаю, что зрелище насилия над Рисом возбуждало его сексуально, но насилие как таковое, зрелище унижения сильного – о да, это Курагу очень нравилось!

Рис почернел от надвигающегося гнева, но тут же справился с собой. Он задумчиво глянул на Курага:

– Ты предлагаешь кого-то конкретного?

Теперь задумался Кураг.

– А ты помнишь кого-то по имени? – Он ухмыльнулся почти по-прежнему.

– Почти все предпочитали представиться. Имя Сиун я запомнил.

Кураг кивнул и опять погрустнел, словно ему хотелось бы забрать какие-то из своих слов обратно. Среди тех, кто измывался над Рисом, наверняка были гоблины, которых Кураг ненавидел или считал угрозой себе. В этом и была загвоздка. Для царя гоблинов признать, что кто-то представляет для него угрозу, – не так легко, а может быть, и опасно. Гоблины не подсылают друг к другу убийц. Это считается трусостью. Царя, который убивает чужими руками, гоблины могут и казнить. Но если Рис пожелает смерти его врага в качестве выкупа – руки Курага останутся чисты. Вот только назвать нужное ему имя Кураг не мог, это было бы плохо принято. И Кураг переложил все на Риса.

– Так назови кого-нибудь, белый рыцарь!

Рис качнул головой.

– Если ты хочешь, чтобы я назвал имя гоблина, которого я больше всего жажду убить, так это будет Сиун. – Он подкрепил свои слова жестом в ее сторону. – Ничья другая смерть меня не удовлетворит.

– А если царь гоблинов предложит заменить ей смерть на другую участь? – спросил Дойл.

Кураг посмотрел на Дойла, но взгляд Риса не отрывался от Сиун.

– А что бы тебя устроило, Мрак?

Дойл позволил себе едва заметную улыбку.

– А что ты предложишь?

Рис снова качнул головой, и я догадалась, что он скажет, еще раньше, чем услышала слова.

– Нет, Дойл. Я хочу ее смерти. Торговаться я не стану. – Он спокойно встретил недовольный взгляд Дойла. – Прости, но политика того не стоит. Я не откажусь от возможности ее убить из-за политических выгод.

– Даже если это даст Мередит важные преимущества?

Рис помрачнел и все же сделал отрицательный жест.

– Нет. – Он взглянул на меня, почти забытую за их переговорами. – Прости, Мерри, но я не откажусь от ее смерти. – Рис снова повернулся к Дойлу: – Поверь, мертвая Сиун для нас много лучше, чем Сиун живая.

Дойл махнул рукой:

– Как хочешь.

Рис протянул руку застывшему у кровати Китто:

– Давай покончим с этим.

Китто замотал головой.

– Не могу...

– Можешь, – сказал Рис и поманил его. – Идем.

Дойл протянул мне руку:

– Мередит, давай уберемся подальше с линии... огня. – На последнем слове он помедлил, словно подыскивал определение.

Я подошла к нему, осторожно пробравшись между Китто с его мечом и Рисом.

Рис обнажил меч и бросил ножны Дойлу; Мрак поймал их не глядя, одной рукой. Та ладонь, которой он держал меня за руку, была самую чуточку влажной. Дойл был встревожен. Чем?

Я чего-то не знала. Не знала, что здесь такого опасного, – но если Дойл из-за этого дергался, то мне, наверное, надо было знать. Я принцесса и – предполагается – когда-нибудь стану ими править, но как случалось слишком часто, дело выходило за рамки моей осведомленности. Если б я не касалась руки Дойла, я бы и не заподозрила, что он встревожен. А значит, гоблины и подавно ничего не подозревают. Пусть так и остается.

Рис занес длинный серебряный клинок для размашистого удара сверху вниз. Сиун взмолилась:

– Царь, мой царь, спаси меня!

