Доктор Харриман остановился в коридоре родильного дома и спросил:

— Как себя чувствует женщина в двадцать седьмой палате?

Глаза главной медсестры в хрустящем от крахмала белом халате были полны печали.

— Она умерла через час после родов, доктор. Вы же знаете, у нее было больное сердце.

Врач кивнул головой, и на его худощавое, чисто выбритое лицо набежала тень.

— Да, я теперь вспоминаю. Год назад она и ее муж пострадали от электрического замыкания в метро, на днях ее муж умер. А что с ребенком?

Сестра помедлила с ответом.

— Прекрасный здоровый, маленький мальчик, только…

— Только что?

— Только горбатый, доктор. Доктор Харриман выругался с досады:

— Что за отвратительная судьба у этого несчастного маленького чертенка! Родился сиротой, да еще и уродом!

И затем решительно добавил:

— Я осмотрю этого ребенка. Может быть, мы сможем ему чем-нибудь помочь.

Но когда он и медсестра склонились над кроваткой, в которой лежал и пронзительно кричал маленький розовощекий Дэвид Рэнд, доктор отрицательно замотал головой.

— Нет! Мы ничего не сможем сделать с его спиной. Как жаль!

Красноватое тельце крошечного Дэвида Рэнда было так же правильно сложено, как и у любого другого новорожденного, за исключением спины. На спине в районе лопаток ребенка выступали два выпирающих горба, закруглявшиеся и доходящие до ребер.

Эти горбы-близнецы были такими длинными и симметричными в своем закруглении, что это не было похоже на обычное искривление. Искусные руки доктора Харримана нежно ощупали их, и на его лице отразилось недоумение.

— Это не похоже на любую стандартную деформацию, — озадаченно произнес он. — Я думаю, надо сделать рентген. Попросите доктора Морриса подготовить аппарат.

Доктор Моррис был коренастым, рыжеволосым молодым человеком, который тоже с сожалением смотрел на этого кричащего карапуза, лежащего перед рентгеновской камерой.

Он пробормотал:

— Эта спина — просто беда для несчастного малыша. Вы готовы, доктор?

Харриман кивнул головой.

— Вперед!

Рентгеновские лучи пронзили эту визжащую и кричащую жизнь. Доктор Харриман прильнул к флюороскопу. Его тело окаменело. На минуту воцарилась мертвая тишина, затем доктор выпрямился. Его худощавое лицо приобрело мертвенно-бледный оттенок, и наблюдавшая за ним сестра недоумевала, что могло на него так повлиять.

Харриман немного заплетающимся языком обратился к Моррису:

— Моррис! Взгляните-ка на это. То ли я чего-то не понимаю, то ли действительно произошел беспрецедентный случай.

Глядя на своего непосредственного шефа, Моррис озадаченно сдвинул брови и с нетерпением заглянул в флюороскоп. Он вздрогнул и воскликнул:

— О Боже!

— Вы тоже увидели? — спросил доктор Харриман. — Ну, тогда я еще не сошел с ума. Но как так получилось? За всю историю человечества — это впервые.

Харриман бессвязно залепетал:

— И кости тоже полые, все строение скелета отличается. Его вес…

Он торопливо положил ребенка на весы. Стрелка покачнулась.

— Вы видите! — закричал Харриман. — Он весит в три раза меньше, чем любой другой ребенок такого размера!

Рыжеволосый молодой доктор Моррис завороженно уставился на закругленные горбики малыша. Охрипшим голосом он произнес:

— Но это невозможно…

— Да, но это так! — воскликнул Харриман. Его глаза блестели от восторга. — Что-то изменилось в структуре генов — только это могло привести к такому результату. Какая-то предродовая травма…

Он ударил себя по лбу:

— Я понял! Электрическое замыкание, от которого пострадала его мать. Вот что послужило причиной — воздействие тока практически перестроило ее гены! Вы помните эксперименты Мюллера?

