Глава 1

Когда я торопливо, вышел из отеля, машина уже поджидала меня. Машина была белого цвета с надписью золотыми буквами: Редондо Бич — городская полиция. Казалось все машины того времени красились в белый цвет. Я думаю их так легче содержать в чистоте. Полицейский в униформе распахнул дверь и спросил:

— Мистер Коркоран?

— Я Коркоран, — ответил я.

Да, таково было мое имя, поскольку так было необходимо для полиции Редондо Бич, штата Флорида. Тот факт, что я мог иметь другие имена, даже в Вашингтоне, например, этого ни кого не касалось здесь, где я проводил месяц отдыха, нежась на Солнце.

— Пожалуйста, садитесь, сэр, — сказал полицейский.

Я сел в машину и мы поехали раньше, чем я успел закрыть дверь. Он включил красно-синий сигнал и мы резко свернули за угол здания.

— Где это случилось? — спросил я.

— Несколько миль к югу по шоссе, ведущего в Майями. По крайней мере мне сказали отвезти Вас туда.

— Она сильно пострадала?

Он даже не посмотрел на меня.

— Вам следовало поговорить с полицейским управлением, сэр, вам известно не больше чем мне... Все что я знаю, доставить вас туда как можно поскорее.

Он нажал сигнал и сирена прервала наш разговор. У городского полицейского в патрульной машине возникают патрульные мысли. Мы мчались по шоссе поздним вечером со скоростью реактивного снаряда. У выезда из города мы заметили другой красно-синий сигнал. Это была скорая помощь, выехавшая к месту аварии. Мой шофер быстро нагнал ее, поравнялся и замедлил ход, мешая движению.

Это было хорошее соревнование с каждой стороны, но когда мы приехали к месту аварии, я понял что дела обстояли неважно. Тут уже находились: две государственные машины и несколько других машин, множество народу, — эти люди оставили свое попечительство, когда мы прибыли, поскольку ничего не могли сделать для нас. Гонка была выиграна человеком на серой лошади. Теперь все они с интересом наблюдали как горит каддилак.

Мы сделали круг и припарковались на противоположной стороне шоссе, где уже стояли другие полицейские машины. Один полицейский подошел ко мне, когда я вышел из машины.

— Мистер Коркоран? — спросил он. — Мои соболезнования.

— Где она? — спросил я.

— Пройдите вниз, — сказал он. — Ее выбросило из машины. Если бы у них не было прицепных ремней...

Я сказал:

— Я знаю гораздо лучше остаться в машине. В особенности, когда она с открытым верхом, тент этот, скатывается и горит как факел.

Полицейский рассерженно оглянулся. Мы подошли к указанному месту... Там стоял полицейский, а на земле лежало тело накрытое простыней.

Человек, который привел меня, сказал:

— Лучше сразу предупредить вас... да, она шла под девяносто, и не заметила поворота.

Я наклонился и откинул простыню, посмотрел. Накинув простынь на себя, сделал несколько шагов и остановился глядя на что-то блестящее в траве. Это была ее светлая туфля, такие она надевала под цвет платья. Я подумал о женских туфлях, что им кажется предназначено оставаться в целостности в кризисные моменты. Если же ядерный катаклизм постигнет человеческую расу, то от женского населения останется среди дымящихся развалин пара сморщенных радиоактивных туфель на высоком каблуке.

Лучше сформулировать эту глубокую философию, чем вспоминать наши ссоры. Возьмите женщину с деньгами и мужчину без денег и их диалог в некоторые моменты их совместной жизни вряд ли нуждается в повторении, в особенности когда обе стороны проявляют упрямство. Все началось с того, что она захотела, чтобы мы вместе отправились на вечер к одним ее богатым знакомым, которые думают обо мне столько же, сколько я об них. Все кончилось тем, что на вечер она отправилась одна. И возвращавшись сидела за рулем огорченная и раздраженная и немного подвыпившая...

— Мистер Коркоран?

Это был полицейский, который верит в лояльность происшедшего с вашей машиной, если бы вы были раздавлены ею и испепелены.

— Извините, что побеспокоил Вас, сэр, но нам требуется небольшая информация. Не могли бы вы дать мне полное имя вашей жены для сообщения?

Я сказал:

— Это не моя жена.

Он быстро возразил:

— Да, мы все понимаем...

— Я пришел к такому выводу, — сказал я. — Когда полиция позвонила в отель они спросили у меня в начале, не вела ли моя жена белый каддилак с техасской посудой. Я заинтересовался, стараясь узнать почему они звонят, не проверив записи актов гражданского состояния, я сказал, да. Эту леди зовут миссис Гейл Хендрикс. Она в разводе с мистером Хендриксом, с которым я не знаком. Я никогда не видел его. Она приехала из Миндленжа, штат Техас. Мне кажется у ней там есть родственники. Что заставляет Вас думать, что она была моей женой?

— У ней на пальце обручальное кольцо. Она спрашивала Вас.

— Вы можете потерпеть фиаско, производя подобные умозаключения, — сказал я.

— Ваше полное имя, мистер Коркоран?

— Пол, — сказал я. — Пол Уильям Коркоран. Газетный репортер. Город Денвер, штат Колорадо.

Да, именно такие данные значились в моих бумагах. Мое настоящее имя Мэттью Хелм, но оно фигурирует во многих официальных досье, что было бы неосторожностью их назвать даже во время отпуска. Хотя я являюсь государственным служащим, некоторые люди в Вашингтоне предпочитают, чтобы мои обязанности сохранялись в секрете, поскольку широкая публика в этом заинтересована.

— А каковы Ваши отношения с миссис Хендрикс? — спросил полисмен.

— Мы знакомы где-то около двух лет, — сказал я. — Мы проживали в одном отеле с забронированными на нас местами. "Редондо Тауер". Если это можно считать за отношения, пожалуйста.

Он заколебался, смущенный моей прямотой.

— Я напишу, что опознание было сделано другом погибшей, — сказал он, и это так и прошло в протокол.

Нет причины думать, что эта авария была чем-то еще, чем она казалась, хотя авария всегда под подозрением учитывая мой род занятости. Я долго осматривал все вокруг, чтобы произвести обычную проверку, пытаясь не выказывать сильного интереса, которого можно было бы ожидать от друга погибшей, который к тому же еще был и репортер. Когда они смогли сесть в машину, они не нашли указаний что это было спланированным убийством во всяком случае. Тело по сообщению врача не имело признаков насилия. Я не мог сдержать удивления, когда он сказал, что ее выбросило из машины двигавшейся со скоростью 90 миль в час — как это могло быть? — но его общая тенденция была ясна.

Когда я обратно вернулся в отель, я достал маленький ножик из кармана. Вы можете сказать, что это был широкий перочинный нож или маленький охотничий нож. Он был более или менее похож на предыдущий, который я однажды сломал при исполнении обязанностей. Мне случилось пожаловаться на это и Гейл тайно дала его описание хорошо известному изготовителю ножей и он удивил меня прекрасным результатом.

Она пыталась дарить мне подарки с тех пор. Не очень-то хорошее дело принимать подарки от людей — в особенности у женщин — тот кто имеет больше денег, чем ты. Но я был не способен отклонить этот особенный подарок, чтобы не показаться привередливым и неуважительным. Я полагаю, что богатая женщина может дарить мужчине часы или даже машину, ничем это не обуславливая кроме того, что ей захотелось выбросить деньги. Но когда женщина дарит мужчине занятого такой работой оружие, зная как оно может быть использовано, это значит уже что-то особенное.

Это означает, что она встретилась и приняла вещи, связанные с ним. Конечно это все случилось задолго до того, как мы поссорились.

Я сунул нож обратно в карман, спустился вниз и позвонил в Вашингтон из приемного холла. Здесь нечего было делать, что могло бы меня развлечь и мне не хотелось заниматься похоронами. Я сказал, что устал от лени и спросил, не могут ли они меня где-нибудь использовать. Ответ был положителен.

Спустя два часа я уже летел через Мексиканский залив в Новый Орлеан штат Луизиана.

Глава 2

Мне сказали, что я должен оставаться Полом Коркораном, репортером из Денвера, на ближайшее время и зарегистрироваться в отеле "Монклер" в Новом Орлеане под этим именем. Поскольку я попросил немедленной работы, меня поздно ввели в начавшуюся операцию, и не было времени создавать мне новую легенду.

Заняв в отеле комнату, я вступил в контакт согласно инструкции, не зная с кем. Я не смог бы узнать его, если встретил на улице. Это был всего лишь голос по телефону. Он посоветовал мне, поскольку уже было утро, провести день осматривая достопримечательности — это технический термин, означающий, что вам надо убедиться, что завами нет хвоста.

Позвонив вечером и передав пароль, я получил приказание оставить отель и пешком отправиться, за некоторое точное число минут до полуночи. Мне надо было идти в определенном направлении до определенного места. Красный Остин-Хейли остановится рядом со мной и водитель в морской форме произнесет определенную фразу, я должен ему ответить и сесть в машину.

Исполнение этих Голливудских маневров закончилось перед утром. Я оказался на моторном катере, пересекающем Пенсакола залив, который доставил меня обратно во Флориду после дикой ночной гонки. Мы оказались у верхней оконечности штата вместо нижней. В заливе на якоре стоял авианосец. Он неясно вырисовывался над спокойной водой, как бы поставленный на бетонный фундамент. Так легко было вообразить, будто сам Пентагон плывет по морю.

Я взглянул на горевшие огни этой воздушно-морской базы, послал твердой земле молчаливое "прощай" и взобрался на платформу у подножия длинной, непрочной, свисавшей на веревках лестнице-трапу (по морской терминологии) — она наклонно взбиралась на борт корабля, с зажженными огнями наверху. Мой проводник был рядом со мной, готовый удержать меня от падения в воду.

Это был щеголеватый молодой парень с блестящими золотыми нашивками на каждом плече его безупречной чистоты габардиновой, цвета хаки военной форме, и с блестящим кольцом Морской Академии выпускника, на левой руке. Блестящие золотые крылышки были у него на груди и маленькая пластмассовая пластинка с надписью белым по черному: Д.С.Брейсуэйт. Он махнул рукой катеру. Катер уплыл оставив нас на шаткой платформе в несколько футов над водой, двигаться можно только наверх.

— После Вас, сэр, — сказал он. — Запомните, вначале шкипер, затем палубный офицер.

— Шкипер, — сказал я, — я думал что шкиперы исчезли вместе с парусами. Я посмотрел на две с половиной нашивки на плече военной формы, полученной мною для этого случая. Изменение костюма было произведено в пустой квартире в городе.

— Вы лейтенант, сэр, — сказал он. Шкиперская на корме, это сюда, — указал он.

Я стал взбираться, пытаясь побороть чувство нереальности, наступившею в результате быстрой смены места и личности. Я приветствовал шкипера и палубного офицера, у которого на шее висел бинокль и который выглядел сонно и устало. Я полагаю что ранняя утренняя вахта всегда наказание в любой службе в военной и гражданской. Я последовал за моим гидом вдоль обширного пустого ангара до лестницы, извините меня, — трапа — ведущего вниз. Преодолев лабиринт узких проходов внизу, я оказался в выкрашенной в белый цвет каюте с единственной койкой.

— Вы можете прилечь, если Вам понравится, Сэр, — сказал Брейсует. — Они на конференции. Пока Вы им не потребуетесь. Не хотите ли выпить кофе?

В том деле, за которое вы беретесь, среди друзей, по крайней мере, вам скажут что надо знать, когда время наступит для вас узнать это. Я не спросил кто был на конференции. Я пил кофе. Затем оставшись один, я снял военную форму, растянулся на койке, закрыл глаза и пытаясь не думать о том теле под простынею и блестящей единственной туфельке. Я вскоре заснул.

Когда я проснулся, на моих часах было около 9, но каюта не имела прямого сообщения с внешним миром, потому я принял день на веру. Я ощутил некоторую вибрацию и понял, что мы плывем. Появился Брейсуейт и повел меня по проходу к водопроводу, потом на камбуз завтракать.

Я знал, что это был камбуз, потому что это было написано на двери. Мы сели за отдельный стол, но там присутствовали другие офицеры, которые посмотрели на меня мельком, когда я садился. Я надеялся, что не выгляжу таким дураком, каким казался себе в этой чужой военной форме.

— Мы не хотим из Вас делать тайну, сэр, — сказал Брейсуейт. Поскольку это касается команды корабля, Вы являетесь офицером запаса, временно исполняете обязанность наблюдать дневные тренировочные учения авианосца. Так будет меньше разговоров, чем если бы мы пытались спрятать Вас от взглядов команды. Он посмотрел на часы. Мы будем присутствовать при тренировочных полетах, начинающихся вскоре. Как только мы кончим завтракать, мы поднимемся на верх и посмотрим их посадку. Я надеюсь, что небольшой шум Вам не помешает.

Он усмехнулся. В тот момент я не понял значение его усмешки, но мне стало ясно потом немного позже, когда я ступил на узкий наблюдательный мостик авианосца, или островок, смотря вниз на взлетную палубу, которая по длине своей равнялась трем футбольным полям с механизмами способствующими взлету и посадки — все в деталях мне пояснил мой молодой гид.

К этому времени мы находились посреди мексиканского залива вне видимости земли. Ясным, прохладным, солнечным днем авианосец двигался вперед с попутным ветром, так что мне пришлось надвинуть на глаза форменную фуражку, чтобы ее не сдуло ветром. Брейсуейт рассмеялся.

— Мы двигаемся со скоростью 32 узла с ветром дующим вдоль взлетной палубы для облегчения посадки самолетов, — объяснил он. — В это время года обычно дует попутный ветер, но летом в спокойную погоду офицеру, обслуживающему полеты приходится сильно попотеть. А вот и эскадрилья, сэр.

Самолеты кружились над авианосцем, как рой шершней; один из самолетов быстро снизился, уцепившись за тормозной трос крючком на хвосте, с хлопком остановился. Сильная вспышка и он поехал вперед мимо того островка, на котором мы находились; в тот же момент второй самолет ухватился за тормозной трос, и теперь мне стало понятно замечание Брейсуейта о шуме. Проклятые самолеты хрипели, свистели и всхлипывали. Бортовая катапульта вышвыривала один грохочущий самолет с носа корабля, разворачивалась, в то время, как со взрывом запуска двигатели другой самолет, ожидая своей очереди. В то время третий самолет катился по палубе с воем штормового ветра, четвертый самолет шел на посадку с кормы с воем шакала...

Было что-то гипнотическое в этом страшном грохоте. Это напомнило мне другое место, где я находился несколько лет назад, наблюдая взлет других самолетов, подготовку которых я помогал обеспечивать тайным и неприятным способом. Я даже предполагаю, что парни, в этих самолетах знали тех кто раньше них, кто-то другой, а не эти серьезные парни с их лицами наполовину скрытыми шлемами, поняли, что если наступит время, для них взлететь со смертоносным грузом на их грозных машинах, они только придадут немного официального шума и блеска молчаливой, неофициальной войне, которая всегда велась тихими людьми, никогда не носившими блестящих шлемов, и зачастую даже не имеющих микрофонов или других средств коммуникации с родной базой. То, в чем нуждается наша секретная служба, с усмешкой подумал я, так это в департаменте общественных отношений. Люди не ценят нас.

Все самолеты взлетели и воцарилось спокойствие, только дул ветер, да доносилось неясное гудение гребных винтов. Брейсуейт посмотрел на свои часы.

— Как раз время для получения инструкций из Вашингтона, — сказал он. — Это случится в ближайшие четверть часа.

Щелкающий звук нарушил относительное спокойствие и двух роторный вертолет, в виде банана, сел на палубу, как раз под нами. Три человека — двое в гражданском и один в офицерской форме со всеми знаками отличия какие только можно вообразить на головном уборе, вышли из вертолета и направились к капитанской каюте. Я посмотрел на Брейсуейта. И увидел его молодое спокойное лицо, поэтому я счел необязательным начать с ним разговор, ввиду того, что мы видели трех довольно значительных человека, чьи лица могут быть узнаны, почти каждым, кто читает газеты и смотрит телевизор. С другой стороны, мне кажется, было не случайно, что меня показали им. Кто-то пвтался показать мне важность предстоящей работы, какова бы она не была. Брейсуейт снова посмотрел на часы, этот парень прямо помешался на хронометре.

— Они готовы принять Вас внизу, сэр, — сказал он и указал мне на дверь, точнее на люк через который мы поднялись. — Не стукнетесь головой, спускаясь по трапу...

Я не мог бы точно сказать был ли на борту авианосца кинозал, но было очевидно, что для этого использовали конференционный зал, судя по разбросанным повсюду бумажкам, пустых стаканов, пепельниц с окурками и застоявшемуся табачному запаху. В конференц-зале находилось два человека. Одна из них была женщина. Судя по первому впечатлению, которое создавалось у меня, я мог бы сказать, что раньше никогда не видел, и я взглянул на мужчину.

Это был тощий, седоволосый человек с черными бровями. На нем была серая фланелевая рубашка, белые брюки, шелковый галстук, о нем можно было сказать, что он был хорошо сохранившийся, среднего возраста банкир или бизнесмен, но только бы я этого не сказал. Я знал его, он был одним из полдюжины самых опасных и безжалостных в мире людей.

Я узнал его. Я работал на него примерно лет пятнадцать.

Мак сказал:

— Благодарю Вас, мистер Брейсуейт. Подождите нас, пожалуйста, за дверью.

— Да, сэр.

Мак посмотрел на молодого лейтенанта, как тот лихо повернулся и вышел. Он коротко улыбнулся.

— А хорошо их тренируют на севере, не так ли?

Я не очень то интересовался строевой подготовкой Брейсуейта, но если Мак об этом упомянул, то это не случайно, поэтому я решил его поддержать.

— Да, хороший парень, — сказал я. — Он не позволяет себе расслабляться. Он вел спортивную машину, как бог. Но он рискует замучить меня до смерти, не проявляя осторожность.

— Я знавал одного молодого офицера, который имел предрасположенность к этому слову. Он тоже был довольно хороший водитель. — Сказал Мак.

— Да, сэр, — подтвердил я. — Но, сэр, я полагаю, что Вы не включили этого офицера в то дело, которое нам предстоит. Он слишком любит флот, сэр.

Мак передернул плечами.

— Как бы там ни было, я все-таки отмечу для себя его имя. Может наступит такое время и в мире сложатся такие условия, когда личные симпатии не будут приниматься во внимание. Насколько я помню, Вас нетрудно переубедить.

Я сказал:

— Я всегда был кровожадным парнем. Я не думаю, что он может что-то значить для Вас.

— Хорошо, хорошо, мы посмотрим. — Он оценивающе посмотрел на меня. — Вы хорошо выглядите. Отдых Вам пошел на пользу.

— Да, сэр.

— Я с огорчением выслушал доклад об аварии под Маями.

Я внимательно посмотрел на него. Он никогда не одобрял моей заинтересованности в судьбе Гейл Хендрикс. Он думал о ней, как об испорченной проститутке, богатой и ненадежной, не с такого рода девушками хотел бы он чтобы его люди имели дело, если они не могут развлечь себя другим более профессиональным способом. Мы и в самом деле не имели своей личной жизни. Все наши привязанности: любовные и иные — определенным образом регистрировались в Вашингтоне.

Я сказал:

— Я уверен, что Вы плакали, все время, пока находились в картотеке, когда изымали ее карточку.

Он не высказал своего неудовольствия. Он только сказал:

— Конечно, Вы приняли меры, чтобы убедиться, что это был всего лишь несчастный случай.

— Да, сэр. Она была рассерженна по личным причинам, о которых мы здесь не будем упоминать. Она много выпила. На большой скорости вела машину. На дороге был длинный крутой поворот, ее вынесло на обочину дороги, она попыталась вырулить. Люди думают, что все что им надо, так это безотказные тормоза и легкое управление, чтобы двумя тоннами изящной механики можно было управлять, как гоночной машиной "Феррари". На большой скорости она шла по кривой на пределе возможного для шин, применяемых на таких крупных машинах. Когда она нажала на газ, кадилак начал скользить. Она испугалась и нажала на тормоза, при резком заносе ее выбросило из машины. Нет и намека, что все это спланировано заранее. Нет огнестрельных ран, необъяснимых синяков и подкожных ран. Кто-то мог просто ехать рядом и столкнуть на обочину, но нет никаких следов, доказывающих это.

Мак скорчил гримасу.

— Мне не нравятся дорожные аварии связанные с моими людьми. Возникают всякого рода вопросы. Хорошо, я буду держать Вас в курсе, если что-нибудь обнаружится, но мы не можем больше на это тратить время.

Он посмотрел на женщину, стоявшую в ожидании неподалеку. Когда он взглянул на нее, она быстро подошла к нам. На близком расстоянии я увидел, что был несправедлив, прогоняя ее взглядом. Это по причине ее макияжа или отсутствие его ввело меня в заблуждение. А также прямые, машинного цвета, зачесанные назад волосы и в толстой оправе очки.

Она была среднего роста. Ее грузный твидовый жакет не мог позволить правильно судить о ее фигуре. Прямой, свободно спадающий жакет, модный в то время, позволял скрывать не желаемую беременность — проблема этой леди казалось была незнакома — как я рассудил, и к тому же жакет явно не шел. Ее обувь явно не гармонировала с рисунком ее ног. Однако она не была тучной, ни тощей, не имела физических недостатков.

Что касается ее лица, то у ней были крупные: лоб и подбородок, и хмурый рисунок рта, жестокий. На вид ей можно было дать лет 30-35, а может быть и меньше. Она мне явно не нравилась. Не находилось извинений для такой в общем-то миловидной женщины, сознательно одеваться так, чтобы выглядеть, как леди Макбет после ночи проведенной в спальне гостей с ножом в руках. Я полагаю, что это просто деформированное тщеславие, предполагающее наличие глубокого самомнения.

Пока я бегло рассматривал ее, она тщательно рассматривала меня с головы до ног. Она повернулась к Маку и стала говорить с ним без всякого энтузиазма.

— Это ваш очередной кандидат, мистер Мак Ри? Не слишком ли он высок для агента? Я предполагала что они должны иметь не бросающуюся в глаза внешность.

— Это мистер Пол Коркоран, — сказал Мак опустив ее комментарии. — Пол, Доктор Оливия Мариасси.

Доктор Оливия Мариасси после того, как нас представили, ограничились кивком в мою сторону.

— Я предполагаю, что это вымышленное имя, — сказала она Маку.

— Плохой выбор. Этот мужчина явно скандинавского, а не ирландского происхождения.

Она говорила с Маком хмурившись на меня:

— Хорошо, у него не хитрый, обвивающий плющом взгляд, совсем другого плана. Я не думаю, что смогу долго вытерпеть, когда эту шайку поймают, этот длинный воротник с пуговицей, не говоря уже о трубке. Я думаю, что трубка — всегда притворство, не правда ли? Вы курите?

Последний вопрос относился ко мне.

— Нет, мадам, — сказал я. — Если это не требуется для прикрытия.

— Для прикрытия?

— Для роли.

— Понятно. Это уже кое-что, — сказала она. — Только сумасшедший будет отравлять себя угольным дегтем и никотином, после того что об этом было опубликовано. Вы не пьете?

— Да, мадам, — сказал я. — Я также ухаживаю за женщинами. Но я не играю в азартные игры. И честен.

Это вызвало ее долгий взгляд сквозь очки.

— Хорошо, — согласилась она, — рудиментарное чувство юмора лучше, чем совсем никакого, я думаю.

Мак сказал:

— Мистера Коркорана тренировка и опыт...

— Пожалуйста! Я совсем не интересуюсь профессиональными качествами вашего кандидата. Я уверена, что они быстры и молниеносны, если правильно употреблено это слово. Я уверена, что они действенны, кровожадны и очень страшные. Вы играете в шахматы?

Этот вопрос относился ко мне.

— Немного, — отвечал я.

Оливия Мариасси задумчиво нахмурилась. Последовала короткая пауза. Затем она вскинула голову и сказала:

— Я вижу мы поладим. Предыдущий был просто невыносим. Если бы мне пришлось выйти замуж, я выбрала бы этого.

Она повернулась и склонилась над изношенным портфелем, лежавшим на театральном сиденье, достала небольшую черную книгу и протянула мне. Это был томик Капабланки "Основы шахматной игры".

— Вы бы лучше изучили вот это, мистер Коркоран, — сказала она. Это развлечет нас во время нашего медового месяца. До свидания мистер Мак Ри. Я оставлю Вам договор, только сообщите мне, что мне надо будет делать.

Мы проследили взглядом, как она вышла, захватив свой портфель. Мак ничего не говорил и я молчал вместе с ним. Я не хотел говорить. Я не мог. Я даже не пытался.

Глава 3

Внутри того огромного корабля, на котором мы плыли, не доносилось ни одного звука, кроме устойчивого слышимого повсюду работающей тяжелой машины. Самолеты всего мира могли садиться на палубу или совсем не садиться. Об этом не стоили и говорить.

Мак коротко рассмеялся.

— Мой инстинкт оказался верным. Я совсем не рассчитывал на ваше участие в работе, поэтому я хотел, чтобы вы полностью отдохнули, использовав обещанный вам срок. Но когда вы вчера позвонили вечером, у меня тут же появилось предчувствие, что вы именно тот человек, который нам здесь требуется. Огромный труд потребовался нам, чтобы убедить эту леди сотрудничать с нами. Вначале она с возмущением отказалась, затем, внезапно, изменила свое мнение, по причинам нам совсем неизвестным — я не отваживался расспросить ее об этом — ее очень трудно было ввести в курс дела и ее обязанностей, как партнера. Он долго задумчиво смотрел на меня, потом, без всякого выражения, продолжил. — Я предполагаю, что безжалостность и зло имеют что-то манящее и ее интеллектуальный ум сумел преодолеть ее принципы старой девы, которую выпячивание мужского достоинства и силы, почти оскорбили. Или, может быть, она сочла по вашему внешнему виду, что будет в безопасности.

— К черту все, сэр. — Сказал я.

— Вы кажется победили в споре мужской привлекательности, Эрик, — сказал он, используя мое кодовое имя, чтобы напомнить мне, что это официальный разговор и что нам многое позволяется, но босс все-таки один.

— Замужество — основная часть задания, вы понимаете, доктор Мариасси — ценное государственное приобретение. Вы можете хотя бы судить, какого высокого калибра те посетители, что находятся сегодня на борту совещаются с нею и ее коллегами. Мы получили разрешение использовать ее как приманку, но вы должны быть с ней всегда рядом, днем и ночью, не только присматривать за ней, но и защищать ее. Вы можете выполнить это задание только исполняя роль ее любовника или мужа.

— Несомненно, — сказал я. — Но если мы имеем выбор, почему мы должны выбирать один на основе законности?

— Если мы оставим, тот факт, что она едва ли подходит к типу альковных женщин, эта леди имеет возможность мечтать об этом. Ни она, ни государственный департамент, на который она работает, не хочет скандала связанного с ее именем. Когда вы выполните задание будут приняты меры, чтобы аннулировать этот союз без всякого ущерба для каждой из сторон. Но это должно быть действительное замужество, пока оно длится.

— Если она сможет это вынести, то я полагаю, что я тоже смогу, — сказал я.

— Придется вынести, — сухо произнес Мак. — Но вам придется проявить дипломатию. Грубое и высокомерное поведение, может свидетельствовать о том, что она напугана.

— Вы думаете, что она может испугаться и выйти из игры, сэр? Я попытаюсь не пугать ее.

— С другой стороны, — сказал он, — ваше поведение должно быть вполне убедительным — поведение вас обоих. Не должно быть и намека фальши. — Он помолчал. — Операция "Тоссин", Эрик. Вы знаете, что это значит. Нам противостоят не любители. Мы должны быть предельно осторожны.

— Тоссин? — Я нахмурился. — Черт, я думал, что со стары маэстро покончено. Я думал, что он расстрелян после того фиаско в Будапеште в 54 году где-то в Москве.

— Таково было и наше мнение до недавнего времени, но оно оказалось неверным. — Мак взглянул на меня. — Ты помнишь детали того, чем он занимался в Будапеште?