– Когда-то я предложил тебе секс с ним и его плоть, Сиун. Я не велел тебе его уродовать. – Кураг в последний раз погладил мохнатую спину и отступил назад. – Можешь убить сидхе – убей, но не издевайся над ними, если потом оставляешь их жить, – потому что они не забудут и не простят.

Кураг глянул на Риса.

– Она твоя. – Он не был рад этому обстоятельству, но и не особенно горевал. Не думаю, что Сиун была как-то ему дорога. Он пытался выручить ее только как одну из подданных, не больше.

Сиун попыталась было просить пощады у Риса, но, протянув к нему руку, она выгнулась вверх и открыла груди. Никогда и ни за что я не хотела бы нарваться на взгляд, которым ответил ей Рис.

– Помнишь, что ты заставляла меня с ними делать? – спросил он голосом, способным поджечь стены.

– Нет, – сказала она, и протянула к нему жуткую руку, и открыла жуткий рот, и взмолилась о пощаде.

– А я помню, – выронил Рис, и клинок мелькнул молнией. Спина под мечом хрустнула, как пластик, и я поняла, что скелет Сиун, каким бы он ни был, явно отличался от скелета сидхе. Но кровь у нее все же была красная.

Рис рубил гоблинку будто дерево, но дерево дать сдачи не может, а вот гоблин... Черная нога со шпорами размером с хороший кинжал прорезала халат Риса и задела кожу. Второй удар распорол ему бок, и страж остановился, зажав рану рукой.

Китто подскочил и ударил пока еще чистым серебряным клинком по ноге раньше, чем она успела еще раз достать Риса. Он отсек ногу одним ударом, она отлетела на ковер. Дойл отставил меня подальше, и я охотно подчинилась.

Холод шагнул вперед – наверное, чтобы присоединиться к схватке. Дойл преградил ему дорогу ножнами от меча Риса. Он дважды качнул головой, и Холод остался стоять с нами, схватившись рукой за запястье другой руки, словно иначе не мог удержать себя от желания помочь Рису и Китто.

Китто безумно, пронзительно кричал. Это был, наверное, боевой клич, но клич проклятых, отверженных и искалеченных, восставших против господ. У меня от него волосы поднялись дыбом; я прижалась к Дойлу. Страж молча меня обнял, не отрывая глаз от схватки.

Рис шагнул в сторону и прислонился к стене, занявшись своей раной; с меча капала кровь. Халат спереди промок от крови Сиун и его собственной. Кровавые брызги алели на его щеках и волосах. Усталым он не выглядел, он просто прекратил бой. Может, рана оказалась серьезной?

Китто нападал на гоблинку один – колол, рубил и резал, отсекая от нее по кусочку. Она пыталась защитить голову, пригнув ее под грудь совершенно нечеловеческим образом, – но Китто рассек череп, взметнув фонтаном мозги и кровь. И все же она оставалась жива.

Китто был покрыт кровью и ошметками плоти с ног до головы. Глаза казались невероятно синими, они горели синим огнем на кровавой маске, в которую превратилось лицо.

Рис не отходил от стены. Он наверняка был слишком сильно ранен. Я шагнула к нему, но Дойл меня удержал, качнув головой.

– Тогда нам надо помочь Китто, – сказала я.

Дойл еще раз качнул головой, всем лицом выразив запрет. Я схватила его за руку:

– Почему?

Китто сражался с вооруженными кинжалами-шпорами ногами, которые били и хлестали по нему, даже отрезанные от тела. Гоблинка была по-прежнему опасна.

В первый раз я пожалела, что Дойл стоит без рубашки – я бы сейчас хорошенько его встряхнула за ворот.

– Она его искалечит!

Дойл заключил меня в объятия, и это меня только возмутило.

– Пусти меня!

Он наклонился и прошептал мне прямо на ухо:

– Это должен сделать Китто, Мерри. Не мешай ему.