Любопытство медсестры заставило ее позабыть о приличии. Она не выдержала и поинтересовалась:

— Но что случилось, доктор? Что у малыша со спиной? Неужели все так плохо?

— Так плохо? — машинально повторил доктор Харриман. Он глубоко вздохнул и объяснил сестре:

— Этот ребенок, этот Дэвид Рэнд — уникальное создание. Еще не рождалось ни одного, подобного ему. То, что с ним произойдет, насколько мы можем сейчас предвидеть, еще не случалось ни с одним человеческим существом. И все это из-за электрического замыкания.

— Но что с ним? — испуганно спросила она.

— У ребенка будут крылья! Крылья, вы понимаете?! Крылья! — воскликнул Харриман. — Эти выпуклости на его спине — не просто обычная аномалия, это формирующиеся крылья, которые подобно крыльям птицы очень скоро прорвутся и начнут расти.

Медсестра онемела и наконец-то, набравшись сил, все еще не веря своим ушам, спросила:

— Вы шутите?

— О Господи! Вы думаете, я могу шутить такими вещами? Говорю вам, я ведь тоже поражен не меньше. Строение тела этого ребенка отличается от строения тел всех человеческих детей, когда-либо живших на Земле.

У него полые кости, как у птиц. Его кровь тоже отличается, и весит он лишь треть от нормального веса младенца. И его лопатки выступают как проекция костей с сильно развитыми мышцами для крыльев. Рентген четко показал зачаточные крылья и их кости.

— Крылья! Крылья! — изумленно повторял и повторял молодой Моррис, а через некоторое время добавил: — Харриман, этот ребенок сможет…

— Да! Он сможет летать! — объявил во всеуслышание Харриман. — Я уверен в этом. Крылья будут очень большими, и так как его тело весит намного меньше обычного, они смогут спокойно поднять его в воздух.

— Боже мой! — бессвязно произнес Моррис.

Он диковато поглядел на ребенка. Мальчишка перестал плакать и теперь слабо помахивал своими маленькими, пухленькими розоватыми ручками и ножками.

— Но это просто невозможно! — наконец-то категорически высказалась медсестра, которая пыталась отгородиться от фактов скептическим взглядом на вещи. — Как у ребенка, у человека, могут появиться крылья?

Доктор Харриман мягко начал объяснять ей:

— Это стало возможным благодаря глубокому изменению в генах родителей. Как вы знаете, гены — это крошечные клетки, которые отвечают за строение тел рождающихся живых существ. Стоит изменить хотя бы один ген, и это отразится на детях, которые будут отличаться цветом волос, кожи или комплекцией, — в общем, множеством деталей. Такие незначительные отличия соответственно будут вызваны и незначительными изменениями в генах.

В данном случае год назад у родителей этого ребенка радикально изменилась генная структура. И виной тому стало внезапное поражение электричеством огромной силы. Если вы помните, родители пострадали от электрического замыкания. Мюллер, из Техасского университета, в своих экспериментах продемонстрировал, как сильно отражается это на генах, и доказал, что отпрыски таких родителей будут от них очень сильно отличаться и не только внешне. Тот несчастный случай создал совершенно новую генную пару у родителей малыша, которая привела к рождению человека с крыльями. Биологи назвали бы его мутантом.

Неожиданно воскликнул молодой Моррис:

— О Господи! Что же напишут газеты, когда разнюхают об этой истории?!

— Им нельзя позволить написать об этом, — заявил доктор Харриман. — Рождение этого ребенка — величайшее событие за всю историю биологии, и мы должны постараться, чтобы газеты не сделали из этого дешевую, популярную сенсацию. Мы должны сохранять все в строжайшей тайне.

Три месяца они тщательно скрывали невероятное происшествие. Все это время малыш Дэвид Рэнд занимал отдельную палату в госпитале, и за ним ухаживала только одна медсестра и навещали его лишь два врача.