— Да, сэр, — ответил я. — Я не участвовал в событиях лично, но меня информировали после. Нас всех информировали. Была создана техника прикрытия. Он пытался продать ее как замену для открытых военных действий. Он всех их прикрывал, всех венгерских политиков, которые не очень стремились к сотрудничеству. Каждый сомнительный мужчина или женщина в общественной жизни были прикрыты агентами, тренированными на убийствах и которые должны были устранить их по первому же свистку. И беда наступила, когда кто-то излишне перенервничал и свистнул прежде временно. Четверо или пятеро выдающихся венгерских граждан погибло, разразился огромный скандал, настоящая буря разразилась со вступлением русских танков в 56 или в 57 году. — Я скорчил гримасу. — Вы хотите сказать, что ему удалось уговорить их, чтобы они позволили ему осуществить вторую попытку?

— По всей очевидности это так.

— В штате Флорида, в Пенсаколе? — Спросил я. — Боже милостивый, почему же в Пенсаколе? Какая необходимость здесь воссоздать будапештскую систему безопасности?

Мак ответил:

— То, что они хотят воссоздать в Пенсаколе, к делу не относится. Важно другое, что число очень ценных людей, в том числе и доктор Мариасси, подвергаются опасности, следовательно, мы должны разыскать Тоссин и остановить его, прежде чем его агенты начнут действовать.

— Несомненно. И как же Вашингтон рассчитывает, я должен его отыскать? Я полагаю, что им неизвестно его точное местонахождение, может нет необходимости использовать женщину-ученого для приманки?

— Его видели в Пенсаколе несколько месяцев назад, — сказал Мак. — Поэтому наше внимание приковано туда. К несчастью, тот человек, который узнал его — не из нашей команды — имел совсем другие цели и отпустил его, ограничившись упоминанием в своем рапорте. С тех пор Тоссина никто не видел. Вам придется начать с этого.

— Начать со свадебной церемонии. — Я открыл книгу, которую все еще держал и прочитал имя, написанное на форзаце черными чернилами — "Оливия Элоиза Мариасси". Элоиза — вы только подумайте. Скажите мне, чего же она доктор?

— Медицины, — сказал Мак. — Космической медицины, чтобы быть точным. Она одна из группы правительственных ученых, пользующихся всеми благами США. Медицинская клиника морской авиации в Пенсаколе и клиника в Иглине — база воздушных сил — их проект. Когда радиус действия ракет Иглена неадекватен, они вызывают мыс Кеннеди. Вы должны быть в курсе этого. Знать это. Но что касается их проекта — это не должно вас интересовать. — Он скорчил гримасу. — Меня проинструктировали, что я должен все это сообщить тому, кто будет выполнять это задание.

— Разумеется, — согласился я. — Мы должны спасти страну в тайне, как всегда. Я полагаю, что это что-то сверхсекретная оборонная инициатива, иначе Тоссин и его боссы не интересовались бы ею так.

— Может быть, — сказал Мак.

— Космической медицины, значит? Что ж, посмотрим. — Я захлопнул книгу, мне не понадобится много времени для выяснения. Я буду играть в шахматы с моей невестой. — Эти слова не вызвали реакции Мака и я добавил: — Как мы узнаем, что Тоссин попался на приманку?

— Возможно он уже попался на нее, — сказал Мак. — Разумеется не сам Тоссин. Возможно он был здесь, только по устройству дел местной ячейки слежения, он скорее всего не рискнет показаться здесь снова. Он будет контролировать, следить за тем, как идут дела, на расстоянии, как всегда. В этом его сила и его слабость. Это причина того, что мы до сих пор не смогли его схватить, и в то же время это причина его неудачи в Будапештской операции. Он находится всегда слишком далеко, чтобы вмешаться, когда его подчиненных охватывает паника. — Мак помолчал. — Что касается дел в Пенсаколе, мы решили что некоторые из коллег доктора Мариасси уже имеют людей-прикрытия. Мы решили, что таковых может иметь и она.

— Мы решили, — повторил я. Может нам следовало бы подтвердить это перед началом операции?

— Мы рискуем встревожить людей Тоссина или женщину, если есть такая, которой предназначено следить за доктором Мариасси, как мы думаем. По этой причине я вывел из дела всех следователей. Ты должен заманить этого человека в уединенное место, безопасное от вмешательства полиции или кого либо еще и разузнать у него или у нее, замышляет Эмиль Тоссин.

Я прислушивался к грохоту машины находящейся где-то далеко внизу, в трюме огромного корабля.

— Да, — сказал я мягко. — Конечно. Вы правы.

Мак кивнул.

— Так справедливо.

— Довольно грубо, — заметил я. — Существуют границы того, что можно делать с такими людьми, сэр. Если нам попадается упрямец, дело может закончиться скандалом.

Мак заметил сурово:

— Если дело потребует щепетильности, вы можете позвать на помощь. У меня всегда наготове есть люди для проведения допросов.

— Оставь своих людей в покое, — заявил я. — Мой желудок крепок, как дай бог каждому. Только, мне кажется, мы должны быть более проницательны в этом деле.

— Проницательность уже испытывалась, — сказал Мак. — Много умных людей работало над этим вопросом, только вот результатов никаких. Вот потому-то и обратились к нам. Запомни, проницательность в нашем деле ни к чему, Эрик. Есть и другие вещи.

— Да, сэр, — согласился я, затем нахмурился. — Вы кажется сказали, что эти люди прикрытия, только недавно замечены.

— Да, в Пенсаколе.

— Я вижу, — медленно произнес я. — Тогда это местное проявление не первое и не единственное...

— Как бы то ни было, — сказал Мак. — Этот пункт был отобран нами, как подходящее место для контратаки. Как ты думаешь, отдал бы я тебе приказ, если бы только одна маленькая группа ученых находилось в опасности?

— Так значит, тогда это огромное дело? В национальном масштабе? Старина Тоссин держит всех под прицелом не только своего мушкета, но и шомпола тоже?

— Громадной важности, — согласился Мак. — Подтверждение получено от Стратегической Базы Воздушных Сил, что расположена к северу от... черт, не могу запомнить названия. С базы сообщили, персонал под слежением вражескими агентами и только их работа удержала их от преследования самолетов.

— Вы полагаете, — сказал я, — что начал звонить колокол?

— Да. Я с сожалением должен заметить, что этот рапорт не был воспринят серьезно другими правительственными департаментами. Все это воспринимается несерьезно теми, кто не слышал о деятельности Тоссина в Будапеште и что у этих людей с Военно-Воздушной базы одержимы манией преследования.

— Паранойя здесь уместное слово, сэр, — сказал я.

— Спасибо, Эрик. Паранойя. Постепенно стало ясно, что признав одержимость паранойей за командованием Стратегической авиацией, несомненно надо признать, что нечто неприятное планируется в очень широком масштабе. Одна ячейка была вскрыта в Вашингтоне Дистрикт, Колумбия. Можете представить, какой фурор это вызало там, где полнейшая безопасность. Затем сам Тоссин был замечен в стране и кто-то вспомнил Будапешт и все рассыпалось в прах. Ячейки теперь известны или предполагается их наличие даже в Сан-Диего, Калифорния и в некотором малоизвестном правительству активности в штате Мен. Нам неизвестно сколько их всего. Мы не знаем, кому предназначено умереть, а кому нет. Это создает некоторую панику, среди некоторых важных лиц, кто отважно соглашается с возможностью иметь миллионы убитых в ядерном конфликте.

Я сказал:

— Я знаю. Это немного отличается, когда человек с пистолетом или ножом охотится за вами.

— И в результате, — Мак продолжал, — некоторыми лицами Эмиль Тоссин больше уже не рассматривается, как невысокого роста светловолосый еврей-интеллектуал, он рассматривается, как сам дьявол. Наша работа обезвредить его. Нам неизвестны детали его операции. Мы не знаем, его деятельность независима или последует совпадающая акция из-за океана, чтобы восторжествовать над той неразберихой, которую он надеется создать. Мы не знаем, — сказал Мак, — и поскольку вы участвуете в этом деле, нам нечего опасаться. Информация — это дело других агентов. Единственная информация, которая должна вас волновать: где Эмиль Тоссин?

— Да, сэр.

— Вы отыщите его, — сказал Мак, — используя все необходимые средства. Когда найдете, вы его убьете. Есть вопросы?

— Нет, сэр, — сказал я, — Я полагаю, что вы высказались предельно ясно.

Глава 4

Коктейль-бар в "Монтклие Хотел" представлял собой круглый бар, имеющий неясное сходство с цирковой каруселью украшенный балдахином. По этой причине, я полагаю он был известен, как "Карнаваль Рум". Когда я вошел, все сидения балдахином были заняты. Это заставило меня, к счастью, выбрать место в стороне от остальной массы посетителей, что казалось естественным, в противном случае, кто-нибудь бы стал удивляться, почему одинокий мужчина удалился в темный угол добровольно, вместо того, что бы сидеть в баре. Кто-то должно быть и удивился позже в силу последовавших событий, если парень не ожидает подруги в одиночестве.

Бармен победил мое сердце, снабжая меня Мартини с оливками вместо того, чтобы продать мне луковую шелуху, сморщенные лимоны и прочею чепуху. Т.к. дверь и все входящие, предположительно, не имели интереса для меня, я сконцентрировал свое внимание на посетителях, окружавших бар. Со всей очевидностью я пришел к заключению, что довольно соблазнительная телка сидела на маленьком стульчике. Экспонат женского рода в алом сатиновом платье, молодой и непринужденный был очень интригующ со спины, ибо остальное не представлялось взору.

Я взял стакан, чтобы отметить мое возвращение ко гражданской жизни. Уход с корабля совершился на старом пропеллерном, тренировочном самолете, который лязгал, как бак с болтами через иллюминатор, которого длиной в триста ярдов взлетная палуба авианосца выглядела очень короткой. Катапульты не предназначались для пропеллерных самолетов. Полагалось, что они способны производить взлеты самостоятельно, но был один момент или два, когда взлетая с палубы видишь только океан перед собой, я сомневался, не совершен ли кем-нибудь здесь просчет.

Брейсуейт взлетел великолепно и высадил нас на военном аэродроме далеко от побережья. Там я обнаружил интересный и умеренно откровенную легкость заставить моего офицера выглядеть хорошим, если бы кто-то потрудился проследить за мной до самого того момента. Затем мы сели в автомобиль, который доставил нас в Песаколу, где я опять надел брюки и спортивную курточку, оставив мое военное обмундирование в пустой комнате вместе с моей лейтенантской униформой. Мы на всей скорости вернулись назад вдоль побережья в автомобиле Хели принадлежащем Брейсуейту и вернулись в Новый Орлеан немного вскоре после сумерек.

Все это было так сложно организовано в стиле старого ОСС и аналогичным с ним организациях. Если за этим больше не последовало ничего, я подумал это заставило некоторых ответственных лиц почувствовать что они соприкоснулись со значительным делом имеющим чуть ли не международный масштаб. Может быть в этом было что то серьезное. Я вышел из автомобиля за несколько домов до гостиницы.

— Вам прямо, сер, — сказал Брейсуейт. Гостиница будет слева. Ошибиться невозможно.

— Надеюсь сказал я.

— Мне не позволяется задавать вопросов, я знаю, — сказал он. Но... А! К черту! Удачи, сер.

Он протянул мне руку. Это было первое проявление гуманности, которое прорвалось сквозь его надрессированность в Морской Академии.

Я пожал ему руку и посмотрел на него. Спортивный автомобиль, в котором он сидел, приходился не выше колена. Я сказал:

— Если вы заинтересованы в этом деле, это можно устроить на постоянной основе. Я передам вам слово, как оно было передано мне. Лично я бы на вашем месте, остался бы в Морском Флоте. Но я должен вам сказать, что есть некто, кому нравится, как вы справляетесь со своим делом.

— Спасибо, сэр.

Было трудно определить в потемках, но я подумал и представил, как его детское лицо вспыхнуло на секунду от удовольствия.

— Что касается предложения...

— Отбросьте ребячество, все это дело воображения и быстрого вождения, — сказал я. И не тратьте свой ответ на меня. Учреждение контрразведки... И я назвал ему телефонный номер в Вашингтоне и махнул на прощание рукой. Счастливого приземления, как мы неприкаянные говорим.

Вспоминая все это сейчас, я ощущаю себя стариком и циником. Чтобы поднять настроение, я посмотрел на маленькую биксу в алом, но она ушла дальше, ориентируясь по окружности бара. Моей первой мыслью было, что девчонка пересела за другой стол. Затем я понял, что это огромное, круглое, хитроумное изобретение, занимающее весь центр комнаты, вращалось как волчек, только гораздо медленнее.

Конечно, я об этом был ознакомлен раньше, но это ускользнуло из моей памяти на какое-то время. Вспомнив об этом и видя на деле, факт этот явился шоком для меня, в особенности это было нечто, о чем я само собой разумеется, не должен был забывать. Это было частью нашего плана. В то же время я отметил про себя, что эта женщина сидит за столом слева от меня, в нескольких метрах дальше вдоль обитой материей скамьи, что следовала вдоль всей стены.

— Официант, — обратился я к нему игнорируя женщину, — официант, или я пьян от этого Мартини, или эта комната вращается.

Последовал смешок от женщины, которая сидела там.

— Это именно так! — сказала Оливия Мариасси. — Что за странная вещь — оборудовать так бар! Я подумала, что со мной плохо, когда зашла сюда после полудня и заметила вращение.

Таков был зачин разработанный специально для нас. Я полагаю, что Голливуд высоко оценил эту сцену с верно поданными репликами. Слова прозвучали правильно, но она не была актрисой первой величины и я понял, что она никогда не знакомилась с мужчиной в баре. Смех был принужденный и в голосе чувствовалась фальшь. Наигранная сцена.

Я оглянулся вокруг, как возможно сделал бы мужчина, к которому обратилась странная женщина в таком странном месте — иначе говоря много обещающее. По правде говоря, я совсем не предполагал, окажется Бриджит Бардо, та женщина, что сидела поодаль от меня. На мгновение на моем лице отразилось замешательство, которое я вежливо подавил. Док Мариасси не во многом изменилась с того времени, когда я в последний раз ее видел. С тех пор минуло только несколько часов, но есть женщины, которым за этот отрезок времени поменять вещи и подвести губы.

Наша ученая леди была одета в свои твидовые серые одежды. Прямые волосы стянуты назад, полное отсутствие макияжа, с крупной оправой очки придавали ей вид скрытой старомодной школьной учительницы. Она произвела в себе только одно изменение — надела туфли на высоких каблуках. Стол и слабый свет не позволяли разглядеть на ней изменение, но у меня создалось впечатление, что ее ноги не так уж плохи.

Ее улыбка была довольно ужасна. Она очевидно чувствовала боль, когда улыбалась мене. Может быть ей вообще было больно улыбаться кому-либо. Я ободрил себя этой мыслью.

— Не правда ли довольно странно это, мадам, — сказал я вежливо. — Хотелось бы знать за какое время оно совершает полный круг.

Это тоже являлось частью приготовленного диалога. Это давало ей возможность в виду ее ученого характера сверить часы и прохронометрировать. Так как круглый бар затрачивал пятнадцать минут на один оборот. Мы стали старыми друзьями к тому времени, когда научное изыскание было окончено и перепроверено — стали старыми друзьями — во всяком случае для меня, чтобы купить ей Мартини и впоследствии еще несколько стаканчиков, попросить проявить жалость к одинокому мужчине из Денвера, который ни чего не знает о Новом Орлеане, не знает даже где раздобыть хорошую еду.

Это было довольно хорошее начало для начинающегося романса, и этим мы никого не обманывали. Я надеялся, что она почувствует это. Я надеялся, что у ней достанет чувства разыграть сцену с сигаретой, дав мне шанс разыграть джентльмена со спичками, перед тем как пуститься в игру по серьезному.

Затем я вспомнил, что она не одобряет тех, кто курит. Я заметил, как она собирается пуститься в новую спланированную для нее сцену которая, как я знал, будет так же убедительна, как слово, даваемое школьником, что он не будет вести себя плохо — как я заметил человека, глянувшего на нас от дверей.

Он совсем не прятался от нас. Он просто стоял там и смотрел на нас задумчиво и я уже знал, что это именно "он". Никакого сомнения. Я полагаю, вы бы тоже заметили его, заметили этих тренированных людей, — профессионалов, мужчин, занимавшихся тем же ремеслом, что и вы. Я не хочу сказать, что узнал его лично. Нет, он мне был незнаком. Он отсутствовал и в нашей приоритетной, богатой картотеке. Но это был "наш" человек, он им должен быть. Они совсем не одинаковые. Я не думаю, что их здесь было двое, двое людей такой разновидности, — кроме него и меня, я полагаю.

Это был крупный, среднего возраста мужчина, лысый, с оттопыренными ушами — похожими на симметричные ручки на украшенной орнаментом вазе, только он уж во всяком случае орнамента не имел. У меня создалось почти зрелищное ощущение того зловещего выражение во взгляде, который я позволил себе. Я не осмелился смотреть дольше. Может быть его инстинкты не были так обостренны, как мои. Если это так, то он значит еще не заметил меня, просто обычным рутинным образом бросил на меня взгляд, как если бы он отметил всякого, кто имел бы контакт с его реальным объектом — Оливией Мариасси.

Да, шанс существовал, хоть и не такой хороший, поскольку она не проговорилась безнадежно. Поведение этой леди — интеллектуала граничило с некоторой неуклюжестью, когда она случайно заговорила с незнакомым человеком в баре. Но мы не могли выставлять ему и дальше ее фальшивые улыбки и заученный диалог, иначе он бы понял, что эта встреча спланирована заранее.

— Извините меня, — сказал я обрывисто и направился прочь, когда она начала что-то говорить.

Поднимаясь, я заметил, как сжалось, точнее вытянулось, лицо Оливии. Кроме всего прочего, она сама нервничала, разыгрывая эту отвратительную сцену, и вот этот ужасный человек нарушил наш сценарий от самой двери. Это все могло сойти за реакцию робкой женщины впервые отлучившейся из дома, чья удачная попытка была грубо оборвана. Я надеялся, что она догадается купить вина и выпить его, как бы поступила всякая женщина, чтобы скрыть свое смущение, а затем убежать прочь. Я также надеялся, что она вспомнит, что должна отправиться прямо в свою квартиру и запереть дверь, согласно инструкции, если дела пойдут плохо.

Я подозвал официанта.

Заплатив по счету и покидая бар, я знал, что дела довольно плохи. Он сел за угловой стол, он казалось больше не смотрел на меня, но я знал, что от его взгляда не ускользало ничего. Естественно он смотрел на комнатные растения, на звонящего по телефону — ничего не указывало, что его объект вычислен, ловушка расставлена и профессионал начнет игру против него. Сегодня вечером, он видимо не будет смотреть за игрой пристально, чем в прошлый вечер, или быть может завтра вечером, но он всегда на стороже и заметит всякое отклонение от нормы. А заметит он обязательно. Его жизнь и работа зависят от этого.

"В чем я нуждался теперь, — подумал я, — это убедительная копченная селедка — может, той в алом будет достаточно."

Это был сумасшедший порыв, был один шанс в его пользу и моя удача зависела от него. Девчонка в алом сатиновом платье и ее приятный милый задик все еще виднелся передо мной во вращающемся баре и место подле нее было свободным. У нее был целомудренный вид, какой обычно красивая девчонка принимает на публике, поджидая для эскорта домой мужчину. Я подошел к ней, шагнул на поворотный круг карусели, сел и кинул деньги на стойку.

— Мартини, — сказал я бармену. — Очень, очень сухого, пожалуйста. Двойного мартини.

Я бросил косой взгляд через плече на Оливию. Она взяла вина и угрюмо потягивала его, глядя прямо перед собой, как если бы она думала, что весь бар смотрит на нее. Все было в рамках игры. Может нам стоит закончить игру. Мысль, как нам снова восстановить контакт, так чтобы это было убедительно, я пока отложил.

Я улыбнулся девушке сидевшей рядом со мной:

— Я только что избежал судьбы, худшей чем смерть. Да предохранят меня Боги от влюбленных учительниц на каникулах.

У ней были черные волосы и стройные голые плечи и длинные белые перчатки. Ее глаза были темные и крупные, обрамленные тяжелыми черными бровями. Она была красивая девчонка, но она не принадлежала к завсегдатаям бара Монтклие, — думал я, рассматривая ее в упор. Нельзя сказать, что она была поношенное платье, но ее платье облегало ее тесно, имело морщинки и растянулось по швам. Перчатки и носки были безупречны, но ее алые сатиновые туфельки были явно поношенны и в них много танцевали по вечерам. Я бы не удивился, что их подошва очень изношена.

"Она принадлежала очевидно к девчонкам, которым приходится считать каждое пенни, носить вещи сохранившиеся от прошлогодней роскоши. Возможно у ней была одна программа: принимала напитки в баре Монклер, и обедала у "Антуана". Так могло быть, если бы она была одна", — подумал я. Ей может быть не понравится мое знакомство.

— Пожалуйста, прошу извинения, — холодно сказала она. — Это место занято.

— Ты помнишь меня? — спросил я. — Поль Коркоран из Денвера, штат Колорадо. Это и в самом деле великолепно, куколка! Я толкнулся в отель прошлым вечером, никого не зная в городе. А сегодня вечером забежал сюда, выпить что-нибудь и посмотреть кто тут есть! С каким субъектом ты здесь? Можешь бросить его?

Она посмотрела на меня дольше, чем следовало, так чтобы увериться, что она не помнит меня совершенно. Она взглянула на дверь с надписью "мужской туалет", но она оставалась закрытой. Затем посмотрела на бармена.

— Послушай, — сказал я мягко. — Улыбайся и смотри на пол, милочка. Затем снова посмотри вверх, как если бы мое пребывание здесь — самая смешная и приятная вещь, которая когда-либо случалась в твоей жизни.

Она заколебалась и посмотрела вниз. Ее улыбка страшно изменилась, поскольку она увидела в моих руках нож, спрятанный от взглядов нашими телами и прилавком бара.

Бармен поставил мой мартини напротив меня, взял деньги и ушел, ничего не заметив. Я взял мартини левой рукой. Девчонка все еще улыбалась, пристально глядя на нож.

— Посмотри теперь вверх на меня и улыбнись, — сказал я над краем стакана. Она посмотрела вверх на меня и улыбнулась. Прекрасно, это можно было назвать улыбкой.

— Лезвие четыре дюйма длиной, — сказал я. Очень острое. Возьми стакан и улыбнись.

Она взяла стакан и улыбнулась.

— Видела ли ты кого-либо, вспоротого ножом? — спросил я. — Это сумасшествие, крошка. Меня естественно схватят, если ты позовешь на помощь, но они опоздают. Ты будешь сидеть здесь, придерживая свои кишки своими красивыми белыми перчатками, чувствуя как твоя жизнь уходит меж пальцев теплая, влажная и красная. Похожая на кровь.

Я описывал ей все яркими сочными красками. Круглый бар медленно вращался. Все окружающие нас люди смеялись и разговаривали. Девушка провела по губам краешком своего языка.

— Что... что вам надо от меня?

— Посмотри на бар снова и улыбнись. Ты оставишь своего мальчика и пойдешь со мной. Запомни, мы старые друзья. Не забудь свой кошелек. — Она механически взяла его. Я сказал:

— С барменом поступим так, пусть он передаст твое сообщение. Скажи ему, что ты покидаешь джентльмена, который был с тобой, но что ты позвонишь ему утром. Вначале мягко возьми меня за руку и подмигни ему, когда будешь говорить это все.

Все сработало. Все случилось так быстро, что они ни о чем не успели подумать о фокусах, и бармен занимался напитками и коктейлями весь вечер. Он не обращал внимание на нюансы. Затем мы вышли, болтая о пустяках — по крайней мере я болтал о пустяках — в то время, как стройная девушка в алом, отчаянно вцепилась в мою руку и улыбнулась с выражением испуга в ее черных глазах.

Лысый мужчина за угловым столом ни разу не посмотрел на нас до самой двери. Никто не заметил этого, может быть кроме Оливии Мариасси, которая может быть испытывала нескромный интерес глядя на мужчину, который отклонил ее неуклюжую попытку завязать разговор и удалился с молодой и красивой девушкой.

Глава 5

Нам пришлось долго идти по гостиной к выходным дверям и мой разговор много потерял от спонтанности, ума и озарения к тому времени, когда мы вышли на тротуар. Мы пошли прочь от отеля. Это была старая часть Нового Орлеана с односторонним движением, с одной полосой движения, пустынна и достаточно широка для лошади в упряжке с тележкой, а тротуары достаточно широки для дам с кринолином. Переулок по которому я отправился был уже, будто трещина между двумя высотными зданиями.

Где я остановился наконец небо имело фиолетово-серую полоску над нами и освещенная улица являлась узким кусочком жизни и надежды оставшейся далеко позади нас или так показалось ей. Когда мы остановились, она защищаясь прислонилась спиной к стене. Ее бедное лицо, обрамленное полуночно-темными волосами выглядело таким белым, как ее перчатки.

— Как ты думаешь, что случится с тобой: куколка? — спросил я.

Она покачала головой.

— Не знаю! — прошептала она. Какую гнусную вещь ты задумал, совершай поскорее, не мучай меня. Это отвратительно.

— Я не мучаю тебя, — ответил я. — Я только хочу, чтобы ты знала, что произойдет после, чтобы ты не петушилась. Когда я закончу речь, я вложу этот нож и поцелую тебя, потому что ты славная девчонка и помогла мне убраться из гнилого места. Ты готова?

Она прямо посмотрела на меня, испуганная и смущенная. Вот этого я хотел добиться. Теперь, когда я воспользовался ею, мне надо чтобы она ни чего не сказала полиции обо всем происшедшем. Быть брошенным в тюрьму — такая вещь не позволительна нам. В данный момент романтический подход мужчины — загадки, кажется наилучшим решением, чтобы вызвать ее молчание. Был еще один способ, чтобы заставить ее замолчать навсегда — это убить ее, что тоже было не необходимо, ни желаемо.

— Но...

— Разговора не требуется, — сказал я. — Подай мне руку.

Я опустил ее руку, поймал ее ладонь и сжал ее пальцы вокруг ручки ножа. Я направил лезвие к своей груди.

— Нет, — поправил я, — немного влево, куколка. Это тяжелая работа — сунуть нож меж ребер мужчины. Так гораздо лучше. А теперь сосредоточься. Все что надо сделать — сильно толкнуть, лезвие войдет мягко и легко. Ты удивишься, как мало требуется усилий, чтобы убить мужчину. А теперь поцелуй.

Двигаясь очень свободно, обдуманно, будто вы ловите испуганную птичку, я взял ее лицо своими руками и наклонил вниз. Ее лицо было холодным, как и ее губы. Я почувствовал, как лезвие двинулось слегка ко мне, но оно не вонзилось даже в пиджак. Я отступил, когда поцеловал ее. Она опустила руку. Мгновение спустя, я услышал ее нервный смех.

— Мистер, — выдохнула она. — Мистер, я... — она замолчала.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Антуанетта, — прошептала она. — Антуанетта Вайл.

— Тони?

— Друзья зовут меня Тони, — сказала она. Ее голос стал тверже. — Я сообщу вам, когда вы определитесь поточнее. А пока... А пока я думаю, что мисс Вайл звучит гораздо лучше, не так ли?

— Да, мадам, — сказал я.

Мы стояли так глядя друг на друга, слушая городские звуки вокруг нас, но ничего не двигалось в потемках узкой аллеи, где мы находились. Она посмотрела на нож в своей руке и снова на меня.

— Вы напугали меня, — прошептала она. — Вы так меня напугали! Я и в самом деле подумала, что вы... Возьмите это! — Я взял нож, закрыл его и положил в карман. Она пристально смотрела на меня. — Что случится, если я побегу? — спросила она.

— Здесь? Здесь темно и ты возможно упадешь и порвешь свои чулки. Лучше идти осторожно, пока не выберешься к свету, если конечно хочешь покинуть меня.

— Если? — выдохнула она. — Если? Вы что — сумасшедший? Или вы думаете, что я... — Она замолчала.

— Ты ни сколько не любопытна? Ни сколько не заинтригована? Я должно быть потерял свою хватку, — сказал я. — Значит у тебя больше нет никаких планов на сегодняшний вечер, которые я не испортил совсем? Не хочешь ли отобедать со мной, в любом месте, по любой цене — и послушать немного лжи о том, почему я сделал то, что сделал. Я замечательный лгун, мисс Вайл.

— Всему поверю, — сказала она. — Вы заинтересовали меня, вы и этот отвратительный, выглядевший маленьким, нож. Действительно ли вас зовут Коркоран, как вы сказали ранее? Тогда.

— Нет, — сказал я. — И даже не Поль. Но чего вы боитесь? Имени Поль — достаточно на один вечер, не правда ли?