Я ничего не понимала. Убить ее клялся Рис, не Китто. Я взглянула на Риса – он стоял в бездействии и смотрел на Китто. И тут я вспомнила. Когда неожиданно для всех проявилась моя первая рука власти, Дойл вынудил меня убить ту злосчастную каргу, которую я превратила в кровавый комок живой плоти. Так действует рука плоти: она выворачивает тело или его часть наизнанку – ногу, руку, все тело. Дойл предложил мне выбор: либо убить ее, либо так и бросить, бессмертным комком исковерканной плоти. Она бы так и жила вечно. Кровь покрыла меня тогда с ног до головы, хоть я и рубила каргу мечом, способным отнять жизнь у бессмертного существа. Кровь пропитала мою одежду вплоть до нижнего белья. А когда все кончилось, Дойл рассказал мне, что нужно покрыть себя кровью в сражении после того, как впервые проявится рука власти, – это своего рода кровавая жертва, она нужна для того, чтобы сила осталась с тобой навсегда. Я возненавидела его тогда за то, что он заставил меня сделать. Я ненавидела сейчас и его, и Риса – за то, что они то же самое проделывали с Китто.

Китто вопил, пока у него не сорвался голос. Он рубил гоблинку, пока руки не перестали подниматься, потом упал на колени на пропитанный кровью ковер, хватая воздух ртом так громко, что почти заглушал тонкий писк, издаваемый Сиун.

Рис посмотрел на Дойла, и тот кивнул. Рис оторвался от стены и, по широкой дуге обогнув то, что осталось от гоблинки, подошел к Китто. Он встал на колени прямо в кровь и обнял Китто. Мне стало интересно, шепнул ли он Китто те же ритуальные слова, которые в свое время сказал мне Дойл.

Рис поднялся на ноги, отсалютовал Китто собственным окровавленным мечом и повернулся к Сиун.

– Вы ее в кашу изрубили, – сказал Кураг, – но убить вы ее не убьете.

Рис держал меч в опущенной руке. Другую руку он протянул к торчавшему из зеркала обрубку, коснулся одним пальцем мохнатой спины и чистым, звенящим голосом произнес всего одно слово.

– Умри, – сказал он.

И тело перестало двигаться. Отрубленные конечности замерли на полу. Рис будто нажал на кнопку. "Умри", – сказал он, и она умерла.

Дойл присвистнул, а я на несколько секунд перестала дышать. Сидхе не могут убивать прикосновением и словом. Наша магия так не действует!

– Благослови нас Консорт, – прошептал Холод.

Молодые гоблины приглушенно сыпали проклятиями, но голос Курага, когда он наконец заговорил, прозвучал устало:

– В последний раз я видел это еще до нашей последней великой войны, белый рыцарь.

Рис в заляпанном кровью махровом халате взглянул на царя и сказал:

– А почему, ты полагаешь, гоблины ее едва не выиграли?

Его лицо, его поза были для меня совершенно непривычными. Он как будто стал занимать больше места, чем мог физически; он показался вдруг выше потолка комнаты, на миг заполнил собой все окружающее пространство. Сам воздух будто стал магией Риса.

Но этот миг прошел, и я снова смогла дышать – и воздух был сладок и прохладен, много лучше, чем мгновением раньше. Я прислонилась к Дойлу, мне нужна была поддержка. Минуту назад я злилась на него за то, что он оставил Китто в бою одного, – теперь я льнула к нему. Наверное, мне нужно было прильнуть хоть к кому-то. Мне было необходимо прикосновение чьих-то рук, чья-то близость.

Как только Сиун умерла, ее тело распалось на две половины – по обе стороны зеркала. Стекло снова стало целым. Гоблины согласились на все наши условия. Рис очистил зеркало от изображения и повернулся к нам. Его халат стал больше красным, чем белым. Брызги крови, попавшие на кожу и волосы, казалось, светились изнутри. Сияющие брызги исчезали на глазах, словно кожа их впитывала, пока страж не оказался незапятнанно-чистым, если не считать окровавленного халата. Он стоял прямо и гордо, а цвета в голубой радужке крутились бешеным вихрем.