И в течение этих трех месяцев правильность пророчества доктора Харримана подтверждалась. Все это время горбы на спине малыша росли с невероятной скоростью до тех пор, пока сквозь нежную кожу не прорвалась пара тощих, но коренастых обрубков, которые несомненно были крыльями.

Маленький Дэвид неистово кричал в те дни, когда у него прорезались крылья, чувствуя лишь все нарастающую боль, подобную зубной, правда, в сто крат сильнее.

А два врача тщательно и пристально осматривали эти небольшие крылья с недоразвитым оперением. И даже сейчас, наблюдая собственными глазами, они с трудом в это верили.

Они видели, что ребенок полностью контролировал и крылья, и руки при помощи сильно развитых мышц в районе лопаток, которых не было больше ни у одного человека. И они также замечали, что хотя Дэвид и набирал вес, тот все равно составлял треть веса обычного ребенка его возраста. Врачи фиксировали, что его сердце бьется значительно быстрее, а кровь намного теплее, чем у нормального человека.

И Харриман, и Моррис по-прежнему держали язык за зубами и изучали необыкновенного младенца.

И все же тайна вырвалась наружу. Медсестра, которая больше не в состоянии была удержать в себе столь потрясающий секрет, разрывавший ее душу на части, поведала о нем родственнику, пообещавшему никому ничего не рассказывать. Этот родственник поделился с другим родственником, предварительно взяв с него подобное обещание. А через два месяца эта история попала на страницы нью-йоркских газет.

Двери госпиталя стали охранять от назойливых репортеров, просивших об аудиенции, чтобы уточнить детали. Однако пока все журналисты были настроены откровенно скептически и писали свои газетные заметки в довольно ироничном ключе. Читатели посмеивались над этим:

— Ребенок с крыльями! Какую следующую забавную новую «утку» наша всезнающая пресса запустит со своих страниц?

Но спустя несколько дней тон этих историй изменился. Газетные «утки» разбудили любопытство у остальных членов персонала госпиталя, и они проникли в комнату, где, издавая радостные звуки и болтая ножками, ручками и крылышками, лежал Дэвид Рэнд. Они и выболтали журналистам с телевидения, что эта история истинна. А один из работников госпиталя по собственной инициативе сделал фотографию ребенка, используя скрытую камеру. Это было довольно непорядочно со стороны фотографа-энтузиаста, но он с помощью этого кадра наглядно продемонстрировал всему миру ребенка с крыльями, растущими из спины.

Госпиталь очень скоро стал похож на осажденную крепость. Репортеры и фотографы не отходили от его дверей, и пришлось призвать на помощь специальных полицейских, чтобы они охраняли госпиталь и удерживали прессу на расстоянии. Знаменитая ассоциация работников средств массовой информации предложила доктору Харриману огромный гонорар за эксклюзивное интервью и фотографии ребенка с крыльями. Читателей стало очень интересовать, есть ли доля правды в этих сплетнях, и газетчики использовали все способы воздействия на неуступчивого врача.

В конце концов доктору Харриману пришлось сдаться. Он пригласил группу из дюжины репортеров, фотографов, именитых врачей и разрешил взглянуть на ребенка.

Дэвид Рэнд лежал и поглядывал на них своими умными голубыми глазами, не выпуская из рук любимую игрушку, в то время как с глазами навыкате на него уставились именитые светила медицинской науки и люди прессы.

Доктора сошлись во мнении, что хотя это и невероятно, но увиденное ими — факт.

— Это не фальшивка, у ребенка действительно есть крылья, — заявили они.

Репортеры же насели на доктора Харримана.

— Когда он вырастет, сможет ли он летать?

Харриман ответил коротко и ясно:

— Сейчас мы пока не можем с точностью сказать о его дальнейшем развитии. Но если он будет развиваться так, как до сих пор, то несомненно он сможет летать.

— О Боже, где у вас тут телефон? — застонал один из этих ищеек новостей.

И тут все они очертя голову бросились к телефонам.