Она сказала:

— Я совсем не такая, Поль. Я совсем не то, что вы думаете обо мне...

— Мисс Вайль, секс конечно важен для меня и вы красивая девушка, но я удовлетворяю свои потребности не похищая молодых леди с помощью ножа. — Сказал я.

Она заколебалась и сказала несколько с напускной честностью:

— Конечно, я не прикидываюсь невинностью. Вы вероятно уже догадались об этом.

Я сказал:

— Это волнующий сюжет разговора, но его следует продолжить в более теплом месте. Есть ли у тебя, что накинуть на себя?

— Да. — Это было проверено. Это не тот пиджак, которым вы хотели бы покрасоваться в баре высшего класса. Мне возможно придется взять его домой вместе с ним. Бог знает, что мне придется рассказывать, чтобы забрать его обратно. Он заботливый тип. Она сжалась от дрожи. — Очень холодно. Вы сказали, что пойдем куда угодно?

— Да, мадам.

— Ресторан любой стоимости?

— Да, мадам.

Она снова заколебалась. Затем рассмеялась и взяла меня за руку:

— Не отказывайтесь от своих слов. "Антуан" находится через два дома отсюда...

У меня было предчувствие, что это будет "Атуан", если она решится на выбор. Я полагаю это обыкновенный выбор для Орлеана, хотя можно было предполагать, что есть боле новые рестораны, где хорошо кормят и хорошее общество. Атмосфера в "Антуане" не очень-то роскошная, несмотря на репутацию, какую имеет это место. Посетители хорошо одеты и официанты знают свое дело, но обеденный зал являлся разновидностью бара и разочаровывал всякого, кто приходил в ожидании наслаждения старомодной южной роскошью. Вы предположительно приходите сюда, чтобы есть, а не изучать, как я полагаю, обстановку и мебель.

Нам пришлось ждать когда освободится стол. Тот, который нам дали, находился посередине зала. Ожидание мне надоело, но я сказал себе, что мне не зачем торопиться в отель. Оливия должно быть в безопасности, если она последовала нашим инструкциям, и лучше для меня, чтобы прошло какое-то время прежде, чем мы встретимся. Я могу быть уверенным, что этот потерянный ребенок, которого я вовлек в игру, не причинит нам никаких неприятностей в дальнейшем.

— Мне надо поправить свой туалет, — сказала Антуанетта, после того, как метрдотель усадил за стол и удалился. — Этот испуг так на меня подействовал.... Я чувствую себя немного неприбранной. Вы не находите?

Я посмотрел на нее через стол. Она была очень приятной девушкой, но мне кажется, "приятная" немного не то слово. Миловидное лицо, несколько несимметричное, с густыми бровями, почти не встречающимися над прямым маленьким носом. Судя по ее очень индивидуальным бровям и поношенным сатиновым туфелькам, она возможно и не голодает, но она принадлежит к тем девчонкам, для которых дорогая еда в модном ресторане означает нечто большее, чем просто пища. Она принадлежит к девчонкам, которые неутомимо прыгают и высоко, при такой возможности.

— Нет, — сказал я. — Не имею ничего против.

Я смотрел, как она шла через зал, стройная и прямая в своем блестящем платье. Теперь в ней все дело. Ничего сейчас не выиграешь, если захочешь знать, как она поступит. Я узнаю это позднее. Предполагать, что сейчас думает Оливия Мариасси после ее неудачного опыта в баре Монклер или что сейчас делает лысый мужчина с грубым лицом и уж совсем неуместно было думать об мертвой женщине, но я думал и об ней тоже. Мы вместе, Гейл и я, проводили отлично время, хотя она и имела очень много денег и Мак не одобрял мой выбор. Мне надо привыкнуть к мысли, что она больше никогда не будет со мной рядом и не позвонит, когда окончится моя работа.

Когда Антуанетта Вайль вернулась, ее прическа была восхитительна, а губная помада лежала ровно. Я поднялся, чтобы усадить ее в кресло по джентельменски. Она улыбнулась мне, когда садилась в кресло.

— Да, там был один, — сказала она.

— Один — что? О, ты имеешь в виду телефон? — Я вернулся к своему креслу и непринужденно сел. Затем произнес: — Я полагаю, что там есть один. Ты воспользовалась им?

— Разумеется, — ответила она. — полиции не хочется производить здесь шум, поэтому они будут ожидать нас у выхода. Я сообщила им, что вы вооружены и опасны, возможно, они пристрелят вас, как только вы ступите на асфальт. Но вначале нам все-таки надо пообедать, не так ли?

— Несомненно, — согласился я. — Тем больше причин радоваться, когда предоставляется возможность. Посмотри меню. Всему у небес существуют границы.

Она отложила меню.

— Мне не надо меню. Я просто хочу бифштекс и шампанского, — произнесла она. — Оно грубое, будто из кукурузы, и бифштекс у них не так хорош, как рыба, но именно этого мне и хочется. Я чувствую себя здесь... роскошно. Поль?

— Да.

— Как вы узнали, что я не воспользовалась телефоном?

— Ты не из тех, кто вызывает полицейских, мисс Вайль. Если бы ты была именно такой, ты бы дергала бровями и носила пояс.

Какой-то момент она обдумывала эти слова.

— Я полагаю, что в этом есть какой-то смутный смысл. — Она еще подумала, быстро взглянула на меня через стол и улыбнувшись, спросила: — Я собираюсь спросить вас, почему вы уцепились в меня, там, в Монклере? Я полагаю, что вы сказали мне косвенно, мистер Поль Шарпи Коркоран.

— Несомненно, ты очаровательна и немного смешная, мисс Вайль. В особенности, это заметно, когда ты сидишь в баре. Когда мне требуется, торопливо, выбрать себе в подруги женщину, кого бы я выбрал из этой коллекции толстушек? В кого бы всякий мужчина уцепился? Затянутую в корсет леди через три стола от тебя? Стоит ли так хитрить.

Тони рассмеялась и начала говорить, но официант крутился по соседству и она переменила разговор. Мы подверглись серьезной формальности — заказали обед. Когда официант удалился, она наклонилась через стол оперившись на локте.

— Прекрасно, — сказала, — давайте выслушаем ее.

— Выслушаем кого?

— Ложь. Почему вам потребовалась женщина в подруги на бегу. Постарайтесь по изобретательнее.

— Ну ладно, слушай, — сказал я. — У меня было свидание с одной замужней женщиной в джазовом Новом Орлеане и когда мы собирались выпить "Мартини", кто кроме ее мужа мог войти? Огромный грубый парень. Мне не захотелось связываться с ним, и леди не захотела шумной рекламы, поэтому мне пришлось действовать быстро, чтобы это выглядело, как если бы я даже незнаком с нею.

Тони презрительно дернула носиком и покачала головой:

— Не очень-то оригинально. Можно было бы придумать получше.

— Что не понравилось тебе?

— Если вы были бы Ромео на уик-энде, вы едва ли бы стали вынимать нож. И потом, та леди. Я полагаю вы говорите о той, старомодной в твидовом костюме, которую вы назвали влюбленной школьной учительницей. Едва ли она из того типа женщин, которые изменяют мужьям, если только у нее есть муж и даже если она допускает такую несерьезность, я не могу вас представить ее партнером во грехе, Поль. Я не знаю какой вы, но мне кажется, что вы изысканы, чтобы влюбиться в эту дурочку в очках из роговой оправы.

— Теперь начнутся комплименты, — заметил я. — Я снабжаю только обедом, напитками и ложью. Бриллианты и меха получите в другом месте.

Она рассмеялась.

— Не очень-то красиво называть девушку золотодобытчицей, даже намеком. Вы можете обидеть ее чувства. Нет, я думаю, что эта история не подходит. Попытайтесь еще раз.

— Великолепно, а как вам это? Ты слышала о синдикате, я полагаю. Я прихожу на явку, но мне приходится прятаться потому, что за мной хвост и мне приходится бежать и прятаться. Они посылают мне шкатулку с новым зелененьким пополнением и она переодетая, и она переодетая и в смешной прическе, чтобы никто не узнал ее — она настоящий наш шеф, и когда она собирается передать мне добычу, я вижу как входит полицейский и я знаю, что он пасет ее. Ей незнакома моя внешность, а произвел в своем облике изменения, с тех пор как стало известно мое описание полицейским. Но у меня осталась только одна минута, чтобы... Нет? И это не нравится?

— Нет, — сказала она. — И это тоже мне не нравится.

Я вздохнул:

— Леди, вам трудно угодить. А как насчет этого? Я из ФБР и мне надо сделать одно дело относительно шпионов, саботажников и прочих, и как только я выхожу на контакт с одним из моих агентов-женщиной, я вижу за нами наблюдают. Он заметил ее, но у меня еще есть надежда на то, что я смогу ускользнуть, если я.... Нет, это тоже не то.

Она пристально посмотрела на меня и провела язычком по своим губкам:

— Почему нет, Поль? Почему ты считаешь, что это не годится?

— Да, в таком случае, — сказал я, — если бы я и в самом деле был из ФБР, я имел бы опознавательные признаки, не так ли? Имея их, я бы тут же погиб. Ты видела когда-нибудь человека из ФБР, который бы не имел радиозуммера в основании шляпы?

— Но у вас разве нет опознавательных признаков?

— Не такие уж гибельные, как я полагаю, куколка, то есть мисс Вайль. Я самый узнаваемый человек, какого ты когда-либо видела, мисс Вайль.

Она сказала медленно, пристально глядя на меня:

— Я думаю, что вы самый умный мужчина, которого я когда-либо знала, Поль. — В ее голосе послышался холодок. — Вы хотите нечто в обмен на нечто, не так ли? Ценой этого обеда, вы хотите, чтобы я молчала и способствовала вам не подвергая вас ни малейшей опасности? Не считаете ли вы, что это хорошая сделка?

Я покачал головой:

— Нет, только какой-нибудь дурак согласился бы на такую сделку. Или девушка, которая любит бифштекс и шампанское, которая нисколько не испугалась при соприкосновении с тайной.

Последовала короткая пауза. Она протянула руку и положила ее на мою.

— Все будет отлично, — выдохнула она. — Все будет хорошо. Если только это вы и собирались мне сказать.

— Я ничего еще тебе не сказал, мисс Вайль. Ничегошеньки. Все, о чем ты могла бы догадаться, не доступно тебе, а все остальное — только догадки.

— Я не уверена, хотела бы я иметь вас своим другом, — сказала она. — Не уверена, что я полностью доверяю вам, чтобы называть вас своим другом. — Она мягко потрепала мою руку и откинулась на спинку с улыбкой. Все уже решилось в ее уме и она прошептала: — но я думаю, что вы уже можете называть меня Тони.

Глава 6

Она жила совсем близко от ресторана. По правде говоря, хотя я и не собирался совершать такую прогулку с нею в прохладе наступающей ночи, когда она была одета в такое платье и в туфлях на высоком каблуке. Но она была еще молода и считала такси неудобством, а прогулка была безрассудна и радостна — или может быть у ней имелись какие-нибудь естественные причины или просто это была сдержанность, чтобы не разделять со мной затемненное черное сиденье в обществе меня и моего ножа.

Во всяком случае, выйдя из ресторана, я снял пиджак и накинул ей на плечи, чтобы предохранить ее от холода. И мы с ней радостно направились по узким улицам со старыми не ухоженными зданиями, на которых еще сохранялся стальной орнамент на окнах и балконах, очень красочный для тех, кому нравится старинная архитектура. Меня больше интересовало нет ли за нами слежки. Идя пешком по соседству с этими древностями и изогнутых маленьких газонов, это было трудно сказать. Если кто-то и следил за нами, он делал это хорошо. Это было его дело — слежка. Вот почему он и был приписан Оливии Мариасси первейшим образом.

Комнатка Тони — квартира или салон, как это они называют здесь, располагалась наверху двух узких, пыльных пролетов лестницы. Под самой крышей. Я не мог освободиться от мысли, что она превращается в духовку летом. Она остановилась на лестничной площадке и вернула мне пиджак.

— Спасибо, произнесла она. Она вынула ключ из кошелька, открыла дверь, положила руку на ручку двери. И попросила меня бесцветным голосом:

— Пожалуйста входите.

— Я сказал, закутываясь в плащ:

— Нет необходимости, настаивать на этом, кошечка. Тебя интересуют только мои намерения, а да остального тебе нет дела. Конечно, я с удовольствием бы остался у тебя. Что ты думаешь, я евнух, или еще что-нибудь? Благодарю, входить я не буду.

Она слабо улыбнулась, как если бы она, что-то доказала сама себе в отношении меня.

— Почему бы нет? — прошептала она. К чему эти демонстрации самообладания?

— Потому, что если я войду, ты захочешь узнать в самом ли деле я простак или бродяга или оба одновременно. Черт побери, ты сейчас удивляешься, почему ты предлагаешь мне войти, не так ли? чтобы посмотреть, какой я слюнтяй на самом деле? Но если я отнесусь к тебе с большим уважением и целомудренно поцелую тебя здесь, у дверей и сбегу поскорей может быть я этим тебе запомнюсь, несмотря на то, каким образом мы повстречались.

Она сказала, глядя на меня:

— Как же иначе хотите вы, чтобы я вас запомнила, Поль?

Я сказал:

— Чтобы быть честным, я бы не хотел, чтобы меня запоминали. Простой незаметный мужчина, который здесь совсем не был, вот чего я хочу.

— Хорошо, — сказала она. — Только едва ли такой простой. Согласна, если вам это требуется. Все-таки сегодня я провела отличный вечер и в отместку, я последую вашим инструкциям. Пусть будет по вашему. Так давайте же обменяемся целомудренными поцелуями. Я не хочу... не хочу играть с инструкциями. Вы знаете, что я хочу сказать. — Голос ее даже не дрогнул.

Я внимательно посмотрел на нее, и у меня появилось такое чувство, какое бывает, когда вы встречаете кого-то в неподходящее время и в неподходящих обстоятельствах, что может для вас оказаться роковым и о чем вы даже не догадались, если бы этого с вами не приключилось.

— Конечно, — сказал я, — ты права, Тони.

Она спокойно произнесла:

— Вы очень проницательный человек, не так ли? Самое смешное, что вы почти убедили меня, что вы славный парень. — Она насмешливо улыбнулась. — У меня останется эта мысль, если вы удалитесь, Поль Коркоран — если таково ваше имя. — После этих слов последовала пауза и я взглянул вверх, на звезды.

— Поль?

Я перевел взгляд на нее.

— Что, Тони?

— Удачи, — сказала она мягко. — Удачи вам в ваших делах, кем бы вы ни были.

Уходя, я глубоко вздохнул и следуя по улице, подумал, как было бы прекрасно, если бы войны велись только профессиональными солдатами, а секретные операции проводились бы грубыми и не скрупулезными агентами, которые бы добровольно исполняли работу. Я хладнокровно использовал эту девчонку, чтобы прикрыть мою заинтересованность в судьбе Оливии Мариасси, а она в ответ назвала меня славным парнем и пожелала мне удачи. Она показалась мне очень невинным и искренним ребенком, она считал себя опытной и искушенной, но она не догадывалась об истинном счете.

Я надеялся она никогда не узнает, чем я занимаюсь, но вся беда в том, что этой уверенности-то у меня и не было. Это что-то вроде бешенства, исключая то, что вы кусаете не всякого, кто вам встречается. Сам факт того, что вас видели рядом, бывает достаточно. Я помню случай, когда погиб маленький мальчик, правда не помню где, только потому, что вежливо поднял и подал одной женщине пакет, который она уронила — совсем случайно — но люди, которые следили за ней, не знали того. Хотя им следовало бы знать об этом.

Никто не преследовал меня по дороге в отель. Я был уверен в этом, но это меня совсем не поразило, пока я не пересек вестибюль, подходя к лифтам. Затем я резко остановился, в животе похолодело вспомнив, что я не осознавал этого, когда мы подошли к дому Тони.

Я стоял, и так пытаясь вспомнить и проанализировать свои реакции. Всю дорогу от ресторана "Антуан" до жилища Тони, предупреждающие вспыхивали красным светом на контрольном пункте. Я должно быть сознательно не замечал их, не слышал, не ощущал, не чувствовал ничего опасного, а ночь позади меня была наполнена опасностями. От дома Тони до гостиницы Монтклиер не было ничего опасного. Логика подсказывала ответ: если кто-то и следил за мной до жилища Тони, то он должен следовать за мной и сюда.

Наступило время для старательного обдумывания вариантов и их значимости. Если этот человек преследовал меня вместо того, чтобы уцепиться за Оливию Мариасси, это означало, что моя интрижка с селедкой в красном не сработала. Он до тошноты изучил наше неуклюжее свидание, чтобы захохотать и следить за мной дальше. А если он уцепился за Тони вместо того, чтобы следовать за мной дальше до самого отеля, то это означает.... Черт, я не знаю что это означает.

Есть время все тщательно обдумать и двигаться медленно и дальше, надо принять предосторожности, тщательно все спланировать и избежать если можно того, что могло бы оказаться фатальной ошибкой в самом начале операции.

Не было времени обращать внимание на девчонок с черными волосами и не выщепленными бровями. Когда вопрос касается моей работы, когда вопрос касается моих обязанностей. Антуанетта Вайль служила моим целям, а может не служила. Во всяком случае то, что случилось с ней сейчас, было уже непоправимо.

Однако, я подумал, узнаю ли я что-нибудь новое если вернусь к Тони, в конце концов, мужчина с грубым лицом не мог быть в двух местах одновременно. Если он решает дела с Антуанеттой, какие бы они ни были, в этот момент угрозой для Оливии он не являлся. Я повиновался своему желанию — любопытству или чувству ответственности. Я мог бы по крайней мере выяснить, что случилось там с Тони — если вообще что-то случилось.

Мне всегда тяжело на улице с односторонним движением и мне показалось, что прошло много времени, когда я снова очутился на тротуаре напротив трехэтажного дома Тони. Виднелся свет сквозь закрытые жалюзи одного из окон наверху. Да, она же сказала мне, что рисует. У ней может быть полуночная вспышка артистического вдохновения, но было бы гораздо лучше, если бы в окне не горел свет, как если бы она легла спать, усталая после такого насыщенного вечера.

Я начал быстро подниматься по лестнице, не принимая во внимание обычных мер предосторожностей, а только сжал рукоятку маленького ножа в брючном кармане. Когда я поднялся на лестничную площадку третьего этажа, я заметил приоткрытую дверь и понял, что появился слишком поздно. Я перевел дыхание, толкнул дверь и вошел в ярко освещенную комнату.

В комнате с наклонными карнизами было просторно. Все пространство пола попадало в поле зрения, потолочное пространство — менее. Cвет из окна видимо давал достаточно света днем. Теперь же свет лился из двух подвешенных к потолку двух шаров не дающих тени. Тут же находился мольберт, только опрокинутый. Тут же находилась краска и несколько горшков с кистями, из одного вылилась на пол краска. Множество полотен на подрамниках, некоторые тоже перевернуты. В комнате еще находилась печь, стол, холодильник, кухонная раковина, валялось несколько перевернутых стульев, выглядевших, как если бы их купили из магазина подержанных вещей, как и вся остальная мебель.

В углу стояла детская кроватка. Она явна скрывалась разрисованной ширмой, но теперь она была отброшена в сторону. На кроватке лицом вниз лежала маленькая, неподвижная, страшно растрепанная фигура, на которой было надето только порванное свисавшее клочьями, что-то ярко-красное и один порванный чулок. Другой чулок, а также алые сатиновые туфельки и предметы нижнего белья были разбросаны по всему полу вместе с обрывками полотен. Ее длинные белые перчатки аккуратно лежали на маленьком столике у дверей, как если бы она их сняла и начала раздеваться и тут кто-то постучался и она повернулась, что бы открыть дверь....

Я закрыл за собой дверь и прошел в комнату. У меня не было никакой надежды. Я ничего не сказал, потому чтоне ожидал ответа. Я положил руку ей на плечо и был гораздо более напуган, чем может быть напуган мужчина с моим опытом, когда она от прикосновения вздрогнула и резко поднялась откинув с глаз завитки своих черных волос.

— Вы, — прошептала она. — Вы!

— Я, — сказал я отдернув руку.

— Вы вернулись, — прошептала она. — Я надеюсь, вы удовлетворены! Хорошее дело он тут провернул, не так ли? Вы очень довольны! Вы что-то доказали себе, не так ли? Я не знаю что, но доказали. О, боже, а я то думала о вас хорошее. Хорошее! Что вы не такой как все.... Особенный!

Ничуть не смутившись, она повернула вверх свое порванное сатиновое платье, чтобы прикрыть грудь, но я успел заметить отвратительные синяки. Под глазом был синяк и порезана губа. От пореза на подбородок просочилась кровь. "Но все же она жива", — подумал я про себя. По крайней мере жива.

Она облизала свои губу, дотронувшись осторожно до пореза языком. Ее глаза под густыми бровями с ненавистью смотрели на меня.

— Ты — подлец! — Выдохнула она. — Ты отвратительный подлец, со своим ножом и своим поцелуем и своей добропорядочностью.... О, вы были добры, галантны, мистер Коркоран. Вам встретилась такая добрая и такая сердечная девушка. Она со слезами на глазах смотрела вам в след, когда вы спускались по лестнице. Потом пришел другой человек, ради которого вы разыгрывали все это шоу. Разве это не правда? Вы и полушку не дали бы за мою жизнь, вы просто воспользовались мной. Все то время разыгрывалась комедия в его пользу, не так ли? Если вы не знакомы с ним, то его зовут Кроче, Карл Кроче. Он просил позвонить вам и сказать. Раз вы уж здесь, то я и говорю. А теперь убирайтесь отсюда!

— Кроче, — повторил я. — Почему он хотел, чтобы вы сказали это мне?

— Откуда я знаю почему? — Спросила она. — Вы проницательный. Вам не трудно догадаться.

— У тебя все в порядке? — Спросил я.

Ее глаза насмешливо сузились.

— Да, у меня все прекрасно, — произнесла она. — У меня все великолепно, мистер Коркоран, разве я выгляжу иначе? Просто чудесно. Меня таскали по всей комнате. Меня бросили на кровать и сорвали одежду, этот горилла относился уважительно — как к манекену в универмаге. Он изнасиловал меня... потому, что эта была самая отвратительная вещь, которую он смог сделать для меня, что-то вроде убийства. Он сказал, что это напомнит вам одно дело, и что его ничто не остановит. Он сказал, что наступит время, он будет действовать и покончит с вами. Он сказал, что если у вас есть возражения, его не трудно будет найти. Он сказал, что это даст знать вам с каким человеком вы будите иметь дело.

— Карл Кроче, — сказал я.

— Именно так его зовут, — повторила она. — Проклятый лгун. Он может вернуться обратно в любое время и повторить это рутинное дело снова и я буду счастлива, потому что он не вы! Почему... почему вы так нравитесь мне? И за что вы заставили меня мучиться. — Она шумно выдохнула. — А теперь, если у вас есть еще глаза, убирайтесь отсюда! И пожалуйста, уходите! — Ее голос дрогнул на последнем слове.

Я спросил:

— Не вызвать ли вам доктора?

Она покачала головой.

— Нет. Он задавал мне глупые вопросы! Я... у меня все порядке. Я уже говорила вам, что не корчу из себя невинность. Со мной уже однажды обошлись грубо. Может не так грубо, но грубо. У меня все хорошо. А теперь уходите, пожалуйста! — Она на мгновение помолчала. — Поль.

— Да?

— Вы по крайней мере предупредили меня! Вы могли бы дать мне знать во что, вы меня вовлекаете меня. Вы могли бы сказать с какими людьми.... У него было лицо, как у горы Рашмор до того, как на ней выдолбили барельефы президентов.... Он ничего не смог из меня выбить, ни ударами... ни даже взяв меня.... Он был похож на машину запрограммированную на.... И вы так же, Поль? Внутри? Этот юмористически-сатанинский взгляд заставляет девушку чувствовать, что она нашла кого-то, хотя и опасного, но хорошего. Другую машину и с другим лицом? Одна машина с ярлыком — "Кроче". Другая машина с ярлыком — "Коркоран". Играете в какую-то машинную, загадочную игру. И пойманная ими посередине — наивная, мягкосердечная, сентиментальная девчонка по имени Вайль!

— Если я что-то могу....

— Я сказала вам: убирайтесь отсюда!

— Хорошо.

Секунду помедлив, я повернулся.

— Вам не надо переживать, — сказала она из-за спины. — Это наша сделка. Грязная, отвратительная сделка, но я согласна на нее и я выдержу ее. Я не буду сообщать в полицию и вмешиваться в ваши дела, каковы бы они не были. Я не донесу. — Ее голос стал тверже. — Но, вторая мысль, есть одно, в чем вы можете мне помочь. Вы можете заплатить за урон. Мой гардероб не так богат. У меня множество запачканных краской джинсов, но у меня не так много платьев, чтобы их рвать.

Я вынул кошелек, вернулся к ней и положил несколько купюр на кровать перед ней, все что я имел с собой за исключением небольшой суммы. Она взяла их, пересчитала и взглянула на меня.

— Вы знаете за что вы платите, мистер Коркоран, если сознаться? — Спросила она насмешливо. — Вы были в городе и вы хорошо знаете, что кусок сатина не стоит более двухсот долларов. Он стоил тридцать девять — пятьдесят долларов в прошлом году. Десяти долларов хватит на все остальное. Синяки залечатся, и я ни во что не оцениваю самоуважение или то, как вы это называете сами. Возьмите!

Она вернула три бумажки из четырех по пятьдесят, которые я дал ей. Мне ничего другого не оставалось, как их взять. Я посмотрел вниз на ее маленькое, болезненное, выражающее ненависть лицо на мгновение. Я пытался успокоить себя той мыслью, что судьба наций и жизнь очень важных лиц в опасности, а этой маленькой девчонке это не важно, но я и не пытался продать эту мысль ей, может потому, что я не был уверен сам, что купил ее.

Я повернулся и направился к двери. Слабый звук заставил меня оглянуться. Она вновь лежала на кровати лицом вниз. Может быть она плакала. Я не был уверен. В одной вещи я был уверен, что я не создан для того, чтобы утешать. Я остановился у двери и засунул три пятидесятидолларовые бумажки под ее перчатки и вышел. Ко всему прочему, осмотрев комнату, я сознаюсь, что много у ней здесь было порушено, кроме ее платья.

Может быть я пытался купить чистую совесть. При ста пятидесяти долларах началась бы торговля, если бы началась, но ее не было.

Глава 7

Но не было времени для сентиментальных излияний совести. Они не входят в перечень необходимого снаряжения. Я вернулся в отель, как можно скорее и вызвал Вашингтон, через Денвер, штата Колорадо, поскольку официально значилось, что я оттуда и таким образом соответственно выходил на связь. Меня сразу соединили с Маком.

— Опасность, сэр, — сказал я. — Как быстро вы можете наладить контакт с нашей гениальной леди? Я не хотел бы прямо ее вызывать, при таком стечении обстоятельств.

— Это не займет и двух минут, — ответил Мак. — Что за сообщение?

— Скажите ей, чтобы она держала всегда дверь закрытой. Есть один сумасшедший на свободе. Есть у меня и другие инструкции для нее, но с ним можно подождать, когда вы приведете электроны телефонной сети в действие.

— Прекрасно. Ждите.

В ожидании я посмотрел через комнату. Все было ошибочно. Зеркало над шкафчиком привлекло мое внимание. Парень, глядевший на меня, был не такой уж привлекательный. Ничего юмористически-сатанинского не было в нем. Он выглядел просто отвратительно.

— Меня соединяют. — Голос Мака доносился из трубки хрипло и деловито. — Пока мы ждем, введите меня в курс дела.

— Сейчас, сэр, — сказал я. — Мы начали контакт рано вечером. И если уж быть точным на все сто, то Мариасси совсем не Леди Барримор. Она исполнила роль или что-то сделала, хотя я остановил шоу, когда я увидел, что не сможем завершить. Теперь, если она следует приказам, она в своей комнате ждет звонка, согласно нашему правилу об опасности. Дальнейшие инструкции я хочу передать через вас: ей надо выйти в бар через полчаса, это даст мне возможность осмотреться и прикрыть ее при необходимости. Она должна войти в холл, глядя грустно и безнадежно, как если бы ее дела в Новом Орлеане терпят провал. Я войду туда. Подойду к ней и предложу выпить, извинившись за мою недавнюю грубость. Я предложу ликеру. Вначале она выпьет свою часть с достоинством и неохотой, потом следует проявить желание выпить до полного исчезновения внутреннего торможения. После этого последует соблазн. По крайней мере, так должно показаться для всякого наблюдающего за нами. Как меня слышите? Я хотел бы быть уверенным, что у ней достанет ума держать дверь закрытой, как это было сказано ей.