Дойл отсалютовал ему ножнами, а Холод – собственным длинным мечом. Они оба прижали оружие ко лбу, и Дойл торжественно сказал:

– Здравствуй, Кромм Круах, сразивший Тигернмаса, Повелителя Смерти, за его гордыню и за многочисленные преступления.

Рис поднял окровавленный меч в ответном салюте.

– Недурно вернуться обратно. – Серьезное, почти торжественное лицо преобразилось в обычную ухмыляющуюся мину. – От крови растет трава, ура, ура, ура!

– Я всегда считал, что трава растет от любви.

Мы все повернулись к возникшему на пороге Галену. Все, кроме Китто, который, похоже, был совершенно потрясен кровавыми последствиями его пробудившейся магии.

Гален шагнул в комнату и тут же прислонился к стене. Высокий и потрясающе красивый, от коротких светло-зеленых кудрей – с единственной сохраненной тонкой косичкой, болтавшейся за его плечами как запоздалая мысль, – до широких плеч, тонкой талии и длинных ног в свободных кремовых брюках. Белая рубашка с открытым воротом подчеркивала зеленоватый оттенок его кожи, так что он вполне походил на бога плодородия, которым непременно был бы, родись лет на семьсот раньше. Обут он был в коричневые мокасины на босу ногу. Гален скрестил руки на груди, улыбка зажгла огнем глаза цвета летней травы. Глаза светились не магией, просто весельем и доброжелательностью – весельем Галена. Он казался прохладным, терпким и приятным, словно прозрачно-зеленый напиток, способный утолить любую жажду.

Я подошла к нему, частью в надежде подарить и получить поцелуй, а частью потому, что мне было трудно находиться в одном помещении с Галеном и не касаться его. Прикасаться к нему – все равно что дышать; я так к этому привыкла, что забыла, как без него обходиться – и остаться жить... То, что мы были любовниками уже месяц и я только что утратила надежду немедленно завести общего ребенка, – в одно и то же время причиняло мне боль и приносило некоторое облегчение. Я любила Галена, любила лет с двенадцати. К несчастью, теперь, когда я выросла, я наконец поняла то, что пытался когда-то объяснить мне мой отец. Гален силен, храбр, весел, он мне друг и любит меня, но найти более наивного в политике сидхе было бы трудно. Гален на троне очень быстро стал бы мертвым Галеном. Моего отца убили, когда я была совсем юной. Мне казалось, я не переживу смерти кого-то еще из моего окружения, и особенно – Галена. Так что в душе я хотела, чтобы он все время оставался рядом со мной, был моим любовником, моим мужем – только не королем. Но моим королем станет тот, от кого я забеременею. Нет ребенка – нет свадьбы; так заведено у знати сидхе.

Я обняла Галена, забралась руками под пиджак, туда, где тепло его тела пульсировало под моими ладонями даже сквозь рубашку. Уткнулась лицом ему в грудь, и он крепко обнял меня. Я прятала лицо от его взгляда, потому что в последнее время мне все реже удавалось вовремя убрать тревогу из глаз. Гален был политически безнадежен, но мое настроение он читал лучше большинства других – а я не хотела пока объяснять ему эту сторону нашей жизни.

Его голос зарокотал в груди под моим ухом.

– Мэви вернулась со встречи с руководителями студии. Рыдает в своей комнате.

– Надо думать, встреча прошла не слишком удачно, – сделал вывод Дойл.

– На студии недовольны ее беременностью. На публике они изображают восторг, а за закрытыми дверями дают волю раздражению. Как она станет сниматься в фильме с весьма откровенными сценами, если к тому времени будет на третьем-четвертом месяце?