Доктор Харриман разрешил сделать несколько новых снимков и затем, не церемонясь, указал посетителям на дверь. Но после этого не было ни одной газеты, удержавшейся от публикации о крылатом малыше. За одну ночь имя Дэвида Рэнда стало самым известным в мире. Фотографии заставили усомниться даже самых заядлых скептиков.

Знаменитые биологи долго и непонятно объясняли возможность рождения такого ребенка с точки зрения генетики. Антропологи выдвигали предположения, что в далеком прошлом рождение простого уродца, как в данном случае рождение ребенка с крыльями, не было такой уж редкостью. Они-то и давали пищу для всемирно известных легенд о гарпиях, вампирах и летающих людях. Различные религиозные секты видели в появлении этого ребенка знамение предсказанного конца света.

Профессиональные агенты предлагали невероятные суммы за возможность демонстрации Дэвида в застекленном гигиеническом стенде. Газеты и пресс-службы боролись за эксклюзивное право предать огласке все, что решит поведать доктор Харриман. Тысячи фирм умоляли продать им право использовать имя малыша Дэвида на игрушках, детском питании, на чем только можно.

А причина всеобщего помешательства лежала в своей маленькой кроватке, поворачивалась с боку на бок, иногда покрикивала, периодически решительно взмахивала растущими крыльями, которые вывели из душевного равновесия весь мир. Навещая Дэвида, доктор Харриман подолгу задумчиво смотрел на младенца, а затем однажды произнес:

— Я просто обязан увезти его отсюда. Управляющий госпиталем выражает недовольство тем, что толпы народа и постоянная суета нарушают нормальный режим работы клиники.

— Но куда же вы его увезете? — поинтересовался Моррис. — У него нет ни родителей, ни родственников, совершенно невозможно сдать такого ребенка в сиротский приют.

Доктор Харриман принял решение:

— Я собираюсь отойти от врачебной практики и полностью посвятить себя наблюдению за жизнью Дэвида. Я стану его официальным опекуном и заберу подальше от этой шумихи. Если мне повезет, я найду для него остров или какое-либо другое безлюдное место.

Харриману повезло. Он нашел вдали от материка остров, частичку бесплодной песчаной земли с низкорослыми деревьями. Он арендовал его, построил там бунгало и привез туда Дэвида Рэнда и пожилую горничную. Он захватил также сильного норвежца-сторожа, который очень умело отражал атаки репортеров на лодках, пытавшихся причалить к острову. Через некоторое время газетчики отступили. Они довольствовались перепечаткой фотографий и статей о росте Дэвида, которые доктор Харриман писал для научных журналов.

Дэвид рос не по дням, а по часам. За пять лет он превратился в крепкого невысокого подростка с рыжими волосами, а его крылья стали длиннее и покрылись короткими бронзовыми перьями. Он бегал, смеялся, играл, как и все в его возрасте, только энергично помахивая крыльями.

Ему было десять лет, а он еще не летал. К этому времени он немного похудел, и его сверкающие бронзовые крылья доходили ему до пят. Когда он гулял, или присаживался, или спал, он продолжал сильно прижимать крылья к спине и производил впечатление человека в бронзовом футляре. Но когда он взмахивал ими, оказывалось, что они намного больше его разведенных в стороны рук.

Доктор Харриман пришел к выводу, что пора мало-помалу разрешать Дэвиду пытаться летать, чтобы запечатлеть и обследовать шаг за шагом этот процесс. Но все случилось не так, как он задумывал. Дэвид взлетел в первый раз так же естественно, как и птица.

Сам же мальчик никогда не задумывался о своих крыльях. Он знал, что у доктора Джона, которого Дэвид называл просто док, нет таких крыльев, их нет и у Флоры, этой мрачной старой няньки, нет и у Холфа, сторожа. Но он не встречал больше никого из людей, и таким образом решил, что все остальные люди делятся на тех, у кого есть крылья, и на тех, у кого их нет. Дэвид даже не знал, для чего нужны крылья, но ему нравилось махать ими и использовать при беге. И еще он знал, что никогда не сможет надеть рубашку поверх крыльев.