— Они позвонят, когда будут готовы, — Мак помолчал какой-то момент. Я почувствовал его неодобрение. — Не будет ли это чересчур, Эрик? Этот разговор не соответствует с прежней договоренностью с леди и ее отделом. Мы обещали сохранить ее репутацию, ты помнишь?

— Так же, как и ее жизнь, — добавил я. — Всякие вещи случаются, сэр, и я бы хотел иметь возможность получше присматривать за ней. Заверяю, что ее целомудрие не пострадает, а ее репутация будет восстановлена очень быстро посредством замужества. У нас нет времени на предварительный этап утонченных и рафинированных предложений — как мы планировали — которые невозможно будет воплотить в жизнь. Пожалуйста, включи магнитофон.

Я услышал щелчок. Он сказал:

— Запись включена, диктуй, Эрик.

— Мужчина, сорока пяти лет или примерно сорока пяти лет. По таким обветренным лицам трудно судить, — сказал я. — Росту чуть ниже шести футов. Широкоплечий. С брюшком. Большая лысина. Волосы, какие есть, — седые. Я близко не подходил, не мог распознать цвет глаз. Большой костистый нос, ранее был сломан. Оттопыренные уши, голова — формы кувшина. Имя, названное им — Карл, Карл Кроче. За ним можно следить без труда. Все его данные говорят "за". Конец записи.

— Подождите еще... Олл райт, мы проверим его.

— Как насчет Мариасси?

— У них не ладится с набором.

— Я даю им еще две минуты и затем я прямо предупреждаю: к черту ее со всяким прикрытием. Этот Кроче постарался сегодня с одной дамочкой ночью, я не хотел бы ему подсовывать вторую.

— Расскажи мне, что случилось, — попросил Мак и я ему все рассказал.

Когда я закончил, он помолчал минуту. Я визуально почувствовал, как он хмурится. Наконец он произнес:

— Дело плохо. Очевидно, ваше прикрытие нарушено, уж поскольку здесь замешан Кроче и он кажется подслушал, все что вы разыгрывали. Кто эта — Вайль? Она здесь как-то замешана?

— Трудно сказать, сэр. Вряд ли она имеет ко всему какое-то отношение: я ее выбрал наугад, в переполненном зале.

— Да, теперь она замешана в деле. Если она совершенно невинная, может нам помешать, если решит обратиться к властям. Трудно объяснить такие вещи через официальные каналы и не нужная нам теперь реклама явилась бы серьезной помехой всей операции.

Я заявил:

— Она не пойдет в полицию.

— Это она вам так сказала. Но женщины всегда изменить свое мнение, проснувшись утром с синяками и лишенными костюма, стараясь объяснить понятно такую оскорбительную внешность друзьям и соседям.

— Она не будет доносить, сэр. Ставлю пари. Но если вы хотите приставить к ней человека, чтобы смотреть за ней, на здоровье. Он по крайней мере сможет констатировать, что мое пари верное, да и ее никто больше не будет беспокоить.

Мак заколебался:

— Вы кажется так сильно под впечатлением от этой девчонки, Эрик.

Я посмотрел на отвратительно выглядевшего в зеркале мужчину. Я сказал:

— Черт, так значит я совершенно сознательно бросил ее в объятия ко Кроче, как это выясняется. Я чувствую теперь ответственность за нее. Она хорошая девчонка.

— Хорошая или плохая, небольшой догляд за ней вреда не доставит. И это может дать нам выгоду, если она обманет твои наилучшие ожидания. Теперь, что это за человек?

Я посмотрел на часы. Не столько много времени прошло, как я предполагал. Я убеждал себя, что Мариасси в достаточной безопасности, если последовала нашим указаниям. В противовес Тони Вайль, она знала в какую опасную игру вовлечена. Если она будет тыкаться своей башкой во вред нашим приказам, она совершит ужасную ошибку.

— Карл Кроче? — Спросил я. — Только раз его видел. Как я уже говорил вам, сэр, его уши говорят "за". Он проводит опасную работу, следя за таким важным человеком: вы никогда не знаете, что он здесь. Но он слишком много говорит. Все то, что он говорил Тони, включая его имя — господи помилуй! И это его предупреждение мне, что он будет действовать, когда наступит время и покончит со мной. Это школярный прием. Или он имеет голову с манией величия, или он и в самом деле думает, что может напугать меня насилуя девочек, или он преднамеренно производит много фальшивых угроз, и подлинную игру ведет за этой занавесой. Допустим, что это так и есть, тогда, что это может значить?

— Возможно, — заметил Мак, — он и в самом деле умный парень.... Однако, тебе небезызвестно, как эти гориллы ведут себя после многих лет успеха в своих делах. Они начинают думать, что законы пишутся не для них — они теряют осторожность в противовес более деликатным агентам, и тогда им никакая оппозиция не страшна. Они чувствуют себя суперменами и думают, что они не видимы. Короче, последствия ясны — или их убивают, или спокойно отводят в тень, предаваться своим наполеоновским мечтам в закрытых, с мягкой обивкой комнатах. Мистер Кроче, кажется обладает сходными симптомами.

— Может быть, — сказал я с сомнением. — Мне не нравится работать с предвзятым мнением, что мой противник — сумасшедший, пока я сам не увижу пену у его рта, сэр.

— Он кажется довольно хорошо поработал сегодня ночью, — сказал Мак, — судя по сообщениям девицы Вайль. И мы только рады этому. Его поведение дает нам возможность реабилитировать себя в случае полной неудачи. При обычных обстоятельствах, агент, заметив слежку, агент в положении Кроче — просто бы исчез, сообщив своему хозяину, исчез в неизвестном направлении. В противовес этому, его намерение — остаться на работе и прикрывать доктора Мариасси вопреки тебе. Он служит одной цели — если он получит приказ действовать, он исполнит задуманное прямо у тебя на глазах. Результатом его бравирования является то, что он в поле нашего достижения и нам надо действовать быстрее, пока он не опомнится.

— Да, сэр, — одобрил я. — Еще одна причина, чтобы ускорить временный романс.

Мак молчал какое-то время.

— Поскольку Кроче уже тебя заметил, теперь, кажется, нет никакой причины для любительских театральных спектаклей.

— Нам надо сделать какие-то правдоподобные поступки, чтобы выманить Кроче из города и схватить, — сказал я. — Я не знаю Новый Орлеан так ли уж хорош, что в что-то угрожало ему; я бы закончил это дело не в баре. А этот Кроче поступает довольно смешно и назойливо, будто действительно хочет привлечь к себе внимание. А что, если он прикрывает кого-то, кто будет исполнять грязную работу, а этот громила, горлопан Кроче — только ширма?

— В этом случае другой агент может быть предупрежден Кроче. Твое актерство с доктором Мариасси не обманет его. И мы не заинтересованы в выявлении второго агента. Все, что нам нужно — это один человек, который может обо всем рассказать. Один человек может нас вывести на Тоссинга.

— Бог знает, — заметил я, — что я не стремлюсь напиться и профлиртовать жизнь в компании этой одетой в твидовый костюм интеллектуалки, сэр, и состоять с нею в браке, пусть даже фиктивном. Но пока я точно не узнаю какова расстановка сил, я буду придерживаться первоначального плана с незначительными изменениями. Может этим я смогу кого-то одурачить, кто знает?

— Возможно, ты прав, — уступил Мак. — Задней мыслью — нам было бы неразумно торопливо отказываться от прикрытия Мариасси, в особенности, когда противная сторона действует так необдуманно. Хорошо, я... — он помедлил. Я услышал, как у него наверху зазвонил телефон в тысяче пятистах милях к северо-востоку от моего местонахождения. — Секунду подожди. Возможно это звонок, которого мы ждем.

Я сел на кровать. Смотрел в стену. И представил себе тщедушную, оскорбленную, взлохмаченную девчонку лежащую лицом вниз на помятой кровати в комнате после погрома. Затем я представил себе горящую машину, тело, покрытое простыней и сиротливо лежащую на дороге комнатную туфельку. Я слышал, как Мак снял трубку телефона. Когда он говорил, в его голосе слышалась торопливость.

— Эрик?

— Да, сэр.

— Мы не можем созвониться с доктором Мариасси. Она под каким-то предлогом заперлась и приказала портье не тревожить ее. Невозможно было выяснить, не привлекая внимания, по отданному приказу, кому принадлежал голос — мужчине или женщине.

— О! Боже! — воскликнул я. — Мне следовало пойти прямо к ней. К дьяволу все это актерство, надо действовать.

Глава 8

Комната Оливии Мариасси находилась на третьем этаже, двумя этажами ниже моей. Я спустился по лестнице. Казалось никого не заинтересовало, куда я направляюсь. Никаких подозрительных личностей в коридоре и напротив триста десятого номера. У меня было чувство, что путь свободен и я не стал медлить, чтобы удостовериться в этом. Я прямо подошел к двери и постучал.

Женский голос быстро спросил:

— Кто там?

Я с радостью выдохнул. Полагаю, что я тогда сильно волновался. После минутной радости, я почувствовал разочарование. Наш не интересный ученый был все еще жив, и судя по тому, как спокойно и безоблачно был задан вопрос, но явно она ожидала, что я прокричу свое имя и состояние дел сквозь двери; но что за дьявольская мысль была предупредить портье, чтобы ее не вызывали к телефону?

— Пароль, — я сказал мягко, — палуба, как на авианосце.

— О!

Последовала короткая пауза, затем дверь открылась. Появилась она; в своем неизменном твидовом костюме. Единственное, что соответствовало такому позднему часу, была не застегнутая пуговица на ее жакете. Она ее тут же застегнула. Даже обувь была надета на ней, хотя ставлю пари, что они не были минутой раньше. Ни одна женщина, насколько бы интеллектуальна и воспитана не была, не станет сидеть и читать поздно ночью надев туфли на высоком каблуке.

Именно этим она и занималась: она читала. Торшер освещал стоявшее в углу огромное кресло. В руках она держала толстую книгу, прижав указательный палец к прочитанной ею строке. Я заметил название книги: "Алгебра бесконечности" — бог знает, что бы это могло значить.

Стоя у дверей и глядя на меня, она выглядела, как некрасивая старая дева — библиотекарь, строго вопрошающая у меня, почему я не могу взять в привычку возвращать книги во время.

— У вас все в порядке? — спросил я, глядя ей в лицо. — Вы здесь одна?

Вначале она выглядела испуганной, затем возмутилась.

— Одна? Конечно я одна! Что вы имели в виду?

Я расслабился. Вполне явствовало из ее поведения, что никто не держал ее на прицеле, спрятавшись в углу и диктуя ей, что сказать.

Я скользнул вглубь мимо нее. Комната была пуста. Пусты были туалет и ванная. Я вернулся к ней и крепко запер входную дверь.

— Говорите, — сказал я, — что это за идея появилась у вас, доктор?

— Я вас не понимаю.

— Я имею ввиду телефон. Мы пытались до вас дозвониться. Напрасно. Кто-то сказал портье, что вы не хотите, чтоб вас беспокоили. Естественно, зная что в таких обстоятельствах — в особенности после сцены в баре — вы преспокойненько изолировали себя от нас, а вам бы следовало ждать моего звонка, мы оба в какой-то мере заинтересованы.

Ее палец потянулся ко рту — в манере порицаемой невинности. Это был настолько детский жест для женщины с ее строгим видом.

— Я не знала! Я думала, что я не такой уж ценный секретный агент, мистер Коркоран. Мне очень жаль. Я... впрочем, это личное дело каждого. Некто удалился с кем-то, нет, мне конечно все равно.

— Личное дело, — возмутился я. — Теперь у нас дьявольски много времени для личных дел, доктор.

— Люди с медицинскими степенями не любят — за редким исключением, чтобы их называли доктором, мистер Коркоран. — Она снова приобретала свой холодный, окоченевший образ. — Вам ли критиковать меня, после того, как вы бросили наше общее дело на середине, погнавшись за этой девчонкой в лиловом и покинули меня, должна я уточнить в очень оскорбительной манере. Я помню на авианосце вы говорили, что вы бегаете за женщинами, но я не думала, что это происходит импульсивно!

Я уставился на нее:

— Вы в самом деле считаете, что я погнался за ней ради забавы? Боже правый!

— А, что еще я могла подумать? — Холодно спросила она. — Я должна сказать, что я сильно разочарована в ваших вкусах, мистер Коркоран. Это блестящее платьице, такое узкое, такое короткое, такое прозрачное. Почему все эти маленькие проститутки считают, что очень чарующе иметь такие вещи, что оголяются и руки и ноги и плечи?

Я сказал:

— Никогда не задумывался об своих вкусах. Эта маленькая проститутка, как ты называешь ее, была избита и оскорблена из-за вас. Вы должны об этом подумать, когда критикуете ее вещи. Вы также должны осознавать это в следующий раз, когда вам вдруг вздумается отключить свой телефон по личным причинам. Это не роббер в бридж с приятелями. Вы можете мне сказать, что это были за личные причины?

— Я сказала вам. Я не хотела, чтобы меня беспокоили телефонными звонками. — Она говорила совсем не о том, о чем думала. Она удивленно и непонимающе смотрела на меня. — Почему "оскорблена"?

— Это технический термин для сексуального контакта проведенного посредством насилия. Кто тот парень, о котором вы не хотите говорить?

— Ничего стоящего, — сказала она расплывчато. — Это личное дело. Это чисто личное дело. Никакого касательства к нашему. Почему эта девушка была... оскорблена?

— Это поступок наглости и вызова, — сказал я. — Я использовал ее, как ширму, а кто-то принял все за чистую монету и основываясь на этом осмеливается судить о моих поступках. Во всяком случае, это одно из объяснений, существует еще одно объяснение. Оно не исключает другие.

Оливия нахмурилась.

— Так значит вы покинули меня не потому, что.... — Она смолкла.

— Почувствовал жар в штанах по поводу этой девчонки? Совсем нет. За нами следили док, мужчина который не захотел покупать, то, что мы с вами продавали. Я подумал, что смогу испортить наш номер, но идея сработала.

— Значит... я должна перед вами извиниться.

— Я очень ругал того парня, который беспокоил вас по телефону.

Она покачала головой:

— Я заверяю вас, это совершенно не относится к делу, мистер Коркоран. Вы говорите, что за нами следили? А мы именно на это и рассчитывали, не так ли? Так вот, какова причина наших драматических великих усилий. Значит вы вычислили мужчину, следящего за нами?

— Да, я вычислил его, — сказал я грустно. — Единственное, что меня смущает, это то, что и он меня вычислил. Однако, он довольно странно себя ведет, пока мы не поймем, что он из себя представляет, мы должны продолжать наше шоу, как будто бы ничего не случилось. — Я внимательно посмотрел на нее. Было ясно, что намерения отвечать на вопросы у нее нет и мы напрасно тратим время, поэтому я сказал:

— позвоню я ухожу. Чем скорее я уйду от сюда, тем лучше, может быть мы сможем спасти наше театральное дело. Тщательно заприте дверь и сообщите портье, чтобы все телефонные звонки передавали вам прямо сюда. Затем вы даете мне двадцать минут, чтобы проверить все вокруг и затем доверить мне собственную охрану. Если я позвоню в это время, и скажу замереть, вы замрете как штиль, как труп. Никому не отвечайте, если не постучат вот таким манером. Я отрывисто постучал три раза по спинке стула, а затем еще два раза. Не покидайте номера, кто бы ни позвонил по телефону, какие бы сведения не сообщались. Если даже пройдет неделя, ждите здесь пока не постучат к вам условным стуком. В ванне найдется вода, а без пищи люди, говорят, могут прожить не один месяц. Все ли вам ясно?

Она облизнула губы.

— Прекрасно, мистер Коркоран. А если вы не позвоните, что мне делать когда двадцать минут истекут?

Я сказал ей. Это ей не понравилось, но мои опасные новости и тот факт, что она ошиблась во мне, явно испугало ее, и она не стала выказывать протеста. Я вышел и подождал пока не услышал звук задвигаемого засова, я спустился вниз чтобы позвонить Маку, что наша женщина-ученый не потерялась и не пострадала. Я описал ему ситуацию. Затем тщательно оглядел все, присутствие Кроче нигде не отмечалось, что совсем не значило, что его нет. Ему казалось отлично удавалось не оставлять следов, там где ему этого не хотелось.

Оливия вышла из комнаты ровно через двадцать минут. А интересно все-таки работать с ученым персоналом. Я смотрел, как она спускалась по лестнице, как пересекла гостиную, я позволил ей пройти одной по коридору. Через минуту или две вошел за ней.

Она села за стол у стены, за которым я сидел раньше. Я заколебался, заметив ее там, но все же подошел к ней.

— Скажите мадам, как долго это длится? — Спросил я.

Она с испугом посмотрела вверх, нахмурилась загадочно.

— Что значит "как долго"?

— Вращение бара.

— О! — Произнесла она. — О, это вы тот мужчина.... Я не узнала вас сразу.

— Прошу прощения, что я тогда так рано снялся, встретил одного знакомого, я даже не предполагал, что он здесь. Вы не против, если я сяду здесь, мадам?

— Почему бы нет? — Сказала она. — Нет проблем. Садитесь.

— Сверим часы, — предложил я. — Вот тот мужчина. Посмотрим, сколько ему потребуется времени, чтобы очутиться опять перед нами. Позвольте, я вам налью....

Все остальное неинтересно. Мы прошли сквозь стандартную схему знакомства. Я сочинял историю о своем приезде из Денвера и что я здесь журналист, а она сообщила, что прибыла из Пенсаколы и занимается научной и секретной работой, о которой не разрешено говорить. Однако она может мне сообщить, сказала она, если мне уж так интересно об одном феномене, с которым она встретилась в своей работе, не подающемся классификации. Возьмем, к примеру, невесомость...

Выпив два стаканчика мы все продолжали говорить о невесомости.

— Конечно, теперь, когда мы запустили человека в космос, мы не можем не изучать на практике такое явление, — сказала она и на мгновение смолкла, потом быстро посмотрела на меня. — О, проклятье, тот мужчина исчез! Боюсь, что эксперимент не удался, мистер Коркоран.

— Давай приметим эту огненно-рыжую блондинку с лисой. Она выглядит очень привлекательно. Может быть она задержится здесь до полного оборота бара. Еще стаканчик?

— Нет, не стоит, — сказала она несколько нерешительно. — Я боюсь, что говорю об одном и том же и страшно вам наскучила. Хорошо, может разве, что один, вы не предполагаете, что я смогу сильно переборщить? Я доверяю вашему здравомыслию, вы не позволите мне лишнего. Хотя, я совсем не уверена, можно ли вам доверять, мистер Коркоран?

Это театральное действие у ней получилось гораздо лучше, чем вечернее. Ее живые, светлые глаза горели огнем, она играла непрактичную леди, которая боится переборщить. Всякий мог бы сказать, что ее сдерживающие порывы были выполнены артистично. В интимных терминах мы обсуждали можно или нет мне доверять, долго и в комических деталях. Я посмотрел на официанта, остановившегося рядом с нашим столиком.

— Еще по одному каждому, — заказал я подталкивая к нему пустые стаканы.

— Прошу прощения, сэр, — он жестом обвел пустой бар, в котором буфетчик закрывал створки витрины. Мы в зале остались одни.

— Дорогой, — спросила Оливия, — уже закрывают? Нам надо идти? Мы так и не узнали в какое время он совершает полный оборот.

— Бар? — Спросил официант. — Около пятнадцати минут, мадам.

Я заплатил по счету, поднялся, помог Оливии обойти стол и официант пошел прочь от нас.

Она взяла меня под локоть, чтобы не споткнуться.

— Я боюсь, что я чуть-чуть пьяна, мистер Коркоран. — Очень интересный эксперимент, я всегда хотела проверить сама, в интересах науки, разумеется, но я всегда боялась выглядеть смешной. Не так ли?

— Что, выглядеть смешной? — Спросил я. — Совсем нет, доктор, совсем нет.

— Да, теперь я уверена, что доверять вам нельзя! — Она резко остановилась и засмеялась. — Как я выгляжу? Мои волосы не растрепались? Я выгляжу, как ведьма, когда нарушается прическа. Не потому, что я чересчур красива, когда у меня прическа, я совсем не так думаю, никаких иллюзий на этот счет. Вы были бы очень добры, если бы... — Она смолкла и глубоко выдохнула, так и не закончив своей фразы. Мы прошли в холл, а за спиной у нас уже закрывали дверь вращающегося бара. Оливия вся потянулась вверх, поправила прическу, глядя на меня. Когда она заговорила снова, то говорила быстро, сдержанно и по деловому.

— Я вам очень признательна, мистер Коркоран, что вы выслушали такую утомительную болтовню одинокой женщины. Нет не надо провожать меня до моего номера. Я совершенно трезва.

Я кашлянул:

— Мадам, я имел честь подумать о моем номере. Так жалко прервать на этом вечер, у меня есть бутылочка в чемодане. Мы могли бы продолжить наш эксперимент частным образом.

Все выглядело очень смешно. Мы актерствовали — не без помощи напитков, разумеется. Мы разыгрывали картины в старомодной манере, работая на тех, кто мог бы нас заметить. И та, короткая, стеснительная пауза, последовавшая вслед за моим предложением, выглядела очень реально. Оливия ответила смехом, который наступил с запозданием, и в нем чувствовалось напряжение.

— Ах, мой дорогой! — Прошептала она. — Мой дорогой! Вы собираетесь ухаживать за неприглядной, интеллектуальной леди, наперекор своим пристрастиям? Не кажется ли вам, что поступок "Доброго Cамаритянина" заходит слишком далеко?

— Мы собираемся предпринимать что-нибудь, чтобы преодолеть этот комплекс неполноценности, доктор? — Спросил я. — Мне бы не понравилось выслушивать красивых женщин, которые бы сами увивались за мной.

— Вы знаете, я пьяна, так очаровательно пьяна и вы сознательно сбиваете с пути целомудрия ослабевшую женщину.... Хочу ли я быть соблазненной, мистер Коркоран?

Я не мог ничего ей сказать. И мы смотрели друг другу в лицо несколько долгих секунд, затем она рассмеялась, мягко и уступчиво.

— Почему бы и нет? — Сказала она и взяла меня под руку, как самого близкого человека. — Почему бы нет?

В лифте мы стояли близко друг к другу, мы ничего не говорили потому, что в этом не было необходимости. Мы поднялись на пятый этаж, повернули налево и держась за руки подошли к моему номеру. Я вставил ключ в скважину. Когда дверь открылась, я посмотрел в лицо своей подружки.

Был пункт, о котором я забыл. Мне хотелось узнать, не забыла ли она. Здесь должна быть разыграна одна маленькая сцена для публики, если в она имелась, перед тем, как войти в комнату и обрести снова себя холодными, далекими профессионалами.

Я увидел, как блеснул огонек в глазах Оливии, и понял, что ей хотелось бы знать, сыграю ли я эту сценку. Я протянул руку и деликатным жестом снял с ее носа очки, сложил их, и положил в нагрудный карманчик ее жакета, пока она стояла и спокойно смотрела на меня. Затем я ее поцеловал. Это было нетрудно. Женщина не возмутилась, а я держал себя в рамках. Да и она ни сколько не была огорчена. По крайней мере она знала, как может быть использован нос в дальнейшем.

Я немного удивился ее реакции. Во всяком случае о ней не создавалось впечатление, что она имеет в этом деле свежую практику, если вообще она имела ее. Затем, я почувствовал чье-то присутствие за моей спиной, поняв ее состояние. Я оглянулся и перехватил взгляд какого-то мужчины, который мог выглядеть бы красивым, если бы не искаженное злостью лицо. Его лицо я нигде раньше видеть не мог.

Это изменило всю картину. За мной следил Кроче. Мне надо было принять срочное решение и я принял его. Вместо того, чтобы действовать, я просто стоял и получил удар кулаком в скулу, откинувший меня к двери. Другой удар в живот, согнул меня вдвое. Третий удар, может я просто неаккуратно считал, может было только два удара, но мне показалось больше, пришедшийся мне в голову, заставил меня растянуться во весь пол.

Глава 9

Конечно, это вызвало ответную реакцию. Ни одному мужчине не понравится, когда его используют, как "грушу" в присутствии женщины, даже если она совсем не Софи Лорен. Конечно, некоторый риск имелся, но нападающий, занимающийся только своим особым бизнесом, часто тратит время и усилие только на кулаки. Вы поступаете так, когда осознаете где кроется реальная опасность и когда худшее может случиться, сносит ваше противодействие самым простым образом.

Мгновения спустя, после того как я грохнулся на ковер, Оливия опустилась на колени рядом со мной. Она тронула рукой мое лицо, но ее слова были обращены не ко мне.

— Хорошо сработано! — Кричала она. — Напасть на человека сзади, без предупреждения! Только не это ожидала я от вас, Гарольд!

— Вы шли в его комнату! — Гарольд, таково его имя, обладал красивым баритоном с нотками возмущения.

— Почему бы нет? Это не в первый раз, когда я вхожу в комнату к мужчине. Совсем не в первый!

— Посмотри на себя! — Кричал Гарольд, игнорируя ее слова. — Позволить этому репортеру — цинику — о, я осведомлялся о нем у портье — накачивает тебя ликером, пока ты не свалишься с ног и привести тебя сюда! Он смеялся над тобой, Оливия, разве ты не понимаешь? Он думал, что это самый забавный способ провести вечер. Это совсем ничего не значит для него, совсем ничего!

Она отвечала грубо:

— Прекрасно! Ничего! Не больше, чем это значило для тебя. Уж не тебе ли критиковать поступки других мужчин?

— Оливия!...

— Думаешь, я не знаю, что он делает? — Спросила она. — Прекрасно, его позабавит быть очаровательным с серой ученой леди. Может и меня позабавит подыграть ему! А может, я сознательно подумала, что было бы забавно позволить такому опытному мужчине напоить меня и... увлечь в свою комнату в целях обессмертия рода. Впрочем, я кажется через чур чувствительна к скользким мужчинам, но какое это теперь имеет значение? По крайней мере, он честен, Гарольд. Он ни слова не сказал о любви!

Мне хотелось слушать их дальше, но они говорили слишком громко и кто-нибудь в соседней комнате устал от шума и вызвал управляющего. Я мог бы узнать о них столько, насколько не мог и надеяться. Я дернулся и застонал, затем открыл глаза. Я изумленно приподнялся, Оливия помогла мне сесть. Я посмотрел вверх, на мужчину, который ударил меня.

Выглядел он на двадцать восемь — тридцать лет, с грубыми чертами на физиономии, имеющими сходство толи с Линкольном, толи с Грегори Пеком старательно выбритом. Было ясно, что несмотря на то, могло быть между ними позже, он и Оливия — родились имея родственные души. Его твид не отличался ни в чем от ее твида, ее очки не отличались по толщине от его, как и черная оправа очков. Они придавали ему искреннее и серьезное выражение лица.

— Если бы вы только позволили мне все объяснить! — Воскликнул он.

Она больше не смотрела на него.

— Как ваше самочувствие, Поль? — Спросила она.

— Вы совершаете страшную ошибку, — протестовал Гарольд. — Если бы вы только послушали меня, дорогая! Ты же совершенно ничего не поняла из слов, услышанных сегодня в офисе. Мисс Дарден и я были только...

Она даже не повернула головы:

— Вы еще не кончили? Ты хочешь разбудить весь отель? Ты не сможешь убедить меня, что все это только лишь недоразумение. Ты и твоя воспитанница сделали все это совершенно очевидным. Я смогла услышать очень ясно каждое слово в приемной. Тебе бы не мешало закрывать дверь, перед тем, как вступать в шутки со своими подчиненными, Гарольд!

— Это было совсем не то, что ты думаешь...

— Я очень ясно слышала свое имя. — Ее голос стал хриплым от негодования. — ГЛП комплекс, ты называешь это так, имея ввиду благодарную терпеливую леди. Внешне это узнаваемый синдром и один из которых, не скрупулезный врач всегда узнает, совершенно так как ты. Так вот, эта леди — пациент больше не испытывает благодарности к доктору Муни. Гуд бай!