Я отодвинулась и заглянула ему в глаза:

– Ты это серьезно? После всех денег, что они на ней заработали за несколько десятков лет, они не могут ей простить один фильм?

Гален пожал плечами, не разжимая объятий.

– Таковы факты, а объяснений не у меня надо требовать. – Он нахмурился, лицо помрачнело. – Не будь ее муж мертв... Я имею в виду, они почти вслух намекали, что она могла бы забеременеть как-нибудь в другой раз.

Я вытаращила глаза:

– Аборт?!

– Это слово не произносилось, но висело в воздухе. – Он вздрогнул и прижал меня крепче, так что я не могла уже смотреть ему в лицо. – Когда Мэви напомнила им, что ее муж умер меньше месяца назад и это ее единственный шанс родить их ребенка, они извинились. Они заявили, что и в мыслях не имели намекать на что-то подобное. Они смотрели ей в глаза и врали. – Он поцеловал меня в лоб. – Как они могут так с ней поступать? Я думал, она – их звезда.

Я прижалась к нему плотнее, будто могла так стереть боль из его глаз.

– Пока болел ее муж, Мэви отказалась от двух ролей. Наверное, они хотят поскорее вернуть в стойло свою дойную коровку.

– Понять не могу, как можно так себя вести, как они вели себя с Мэви. Какие б ни были соображения и резоны... Ни слова прямо, одни намеки, и взгляды, и пожатия плечами – а в конце откровенная ложь. – Он снова вздрогнул. – Не понимаю.

Вот в том-то и была проблема. Гален действительно не понимал, как можно так лицемерить. Чтобы выжить у верхушки власти, какой угодно власти, надо первым делом осознать, что все вокруг лгут, все притворяются и что друзей у тебя нет. Парадокс в том, что вообще-то лгут не все, что кто-то искренен и кто-то по-настоящему тебе друг. Трудность в том, что одна улыбка похожа на другую, и по пожатию рук искренность не определишь, а когда ты окружен прожженными лжецами, как можно отличить правду от лжи, друга от врага? Так что надо обращаться со всеми по-деловому, вежливо, кивать и улыбаться, быть дружелюбным, но никого не впускать в сердце. Нет верного способа определить, кто на твоей стороне. Галену это понять не удавалось. Мне нужен был кто-то, кто понять мог.

Я чуть повернула голову и посмотрела на Дойла. Холодный и темный, он приводил на ум не напиток, который мог бы утолить мою жажду, а скорее оружие, которым я могла бы защитить все, что люблю.

Я прижималась к Галену, а смотрела на Дойла, и на нас троих смотрел Холод. Холод, к которому я впервые в жизни начинала чувствовать настоящую любовь. Холод, который наконец понял, что ему следует ревновать к Галену, а к Дой-лу он ревновал с самого начала. Волшебным существам людская ревность вроде бы не знакома, но, глядя в серые глаза Холода, я заподозрила, что у сидхе много больше общего с людьми, чем принято считать.

Глава 6

Золотая богиня Голливуда свернулась клубком на атласном покрывале громадной круглой кровати. Кровати, которую она больше двадцати лет делила с покойным Гордоном Ридом. Как-то раз я предложила ей перебраться в другую спальню, может, ей будет тогда немного легче, – но она наградила меня таким взглядом, что я больше на эту тему и не заикалась.

Пиджак цвета пижмы валялся на полу. Туфли – из такой мягкой кожи, что она будто дышала, – Мэви расшвыряла в стороны. На звезде оставались костюмные брюки и медного цвета жилетка на голое тело. Ленту в тон жилета она с волос сорвала и тоже бросила. Перепутанные волосы свесились с края кровати. Ее шевелюра сохраняла цвет топленого масла, а значит, даже в таких расстроенных чувствах она продолжала удерживать гламор. Гламор, который сотню лет помогал ей, изгнаннице из волшебной страны, жить среди людей неузнанной. Полвека из этой сотни лет она была золотой богиней Голливуда. И бог весть сколько веков до того – богиней Конхенн.