Однажды апрельским утром Дэвид узнал наконец, для чего же они нужны. Он забрался на высокий старый сухой дуб, чтобы заглянуть в птичье гнездо. Ребенок всегда проявлял незаурядный интерес к птицам на небольшом острове, прыгая от радости и хлопая в ладоши, когда видел их, проносящихся и кружащих над ним, и наблюдая каждую осень улетающие на юг стаи, а каждую весну — их возвращение на север. Дэвид подсматривал их жизнь, так как смутно чувствовал, что он и другие существа с крыльями — родственные души.

Этим утром он почти забрался на вершину старого дуба, чтобы оказаться напротив гнезда, за которым шпионил. Его крылья плотно прилегали к телу, чтобы по пути не задеть за ветки дуба. А когда ему остался последний рывок наверх, под ногу попалась прогнившая ветка. И хотя мальчик был необычно легок, даже его веса оказалось достаточно, чтобы сломать ее и сорваться вниз.

В тот момент, когда Дэвид летел камнем вниз, в его мозгу проснулись дремавшие до сих пор инстинкты. Мальчик совершенно не контролировал ситуацию, когда с оглушающим хлопком его крылья освободились. Он почувствовал ужасный толчок и ощущение вывиха в плечах. А затем, вдруг… непостижимо, но он больше не падал, а планировал вниз по большой спирали с помощью расправленных по всем правилам крыльев.

Мальчик закричал, и как будто что-то сокровенное прорвалось наружу. Дэвид испытал наивысшее чувство удовлетворения. Вниз, вниз планировал он, подобно столь любимым им птицам. Ему в лицо ударил свежий ветер, и воздушная волна накатила и подхватила его тело. Дикий, томящий трепет, который он никогда не ощущал, а затем — безумная радость жизни.

Поддавшись этому порыву, он закричал снова и взмахнул своими большими крыльями, разбивая ими воздух и инстинктивно отклонив голову строго назад, удерживая руки вдоль тела и выпрямив и сдвинув ноги.

Теперь он летел ввысь. Под ним оставалась земля, а в глаза ему светило солнце, и ветер ласково обнимал его. Он открыл рот, чтобы снова закричать, и холодный чистый воздух ворвался в его горло. Испытывая настоящее, сумасшедшее, физическое счастье, он устремился в голубое небо, размахивая крыльями.

Так получилось, что доктор Харриман увидел его, когда спустя какое-то время случайно вышел из бунгало. Доктор услышал визг, ликующий крик откуда-то сверху, поднял глаза и заметил небольшую тень, планирующую вниз с освещенных солнцем небес.

Доктор, затаив дыхание, следил за этим завораживающим действием: Дэвид пикировал вниз, поднимался ввысь и кружился над ним, переполненный радостью от своих, наконец-то обретенных крыльев. Мальчик инстинктивно научился поворачиваться, кружиться, опускаться, несмотря на то, что пока его движения были неуклюжи и иногда его даже заносило и заваливало набок.

Когда наконец Дэвид Рэнд приземлился напротив доктора, быстро сложив крылья, глаза мальчика светились невероятной радостью.

— Я могу летать! — воскликнул он.

Доктор Харриман согласился с ним:

— Да, Дэвид, ты можешь летать. Я знаю, что не могу запретить тебе этого, но тебе не следует покидать пределы острова, и ты должен быть очень осторожным в воздухе.

К тому времени, как Дэвиду исполнилось семнадцать лет, уже давно не было необходимости напоминать ему, чтобы он был осторожным. Он чувствовал себя в воздухе как дома.