Она помогла мне подняться. Парень все еще стоял тут, все еще протестовал, но она больше даже не взглянула на него. Она ввела меня в мой номер и закрыла за нами дверь. Затем она повернулась и внимательно осмотрела ее. Потом, снова посмотрела на меня, поправила обеими руками прическу, проведя устало по вискам.

— Фи! — Мягко произнесла она. — Таким образом и у вас не появится причин принимать телефонные звонки, мистер Коркоран. Я надеюсь, вы одобряете сказанные мной слова.

— Еще немного попрактиковаться и вас можно снимать в кино, — сказал я.

Я шагнул к двери и прислушался. Из-за двери не доносилось ни звука. Лишь где-то далеко в холле, я услышал, как щелкнули двери лифта. Я повернулся к Оливии и увидел ее сидящей в большом кресле, каковыми были снабжены все номера в отеле.

— Доктор Гарольд Муни, — спросил я, — доктор чего?

— Гинекологии, — ответила она, — он специалист по женским болезням. Боюсь, что и по женщинам тоже. Хороший образчик, не так ли? Рода Казановы, подотряда дураков. Он приехал сюда из Пенсаколы, чтобы добиться прощения, сказал он, но на самом деле он боится скандала и возможности потерять свою богатую практику. Как будто мне хочется, чтобы все люди узнали какой дурой я была!

Она глубоко вздохнула, поискала в кармане очки и надела их на нос. Мгновения спустя, она расстегнула жакет, отстегнула удобный круглый воротник своей шелковой блузки, облегченно вздохнула, откинулась на спинку и вытянула перед собой ноги. Ее поведение было немного вызывающим, как будто она знала, что ее поза не деликатна и не подобающая для леди, ну и черт с ним. Она взглянула вверх и увидела, как я потирал щеку.

— Я думаю, что мужчины должны быть способны позаботиться о себе сами, — прошептала она с хитрецой.

— Вы видимо хотели, чтобы я выбросил его в окно пятого этажа приемом дзюдо или сломать ему пару шейных позвонков ударом карате? Кроме проблемы: куда девать тело, которая едва ли разрешима, все несомненно припишут денверскому репортеру. Кроме того, возможно, этот парень потребуется нам живой.

Она быстро нахмурилась:

— Что вы хотите этим сказать?

Я посмотрел на нее. Ее свободная поза высоко оголяла ногу. Даже стало видно какое-то нижнее белье — изящные кремового цвета трусики с темным, кофейного цвета кружевом — высовывались очаровательно и вызывающе и совершенно не в стиле ее характера — но ведь существовало же любовное приключение с красивым доктором. Кто-то, очевидно, следил за нами, шел за нее на заднем плане, ей удавалось какие-то вещи скрывать. Это очевидно более в характере доктора Оливии Мариасси, чем в связи с ее простой, твидовой импровизированной внешностью, которую она хотела всем навязать.

— Где вы встретили этого парня? — Спросил я.

— В его офисе. Хотя мы все в каком-то роде подчинены Военно-Морской авиации, мы официально не пользуемся услугами военно-морской клиники и будучи сама доктором, я ненавижу людей пользующихся бесплатной медицинской услугой, на которое не имеют право. Позже, я повстречалась с доктором Муни за коктейлем у знакомых в городе. Он вспомнил меня, что доставило мне удовольствие. Многие мужчины, как правило, лишены этого, хотя отлично помнят меня, как ученого. — Она говорила сухим, отстраненным тоном. — Мы говорили о медицине и о многом другом. Мы вместе пообедали этим вечером и потом часто обедали вместе. Ты можешь догадаться, что случилось позже.

— Несомненно. — Я пересек комнату, подошел к телефону и стал набирать Новый Орлеан — Денвер — Вашингтон, во второй раз за этот вечер.

— Не надо меня ни с кем соединять, — сказал я секретарю, когда набрал номер, — только попросите, чтобы они быстро навели справки о Гарольде Муни — специалисту по акушерству и гинекологии, только не спрашивайте меня прочесть вам по буквам. Морская база, Пенсакола, Флорида. Сообщите мне сюда утром все, что узнаете, а затем попросите их проверить все справочные данные. Пусть проверят его дом, его офис, — в общем — все. Есть ли какие-нибудь данные о Карле Кроче?

О Кроче — ничего, очень странно. Очень быстро они могут послать человека снять в картотеке данные о занятиях Кроче и я охотно бы поставил пари, что данные о занятиях Кроче длинны и составлены безвкусно. Я повесил трубку. Оливия не пошевелилась.

— Карл Кроче? — Спросила она. — Это тот мужчина...

— Тот, который наблюдал за нами в баре предыдущим вечером. Тот, который гнусно обошелся с той девчонкой в алом платье. Единственный, кто нам нужен, считал я. Теперь я в этом не уверен.

— Потому что появился Гарольд? — Ее глаза следили за мной, когда я пересек комнату. — Вы не правы, мистер Коркоран. Я слежу за нитью ваших размышлений, но вы не правы.

Я сказал:

— Мы постоянно разыгрываем сцены, док. Мы мило и привлекательно встретились, мы остроумно напились. Мы показали, что мы будем заниматься любовью, все для того, чтобы увидеть, кого это заинтересует. Это все нас немного развлекло, но рыбка в конце концов клюнула на приманку, не так ли? Твой друг Муни, очевидно, следил за нами с самого начала. Он заявил, что осведомлялся обо мне даже у портье.

Она по прежнему сидела в кресле, изящно опираясь на спинку, удивительно беззаботна о том, что происходит и что нет, принимая во внимание, где она находилась и кем она была. Я сам подумал, что я и сам не уверен, чем она являлась. Чем дольше длится этот вечер, казалось тем менее я был уверен в чем-либо.

— Все возможно, — сказала она задумчиво, — возможно, но не правдоподобно. Человек, приставленный следить за мной, предполагается, что он профессиональный убийца, не так ли? Так вот, Гарольд не может совершить такое преступление, если бы его жизнь зависела от этого. У него очень слабые нервы, мистер Коркоран. Поднять кулак на человека, стоящего к тебе спиной — предел его возможностей. Он... красивый дурак. Я знаю, — она скорчила гримасу, — да, теперь я знаю.

Я сказал:

— Все свидетельствует о том, что он стремился познакомиться в Пенсаколе. Он последовал за тобой и сюда. Мы не можем не принимать его во внимание только потому, что ты думаешь, что он легкомысленный. Надо провести стандартную процедуру, доктор, агент может действовать глупее и быть более испуганным, чем этот парень.

— Так вот, я уверена, что ты ошибаешься. — Она вздохнула, перестала оглядывать комнату. — Только одна кровать? Стоит ли метаться по этой причине? Я полагаю, что проведу ночь здесь, сколько там от нее осталось и проскользну обратно в свою комнату на заре, придав себе вид девочки, удовлетворенной любовью. О, дорогой, как я только подумала о том, как я пряталась, что бы люди ничего не узнали о Гарольде и обо мне, — она усмехнулась. — О, это будет освежающая передышка, будет нагло осведомиться об этом: что будем делать дальше?

Я сказал:

— Утром настоящая любовь расцветает, после крошечных совместных часов. Мы направимся в Алабаму, по дороге в Пенсаколу домой. Домой к тебе.

— Почему в Алабаму?

— В Алабаме задержки не будет. У тебя возьмут кровь на анализ. И тебе предстоит встреча с судьей.

Она быстро посмотрела на меня, но заговорила не сразу.

— Это так необходимо?

— Более, чем когда-либо, я в сказал. Теперь, нам надо узнать, кто из них последует за тобой, и мы должны разыгрывать сцены, если не для Кроче, то для Муни.

— Гарольд живет в Пенсаколе, не забывай. Это ничего не докажет, если он последует за нами туда.

— Мы выберем окольный путь, это поможет нам что-то дать. Вам, док, надо запомнить две вещи. Первая — не оглядывайся, вспомни Орфея и Евридику. — Я усмехнулся, увидев выражение на ее лице. — Чему ты так удивляешься? Это невежливо. Мы, типы из прикрытия, часто читаем классику для прочищения мозга, когда мы имеем дела с убийствами и насилием. Некоторые, во всяком случае, читают. Не будь таким снобом — интеллигентом.

Она вспыхнула:

— Я совсем не.... Вообще-то может быть, извини.

— Никогда не оглядывайтесь, — повторил я. — Смотреть буду я. Никаких сомнений, никаких подозрений. Вы — влюбленная женщина, везете домой нового мужа — правда, случайно, где-то подцепленного, но это придает вам больше решимости показать людям, что у вас все просто чудесно.

— Хорошо, я попытаюсь выглядеть безоблачно счастливой и... и эгоистически влюбленной, — она заколебалась. — Вы сказали "две вещи". Что же во-вторых?

Я наклонился вниз и дернул за край ее юбки.

— Во-вторых, — сказал я, — держите свою юбку в тех пределах в каких ей надлежит быть.

Она открыла изумленно рот и резко выпрямилась:

— В самом деле!..

— Я не впечатлительный юноша, но я не настолько стар, чтобы не реагировать на явную провокацию, док. Теперь мы оба знаем, что у вас привлекательные ноги, красивый нейлон и очаровательные трусики. Мы оба знаем, так же, что вы не старая дева, какой вам хотелось бы выглядеть. Все, чему вы научились у Муни, пожалуйста, не пытайтесь испытать на мне, куколка. На публике мы можем вести флирт "ля-ля, тополя", поскольку это необходимо, но когда мы наедине, не надо этого. Вы на теле носите массу вещей, но держите их там, где надлежит им быть. — Я установился на нее тяжелым взглядом. — Это, конечно, при условии, если вы хотите сохранить только чисто деловые отношения между нами.

Она встала, стала поправлять свой костюм и застегивать пуговицы на блузке пальцами неповинующимися от волнения. — Прошу извинения!.. — Гнев охватил ее. — Прошу извинения, что я... побеспокоила вас, мистер Коркоран! Уже поздно и я устала, мне тесно, я не предполагала, что это может нарушить ваше самообладание. Я не нарочно, заверяю вас!

— Может быть нарочно, а может быть и нет. Не смотрит на меня как дама, показывающая парню верх своих чулок не зная об этом, в пьяном или трезвом виде. Меня не интересует запоздалые оправдания совершенного факта, но это выглядит не как объяснение гамбита, прочитанного мною в книге Капабланки, любезно вами одолженного мне. — Я перевел дыхание. — Послушайте, док, если вы хотите продолжать это любовно-замужеское мероприятие на деловой основе, так и продолжайте. Если вам хочется поиграть, то мы можем поиграть, только вам надо лечь на спину, подобрать вверх платье, распустить пояс, чтобы ощутить головокружение. Все ли вам понятно?

Все сказанное было довольно грубо, но ее располагающая, расстегнутая внешность, ее ноги — все было как вызов, и не в моем характере было не ответить на ее вызов. Женщина, будучи одна, читает о бесконечности полностью одетая, с тщательно прибранной прической не стала бы слоняться непричесанной в мужском номере без определенной цели. Мысль, пришедшая на ум, была такой сумасшедшей, что я решил ее проверить, даже не боясь, показаться грубым.

Она смотрела на меня какое-то мгновение с бешенством, ее губы крепко сжались и стали бледными, затем она рассмеялась. Это был неожиданный смех, для нее вполне реальный — женский смех, мягкий, грудной и победный.

— Коркоран, — прошептала она, — вы смешной парень!

Я резко посмотрел на нее и все изменилось. Последовала долгая, сложная ночь, но все внезапно стало простым и обыденным и я понял наконец что за всеми двусмысленными разговорами, питьем и актерскими ужимками — кто на самом деле кого соблазнял.

— Вы — смешной! — Выдохнула она.

— Не рассчитывайте на это, — сказал я одеревенело.

— Вы — смешной! — Прошептала она. — Вы много говорите, но вы... не тронете меня. Вы не осмелитесь!

Уже давно я не делал что-то только потому, что кто-то с вызовом обращался ко мне, но я уже продемонстрировал силу ума однажды этой ночью. И я не видел реальной причины для повторения этого здесь. Замечу, между прочим, Мак предупредил меня, чтобы я был дипломатичным, но в таких обстоятельствах, было трудно определить истинные рамки дипломатичности.

Я подошел к ней и, во второй раз за вечер, снял ее очки. Я посмотрел на нее пристально. Ничего не изменилось в ее лице, когда вы смотрите на лицо просто женщины, а не гения и позволяет себе что-то потому, что отсутствует губная помада. Выражение глаз без очков было красивым, немного дерзкие, но так же я был рад отметить это — немного испуганные, как если бы она еще не поняла, что будет еще, кроме кровати. Это взволновало нас обоих.

Я сказал:

— Прием был бедным вначале, док, но теперь я ясно читаю ваши мысли и буду краток. Как нам следует идти к предмету — говорить затая дыхание о любви или отложить все до кровати, то есть, примерно, на пять метров в сторону?

Она облизала губы.

— Не надо лицемерить. Вы, вероятно поняли, что я уже достаточно наслышалась разговоров о любви. Я считаю.... Я считаю, что встречу надо отложить до.... — Последовала пауза. — До того времени, когда леди потеряет терпение.

Глава 10

Я проснулся, услышав, как она плакала в потемках, лежа рядом со мной. Я не стал спрашивать почему. Вероятно, она плакала, как обычно, по потерянной невинности и разбитых иллюзий. Это общая жалоба.

Она спросила шепотом:

— Вы проснулись, Коркоран?

— Да.

— Я пробудила вас?

— Не имеет значения.

— Прошу извинения, — выдохнула она. — Я... все это так глупо и так грязно.

— Спасибо, — сказал я. — Все упреки милостиво принимаются.

— Я не имела в виду вас. Я говорила о жизни в целом.

— Ты имеешь в виду то, что долгие годы ты хранила себя для огромной, мягкой, нежной страсти, как в кино, а находишь себя лежащей в отеле в кровати, в нижнем белье рядом со странным мужчиной, который тебе совсем не нравится.

— Проклятье, оставь свой сарказм, — сказала она.

— Не ругайся, — ответил я. — Здесь ругаться буду только я. Ты — интеллигентная женщина, запомнила?

Она горько рассмеялась:

— Я не чувствую себя интеллигентной. Я даже не могу предположить на сколько интеллектуально я могу выглядеть. Самое смешное, что я не думаю, что и в самом деле знаю почему я нахожусь здесь, почему я делаю это, почему я вовлекла тебя в... да, в кровать, проклятье. Я проклинаю все. И ты иди к черту, Коркоран.

— Что касается девушки, которая не знает, почему она делает это, ты делала все просто замечательно.

— Я полагаю, я была.... Я полагаю, что намеренно оскорбляю церковь, посвященному фальшивому богу, если тебе только это понятно, что я имею в виду.

— Осквернять, — повторил я. — Церковь. Такие умные слова в кровати, в четыре часа утра.... Уф!

— В чем дело?

— Твой фальшивый бог нанес тебе гнусный удар. У тебя есть желание выговориться? Кстати, что он сделал такого, что небеса обрушились на тебя?

Она заговорила быстро, правильно выговаривая слова. Затем она смолкла. Потом рассмеялась и сказала:

— Ты снова был саркастичен, но к несчастью, ты был прав. Но когда женщина так глупа, что ждет до тридцати, чтобы получить понятие о сексе и любви, я думаю, она напрашивается на катастрофу. Вначале это было, как сон. У меня не было опыта ни в чем похожем на это. Не было опыта любви. Он приносил мне цветы. Он покупал мне маленькие подарки: духи, чулки, белье. Он... он позволил мне почувствовать себя женщиной, Коркоран. Ему даже удалось заставить меня чувствовать себя красивой женщиной. Этого никогда со мной не случалось.

Ее искренность немного смущала, даже в темноте.

Я сказал:

— Купи себе губную помаду и это случится снова. Ты очень привлекательна и ты это прекрасно знаешь.

— Спасибо, — прошептала она, — Спасибо за приятный комплимент, очень любезно сформулированный. Я буду хранить его всегда.

— Нет необходимости, — сказал я. — Когда случился спад в ваших отношениях?

— Я думаю, это было в пятницу, — сказала она. — Да, я уверена, что это случилось в пятницу, в конце недели, в десять часов. У меня было свидание. Я встречалась с ним и в личном и в профессиональном плане. Они смеялись, — сказал она театральным тоном.

— Кто они?

— Я вошла в офис довольно рано. На самом деле я хотела опоздать, что бы показать ему.... Да, я хотела прийти на несколько минут позднее. Знаешь, чтобы не выглядела, что видеть его не такая уж сильная необходимость в моей жизни. Но когда я вышла из лифта, было все равно еще рано. Я не могла удержаться. Я встречалась с ним накануне вечером, но не могла сдержаться. Ты знаешь, как это бывает.

— Да, мне это известно. Могу догадаться.

— Приемная была пуста. Я собиралась войти, когда услышала их. Они говорили обо мне в смотровой комнате, Гарольд и медсестра, или секретарь в приемной — прекрасно сложенная маленькая блондинка в белой нейлоновой униформе — знаете тип человека прозрачного, одетая всегда в красное. Я всегда знала миссис Дарден такой, всегда ее так называл, обращался к ней, но теперь он называл ее Доти. Манера, в которой они разговаривали, ясно свидетельствовала об отношениях между ними. Они давно пришли к соглашению. Она была так уверенна в самой себе и в нем, что было совсем не завидно, не было ревности, к его деятельности. Кроме того, его работа только забавляла ее. Сказать тебе, что они говорили обо мне? Что он сказал?

— Нет, но судя потому, что вы запомнили это, не слишком много может сказать мужчина женщине с которой спит, а рассуждает с другой. Он практически должен сказать, поскольку единственная причина, заставляющая его иметь вторую женщину — это или деньги, или влияние, или смех.

— Смех! — Выдохнула Оливия. — Откуда это тебе известно? Они смеялись над веселой шуткой. Надо мной. Вещь, над которой хихикали вместе ожидая моего прихода, поэтому они могли приветствовать меня глядя серьезно и профессионально. Меня чуть не вытошнило, когда я подумала об этом, Коркоран. Я была такая дура. Все было так, как если бы я была загипнотизирована делать глупые вещи и не могла перебороть себя.... И затем слышать их смех. Я хотела убить его.

— Вместо чего, — сказал я. — Ты пошла к нам и сказала, что берешь сумасшедшее задание, от которого раннее отказалась. Мысль совместно с правительством Соединенных Штатов закрутить со мной головокружительную любовную историю и найти себе мужа, от которого могла бы избавиться после того, как он послужит твоим целям, внезапно стала реальной вещью. Это способ доказать доктору Гарольду Муни, что он ничуть вас не обидел. Способ доказать ему, что у тебя не единственная рыбка на крючке.

— Да, разумеется.

— Мой шеф недоумевал, что заставило тебя изменить свое мнение, — сказал я. — Я сам немного удивлен. Ты не выглядела, как некоторые, которые берутся за работу, только ради удовольствия. А теперь, тебе надо убираться отсюда, пока гостиница не проснулась.

Я включил свет и посмотрел на нее. Она привстала и торопливо натянула свои очаровательные трусики, на которых держала руку, роняя остальные вещи — подарок Муни — романтического любителя цветов и нижнего белья, как я успел догадаться. Мне хотелось знать, получала ли она некоторое извращенное удовлетворение надевать его интимный подарок, ложась в кровать с другим мужчиной. Ее голые плечи, почти квадратные и сильные, были гладкими и белыми.

— Не смотри на меня так! — Протестовала она, краснея.

Я улыбнулся:

— Посмотрите-ка какие мы скромные. А, что теперь ты собираешься делать?

— Мои волосы....

— Что ты собираешься делать, испортить весь эффект, после того, как мы преодолели все несчастья и добились подлинной искренности?

Она быстро перевела на меня взгляд. Затем улыбнулась.

— О, то, что мы проделали? Я не знаю.

— Значит, ты больше не хочешь выглядеть, как человек совершающий изыскания в Библиотеке Конгресса, док? Если красавчик Гарольд прячется где-нибудь поблизости в коридоре, тебе хочется подтвердить его темные подозрения, не так ли? Надень блузку, юбку, сунь ноги в свои туфли, собери все остальное в кучу и беги к лестнице. Позвони мне тотчас же, как войдешь в свой номер, так я буду знать, что у тебя все о'кей. Кафетерий открывается в шесть. Я встречу тебя там за завтраком.

Минуту или более спустя, она все еще стояла у двери довольно не уверена, колеблясь показать ли себя в таком виде — растрепанной и не полностью одетой. Смешная вещь — она выглядела молодо и очаровательно с ее строгой прической, завитушками обрамляющей ее лицо, с проступившим румянцем на щеках.

— Коркоран?

— Да.

— Хочу предупредить, что это непреднамеренно. Я имела намерения держать дистанцию. Пожалуйста, поверьте мне.

— Верю, — сказал я.

Если она хотела солгать ради спасения своего самоуважения, я не собирался с ней спорить: и может быть ей придется надеть красивые вещи под твидом ночью, даже если это покажется чем-то вроде совпадения.

— Видеть его, слышать его, как он пытается сказать мне о недоразумении этим гладким, покровительственным тоном. Я только хотела что-то сделать, чтобы стереть из памяти некоторые факты. Я надеюсь, что тебе не отвратительно.... Ты не оскорбился.

— Оскорбился? — Спросил я. — Не хитри, док.

Она посмотрела на испуганно, готовая убежать....

Две минуты спустя, зазвенел телефон, она в безопасности. Я принял ее рапорт и снова лег, глядя в потолок, в то время, как дневной свет заливал комнату. Она была не одна в своем желании стереть факты из памяти. Наконец, я усмехнулся своим мыслям и встал, чтобы побриться. Я наполовину побрился, когда зазвонил телефон. Я вернулся в спальню и снял трубку.

— Ты сегодня рановато, друг, — послышался голос местного представителя ФБР, дававший мне ранее инструкции, и которого я никогда не видел. — Вы уже поднялись?

— В чем дело?

— Если мне не разрешено спать, почему бы не спать кому-либо еще? Мне доверено передать рапорт относительно Гарольда Муни. Сведений нет.

— Нет?

— Ничего стоящего внимания. Бакалавр. Хопкинс. Чикаго. Частная практика. Проживает в Пенсаколе с пятьдесят девятого. Финансовое положение отличное. Он чист, как недавно выпавший снег. По крайней мере по предварительной проверке. Глубокая проверка еще не закончена. — Последовала пауза. — Поскольку в дело замешаны люди из национальной безопасности, моральные устои вас не интересуют? А может интересуют?

— Может быть.

— Есть указание, что из всех практикующих медиков — он самый очаровательный парень, или очень-очень чувствительный. О медсестрах из его офиса собираются данные за период обучения, тут уж всем приходится трудиться. У нас имеются кое-какие сплетни об его отношениях с пациентками. Всего лишь сплетни.

— Я понял. А нет ли случайно каких-либо отклонений скажем, политического характера? Может все же что-нибудь отыщется?

— Вы послали мне хрустальный мяч, и я постараюсь его не упустить, — сказал голос по телефону. — Случайно? Да, случайность не исключается. Случай всегда может быть. Он может произойти с каждым, при тщательном исследовании. Но этот парень интересуется только деньгами и женщинами, на сколько я могу судить. Он не из людей интересующихся политикой. Материальные интересы иные, если вас интересует — потенциальный убийца.

Я сказал:

— После того, как вы изрезали множество мертвых тел в анатомичке, я не подумал бы, что живой не мог бы оказаться на их месте. И врачи имеют доступ ко всем лекарственным препаратом и знают некоторые способы, как устранить некоторые недоступные криминалисту факты. Мужчина, которого мы разыскиваем, не дурак и не солдат, бравирующий оружием.

— Нет, здесь есть убийца похлеще, — сказал голос.

— Кроче?

— Они разыскивали досье на него. Вы были правы, он профессионал, но они искали его совсем в других списках. Они искали некоего папашу Тоссинга и того кого он мог нанять, да, нанял он первостатейного пастуха, попавшегося под руку. Он приблудился к нему совсем из другого ранчо.

— В каком смысле?

— Держись, чтобы не упасть со стула, — сказал голос по телефону. — Кроче был нацистским штурмовиком в бригаде Рейнхарда Гейдриха. Грубый молодой человек с дубинкой, но его специальностью был пистолет. Он обожает маленький калибр — они бесшумные и точные. Не то, что вы ожидали от сырого физического лица, не так ли? Гейндрих глубоко верил в молодого Кроче, говорят здесь, и часто использовал его. После того, как британцы схватили палача, Кроче исчез. Ваше о нем сообщение — первое, за все послевоенное время. Все думали, что он умер.

— Значит, не умер, — сказал я. — Значит, он бывший штурмовик Гестапо. Эти бывшие нацисты до сих пор здесь собирают урожай, не так ли? Прошлым летом мне как раз надо было взять одного в Мехико — агента по имени Фон Закс, который собирался возродить там что-то вроде четвертого Рейха. Он был законченный сукин сын в фашистском стиле, но мачете он владел великолепно. — Я нахмурился. — Есть ли сведения о том, как Кроче стал работать на коммунистов, если он в самом деле на них работает?

— Ничего необычного. Много таких парней есть, которым все равно на кого работать, лишь бы платили. А Тоссинг нуждался в рабочей силе для исполнения его честолюбивых идей. Такой гунн, как Кроче, мог бы назначить свою собственную цену. Вашингтону больше нравится Кроче, чем Муни, друг. Они хотят, чтобы ты, как можно раньше начал свое шоу. Если Кроче последует за тобой, а другой — нет, уничтожь его.

— Понял. А, что если они оба последуют? Или никто из них?

— Не напрашивайся на выговор. Отправляйся в дорогу и покрепче закрепи зеркало. Смотри, что будет происходить сзади. Наблюдай сам. Этот субъект далеко не кролик, в три счета его не поймаешь и не задержишь.

— Да, и одного грубого слова не хватит, чтобы заставить его говорить.

— Об этом не беспокойся, если конечно нет такого желания. Ты предъяви тело, дыхание, а эксперты уж добьются своего. Они вынут из него все. Есть еще вопросы?

Я заколебался.

— Есть. Антуанетта Вайль. За ней следят?

— Она прикрыта. Сегодня утром, она еще не показывалась. А что?

— Так, — сказал я.

Я и сам не знал, зачем я задал этот вопрос. Тони в деле не участвовала, ведь я вверг ее в несчастье. Никто не поблагодарит меня за участие в судьбе девчонки, собственно девчонкой она и не являлась. Которя являлась не относящейся к делу помехой.

Глава 11

Кафетерий имел белый паркетный пол и выглядевшие старомодно столы и кресла, отсутствовали ниши и музыкальные аппараты. Я усадил Оливию за стол в углу, ведя себя так, будто встретил случайно у дверей.

В это утро она надела платье, отметил я. Неподходящее время для насмешек по моде свободное, мешковатое, что-то от халата, выглядевшее наверно приятно на женщине сложенной, как палка от швабры, которой Оливия не являлась. Платье сшитое из коричного джерси. Мне говорили, что вязанные платья очень удобны для путешествий. Я рад слышать, что оно на что-то годится. Похожее на декорацию, это платье выглядело назойливо, как репей на коленях.

Но это все-таки было платье и оно было не из твида. Произошли и другие изменения в ее внешности.

— Ради бога, — произнес я.

— В чем дело.... О!

Она слегка покраснела и выглядела пристыжено. Это была настоящая губная помада, розовая и совсем не безобразная. Она очень быстро переменилась, попудрила носик и все такое прочее. Перемены вызвали у меня смешное чувство. После всего, я полагаю, это было сделано для меня. Я совсем не испытывал потребности вести эту женщину к новому образу жизни.

Я чувствовал личную ответственность за прошедшие изменения. Я будто слышал голос Антуанетты: "Да, вы в самом деле нравитесь мне! Вы воссоздаете меня для новых чувств!"

"Просто доктор Оливия Мариасси — другая декорация", — твердил я про себя. В отличии от Тони, она знала чему служит, но в конечном счете, только один бог знает для чего я ее воссоздаю.

— Разглядывать человека не прилично, — заявила она. — Неприлично выставлять меня на посмешище.

— Кто выставляет на посмешище?

— Я думаю, что даже фиктивная невеста должна выглядеть привлекательно, — сказала она в свою защиту. — Мы ведь сегодня поженимся, не так ли? Разве не таков был план?

— План не изменился, — сказал я. — У нас есть приказ из Вашингтона исполнять его, как можно скорее. Они хотят отделить овец от козлищ, точнее говоря, овец от козла — в единственном числе. Того, кто последует за нами, нам вменяется в обязанность взять и быстро передать экипажу спасателей.