За закрытой дверью спальни рыдала и ломала руки ее личная помощница – Мэви ее вышвырнула вон. Никка стоял в карауле у двери. У Никки длинные каштановые волосы, коричневая кожа и карие глаза. Из моих стражей он кажется больше всего похожим на людей – пока не увидишь на его спине рисунок крыльев бабочки, похожий на искуснейшую татуировку. Никка с этим рисунком родился. Вообще-то он мог родиться и с настоящими крыльями. Никка извинился, что не пойдет со мной, но Мэви цеплялась за него чуточку слишком сильно. Не то чтобы она ему навязывалась, но, наверное, была бы не против, если б навязался он. Никка счел, что осторожность – лучшая добродетель воина. Я с ним согласилась.

Мэви была когда-то богиней любви и весны. Она и сейчас очень даже могла включить очарование на полную катушку. "Очарование" в древнем смысле слова – чары, магию. Ее роскошная кровать пустовала впервые за десятилетия. Мэви оставалась в одиночестве, а ведь она была воплощением весны, расцветающей после долгой зимы жизни. С собственной натурой справляться можно, но нелегко – особенно если ты выведен из равновесия. Мэви была сейчас очень далека от равновесия.

По спальне разносились ее тихие рыдания. Я пошла к ней босиком. Свой соблазнительный халатик я затянула потуже, но переодеться не успела. Дойл с Рисом остались переодеваться и присматривать за Китто, так что при мне был Холод, но он застыл у двери и не подойдет к кровати, если я не прикажу. Заигрывания Мэви были ему побоку. Он хранил вынужденное целомудрие что-то в районе восьми сотен лет и справлялся с этим, пресекая все игры на корню. Он полностью соответствовал своему имени – холодный, заиндевевший, ледяной.

Гален тоже стал у двери, но по стойке "вольно", на лице – улыбка. Если Мэви и делала ему изящные авансы, то он об этом не говорил. То ли она бросилась на Никку, когда они остались наедине в этой спальне, то ли Гален не нашел в ее поведении чего-то особенного. Вообще-то он был прав. А паника Никки, если подумать, – странновата.

Я оказалась у постели, не успев додумать эту мысль до конца, и тихо позвала:

– Мэви...

Реакции не последовало, даже когда я дважды повторила ее имя. Я дотронулась до ее плеча, и рыдания стали громче, плечи затряслись, все тело вздрагивало.

Я склонилась к ней, обняла, прижалась щекой к шелковым волосам.

– Все хорошо, Мэви, все хорошо.

Она резко повернулась – я едва успела отдернуться. Гламор ее ослабел, потому что глаза были не голубыми очами, смотревшими с экранов кино, а сияюще-трехцветными, настоящими. Широкое внешнее кольцо радужки – глубокого синего цвета, а два внутренних – тонкие, одно как расплавленная медь, второе – жидкое золото. Но самой необычной чертой были штрихи золота и меди, прорезавшие всю радужку крошечными разрядами молний. Глаза ее хранили поцелуй молнии. Будто сама Богиня пожелала, чтобы у Мэви были самые прекрасные в мире глаза.

Я застыла на миг у края постели, забывшись от восторга при виде ее глаз. Заплаканное лицо Мэви казалось совершенно несчастным, на грани отчаяния. Неужели она потеряла контроль над собственным гламором? Случайно или нет ее глаза приняли такой вид?

Она схватила меня за руку, и я ощутила, как бьется пульс в кончиках ее пальцев – будто пять крошечных сердечек прямо у поверхности моей кожи. И тут я поняла, чего испугался Никка. Мэви поднялась на колени, не отпуская мою руку. В такой позе ее лицо оказалось почти вровень с моим. Я не могла двинуться с места, парализованная не страхом, а силой. Силой Мэви.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.