Теперь это был высокий, стройный юноша с золотистыми волосами, а на свою изящную фигуру он по-прежнему надевал одни шорты, так как только такая одежда была необходима его теплокровному телу. На его проницательном лице ярко светились голубые глаза, и оно излучало дикую, неугомонную энергию. *

Перья на его крыльях стали роскошными, блестящими и остались бронзовыми, а длина крыльев при полном размахе составляла более десяти футов. Когда Дэвид складывал их на спине, они щекотали ему пятки.

Постоянные полеты над островом и окружающим его океаном укрепили мускулы на лопатках Дэвида до невероятной степени. Он проводил весь день, паря и кружа над островом, то взлетая ввысь, то медленно опускаясь вниз, планируя на расправленных крыльях.

В воздухе он мог догнать любую птицу. Дэвид вспугивал стаи фазанов, и тогда его смех лился откуда-то сверху, когда он кружился, и вился, и мчался стрелой за испуганными птицами. Он мог выщипнуть перо на хвосте у оскорбленного этим сокола так, что птица не успевала скрыться, и бросался быстрее этого остроклювого хищника на кролика или белку, бегущих по земле.

Иногда, когда туман окутывал остров, доктор Харриман мог слышать звенящий, переливчатый смех из серых облаков над головой. И тогда он знал, что Дэвид где-то там, наверху. Или он мог часами парить над освещенной солнцем водой, затем устремиться, очертя голову, вниз и в последний момент молниеносно расправить крылья и, едва коснувшись гребня волны и кричащих, лакомящихся рыбой чаек, ракетой взмыть снова в небо.

До сих пор Дэвид не отлучался далеко от острова, но доктор знал по своим собственным, не часто случающимся поездкам на материк, что всемирный интерес к летающему юноше все еще велик. И фотографии, которые Харриман отдавал научным журналам, более не могли утолить любопытство людей, поэтому частенько у острова кружили катера и аэропланы с камерами в надежде сфотографировать Дэвида Рэнда в полете.

С одним из этих аэропланов приключился случай, создавший благодатную почву для разговоров.

К полудню, несмотря на запрет подобных полетов доктором Харриманом, пилот и фотограф этого аэроплана добрались до острова и, не скрывая своих намерений, стали кружить над островом, чтобы найти летающего юношу.

Если бы они подняли головы, то смогли бы увидеть парящее высоко над ними пятнышко — Дэвида. Он наблюдал за аэропланом, испытывая одновременно и живой интерес, и презрение. Он и до этого видел эти летающие железяки и мог только сочувствовать и насмехаться над их жесткими, неуклюжими крыльями и шумящими моторами, с помощью которых бескрылые люди умудряются летать. И все же этот аэроплан, находящийся прямо под ним, возбуждал в нем такое любопытство, что он устремился вниз, облетая его сверху и сзади, инстинктивно остерегаясь лопастей пропеллера.

Пилота в открытой задней кабине аэроплана чуть было не хватил инфаркт, когда кто-то сзади похлопал его по плечу. Он вздрогнул, завертел головой, и когда заметил около себя рискованно припавшего к фюзеляжу смеявшегося над ним Дэвида Рэнда, то потерял контроль над собой. На мгновение. Но этого было достаточно для того, чтобы машину занесло и аэроплан начал падать.

Заливаясь от смеха, Дэвид Рэнд спрыгнул с фюзеляжа и расправил крылья, чтобы подняться ввысь. Пилот очнулся, и, к счастью, ему хватило присутствия духа, чтобы выровнять самолет, и вскоре Дэвид увидел, что металлическая стрекоза неуверенно разворачивается назад, к материку. Для одного дня его команда пережила слишком много.

Но увеличивающееся число подобных пытливых визитеров соответственно возбуждали в Дэвиде Рэнде все большее любопытство, касающееся всего остального мира. С каждым днем его все больше и больше интересовало, что же находится там, вдали, за голубой водой в виде низкой, неясной полоски земли. Дэвид не мог понять, почему доктор Джон запрещал ему летать туда, когда он прекрасно знал, что его крылья могут покрыть расстояние в тысячи раз большее.