Она быстро взглянула на меня.

— Экипажу спасателей?

— Команде "Д", — поправился я, — команде для допроса. Экспертам. Это при условии, что мы не хотим их допрашивать сами.

Она слегка вздохнула.

— Это страшно, не так ли?

— Нисколько.

— Мне бы хотелось как-то иначе. Я не думаю, что мне было бы приятно вспоминать, что я участвовала в этом деле и помогла завлечь его в ловушку. Кто бы ни был из них. Не важно то, что его задача — убить меня — все это неприятно. А этот, Тоссинг, в самом деле так страшен? Каков он?

— Я никогда не встречал его, — сказал я. — Я полагаю, если ты встретишь его на улице, ты можешь подумать, что это Альберт Эйнштейн. Да, Эмиль — это своего ода гений. Относительно его значимости — не стоило бы задавать вопросов, док. Чего ты хочешь, длинную патриотическую речь о том, что жизнь невинных людей и судьбы целых наций зависят от того, что некто остановит Тоссинга во время?

Она вздохнула.

— Я знаю, с некоторыми вещами ты соглашаешься. Я не считаю себя счастливой тем, какой науке я посвятила все эти дни, но это отнюдь не изменит цели моих изысканий. — Она помолчала, потом сказала, не меняя тона, — говоря об овцах....

— Что?

— Говоря об овцах и козлищах, мы едины во мнении, мистер Коркоран. — Она смотрела куда-то позади меня. Она наклонилась и взяла мои руки в свои. — Поль, дорогой... — сказала она.

Мысль скользнула в моей голове.

— Ты — прелесть! — Воскликнул я, с обожанием глядя в ее глаза.

Затем появился Муни в своей роговой оправе и тяжелом твиде, он выглядел так, как если бы не спал целую ночь. Несмотря на его изнуренный вид, я отметил, что он был чисто выбрит. Я уловил запах какого-то мужского лосьона, когда поднялся из-за стола. Он быстро поднял руку.

— Пожалуйста! Я совсем не.... Я пришел, чтобы извиниться. Я не владел собой в прошлый вечер.

Я произнес агрессивно:

— Кем бы вы не были за мной причитается два удара сдачи.

Оливия по прежнему сжимала мою руку. Она потянула меня в сторону.

— Пожалуйста, дорогой. Такое приятное утро, пожалуйста не испорти его. Если Гарольд пришел извиниться, почему бы не позволить ему это?

Ее голос был нежен. Она улыбнулась Муни.

— Продолжай, Гарольд, извиняйся. Скажи Полю, что тебе очень жаль, что ты ударил его, когда он не смотрел на тебя.

Я сказал:

— Его ожидала бы более горькая участь, если бы он ударил меня, когда я видел его!

— Поль! Ты ужасно невежлив. Пожалуйста, дорогой.... Продолжай, Гарольд.

Она ласково улыбалась ему, все время, пока он что-то мямлил. Затем, она заставила нас пожать руки друг другу, как двух задиристых мальчишек. Затем, она попросила его сесть в кресло за нашим столом. Это был самый отвратительный завтрак, который я когда либо потреблял, но все это ее страшно радовало. Она прекрасно провела время, заставив его извиваться. Такова была одна из сторон ее характера, которую я не замечал раньше и дно это поднимал мне настроение. Девочку с таким количеством яду невозможно так легко уязвить, как я считал.

Наконец она оставила свое кресло и коснулась моей руки.

— Допивай кофе, дорогой. Я пойду наверх собирать багаж. — Она повернулась к Гарольду. — Почему бы тебе не пойти со мной, Гарольд и помочь мне. Мне нужно тебе кое-что сказать.

Я смотрел на них: они встали вместе. Будучи денверским грубым репитером, я даже не поднялся.

— Я иду следом, — сказал я.

Она наклонилась ко мне и поцеловала меня в губы.

— Не торопись, — сказала она улыбаясь, — и не ревнуй, дорогой. С Гарольдом я в безопасности, не так ли, Гарольд?

Гарольд не отвечал. Он был захвачен поцелуем и выражением нежности. Он уже отметил наличие губной помады и то, как она не могла оторвать от меня своей руки, вполне очевидно его единственным желанием было иметь возможность прыгать обеими ногами на моем поверженном теле прошлым вечером. Это явно читалось в нем; то ли потому, что он был страшно ревнив, то ли потому, что я был занят планами ничего общего не имевшими с любовью.

Я смотрел им вслед. Оливия что-то лепетала счастливое, заставляя его ожидать великих новостей, пока они не окажутся наедине. Она не имела никаких сомнений относительно природы его чувств и она отдаляла от него удар, объявив ему ближайшем ее замужестве и сказать ему, что ему не удалось ее уязвить. Совсем наоборот, он помог ей, как гадкому утенку познать себя, как лебедя в замужестве на таком изящном человеке — мужчине, как я.

Да, она должна была сказать это. Это была ее плата за помощь нам. Возможно, она даже стремилась насладится каждым моментом ее заявления. Но это также являлось чем-то вроде откровения и я думаю не кривя душой, что Оливия Мариасси не стала другой, во многом отличающейся от той холодной, замкнутой, ученой леди, с которой я начинал работать.

Официантка подала мне еще одну чашечку кофе, но видать, это утро довести до конца что-либо начатое не позволяло: ни побриться, ни позавтракать — по причине проклятого прибора, изобретенного Алексом Джи Беллом. Я едва успел отпить два глотка, когда в углу зазвонил телефон. Девушка, поднявшая трубку, оглядела зал, заметила меня, сидящего одиноко и подошла ко мне.

— Это вы мистер Коркоран? Вас просят ко внутреннему телефону.

Я быстро направился к телефону, но не настолько быстро, чтобы не понять, как я был не прав. Наступивший день и длительное отсутствие Кроче не встревожило меня. Я позволил Оливии пойти наверх без защиты, если не считать Муни, который мог оказаться кем угодно.

— Да, — сказал я в трубку. — Коркоран слушает.

— Поль? — Это был голос Оливии, но уже не с тем, радостным, светлым, капризным и насмешливым тоном, когда мы в последний раз с ней беседовали. — Поль, срочно поднимись в мой номер, пожалуйста!

— Иду.

Я предпочел подняться по лестнице, чтобы не ожидать лифта. У меня в руке был зажат нож, когда я приблизился к двери. Нож не был снабжен кнопкой, но имелся один способ открыть его быстро, одной рукой, — несомненное удобство. Я тяжело постучал в дверью и поспешно вошел в номер, едва дверь отворилась.

Я уберег себя от мелодрамы. Только два человека находились в комнате — Оливия и Муни. Именно она отворила мне дверь. На ее руках я заметил кровь. Он лежал на кровати, пиджак был снят и рукав на рубашке был закатан. Бледное лицо. Гостиничное полотенце лежало под рукой Гарольда, на которое капала кровь из пулевого ранения в бицепсе.

Глава 12

Оливия поспешно закрыла дверь, оставив на рукоятке кровавые пятна.

Я сказал:

— Да он же тюфяк. Тебе не стоило стрелять в него.

Она рассерженно посмотрела на меня.

— Не хитри. Где бы я могла взять пистолет?

Я мог бы сказать ей. Один пистолет находился поблизости. Один пистоле я всегда носил в чемоданчике по ночам. Даже если предположить, что она могла воспользоваться им из мести или по другой причине, один выстрел из этой пушки переполошил бы весь отель. Выстрел почти напрочь бы оторвал руку Муни. В него видимо стреляли из мелкого калибра, значительно отличающегося от "38 Спешиал". Я вспомнил, что поблизости находился человек, который специализировался на мелких калибрах, согласно рапорту, полученному утром.

— Оливия!... — Это был голос Муни, слабый и испуганный.

— Ничего страшного, Гарольд. Ты совсем мало потерял крови. Позволь мне убрать ее. — Она повернулась ко мне. — Пожалуйста, помоги мне снять платье. Будь осторожен, мои руки запачканы. Мне хотелось бы запачкать платье. — Она ждала, когда я отстегну пояс, расстегну молнию, сниму платье с плеч и опущу мимо ее рук. Затем, она перешагнула его, когда я достаточно низко его опустил. — Повесь его на этот стул и подай мне сумочку из шкафчика, коричневую кожаную сумочку, — сказала она.

Я посмотрел на Муни.

— Не лучше ли ему сделать перевязку или что-то в этом роде?

— Подай сумочку, Поль. Позволь, я займусь им сама, — сказала она.

— Пожалуйста.

Она занималась своим делом, никакого сомнения на этот счет. Сегодня на ней не было того соблазнительного белья, только белые трусики без всяких кружев. Хотя выше всего было оголено, закрывалось это белым медицинским халатом. Между тем, я подал ей сумочку, Оливия сидела на краешке кровати, осматривая рану. Муни болезненно задышал и она рассерженно покачала головой.

— Не будь таким ребенком, Гарольд, — она взглянула на меня, когда я шагнул к ней. — Положи ее сюда и открой. Затем осторожно выполняй мои приказы....

— Секундочку! — Сказал я, вспомнив, что поскольку Муни касалось дело, я должен изображать законопослушного мужчину — по крайней мере в таких серьезных делах, как пистолетная рана. — Подожди секунду. Я не знаю, что здесь произошло, но не лучше ли нам обратиться в полицию?

— Здесь был мужчина, — прошептал Муни. — Крупный, лысый мужчина с оттопыренными ушами. Я бы узнал его везде. Он прятался в ванной.... Я выразил протест....

Оливия сказала, многозначительно посмотрев на меня:

— Все верно, Поль. Это какой-то бродяга. У меня не было времени, чтобы посмотреть, не пропало ли чего, да у меня и нет ничего, что стоило бы украсть. Понятия не имею, что он делал здесь, может просто бродил из номера в номер.

Говорила она холодно и деловито.... Она была хороша, должен сознаться. Может вчера вечером она чувствовала неловкость, но она быстро менялась.

— Понял, — сказал я, согласно своей роли, — а как все же насчет полицейских? Они любят, когда им сообщают о подобных вещах. Они знают свое дело.

Она посмотрела на мужчину, лежащего в кровати, и резко сказала:

— Я не думаю, чтобы Гарольду понравилось, что жители в Пенсаколе прочитают в газетах, что в него стреляли в моем номере, в отеле Нового Орлеана, не важно, как невинно ему удалось ко мне забрести.

Муни отрицательно замотал головой:

— Пожалуйста, не надо. Если мы можем избежать ненужной рекламы....

— Я в силах излечить эту рану, — заявила Оливия. — Теперь, открой мою сумочку, Поль, достань пузырек с перекисью водорода и тампоны. А теперь, приложите ко рту Гарольда полотенце, чтобы он мог зажать его зубами и не кричать. Мы сделаем все без анестезии, Гарольд чувствителен к боли, не так ли, Гарольд? Я полагаю, конечно, к своей собственной боли.

Ее лицо было сосредоточенно и только перекись пузырясь шипела соприкасаясь с окровавленными краями раны. Вообще-то, перекись не так болезненна, как йод или марганцовка, но смотреть на нее, как ее принимают другие, невольно думаешь, что тебя сжигают живьем. Вначале, Муни мужественно смотрел на эту процедуру, но потом он внезапно отвернул свое побледневшее лицо.

— Как мы ослабли, а лечение-то еще и не начиналось, — сказала Оливия спокойно. — А теперь рану надо прочистить внутри. К счастью, пуля прошла на сквозь, но она могла оставить при движении грязь, кусочки одежды.... Вы готовы, Поль?

Она произвела резкое движение. Я стоял наготове. Я сжимал скрученное полотенце обеими руками наподобие петли. Я сунул ему полотенце в рот, как только он его открыл, чтобы закричать и крепко его держал. Не в первый раз мне приходилось вставлять кляп парню, когда необходимо было его заставить молчать. К счастью, Муни потерял сознание, что облегчило работу всем присутствующим.

— Конечно, — сказала Оливия, обмотав бинтом тампоны, закрывающие входное и выходное отверстия раны. Она скорчила гримасу. — У меня такое чувство, будто я заколола свинью, что скажешь? — Голос ее был спокоен.

— Оставь, — сказал я, — меня ты не удивила, а он потерял сознание. Мне не нравится работать с жестокими людьми, док. Не позволяй своей мести повелевать твоими руками.

Она посмотрела на меня.

— Что ты хочешь сказать? — Спросила она невинно.

— Почему ты отказалась от анестезии? Я полагаю, у тебя бы нашлось что-нибудь, что можно было ему впрыснуть, чтобы облегчить ему боль.

Она отвернулась и направилась к двери ванной, по дороге оглянулась.

— Почему я должна облегчать ему боль, мой дорогой? — Спокойно спросила она. — Я привела его сюда, чтобы заставить его убраться. Он сам врач и, я полагаю, сам хорошо знает методику лечения. Я надеюсь, благопристойность ему не чужда и я поэтому прошу тебя сказать ему, чтобы он больше не пытался встретиться со мной снова. Слово "благопристойность" — я никогда с ним не ассоциировала!

Она вошла в ванную и закрыла за собой дверь.

Я протер все запачканные места: телефон и дверную ручку, на которой она оставила следы и связал в кучу все запачканные полотенца. Проблемы они не представляли. Каждый мог прихватить с собой гостиничное полотенце. Покончив с этим делом, я старательно огляделся и обнаружил то место, где пуля окончила свой полет — в пластмассовой обивке стены, предварительно, продырявив руку Муни. Я извлек пулю складным ножом, покрутил пальцами — двадцать второй калибр — и сунул в карман. Между тем, пациент начал болезненно крутиться. Я подошел к нему. Он открыл глаза и посмотрел на меня.

— К ее большому сожалению, она вынуждена сказать вам, чтобы вы удалились, покинули ее, — сказала я. — Наденьте пиджак и провожу вас в свой номер. Но вначале я хотел бы знать, что здесь произошло. Вы утверждаете, что мужчина находился в ванной?

Муни облизнул губы.

— Да. Оливия вошла туда, по видимому ей нужна была зубная щетка или еще что-нибудь. Я услышал ее стон, затем она вышла оттуда спиной окоченевшая, будто наступила на змею. Этот мужчина преследовал ее. У него в руках поблескивал маленький пистолет. Он выглядел игрушечным. У него были огромные руки.

— Продолжайте, — сказал я.

— Это был очень крупный мужчина, — продолжал Муни. — Он заставил нас встать к стене вон там. Он посмотрел на меня и спросил кто я такой. Он был очень рассержен, увидев меня здесь. Я назвал ему себя и сказал.... Я выразил протест. Он был очень груб и нетерпелив. Я сказал ему... — Он остановился.

Я устало посмотрел на мужчину, лежащего на кровати. От нег все еще сильно пахло мужским лосьоном для бритья. В наши дни, мы — мужчины тоже предпочитаем приятно пахнуть. Я мог бы перечислить множество хороших во всех отношениях мужчин, от которых пахло потом и лошадьми, бензином, едким порохом и его разновидностью — бездымным порохом, как называют его британцы.

— Я знаю, — любезно произнес я. — Да, я знаю его. Вы сказали ему, не мог бы он убраться отсюда со своей пушкой.

Муни испуганно посмотрел на меня:

— О, да! Откуда вам это известно?

— Потому что некоторые дураки именно так позволяют себя застрелить, пытаясь выглядеть отважно перед дулом пистолета, — ответил я. — Если бы вы не открывали своего рта, в вас бы вероятно не стали стрелять. Людям следовало бы иметь ум не разговаривать с вооруженным человеком. Это могло бы спасти больше жизней в отличие от пустых нотаций.

— Я не думал, что он настолько сумасшедший, что начнет стрелять! — Заявил Муни. — Я думал, что это все бессмысленно. Что это может ему дать?

— Одну вещь, — сказал я, — выстрел заставил вас молчать, не так ли?

Кроче, по-видимому был на пределе, выслушивать помпезные заявления героя-любителя было выше его сил. Этот факт показал, что оппозиция подвержена нервным срывам и может сердиться, как любой человек, это так же показало, что шутить он не намерен. Но все это не объясняет мотивы его появления здесь. Очевидно, присутствие Муни удивило и рассердило его. Как это все понимать?... Он ждал Оливию, надеясь схватить ее без свидетелей, или он надеялся схватить и меня тоже?

Я взял пиджак Муни. Отверстия почти не были видны в толстом твиде и кровь была изнутри.

— Встань, — предложил я, — надень это на себя, чтобы выглядеть респектабельно, наш отважный друг, не обмолвился ли случайно, что он здесь искал?

— Нет, никакого намека.... А-а-а, как больно!

Мне пришлось поднять его на ноги и деликатно надеть на него пиджак. Затем, мы отправились в его комнату и я помог ему там снова снять его. Я смотрел на Муни, сидящего на кромке кровати, бледного и болезненного, в рубашке с коротким рукавом и понял, что был не прав относительно его. Муни был явно не "наш" человек.

Я и не думаю, что мы — все герои, так же не считаю, что мы — из стали. Муни не действует сейчас и не действовал раньше — на это он не был способен; "они" использовали более грубый материал для агентов, чем доктор Гарольд Муни выказал нынешним утром. Такого человека, как он, не пошлешь на совершение убийства, сопряженного со смертельным риском. Оливия была права. Он был просто красивым дурачком.

— Оливия сказала, что не желает больше вас видеть и слышать. Мы поженимся с ней, вам это известно?

— Да, он облизал губы, — да, она говорила мне это в присутствии этого человека....

— Если вы хотите знать, если у вас появилась, хоть малейшая мысль, схожая, скажем с шантажом или с чем-либо сходным, то мне следует вам сказать, что я знаю все о вас и ней. Вам незачем ей угрожать, поскольку она уже все рассказала мне. Я знаю, что нечто, удается мне очень хорошо, я знаю, что удается это как-то рикошетом, но я бы не дал и полушки за голову....

Да, вы и сами можете дополнить недостающую часть речи сами. Я был честным человеком, который может простить несчастной девчонке одну ее ошибку, я представил себя так же распущенным кутилой, изменившимся внезапно под действием любви. Может быть, это было несколько несовместимо, противоречиво, но это звучало хорошо. Мы расстались в хорошем настроении. Когда я вернулся в номер Оливии, она уже была накрашена и одета, ее вещи находились в чемоданах.

— Как он? — Спросила она.

— Прошу извинить, что заставил тебя так долго ждать, но мне пришлось долго разыскивать плоскогубцы.

— Плоскогубцы? — Она нахмурилась.

— Да, — сказал я. — Чтобы с корнем вырвать ногти. Не этого ли ты хотела? Я вспотел, пока занимался этим делом, так что на то, чтобы выжечь его глаза, у меня не хватило времени...

— Проклятье, — воскликнула она, — о чем это ты? Я не нарочно. Послушай, не нарочно.

Я ничего ей не сказал. Она отпустила глаза.

— Поль, — прошептала она.

— Что, док?

— Я все еще люблю его. Ты ведь знаешь это?

— Конечно, но как ты показала, мне не следует с тобой ссориться. Поехали, мы сегодня регистрируемся, не так ли?

Глава 13

Мы уладили со всеми делами в маленьком городке штата Алабама, название которого совсем не имеет значения. Это была не такая свадьба, о которой я когда-либо мечтал. Я уже ходил по бело-сатиновой дорожке новобрачных. Чтобы быть точным, это имело место сразу после войны, на мне была униформа — я носил тогда свою военную форму почти четыре года. Чем я занимался по ту сторону океана — официальный секрет, который нельзя разглашать, даже невесте.

Я был одет, как и любой армейский офицер в отпуске, но некоторые из участников-мужчин были одеты во фраки, а подружки невесты — в тюль, если только я правильно называю эту материю. Все было очень формально и хорошо и все говорили, что невеста выглядит восхитительно, но на нее это не подействовало. Случайно, она узнала обо мне слишком многое, и то, что на узнала, ей не понравилось. И теперь, она замужем за владельцем ранчо в Неваде и дети их выросли в седле и зовут его отцом. Я полагаю, что для отца — он годится лучше, чем я.

Оливия и я завтракали в городе и все кто хотел побывать на церемонии могли это сделать. За завтраком мы молчали. Я полагаю, что мы оба чувствовали себя неловко в наших новых законных отношениях. Закончив завтрак, мы снова сели в машину.

Автомобиль принадлежал Оливии — маленькая иностранная модель с двигателем расположенным позади салона. Я думаю, что "Фольсвагены" стали обычной принадлежностью интеллектуальной прослойки, поэтому она взяла себе французское "Рено", простое, черного цвета с серо-виниловым чехлом, тридцать две лошадиные силы с трехскоростной коробкой передач, которая не имеет достаточно зубчатых шестеренок, чтобы достигнуть своей номинальной скорости. Я сел за руль, включил зажигание и развернувшись, поехал глядя в зеркало заднего вида.

Напрасная трата времени. Ничего примечательного, обычное движение в южном направлении маленьком городке. Никто нас не преследовал, только появился "Форд"-пикап с номерами штата Алабама, который вскоре свернул на грязную дорогу, через пару миль.

— Вот, как выглядит наш улов, — заметил я.

— Что?

— Местное изречение, миссис Коркоран. Так говорят, когда вы преодолели очень трудный путь без всякого результата. Не для этого я вступил в святые узы брака, надо заметить.

Она улыбнулась, потом улыбка исчезла, уступив место задумчивости.

— Мог ли Кроче обогнать нас, иначе говоря, отправился в Пенсаколу, чтобы поймать нас там?

— Почему он должен думать, что я повез тебя в Пенсаколу, где находятся твои друзья и коллеги? Сегодня утром у него не было причины верить в искренность моих намерений. Уговорив такую леди, не лучше ли мне было доставить ее в уединенное любовное гнездышко, где-нибудь на морском побережье? — Я яростно покачал головой. — Если он "наш" человек, он должен был вцепиться в тебя. Если его нигде нет, мы в чем-то просчитались.

— Но если он не "наш" человек, тогда почему он прятался в моем номере? — Протестовала Оливия. — Это не имеет никакого смысла.

— Если он "наш" человек, почему он прятался в твоем номере? — Переспросил я. — Мистеру Кроче кажется изменяет привычка в здравом смысле. У меня было предчувствие, когда ты вмешалась в это дело, что он ждал меня там, чтобы убить.

Она испуганно посмотрела на меня.

— Это несколько искусственная мысль, не так ли? Зачем ему убивать тебя? И почему он думал, что ты придешь в мой номер?

— По непонятной причине ты провела ночь в моем номере, вполне вероятно, что я мог бы посетить твой номер. Если бы ты поднялась туда одна, ты могла бы позвать меня. Мне следовало предвидеть нечто в таком роде, но я не видел ничего, что указывало бы на его близкое местонахождение и мне пришлось потратить время, чтобы проследить за процессом его мышления. Он был очень рассержен, увидев в номере с Муни, не так ли? Вероятно, он ожидал кого-то еще, то есть меня. Что касается его личных мотивов, он уже дал понять, что не любит постороннего вмешательства.

— Это все-таки мой номер, — сказала Оливия. — Очень возможно, он ждал именно меня.

— Ответом на это служит то, что вы сидите рядом со мной, живы и здоровы, слава богу. Если бы он хотел схватить тебя, что его остановило там, когда твой главный телохранитель попивал кофе тремя этажами ниже? — Я криво установился в ветровое стекло. — Ты была в его руках, но он не убил тебя. Он всего лишь ранил в руку Муни и убежал.... Подожди секунду! Мы что-то упустили. Предположим, что он ожидал человека, своего человека. Предположим, он ожидал доктора Гарольда Муни.

Она глупо установилась на меня.

— Не думаешь ли ты, что существует связь между Гарольдом и Кроче!

— Я только пытаюсь предположить. Ведь все возможно.

— Какая глупость, — запротестовала она. — Я думала ты доволен своими выводами относительно Гарольда сделанными сегодня утром. Мы согласились на том, что он неподходящая кандидатура для секретного агента.

— Ты права. Ему бы не доверили вести работу в одиночку. Клянусь в этом. Но это еще не означает, если он не годится для секретного агента, то он не может оказаться его сообщником. Предположим, что Кроче все-таки наш человек, но предположим, что он играет свою роль очень талантливо. Он почти не показывается на нашем пути, не так ли? Вы никогда не видели ранее его лица, поэтому не помните.

Но....

— Это такое лицо, которое вы не забудете, если увидите дважды, даже просто пройдя мимо по улице. И не думай, что Кроче не знает об этом. Лицо — помеха в его деле, также как мой вес — это мой вес. Он всегда ищет путь обойти эту неприятность. Давай предположим, что он использует Муни вместо своих глаз и содержит свою отвратительную, бросающуюся внешность под прикрытием. Муни не годится для любой тяжелой работы. Всякий видит, что это так. Муни следит за вами, разыгрывая романтического любовника. Вот почему он следует за тобой в панике, Не потому, что он боится скандала, а потому, что ему не позволено терять контакт с тобой, а Кроче — свое прикрытие. Его задача — знать о твоем местонахождении. Когда наступает его время, Кроче появляется и совершает убийство.

Оливия нахмурилась. Я полагаю не очень-то приятная идея — подвергнуться неожиданному нападению.

Затем она произнесла нетерпеливо: — Это смешно! У Гарольда нет никаких политических амбиций. Почему ты....

— Неужели Гарольд ведет такую безупречную жизнь, что ты даже не допускаешь, что кто-то может его шантажировать, доктор? Такой ли у него сильный характер, что он может отделаться от шантажиста, обругав его?

Мгновение она молчала, затем быстро произнесла:

— Но Кроче стрелял в него! Разве это не доказывает...

— В руку? — спросил я, маленькая круглая ранка, да и врач поблизости — два врача — если принимать Муни в расчет, неопасная ранка — чуть задета вена. Такое бывало в практике у некоторых людей с более сложными мотивами и сложным менталитетом. Почему Муни утром пришел извиниться? Он не такой тип, чтобы извиняться. Если бы ты не пригласила его в свой номер, то он сам бы напросился на приглашение под каким-нибудь предлогом.

— Чтобы получить пулю? Гарольд никогда бы не согласился на это. Ты видел, как он реагировал впоследствии.

— Он не знал, что может произойти. Он только имел приказ появиться в твоем номере в определенное время. Действие Кроче удивило и рассердило его, так как его появление могло быть только прикрытием. После выстрела Муни не осмелился даже вскрикнуть. — Я перевел дыхание. — Кроче знает, что я его заприметил. Он может также догадаться, что я подозреваю Гарольда, поскольку он мешается здесь повсюду вокруг тебя. Это возможность для Кроче обелить Гарольда и взять все подозрения на себя. Это могло позволить красивому, бледному врачу, романтично выглядевшему с перевязанной рукой вести отслеживание без подозрений. А в это время Кроче ползет в свою нору, где бы она не была, чтобы получать регулярные рапорты от Муни, почистить свой револьвер и ждать дня мести. Возмездия.

Оливия отрицательно покачала головой — Я не верю этому! — последовала пауза. Она рассмеялась — Я не хочу этому верить, Поль. Так плохо думать, что Гарольд находил меня притягательной... только в самом начале. Если он совершает все это только повинуясь приказу, у меня не остается никакой гордости.

— Возможно так, что Кроче узнав об отношениях между тобой и Муни, когда принялся за эту работу, решил воспользоваться такой выгодой.

— Замечательная мысль, — сказала она скорчив гримасу, — Она все ставит на свои места. Теперь я столкнулась с фактом, что Гарольд хотел помочь другому мужчине убить меня, чтобы спасти свою собственную шкуру...

Наш автомобильчик катил по черному шоссе между деревьев, изнемегающего от жары южного соснового леса. Когда вы приезжаете с Запада, то вы невольно думаете, что все пространство к востоку от Миссисипи крепко и солидно застроено, как районы Нью-Йорка, но это неправда. Здесь есть и огромные леса и некоторые лишенные растительности острова еще не превратившийся в Кони-Айленд, его зеркальное отражение.

Я держал в уме тянувшиеся полоски белого песка неподалеку от Пенсаколы, когда сидел за рулем. Я смотрел на них сверху, возвращаясь с авианосца вместе с лейтенантом Брейсуейтом и я говорил о них с Оливией, которая была на этом побережье летом. Она согласилась, что в это время года, довольно прохладного для плавания или пикников, здесь, на досуге, могли бы совершить убийство или любое друге преступление внезапно посетившее ум будущего преступника. Трудность состояла бы в том, что бы найти объект преступления, в особенности, если перед ним стоял другой противник.