Доктор Харриман говорил ему:

— Дэвид, скоро я отвезу тебя туда. Но ты должен подождать до тех пор, пока осознаешь одну единственную мысль, а именно: ты не сможешь приспособиться к остальному миру. Во всяком случае тебе еще рано в большой мир.

— Но почему? — озадаченно спрашивал Дэвид.

И доктор объяснял ему:

— Пойми, только у тебя есть крылья, больше ни у кого в этом мире их нет. И это может очень сильно осложнить твою жизнь.

— Но почему?

Харриман задумчиво гладил худощавый подбородок и говорил:

— Ты был сенсацией, так сказать, аномальным явлением, Дэвид. Люди интересовались тобой из-за того, что ты не похож на них. Но по этой же причине они будут смотреть на тебя сверху вниз. Только для того, чтобы избежать этого, я привез и вырастил тебя здесь. Тебе надо еще немного подождать, прежде чем ты увидишь мир.

Немного раздраженно Дэвид Рэнд поднимал руку и, показывая на улетающую к югу кричащую стаю диких птиц, говорил:

— А они не ждут! Каждую осень я вижу, как все умеющие летать, устремляются на юг. И каждую весну я вижу, как они возвращаются снова, проносясь надо мной. Почему же я должен оставаться здесь, на этом маленьком острове!

Огромная жажда независимости вспыхивала в его голубых глазах.

— Я хочу быть свободен, как птица! Я хочу открыть для себя все земли и там, и там, и там.

— Скоро. Скоро, мой мальчик, ты сможешь отправиться туда, — обещал доктор Харриман. — И я поеду тоже и буду присматривать там за тобой.

И так продолжалось изо дня в день.

И все чаще в сумрачные вечера Дэвид сидел, подперев подбородок, сложив крылья, задумчиво наблюдая за отставшими, улетающими на юг птицами. И с каждым последующим днем он испытывал все меньше и меньше удовольствия в более чем бесцельных полетах над островом и со всевозрастающей тоской смотрел на нескончаемый веселый перелет кричащих диких гусей, толпящихся уток и свистящих певчих птиц.

Доктор Харриман видел и понимал эту острую тоску в глазах Дэвида. И старый врач вздыхал и думал: «Да. Он вырос и хочет, подобно молодому оперившемуся птенцу, покинуть свое гнездо. Недолго я смогу еще удерживать его от этого».

Но именно Харриман первый «покинул гнездо», правда… другим способом. С некоторых пор у доктора стало пошаливать сердце, и однажды утром он не проснулся. А Дэвид изумленно, непонимающе смотрел на побелевшее лицо своего опекуна.

В течение всего этого дня, пока старая горничная, тихо плача, прибирала дом, а норвежец пошел на лодке к материку, чтобы организовать похороны, Дэвид сидел, сложив крылья, подперев подбородок, и вглядывался вдаль.

В эту ночь, когда в бунгало воцарилась тишина и наступила темнота, он прокрался в комнату, где безмятежно, мирно лежал доктор. В темноте Дэвид дотронулся до худощавой, холодной руки. Слезы навернулись на его глаза, и он почувствовал комок в горле. Потом Дэвид тихо вышел из дома в ночь. Красноватым яблоком висела луна над восточными водами и дул холодный, свежий осенний ветер. Из глубины небес доносились радостное пищание, клекот и пересвистывание большой стаи птиц.

Дэвид присел, раскинул крылья и полетел, забирая все выше и выше. Холодный ветер обдувал его тело, его ноздри жадно вдыхали его, его глаза были полны слез. На смену огромной сердечной боли пришла неуемная радость полета и свободы. Он уже поднялся выше этих кричащих, свистящих птиц, и усилившийся неистовый ветер сорвал раскатистый бешеный смех с его губ, когда из-за него птицы в панике разлетелись в разные стороны.

А когда они поняли, что это странное присоединившееся к ним создание с крыльями достаточно безобидно, снова собрались в стаю. Вдали над темной восхитительно-ровной поверхностью воды пылали глупая красная луна и рассыпанные огни материка, маленькие огни не способного летать народа. Птицы громко кричали, Дэвид смеялся и пел в этом веселом хоре, а его огромные и их небольшие крылья синхронно рассекали воздух. По ночному небу они прокладывали путь навстречу приключениям и свободе. Они летели на юг.

Всю ночь напролет и весь последующий день с небольшими остановками Дэвид летел в южном направлении, оставляя под собой то бесконечные водные пространства, то зеленую плодородную землю. Опускаясь на усыпанные зрелыми плодами деревья, он утолял голод. Когда пришла следующая ночь, он заснул в кроне высокого лесного дуба, удобно расположившись в ветвях и накрывшись крыльями.

Это было незадолго до того, как весь мир узнал, что молодой уродец с крыльями покинул свое «гнездо». Люди в городах и селах недоверчиво поглядывали на парящую высоко в небе маленькую крылатую фигурку.

Невежественный народ, который никогда ничего не слышал о Дэвиде Рэнде, в панике падал ничком, когда он проносился по небу.

Всю зиму приходили новости с юга о Дэвиде. Если верить этим сообщениям, Дэвид совсем одичал. Что может быть лучше, чем парить весь длинный, залитый солнцем день над голубыми тропическими морями, бросаться вниз за появившейся над водой серебряной рыбой, собирать необыкновенные фрукты, спать ночью на высоком дереве рядом со звездами и с рассветом встречать новый день неограниченной свободы?

Снова и снова, никем не замеченный, он кружил над ночными городами, тихо паря в темноте и с любопытством всматриваясь в огромный узор разбросанных огней и сверкающих улиц, переполненных снующими туда-сюда людьми и машинами. Он не входил в эти города и не мог понять, как их жители выносят то, что они ползают по земной поверхности, задевая и толкая себе подобных. Ему было жаль, что они никогда не испытывают, хотя бы на мгновение, дикую, чистую радость полета по бесконечному синему небу.

Когда же весеннее солнце начало припекать и поднялось выше, птицы снова собрались в шумные стаи. Дэвид тоже почувствовал, как что-то тянет его на север. И он полетел туда над проснувшейся от зимней спячки землей, неустанно разрезая воздух своими могучими бронзовыми крыльями. Его небольшая смуглая фигурка безошибочно выбирала направление.

Наконец Дэвид достиг своей цели — острова, где он прожил большую часть жизни. Остров выглядел одиноким и необитаемым, в заброшенном бунгало все покрылось толстым слоем пыли, сад зарос. Дэвид остался здесь на некоторое время, засыпая на веранде, совершая ради удовольствия долгие полеты то на запад — над деревнями и покрытыми смогом городами, то на север — над неровным, разбитым волнами побережьем, то на восток — над голубым морем до тех пор, пока цветы снова начали увядать, воздух стал морозным и что-то внутри Дэвида подсказало ему: надо снова присоединяться к большой стае крылатых существ, улетающих на юг.

С севера на юг, с юга на север. Три года он беспрепятственно мигрировал, упиваясь своей свободой. За эти три года он открыл для себя горы и долины, моря и реки, шторм и штиль, голод и жажду так, как это могут знать лишь дикие звери. И за эти годы мир привык к Дэвиду и почти забыл о нем. Он был человеком с крыльями, а по мнению людей — просто уродец; больше никогда не родится подобный ему.

Третья весна явилась концом крылатой свободы Дэвида Рэнда. Как обычно он летел дрмой, на север, и, когда уже стемнело, ощутил чувство голода. В полумраке он заметил пригородный особняк с огромным фруктовым садом и огородом, спустился вниз, надеясь подкрепиться ранними ягодами. В темноте он уже почти добрался до деревьев, как вдруг раздался выстрел. Дэвид почувствовал внезапную острую боль и потерял сознание.