Я отметил то, что Оливия покручивала на пальце свое обручальное кольцо, — Как смешно, — произнесла она.

— Что именно?

— Быть замужем таким вот манером. Просто говоря — хладнокровно. Поль?

— Что?

Она не смотрела на меня. — Пожалуйста запомни, что несмотря на прошлую ночь, все это чисто деловые отношения.

Я произнес окоченело, — Если вам угодно, я не буду настаивать на супружеских отношениях...

— Нет, не это я имела ввиду, — быстро сказала она. Даже не то, если бы мы были влюблены один в другого, или доверяли друг другу, в самом деле. И не то, если бы на самом деле хорошо знали друг друга и решили бы провести оставшуюся жизнь вместе.

— Что ты хочешь мне сказать, доктор?

И опять она не смотрела на меня, — Просто я не такая уж очень хорошая женщина. Как я привыкла думать. Хорошая-прехорошая. Ангел просто. Глубоко патриотичный и высокоморальный гражданин. Совсем нет, клянусь тебе в этом. Последние несколько дней, последние несколько недель показали мне саму себя в пугающем свете. Но вы женились на мне не из-за моего характера или качества личности, не из-за моей внешности, денег, или прошлого, или чего-то еще в таком же роде, не так ли? Ты выбрал меня для этой работы, или твой шеф? Это совсем не моя идея. Пожалуйста запомни это. И если однажды ты что-то узнаешь обо мне, что-то не очень приятное, тебе не следует жаловаться что я обманула или разочаровала тебя. Согласен?

— Это видно одна из твоих незначительных идей о которых ты отказывалась говорить со мной? Последнее заявление нанесло мне удар прямо в челюсть, насколько я понимаю. Я надеюсь, что у тебя больше не найдется друзей детства толкающихся поблизости?

— Нет, сказала она, — это совсем другое. Это.... Нет, больше ничего не скажу. Это не мой секрет.

На этот раз я смотрел на нее мгновение дольше, потом стал смотреть вперед. На полном ходу я прижал машину к самому краю мостовой. По какой-то причине я вспомнил, что Мариасси — венгерское имя и что Эмиль Тоссиг провел огромную работу расстрелов в Будапеште или пытался провести. Было бы дьявольское совпадение, если бы тут оказалась какая-нибудь связь. Но если она только была, я не знаю что бы было, но что-то мне было не по себе.

— Ты выбрала неурочное время, неподходящее, чтобы углубиться в свои загадочно-женские порывы, — сказал я рассерженно. — Секретная жизнь Оливии Мариасси! Замечательно!

— Мне не следовало бы ничего говорить. Я пыталась сохранить свою репутацию незапятнанной, для спасения своей совести. Что, вообще-то, к делу не имеет никакого отношения.

— Хорошо, — сказал я. — Вот ты говорила о Муни, если это не твой секрет, тогда чей? — Я снова посмотрел на нее. Она опустила голову и ничего не отвечала. Я сказал: — Послушай, доктор, если бы ты слышала так же часто, как я, это "дорогой-никогда-не-доверяй-мне"...

— И всегда из уст прекрасной женщины-агента, — голос Оливии был сух, — и обычно всегда в кровати. Какой бы чарующей стала жизнь.

— У тебя будет возможность судить об этом через минуту, — сказал я. — Я собираюсь предоставить такую возможность прямо на дороге. Если кто-то следит за нами и очевидно не собирается дать нам возможность взглянуть на него. Я думаю нам следует исчезнуть с шоссе на время. Дать возможность этому парню поволноваться, потеряв нас из виду, если конечно это парень и может быть он появится пока мы будем бежать углубляясь в лес. Он может даже последовать за нами, если это ему удастся.

Она взглянула на меня, провела языком по губам, — А если удастся?

— Если он последует за нами, у нас есть приказ схватить его.

— Прямо сейчас? Прямо здесь? Я помню ты говорил, что подождешь его, и заманишь на один из пляжей....

— Пляж мы оставим в резерве, — сказал я. — Этот сосновый лес выглядит ничуть не хуже. Я в лесу ощущаю себя гораздо лучше, если мне позволено высказать свое личное мнение.

Оливия слегка вздрогнула.

— Хорошо, — едва произнесла она. — Хорошо. А ты не думаешь, что я могу испугаться? Но будет все великолепно, если все это закончится, если ловушка сработает. А если кто-то появится. — Она заколебалась. — Ты скажешь что мне делать.

Я сказал.

Глава 14

Дорога, на которую я свернул, являла собой две колеи проложенных среди деревьев. Дорога вела в рощицу строевого леса, обещавшего адекватное прикрытие. Я отъехал с шоссе на достаточное расстояние, но не так далеко, чтобы не заметить "Рено", человеку с острым зрением, проезжавшему по шоссе.

Остановившись, я обнял Оливию. С большого расстояния это могло выглядеть, как страсть — ведь мы только что поженились и короткое объятие вполне допускалось — но французы, со всей их огромной сексуальной репутацией не могут долго этим увлекаться, если не включить тормоза и не перевести рукоятку скоростей на положенное место.

Это было не такое уж сложное дело. Я считаю, что все мы люди и мы провели какое-то время в одной кровати, всю предыдущую ночь. Она знала откуда доносится шум. Я слышал движение машин на шоссе, но я не могу претендовать, что вел аккуратный счет каждого проезжающего автомобиля. Мы оба уже были без дыхания, когда наступило время нам расцепиться.

— В один ближайший день, — сказал я выпуская ее, — в один ближайший день нам придется проделать это ради смеха, доктор. Акт второй приближается. Есть ли у вас с собой одеяло?

— Одеяло? — Она руками поправляла прическу. Она не смотрела на меня. Краска проступила на ее щеках, она выглядела как женщина, которую поцеловали, но совсем не по научному. — Нет, думаю, что одеяла нет. А зачем оно?

— Не разыгрывай невинность. То, что естественно следует между двумя новобрачными в таком уединенном месте. То, что очевидно не может быть сделано в автомашине такого размера и с мужчиной моего роста. Моей курточки думаю будет достаточно. Оставь свои волосы в покое.

Я взял курточку с заднего сиденья, вышел из машины, подошел к ней и обнял ее, для достоверности, если за нами наблюдали. Автомобиль промчался по шоссе со скоростью близкой к восьмидесяти, водитель, по видимому, кроме полисменов, ни на кого не обращал внимания. Я вел ее вдоль кустарника, обещающего нам интим. В кустарнике, у подножия высокой сосны, оказалось достаточно пространства. Я расстелил курточку, Оливия села, проверив, нет ли коряг и посмотрела на меня улыбаясь.

— Мне нет необходимости думать о моей внешности, не так ли?

Тон ее был холоден и суров и мне захотелось узнать, о чем таком она на самом деле думала. "Это не моя идея, — говорила она. У тебя не будет возможности жаловаться, что я обманула или разочаровала тебя". Это было самое четкое предупреждение, на которое я мог рассчитывать.

— Дьявольский случай, — думал я. Никто не поступал правильно, ни Кроче, ни женщина, которая согласно закону являлась, сейчас, моей женой. Даже Муни, легкомысленный Муни, казалось не придерживался своего характера, как искренний любовник или испуганный соблазнитель, или как трусливый сообщник. И в некоторых отношениях не очень соответствовал себе, хотя я сам предпочитал не слишком углубиться в эту мысль.

Я деловито заявил ей: — Если кто-то следил за нами, у него было достаточно времени обогнать нас. Смею полагать, он заметил нашу борьбу в автомобиле.

— Кроче знает кто ты такой, — прервала меня Оливия. — Страстная любовная сцена похоже не одурачила его, не так ли? Не больше чем наше торопливое замужество?

Я сказал глядя на нее: — Не надо переборщать относительно Крче, доктор. Он наше наилучшее пари, но он действует очень странно. А если здесь есть еще кто-то, ни Кроче, ни Муни... — Она нахмурилась, — кто же?

— Я не знаю. Но что-то есть во всем этом проклятом деле, нечто, что я упустил и пока я не восстановлю этот пробел я не возложу на герра Кроче исключительную ответственность за все предприятие. И если герр Кроче преследует нас никакого несчастья не произойдет. У него естественно возникли некоторые сомнения об искренности нашей страсти, он удивляется, какого же дьявола мы хотим одурачить. Он явно озадачен. Чем больше, тем лучше. У него появится дополнительная причина выяснить зачем мы здесь. Давай надеяться, что он обогнал нас и вернется на разведку. Если он вернется, твоя работа — заставить его думать, что мы оба здесь находимся, в рощице. Все детали я оставляю на твою совесть. — Я замолчал и вынул пистолет "38, спешиал" из кармана. — Еще одна вещь. Тебе, доктор, приходилось стрелять из тридцать восьмого калибра?

Она отрицательно покачала головой, — нет, где же мне...

— Что-то может неполадиться. Я говорил тебе, что ты ценная правительственная собственность, доверенная нам на время, и должна быть возвращена в хорошем состоянии. Если что-нибудь неполадится, возьми пистолет.

— Что же ты?

— Я не имею права пользоваться пистолетом. Мне приказано взять его живым. Но он опытный, грубый и может удрать от меня и заявиться к тебе. Здесь может потребоваться пистолет. Он гремит, как судный день, и изрыгает огонь, как белая молния в штате Тенесси, поэтому его надлежит держать обеими руками и не позволяй грохоту напугать тебя. В нем пять зарядов. Целься туда, куда тебе надо стрелять и нажми на спусковой крючок пять раз на удачу. Не сиди и не жди покуда кто-либо первым выстрелит. Стреляй, пока впустую не щелкнет спусковой крючок. О'кей?

Она облизнула губы, осторожно взяла пистолет и осмотрела его.

— О'кей, Поль. А как насчет безопасного с ним обращения?

— Ты прочла так много книг, доктор. Это револьвер. Если бы имелись правила безопасности, я бы тебе о них рассказал. Все, что от тебя требуется — нажимать на спусковой крючок. Не говорить, не рассуждать, не предупреждать, не колебаться, а держать эту игрушку перед собой и вести огонь, если он придет сюда за тобой. Это будет означать, что я не был так хорош с тобой в лесу, как я думал. Ты одна взять его не сможешь, поэтому не и не пытайся. Но запомни, он нам нужен живой, поэтому, если это возможно устроить, не стреляй, если только он и в самом деле придет за тобой. Я собирался уйти, но задержался. — Еще одна вещь. Нам так же необходимо, если и я останусь живой, конечно если это возможно. Я уж постараюсь. Я буду петь, перед тем, как подойти поближе. Пароль прежний — "плоская вершина". Только не нервничай, и не разнеси мне голову по ошибке.

— Я... Я буду осторожна, — голос ее дрожал.

— Боишься? — спросил я.

Она слабо улыбнулась, — совсем немного. Ты и в самом деле думаешь, что он придет?

— Если существует прикрытие — Кроче, или кто-нибудь еще — и если он окажется чересчур любопытен, он придет, если эти условия совпадут. Как далеко он зайдет — другой вопрос. Мы дадим на это час. Сразу же начинай действовать, если услышишь кого-нибудь поблизости.

Я смотрел на нее, сидящую на расстеленной курточке, с потерянным взглядом, в кустах, в своем красивом платье из джерси — ее свадебном платье — как показали события, ее нейлоне, высоких каблуках и с опасным маленьким револьвером в руках. Я внезапно вспомнил, по какой-то причине, Гарольда Муни, — мужчину которого она любила, тихонько визжавшего в полотенце, когда она лечила его руку без анестезии. "Я не такой уж хороший человек", — произнесла она тогда.

— Не отчаивайся, доктор, — сказал я и скользнул прочь.

Ему потребовалось сорок семь минут чтобы обдумать все, считая с того момента, когда я оставил ее. Лежа на влажных сосновых иголках за стволом поваленного дерева, вместо укрытия, я видел как он приближался, тихо двигаясь, между деревьев, на обочине шоссе. Это был Кроче. Как много для моих воображаемых теорий.

Во всяком случае, он думал, что двигается бесшумно, но ему это все на самом деле не нравилось, он не чувствовал себя свободно. Однако, я мог заметить, что он был городским человеком, человеком улицы, человеком темных аллей. Он любил городской шум, машины, темные подъезды, узкие лестницы. Он любил оскорблять маленьких девочек в маленьких квартирках.

Он не любил деревья и кусты, сосновые иголки, мягкий шепот ветра и беличье пощелкивание где-то вдалеке. Карканье одинокой вороны, кружащейся на верхушке дерева, заставило его застыть и ждать, пока он не заметит летающую птицу. Ворону, господи боже мой! Вы могли бы подумать, что кто-то может не знать вороны.

Я лежал за бревном и смотрел на него, и знал, что ничего не могу сделать. Он действовал слишком осторожно, он не собирался далеко углубляться, чтобы мне иметь дело с ним без риска постороннего вмешательства людей со стороны шоссе. Он заметил пустой автомобиль, но он оказался настолько умным чтобы пройти мимо него. Он был Карл Кроче и был знаком с ловушками, которые уже ставились для него. Он знал, что я находился где-то поблизости и ждал.

Он бросил мне вызов в Новом Орлеане, чтобы быть точным, он сообщил мне свое имя и пышное послание через посредничество Антуанетты Вайль. Он был крутой парень, но это не означало, что он позволит себе дать мне неосторожное, выгодное мне шоу. Он знал, что это неподходящее место для него. К дьяволу Оливию Мариасси и прикрытие тоже, на ближайшее время. К дьяволу и меня с нею.

Он повернулся и отправился восвояси. Прекрасно, мне есть на что надеяться. Я услышал как завелась машина и отъехала. или мне показалось, что я это услышал. Я не думал, что он уедет далеко.

Я встал, выбрался из укрытия и вернулся к кустам, где росла сосна. Оливия должно быть услышала мои шаги, поскольку ее голос донесся до меня, низкий но хорошо различимый, — Дорогой пожалуйста! Как ты рассчитываешь, что я надену свое платье, если ты.... Ай, как щекотно! — Она мягко рассмеялась.

— Иди сюда, — сказал я, — плоская поверхность, как на авианосце.

Она молчала. Я протиснулся сквозь кусты и обнаружил ее сидящую на моей курточке, как я оставил ее, полностью одетой, сжимающей обеими руками револьвер. Он смотрел дулом в мою грудь. Я застыл и ждал пока ствол не опустился.

Она снова рассмеялась немного в затруднении, — Я подумала что это.... Ты сказал мне действовать, если я услышу кого-нибудь.

— Да.

— Что... что случилось? Ты видел кого-нибудь?

— Да, я видел его.

Она посмотрела на меня, — Кого?

— Кроче. Может быть мы доказали что-то. Но ему не понравилась обстановка. Он почувствовал опасность, у него сильное чутье.

— Значит, дело еще не кончено. — Она глубоко вздохнула, поднялась, посмотрела на свой револьвер. — Лучше возьми это себе, хорошо? — и она отдала мне револьвер. Она посмотрела на меня, — Поль?

— Что?

— Не мог ли ты мне показать, как открывается он?

Я заколебался. Она посмотрела на меня со странной интенсивностью во взгляде. — Конечно, — сказал я и вынул револьвер. — Ты кладешь свой указательный палец на защелку и цилиндр откручивается... — вот так.

Последовало молчание. Она посмотрела вниз, на револьвер, открытый на ладони. Она сказала тихо, — Револьвер был не заряжен, не так ли?

— Револьвер не был заряжен, доктор. — Я вынул патроны из кармана и начал запихивать их в барабан.

— Ты ведь и не пытался поймать его, не так ли?

— Я хотел посмотреть придет ли он сюда. Если бы он пришел, я бы взял его, если бы смог. Я и не рассчитывал, что он может заявиться сюда. Слишком явная это была ловушка, чтобы поймать такого аса, как он.

— Но ты проверял и меня. — Ее голос был слаб, — не так ли?

Я поднял на нее взгляд. Ее глаза повстречались с моими. Даже в очках, ее глаза были очень красивы. Она была притягательной женщиной, когда у нее появлялся этот грустный, высокомерный взгляд. Или, может быть, я просто воспользовался ею.

— Ты вызвала своими загадочными словами у меня сумятицу и сомнения. Мне надо было их проверить. Раньше или позже я мог стать спиной к заряженному пистолету, оказавшемуся в твоих руках, доктор, и мне вероятно не хватило бы времени чтобы впоследствии пожалеть об этом.

Я ожидал, что она рассердится или хотя бы обидится. К моему удивлению она рассмеялась, шагнула вперед, приподнялась на цыпочках и поцеловала меня в губы.

— Ты знаешь, я должно быть сильно увлечена тобой, Коркоран, или как тебя там еще зовут, — сказала она улыбаясь, — у тебя нет ни на грамм ни романтичности, ни рыцарства в твоем имидже и ты не знаешь, как это освежающе действует на женщину, которая испытывает слабость к лунному свету и розам. Поедем, поедем же домой. Я собираюсь попросить тебя перенести меня через порог к величайшему удовольствию соседей. Поедем скорее, дорогой.

И она сделала это. Дом ее был маленький, стандартный с окном-фотографией с перспективой, с закрученными улицами с французской изогнутостью задуманные так архитектором, прочитавшим где-то в журнале, что прямые улицы ушли в прошлое. Однако все это выглядит не так уж плохо, и дом не выглядел плохо, хотя я и не любитель окон-картин. Когда мы вошли внутрь, зазвонил телефон.

Глава 15

Я опустил Оливию на пол, прямо у двери, и быстро ее закрыл. Здесь не было никого, кто бы нам понадобился для демонстрации актерских способностей, и телефонный звонок убил бы романтичность в любом случае, я отступил на шаг и посмотрел на часы. Было два по полудни. Маленькое "Рено" — не спортивная машина, а были отсрочки и задержки и мы не могли одновременно покрыть расстояние между Новым Орлеаном и Пенсаколой с молодым Брейсуейтом на гоночном "Хейли".

Оливия поправила платье и подошла к телефону, в то время, как я отправился за чемоданами. Когда я вернулся, она протянула трубку мне. Я поставил свой груз и взял трубку.

— Как медовый месяц? — это был новый связной из Нового Орлеана, которого я ни разу не встречал.

— Хорошо, — сказал я. — Здесь одна старая свинья, около трех, создавал толпу, если вам понятно то, что я хочу сказать.

— Кто ваша тень — огромное каменное лицо?

— Правильно.

— Хорошо. Все сцеплено. Его пребывание в Новом Орлеане могло быть совпадением, я полагаю, но то, что он тащится за леди через четыре штата случайным быть не может. Он наш человек, нет никакого сомнения. — Последовала пауза. — Где он? Поблизости?

— Нет, он, конечно, не стоит рядом со мной, — сказал я, — но я полагаю, что он неподалеку от нас.

— Великолепно, — произнес человек из Нового Орлеана. — Великолепно, потому что вы будете брать его, говорят здесь.

Мне не понравилось то, как он сказал это. Я произнес, — конечно, я знаю. По правде говоря я уже совершил полупопытку сегодня вечером, но Кроче очень скользкий тип. Я подожду и постараюсь сделать все более осторожно. Кроме того, по тому, как этот парень ведет себя, он мне не понравился. Какое-то время он опытный старый асс, а другое время, он усталый, хвастливый дурень. Я бы хотел выяснить кто стоит позади его непонятной мелодрамы, перед тем, как я возьму его.

— Вы можете задать все вопросы, какие захотите, но после того, как возьмете его, — сказал голос по телефону. — Но он преследовал Мариасси и никто больше. Или был кто-нибудь еще?

— Нет.

— Значит его надо взять и взять его теперь. Дело Тоссига становится важным. Требуется незамедлительное действие, я не говорю, что это приказ. Ясно?

Я глубоко вздохнул. — Конечно, ясно.

— Вы возьмете его. Такае будет слово. У меня есть еще новости для вас. Та, маленькая девчонка живущая в маленькой квартирке, с черными глазами, пришла а Монтклие Хотел спустя полчаса после вашего отъезда. Она разыскивала вас.

— Антуанетта Вайль? Что ей было нужно?

— У нее было письмо для вас. Когда она узнала у портье, что вы уехали, она хотела послать его вам, но вы не оставили адреса, а мы не предусмотрели такую возможность, мы опередили портье, так что он не взял его. Мы до сих пор не знаем, что за сообщение было в нем, но по стечению обстоятельств вы будете иметь возможность выяснить это.

— Выяснить? — спросил я, — как?

— Пока она пыталась узнать как разыскать вас, кто же появился, как не некий доктор Муни, бледный, потирающий левую руку. Кто ответственен в этом? Ваше сообщение страстно ожидалось. Во всяком случае, он слышал, как она задавала вопросы относительно вас. У него появилась какая-то мысль, он подошел к ней. Она начала увертываться, но он сказал что-то, что завладело ее интересом и они ушли в его номер, чтобы поговорить. Немного времени спустя, они очень дружески сели в его автомобиль и уехали; ярко голубой "Крайслер" с убирающимся верхом — если это имеет, для вас, значение. Вероятнее всего, вела она, поскольку у него ранена рука. Время отъезда — десять пятнадцать. Направление — на восток, в сторону Пенсаколы. Скорость максимальная. Вскоре вы можете поджидать гостей, счастливчик.

— Вероятно, — я нахмурился. — И у вас ни малейшей догадки, о том, что может мне сообщить эта девушка.

— Ни малейшей.

— Проклятье. Не могли бы вы ее задержать?

— По какому поводу? Под каким предлогом?

— Проклятье, пусть полицейские остановят их, на шоссе, или еще где-нибудь. Им придется пересекать множество других шоссе, на пути у них множество перекрестков.

— И чему это поможет?

— Это поможет сумасшедшей девчонке избежать множества неприятностей.

— Я не думаю, что Вашингтон заинтересован в удалении с дороги сумасбродных девчонок, — сказал человек из Нового Орлеана. — Нет смысла подвергать рекламному риску то, что уважаемый врач из Пенсаколы связан с красивой художницей из Нового Орлеана. Что, вы не знаете эти газеты? А девочка будет крепко держать язык за зубами, но бог знает, что она выкинет, если мы столкнем ее со множеством полицейских и репортеры будут задавать вопросы. Нет, лучше оставим все, как есть. Вы будете управлять ею, когда она встретится с вами. И узнайте, что за срочное сообщение у нее для вас. Если это окажется очень важным, то, что у нее в письме, это важно будет знать так же и нам. Может она вспомнила что-нибудь о Кроче, за прошлую ночь, нечто, что она забыла сообщить вам.

Он был прав. Я сказал: — Хорошо. Это будет дьявольский медовый месяц.

Человек из Нового Орлеана рассмеялся. — Ваша жена поймет. Она гораздо лучше, чем мая собственная, в этом отношении. Вы уже за пределами моей территории. Я передаю вас местному контролю. Вас ожидает связной в отеле "Фламинго". Ваша невеста скажет вам где это. Можете осведомиться, так же, в городском справочнике. Обязательно зайдите в комнату для мужчин. Помыть руки вам придется в пять тридцать. Сейчас на часах двадцать четыре.

Я проверил часы. — Его приметы?

— Вы узнаете его, когда он увидит вас, — сказал голос по телефону. Группа задержания будет находиться неподалеку. Во время контакта сообщите ему о сигнале, когда ваш пациент будет готов к операции. Вы можете сами провести всю работу, но "кирпичное лицо" должен быть схвачен, изолирован, и допрошен. Это слово означает финал операции.

Мне не оставалось ничего другого как сказать: — сообщение понято и принято к исполнению.

Я услышал щелчок и положил трубку, пытаясь вспомнить, встречал ли я когда-нибудь человека, звонившего по телефону. Вероятно, нет. Я посмотрел на Оливию, она смотрела на меня озадаченная и взволнованная тем, что услышала.

— Отель "Фламинго", — сказал я.

— Это в центре города, — сказала она.

— Сколько времени потребуется чтобы добраться до отеля?

— Лучше рассчитывай на полчаса. Пенсакола гораздо больше, чем выглядит с шассе.

— Город тебе знаком?

— Да... да, я знаю его, — сказала она с коротким колебанием. Гостиница прямо за углом офиса Гарольда Муни. Мы часто встречались там за ленчем, иногда забегали перед обедом.

— Можешь сказать мне, где там находится мужская комната?

Она быстро посмотрела на меня, не разыгрываю ли я ее. Потом сказала, — обе комнаты слева от входа, в углу. Ты должен там кого-то встретить? — Когда я кивнул, она спросила: мне тоже ехать в гостиницу с тобой?

— Будем вместе до самого финала. Твое отсутствие может вызвать неприятные разговоры. Поскольку речь идет о гостинице, значит вместе. Могу ли я оставить свою невесту одну в свадебную ночь? Кроме того, когда мы были отдельно, произошла перестрелка, ты столкнулась с вооруженным мужчиной. — Я рассерженно покачал головой. — Мне хотелось бы точно знать, в самом ли деле Кроче такай безответственный, такой болван и лунатик, каким кажется.

Оливия пристально смотрела на меня. — У тебя неприятность, Поль? Что тебе сказал этот мужчина по телефону?

— Неприятностей множество, — сказал я, — мы кажется угодили в цейтнот. Вашингтон кричит и визжит, требуя немедленных действий, я получил приказ взять Кроче незамедлительно, несмотря ни на что. Поскольку мне надлежит встретиться с одним местным парнем, встреча должна произойти в пять тридцать. Положение вещей осложняется, Антуанетта Вайль, которая внесла беспорядок прошлым вечером, поскольку я купил ей обед, отправилась следом за нами, с загадочным письмом, адресованным мне. Она ведет машину твоего друга Муни, он сидит подле нее. Что он думает, что он делает, бог знает, но я думаю, что он гораздо умнее, чем кажется. Я становлюсь больным и усталым от умных и колеблющихся людей, доктор. Я хотел бы встретить хотя бы одного прямого и глупого человека в своей работе — кроме меня, разумеется.

Оливия рассмеялась. — Я не узнаю тебя, ты расходишься со своим первоначальным описанием. — Помедлив, она продолжала, — ты волнуешься по поводу этой девчонки? Я догадываюсь о гораздо большем, чем ты сказал по телефону.

— Да, я впутал ее в это дело. Она почти ребенок. Я полагаю у нее еще детские понятия о моем деле, о моей работе. К черту ее. Я не отвечаю за каждую сумасшедшую девчонку, которая хочет разыгрывать из себя Мату Хари или что-то ей подобное.

В следующий момент Оливия повернулась и пошла. Я последовал за ней в соседнюю комнату-гостиную. Вдоль стен тянулись полки с книгами — множество книг, проигрыватель и пластинки и немного мебели, довольно удобной мебели, но не новой и не дорогой. Единственная удивительная вещь которая была в этой, почти стандартной, комнате — маленький столик с встроенной шахматной доской, за которую садились люди чтобы сыграть партию в шахматы. Я вспомнил, что не слишком подвинулся в Капабланке.

Оливия пошла дальше, но вскоре вернулась через вращающуюся дверь, которая вела в кухню. Уголок в конце комнаты служил обеденным пристанищем. Оливия держала по стакану в каждой руке. Я взял один и поднял тост за нее.

— За мистера и миссис Коркоран, — сказал я, — Мы выпили и я смотрел на нее какое-то мгновение. Было очень спокойно и мирно в ее маленьком домике и она была таким приятным собеседником, а я так устал думать о Кроче и Антуанетте Вайль, и о полученном мной приказе. Но мысли меня не покидали никогда и я сказал, — нам надо убить два часа, доктор, перед поездкой во "Фламинго". У меня есть одно предложение, и хотя оно подчиняется вето, и я не навязываю его, но у меня есть желание запереть двери и окна нашего свадебного коттеджа и вкусить удовольствий супружества. Что ты на это скажешь?

Она молчала. Я увидел, что шокировал ее. — Как это грубо, Поль, — прошептала она наконец. — Я имею в виду... у нас есть извинение, — мы были пьяны прошлый вечер, но не пьяны теперь.

— Это всего только предложение. Мы можем и в шахматы поиграть. В прошлый вечер это была твоя идея, ты помнишь?

Она слабо улыбнулась, на улыбка быстро исчезла. — Я не думаю... что можно заниматься любовью для того чтобы убить время. Кроме того, сейчас дневной свет, и я никогда... я не знаю, смогу ли я. Нет, конечно нет.

— Хорошо, — сказал я, — если тебе надо переодеться для нашей вечерней экскурсии, то надень что-нибудь темное, но не такое узкое, и не такое высокое на каблуках.

— Я не хочу быть несговорчивой и привередливой. Но к этому надо еще что-нибудь прибавить, не так ли? Не обязательно любовь, я не ее имею в виду. Но что-то надо добавить.

— Вот это что-то, что потребуется тебе, — и я вынул из кармана тридцать восьмой "Смит и Вессон". Я хочу сказать, что он может потребоваться тебе.

Мгновение помедлив, она взяла револьвер в руки. Я щелкнул им и вложил в ее ладонь.

— Как ты успела заметить, на этот раз он заряжен. Эти круглые медные штучки — патронные капсюли. Ты можешь убить пять человек, доктор, или больше, если выстроишь их в линию, можешь подстрелить двух или троих одновременно, только не думай, что это невозможно. Пивная, предположительно, наилучшее для этого место или крыша склада. Нет, сумочка для хранения не подходит, ты можешь забыть ее где-нибудь или ее могут выхватить у тебя. И побольше сообразительности. Что бы ни случилось с этого момента, никуда не ходи без револьвера, даже в ванну. И запомни то, что я сказал тебе, если только тебе он необходим.

— При необходимости, я постараюсь с ним управиться, — сказала она довольно неуверенно. — Но ты простишь меня, если я не смогу.

— Конечно. Второй случай всегда представится. Нам неизвестно, как обернутся события. В детских шайках девочка, как правило, носит палку, так что мальчик может быть чист, если его обыщут пушистые — полицейские, иначе говоря. Если нас обоих повяжут, ты должна мне его вернуть быстро и незаметно. Сигналом послужит то, когда я вот так пошевелю ушами.... Что тебе так смешно?

Она улыбалась. Она посмотрела на тупо выглядевший, деловито маленький, револьвер и перестала улыбаться. — Великолепно. Когда ты пошевелишь ушами.... И она снова расхохоталась.

— Теперь это кажется смешным, — сказал я строго, — но может подвернуться момент, когда все покажется иным.

— Я знаю, — прошептала она, — я буду очень, очень хитрой.

Я усмехнулся. — Мы хороший солдат, доктор.

— Ты еще меня не знаешь.

— Извини, если я перегнул палку.

Она колебалась какие-то две секунды. Затем она посмотрела на меня, — ты ничего не перегнул, — произнесла она обычным тоном. — Это я перегнула, Поль. Я поплатилась, что была осторожной прошлой ночью, но кроме всего, мы женаты. Твое требование совершенно законно.

Я обратился к ней, — доктор...

— Нет, — сказала она, — я протестовала очень громко, что с меня довольно романтичности и сентиментальности, и что я одобряла недостаток этого. Почему я должна рассчитывать, что ты обрядишь свое предложение мишурными цветами, как больной любовью мальчишка? Положи мой чемодан в спальню и дай мне пять минут, Поль.

Она повернулась, чтобы уйти. Я поймал ее за руку и повернул ее к себе лицом. Я сказал, — ты пытаешься заставить меня чувствовать себя отвратительным распутником....

Затем я остановился, потому что увидел в ее глазах слезы. Мы смотрели друг на друга несколько минут. Потом я протянул руку и взял револьвер у нее и положил его на ближайший стол. Я снял с нее очки и положил рядом с револьвером. Она стояла очень спокойно пока я проделывал все это. Я осторожно ее поцеловал. Ее руки обхватили меня за шею и я поцеловал уже не так сдержанно.

Мы оба находились в напряжении, какое-то мгновение, мы оба питались тем, чем питался другой, включая и себя тоже. Всегда наступает такое время, когда вам требуется другое человеческое существо по причине, которая никакого отношения не имеет к любви.

Наконец полузадохнувшись, она высвободилась из моих объятий. — Нет, дорогой, оставь мое платье в покое. Может быть в другое время ты уложишь меня на софу в этой комнате. Но сегодня мы используем эту спальню, как уважающие себя — замужние супруги. Только... только подожди меня минуточку, как воспитанный мальчик, пока я переоденусь во что-нибудь очень приятное и сексуальное.

— Хорошо, я подожду.

Глава 16

Гостиница "Фламинго" находилась на первом этаже высокого нового здания на широком бульваре с пальмами посередине. Даже за все то время, что я провел в Калифорнии в во Флориде, не упоминая уже обширный Юго-Запад, я никогда не мог привыкнуть к мысли, что пальмовые деревья растут и в Соединенных Штатах Америки. Они всегда выглядели для меня очень экзотично и нереально и я ожидал всегда услышать звук тамтамов по ночам и рычащих в кустах львов. Напротив через улицу располагалась автостоянка. Я поставил "Рено" на свободное место и вышел из автомобиля, чтобы помочь своей невесте выйти из машины.

Некоторая принужденность чувствовалась в нас. Дело уже не предполагало разыгрывания пьесы, но реальность наши манеры так же не прибрели. Наши манеры были искусственны и я полагаю мы оба знали, что нам очень сильно придется напрягаться пока не закончится работа, мы оба понимали, что нам придется напрягаться и после, и поэтому напряженность присутствовала в полной мере.

Она надела другое, удобное и красивое, и в разумных пределах дорогое платье, которое могло бы слегка поднять подписку на журнал мод "Вог", но ничего бы большего ей не прибавило. Платье было из шерсти, глубокого темно-коричневого цвета. Я осмотрел ее, но не заметил ненужных выпуклостей.

— Где револьвер? — спросил я.

Она рассмеялась и указала на свой бок где свободно свисала ткань.

— Игрушка закреплена у пояса юбки, — произнесла она. — Я молю бога, как бы она ни выпала на пол со стуком в самый неподходящий момент. — Она скорчила гримасу. — Ты наверно выдашь мне информацию, что пивная самое подходящее место, чтобы спрятаться всякому чьи размеры чуть поменьше, чем у джерсийской коровы, а я порвала совершенно новый чулок, пытаясь в нем спрятать эту игрушку.

— Хорошо. Мы еще не опаздываем, но нам надо уже отправляться.... Проклятье!

— В чем дело?

Мы вышли из дома. Я обычным образом начал проверять припаркованную машину. Но внезапно остановился, увидев низкую, скоростную, с большими колесами и с открытым верхом, машину. Я узнал ее. Я в ней приехал в Новый Орлеан и убыл из него. "Вы узнаете его, когда увидите его, — загадочно сказал мне человек по телефону."

— В чем дело, Поль? — спросила Оливия.

— Ничего, — сказал я. — Ничего, я бы только хотел, чтобы они оставили детей играть в свои игры, а грязную работу отдали бы взрослым. Идем.

В пять двадцать было еще светло, но во "Фламинго" стояла облачная, безлунная полночь. Нам пришлось замереть на мгновение, чтобы наши глаза привыкли к потемкам.

— Ах, нет, — произнесла внезапно Оливия. Ее пальцы сжали мою руку.

— Какая еще проблема? — спросил я.

— Это блондинка. Она в баре.

Я не стал чесать в затылке. — Значит, блондинка в баре. Ты думаешь, я стану охотиться за ней?

— Медсестра у Грольда. Его секретарь. Ты ее знаешь. Я тебе уже говорила о ней. Та, что смеялась надо мной.

— Но ты говорила, что его офис как раз за углом. Может она просто забежала по дороге домой. Может ей нужна разрядка после целого дня разговоров по телефону, когда она сообщала тоскующим леди, что Гарольд отсутствует.

Оливия еще крепче ухватилась за руку. — Я не хочу находиться с ней в одном помещении, Поль. Или я страшно заболею, или кинусь на нее.

— Только мужчины кидаются на женщин, — сказал я, — в переносном смысле слова. Не смешите меня, доктор. Неужели кто-то может так ненавидеть другого, что откажется от ужина.

Через мгновение она рассмеялась, — о, дорогой. И преувеличить немного нельзя?

— Нет, при исполнении обязанностей нельзя. Твое о ней мнение?

— Должно быть забежала по дороге домой, как ты сказал. Она даже не переоделась.

— Прозрачный белый нейлон — ее униформа?

— С просвечивающим нижним розовым бельем. Не стоит упоминать где нижнего белья нет. Рядом с нею красивый парень — будто телевизионный демонстратор моделей, красиво загорелый, с вьющимися черными волосами и яркими белыми зубами. Одетый в гражданскую одежду, спортивный пиджак и брюки, но он носит их, как форменную одежду, я думаю, он моряк, с базы, возможно авиатор, в увольнении. У летающих моряков несколько иная выправка, чем у плавающих моряков. Живя в Пенсаколе их быстро научишься различать. Гарольд позеленеет от ревности, если узнает, что его маленькая королева из офиса гуляет с молодым человеком.

Я случайно повернул к ним взгляд. Это был Брейсуейт. Я же требовал большей информации о Муни. Посадите кого-нибудь покопать о нем грязи, — просил я. — Поищите в его прошлом, в его доме, в его офисе.... Как этот морской летчик проделал работу по сближению с секретарем Муни — непонятно, но похоже, что они встретились не случайно.

Она молода и очень красива. Со слабостью Муни к волокитству, он едва ли выбрал бы себе ведьму с которой мог бы делить свои рабочие часы. Я вспомнил, что мне говорили, что отбор у него был значительно суровый.

Электрооборудование врача видимо требовало чтобы его медсестра надевала шапочку на самый верх ее бледных волос и это придавало ее голове невообразимые размеры. Повидимому ей много приходилось тратить на прическу времени, чтобы работать почти без выходных. На мой вкус она была полновата, все у нее выдавалось вперед, особенно спереди, но талия ее была мала и руки казались очень пропорциональными, когда просвечивали сквозь полупрозрачные рукава ее медицинского костюма. Белые чулки и грубые, на низком каблуке, белые туфли не могли скрыть тот факт, что ее круглые икры и приятные лодыжки выдержали бы всякую критику.

— У тебя цепкий взгляд, доктор, — сказал я, да, он из морской авиации.

— Ты не туда смотришь, — сухо произнесла Оливия, — поскольку ты знаешь его, я полагаю он тот, с кем тебе предстоит встреча.

— Может быть. Он уже проделал одну работу. Теперь посмотрим, как он справится со второй. — Я рассеянно глянул на часы. — Давай займем место. Не хочешь же ты стоять, когда природа зовет меня вот уже сто сорок три секунды. Я усадил ее за боковой стол. Она начала стягивать перчатки, глядя на молодую парочку в баре.

— Я не понимаю.... Он пытается выведать у нее информацию о Гарольде, для тебя, я полагаю. Да, он разыскал нужного человека. У нее должно быть имеется множество самой захватывающей информации о нем.

— Давай надеяться, что это именно так, — сказал я, — но подошло время уйти. Я встал и сказал ей самым безоблачным супружеским тоном, — закажи мне один бурбон и воды, дорогая, если сможешь поймать официанта. Я скоро вернусь.

Я не смотрел на бар когда выходил, но я знал, что Брейсуейт все еще вел разговор с блондинкой в белом медицинском костюме. Или он забыл, или он не был моим связным, или наши часы шли неверно, или же время ему было назначено на минуту или на две позже моего. Я вошел в кабинку, выложенную керамической плиткой и помочился самым прозаическим образом. Когда я вышел, чтобы помыть руки, он уже стоял тут и тоже мыл руки. В вестибюле ты находились одни.

— Говори кратко, — сказал я.

— Группа для допроса уже в городе. У меня записан их адрес и телефон....

— Никогда ничего не записывай. Дай сюда.

Он вырвал листок из маленькой записной книжки и передал его мне. Я запомнил информацию и бросил бумажку в унитаз.

— Что ты знаешь о деле?

— Я думаю много, сэр. Вы уже выявили "нашего" человека?

— Да, выявил. Приказ — взять немедленно. Ты видел леди со мной? Ты вероятно помнишь ее по авианосцу — доктор Мариасси.

— Да, сэр.

— Если я буду занят, и дела пойдут туго, я перекладываю на тебя ответственность за нее. Поскольку ты участвуешь в деле — ее нам нельзя потерять. Ты должен сохранить ее живой и здоровой. Если сможешь остановить пули или нож своей собственной головой, или сердцем, используй это, смотря по тому, что у тебя крепче. Уяснил ситуацию?

— Да, сэр.

— Ты вооружен?

— Да, сэр.

— Ты умеешь стрелять?

— Да, сэр.

Это могло означать, что не такой уж он хороший стрелок, — думал я грустно, — глядя на него; и если он стреляет метко, то только по бумажным мишеням. Моряки не очень-то увлекаются маленьким калибром — можно представить, как моряки стреляют — у них имеются всякие способы для меткой стрельбы. Не всякий человек, который знает как стрелять, сможет ответить на этот вопрос не имея опыта. Это были самые лучшие выводы, которые я мог сделать на этот момент.

— Но где я могу тебя найти, если ты мне понадобишься сегодня вечером? — Спросил я. Не на авианосце же, я полагаю, ты живешь?

— Нет, сэр. Я временно проживаю в гостинице на местной базе.

— Твой телефон?

— В моей комнате нет телефона, но если вы позвоните мне на базу...

— Черт, мне не хочется связываться со всем этим, — сказал я нетерпеливо. И я не могу послать леди в гостиницу для холостяков-офицеров, — нахмурился я. — А как эта медсестра? Она живет одна?

— Я думаю, одна.

— Как далеко зашли с ней твои отношения? Может ли она пригласить тебя к себе, если ты с ней договоришься? Поскольку уж ты не можешь пригласить ее к себе.

Он слегка покраснел. — Да, сэр... Конечно, сэр. Она хорошо ко мне относится. Я собирался посоветоваться с вами об этом. Я уже не ребенок, но я не знаю как далеко... Я хочу сказать, что они не сказали мне, могу ли я так поступить...

— Я хочу чтобы ты провел ночь с ней, по-крайней мере я буду знать, где тебя разыскать в случае необходимости. Это так же даст тебе возможность исполнять свою первоначальную миссию, которая заключается, по моему мнению, в сборе информации о ее хозяине. Что еще ты сделаешь или не сделаешь целиком и полностью зависит от тебя. Это будет продолжаться так долго, насколько долго ты сможешь дружить с нею не вызывая подозрений.

Он колебался. — Да, сэр, — сказал он неохотно.

— Возражения есть?

— Значит, этому нет никакой альтернативы? И все это делается так убийственно хладнокровно.

Я вспомнил об наших отношениях с Оливией два часа назад. Я полагаю, что они дали мне теплые и сентиментальные чувства познания, что вокруг тебя есть люди, для которых секс имеет символическое значение и я решил показать, что это истощает мое терпение.

— Иисус! — воскликнул я, — моряк и так совестливо относится к женщинам? А я считал, что у вас имеются девушки в каждом порту.

Он весь подтянулся. — У меня много девушек, сэр! Дело не в этом. Просто она кажется мне еще таким ребенком....

Проклятое дело, в него проникло столько красивых девчонок.

— Ты думаешь, что она красивая девчонка, но ты не думаешь, что она пойдет в постель с тобой? — Спросил я. — Да, я подал тебе намек. Если уж ты не сможешь лечь в постель с молодой леди под фальшивым предлогом, тогда притворись пьяным и проведи всю ночь на полу. Если она действительно красивая девчонка, и если даже нет, она вероятно затащит тебя на кушетку и не позволит спать на полу. Она может даже утром сварить тебе кофе. Согласен?

— Да, сэр. Прошу извинения, я не предполагал...

— Есть ли у нее какое-нибудь интересное сообщение относительно доктора Муни?

— Не много. Я еще и не пытался ее как следует расспрашивать. Я ведь только недавно... вошел с ней в контакт, а точнее — за ленчем. По ее словам, доктор любил таскаться за женщинами и водит ее за нос. Свою предыдущую девушку он покинул, Дотти говорит, потому что она начисто износила свою пару обуви — вот такой он человек. Муни рассказывает Дотти о своих любовных делах с другими женщинами и намекает, что она может разделить его блаженство, если захочет. До сих пор, говорит она, она этого не хотела, но удержаться очень трудно. Она подумывает перейти на другую работу, но он хорошо ей платит.

— Это соответствует полученной информации очень точно, — сказал я. — Моя секретная информация доносит, что она не так уж невинна, в купе с Муни, и если ты заставишь ее разговориться то многое узнаешь. Но мой информатор судил явно предвзято.

Брейсуейт покачал головой, — я думаю, Дотти говорит правду. Она... да, она кажется мне отличной девчонкой. И мне отвратительно даже подумать, что я могу ее впутать во что-нибудь.... Он замолчал.

Я посмотрел на него и подумал, по какой-то ассоциации, о хорошей девчонке, которую я впутал в это дело, рыдающей в подушку. Я спросил: — как тебя зовут, мистер Брейсуейт?

— Почему это... что за вопрос. Джек, сэр.

— Итак, Джек, — сказал я, — наступит день и тебе придется стрелять из ваших больших морских пушек, или сбрасывать огромные бомбы и многим людям придется погибнуть. А ведь они ни в чем не повинны, как и все остальные люди. Может они все вообще ни в чем не будут виновны. И ты знаешь, это будет гораздо хуже, Джек.

Он сказал окоченело, — да, сэр.

— Как тебе удалось прорваться в это дело?

— Я совсем и не прорывался, — возразил он, — я добровольно, сэр, как вы сказали мне, я так и поступил. Я набрал номер, который вы мне дали. Вашингтонский номер. Они почти немедленно мне перезвонили. Мне пришлось пройти специальную тренировку, вам об этом было известно больше чем мне, но меня скоро высвободили поскольку у них не нашлось никого более подходящего здесь. Кроме того, я уже был задействован в этом деле. Я знаю вас на внешность.

— Да-а, — сказал я. В армии мы подразделяли дураков на три подгруппы: просто дураки, проклятые дураки и добровольцы. — Холодно глядя на него в упор, я заметил, как сжались его мускулы на челюстях, но он сдержал себя. Он оказался дисциплинированным парнем. Он ничего мне не возразил. Он был очень хороший парень, но я не позволил себе, чтобы он узнал мои мысли. Он лучше работал, когда находился в напряжении. Я продолжал, — фамилия медсестры — Даден, не так ли? Где она живет?

Он снова вынул записную книжку. Я вырвал страницу и поступил с ней предыдущим способом, запомнив записанное.

— Если бы она увидела это, — сказал я, — она бы подумала, как странно, что у тебя имеется ее адрес раньше, чем она назвала его тебе.

— Да, сэр.

— Я не слишком жестко с тобой поступил, Джек?

— Нет, сэр.

— Я не рассчитывал летать на самолете без тренировки, но именно это и предстоит тебе сделать. И ошибка в этом деле может оказаться фатальной для очень многих людей.

— Да, сэр.

— Великолепно, — сказал я, — позволь мне выйти на минуту раньше тебя.

Я поправил галстук перед зеркалом и вышел. Когда я выходил из-за угла, входя в зал, я увидел Дотти Даден стоящую перед столиком Оливии и о чем-то серьезно говорившую с ней; лицо Оливии было очень бледным и выражало враждебность. Девчонка по-видимому пыталась продать ей что-то, но та очевидно отказалась покупать.

— Пожалуйста, произнесла Дотти когда я к ним подошел. — Я хотела бы понять вас, доктор Мариасси. Я знаю, что вы думаете, что я ужасная, но я не порицаю вас, к тому же он мой босс. Мне приходится выслушивать его рассказы и смеяться вместе с ним. Мне надо, чтобы он только не сердился на меня.

— Да. Я уверена, что вы в этом очень хорошо ему подражаете. — сказала Оливия. — Я уверена, что в насмешках вы очень хорошо его поддерживаете.

Медсестра сказала огорченно: — если вам так нравится ревновать меня, то, конечно, пожалуйста продолжайте. У вас большая компания. Половина женщин в этом городе с удовольствием бы выцарапала мне глаза, но самое смешное при этом то, что я не позволила бы себе дотронуться до этого негодяя и в резиновых перчатках. Честное слово. — Она глубоко вздохнула, — но вы не верите мне. И никто мне не верит, а это очень жаль. Я только хотела извиниться. — Очень жаль, — повторила она.

Она резко повернулась и чуть не наскочила на меня. Я вынужден был подхватить ее, чтобы она не упала. Она посмотрела на меня испуганно очень молодым и мягким взглядом в слабо освещенном зале с ее смешной, деловой прической, странно контрастирующей с ее простым белым халатом.

— О, прошу прощения, — произнесла она, высвобождаясь.

Брейсуейт, к этому времени уже вернулся. Она быстро подошла к нему и ответила на его загадочный вопрос полуулыбкой и кивком головы. Я сел за стол. Оливия угрюмо разглядывала свои очки.

Я выпил свой, никем не тронутый стаканчик и сказал, — ты была очень груба с этой девочкой, тебе это не кажется, моя дорогая?

— Девочкой? — вспыхнула она, — они все девочки для тебя, не так ли, милый Поль? Но если она такой невинный ребенок, как уверяет, стала ли она бы рисоваться здесь со своим личиком? А? Если оно и в самом деле ее, и в особенности если нет.

— Личиком, хм, личиком — повторил я, — мне надо это запомнить. Когда я был мальчишкой, мы называли их мордашкой. Да, именно мордашки. Личико — это звучит так изысканно.

Оливия обратила на меня свой угрюмый взгляд. Потом неожиданно резко рассмеялась. Брейсуейт ушел, забрав милую маленькую медсестру и свою нежную незапятнанную совесть. Я тоже имел ее когда-то, нежной и незапятнанной — эту совесть — я имею в виду, но мне удалось, а может и пришлось, ее потерять где-то. Может это и к лучшему. В наших делах совесть ничего вам не принесет, кроме одних неприятностей и несчастий.

Глава 17

— Вот мост, — сказала Оливия, — мы поедем на этот остров?

Я посмотрел на длинный мост впереди, потом в зеркало заднего вида. Шоссе было пустым, если учитывать только предметы, интересующие нас.

— Нет причины выходить здесь и набирать в обувь песок, если никому это не интересно, — сказал я, и отогнал машину туда, откуда мы могли видеть воду. — Возможно Кроче до сих пор преследует нас, но мне совсем не хочется ощущать зуд между лопаток. Я думаю, что теперь, когда он заметил тебя снова в Пенсаколе, он позволит тебе немного развлечься, думая, что всегда сможет настичь тебя в доме или на военной базе.

Она слегка вздрогнула, — когда он захочет меня? — Прошептала она, — когда он получит приказ убить меня? — Будто живешь совсем в ином мире зная, что повсюду тебя ожидают такие страшные люди.

— Да, — сказал я, — мы, профессионалы сталкиваемся с такими людьми лицом к лицу. Вот почему некоторые девушки даже не хотят с нами разговаривать.

Она быстро произнесла, — я не думаю... я не знаю...

— Я знаю о чем ты думаешь.

— Поль, ты не такой как Кроче, ты не можешь быть таким....

— Брось, доктор. Откуда ты можешь знать? Ты никогда не говорила с Кроче, исключая тот момент в гостиничном номере, когда он сжимал револьвер и говорил с тобой. Ты никогда не была в кровати с ним. Черт, а ведь он может быть приятным парнем в кровати. Откуда тебе знать?

Она сказала окоченело, — как все это смешно, и ты смешон, когда сравниваешь себя с таким дерьмом, как он.

— Единственный смешной человек, в данной ситуации, — это ты, доктор. Ты пытаешься провести моральное сравнение между человеком, которого тебе случилось ненавидеть и человеком, который тебе нравится — если мне будет разрешено польстить самому себе — каждый из которых вовлечен в одинаковую по типу работу.

Она помолчала немного, потом улыбнулась и сказала, — ладно, пусть будет по твоему. Я замужем за чудовищем без единой положительной черточки.

— Именно это я и пытаюсь сказать тебе. Я посмотрел на воду, на низкую черную массу земли в конце моста. — Расскажи мне подробно. Что это там такое? Я видел это с самолета.

Она явно предпочитала удержать разговор в личном плане, но тем не менее она начала рассказывать, — это узкая граница острова — прямо полоска песка, простирающаяся вдоль побережья на милю или чуть больше. На запад, справа от моста, он простирается на несколько миль. Это старый, кирпичный, времен Гражданской войны, форт. В этой стороне, те пустынные бетонные структуры предназначались для береговой артиллерии — я полагаю относительно моложе только пушки, которые теперь убраны. Тот конец острова — государственный парк. Восточная сторона — налево от моста — небольшая береговая община. Все остальное — дорога и песочные дюны, простирающиеся на тридцать с чем-то миль. Другой мост — вон там — ведет обратно, на большую землю. В восточную сторону остров простирается может и дальше, но я там никогда не была.

— Ты все подробно описала, доктор, — очень точно и просто.

— Ничего странного в этом нет, — сказала она, — это часть моей работы — показывать вещи точно и понятно. После паузы она сказала — если на этом все, я бы хотела вернуться домой.

— Согласен.

Я включил зажигание и медленно поехал обратно, через город. Квартал, в котором она жила выглядел чистым и фальшивым как в кино, снятым перед тем как съемочный коллектив его убедительно проветрил и запылил. Я припарковался у дверей дома.

— Поль, — обратилась она ко мне, когда я уже собирался уходить.

— Что?

— Развод. Как быть с этим. Я совсем не практична, но мне бы хотелось знать, как все это будет устроено.

— Юридический департамент позаботится об этом. — Я не ожидал, что она затронет этот вопрос, хотя, вообще-то, не было причины не затрагивать его. Все устроится быстро, — сказал я. — Они обнаружат, что мы совершенно несовместимы или что-то в этом роде. Согласна?

— Не сердись, я просто хотела узнать.

— А кто сердится?

— Так прозвучали твои слова. — Она колебалась. — Чтобы ты успокоился, я могу сказать тебе, что совсем не чувствую несовместимости. — Она быстро посмотрела на меня и отвернулась. — На самом деле если.... Будет неожиданностью то, что я скажу, но я очень устала делать вид, что я скромна и сдержанна. Если ты попытаешься сделать что-нибудь без юридического департамента, я охотно соглашусь.

Я посмотрел на нее, захлопнул дверь автомашины, которую только что открыл. И что-то хотел сказать ей, но она быстро и решительно закачала головой.

— Не говори ничего и не смотри на меня так, пожалуйста. Мои слова не означают разрушения нашей любви, Поль. Все это я тебе говорю лишь потому, что ты мне кажешься разумным и цивилизованным человеком, несмотря на твою страшную работу. Может быть ты хотел бы иметь секретную базу — домашний очаг — место для отдыха между заданиями, под другим именем, например под именем Коркоран. Что же касается меня, то да, мое первое любовное приключение не оказалось удачным и у меня будет достаточно времени заниматься тем, что меня интересует больше всего. Да, я... скажем так, что я не хотела бы иметь тебя в доме время от времени. Мое предложение могло бы хорошо устроить нас обоих. — Она снова покачала головой, когда я попытался ее прервать. — Нет, я не хочу ничего слышать теперь. Я только хочу уточнить нашу ситуацию. Во всяком случае, мне кажется, что звонит телефон.

Я только снова хотел высказать ей свое мнение, как то же услышал телефонный звонок, через открытое окно. Я глубоко вздохнул и последовал за ней по тропинке к двери дома и ждал, пока она не найдет ключ, для того чтобы нам войти внутрь. Она быстро подошла к телефону. Я увидел, как побледнело ее лицо, когда она подняла трубку. Она посмотрела на меня, зажав трубку рукой.

— Это мужчина. Я... мне кажется я узнала этот голос. Но он требует мистера Хелм, мистера Мэттьюса Хелм. Это тебя?

Я вздохнул. Было очень приятно разыгрывать семейный очаг, но стоит пройти немного времени и снова встречаешься с реальностью этого жестокого мира.

— Да, это меня. — Сказал я и взял у нее трубку. — Коркоран слушает. Если вам угодно, Хелм.

— Добрый вечер, Эрик. — Голос Кроче произнес мне в ухо.

Я знал, что это его голос, хотя я его никогда не слышал. Странное было ощущение. Я почувствовал будто знаком с ним долгие, долгие годы.

— Хм, значит вам известно мое кодовое имя, — сказал я. — Ну что ж, поздравляю.

— Я Кроче, — произнес он. — Карл Кроче. Ты должен знать. Та девчонка сказала тебе.

— Да, сказала.

— Она здесь, рядом со мной. Мисс Антуанетта Вайль.

В доме внезапно подуло холодом, может по причине открытого окна. Иисус Христос однажды уже подвел эту девочку и хочет потерять ее теперь уже навсегда.

— Кроче, поступи так как я тебе скажу: привяжи камень ей на шею и сбрось ее с ближайшего причала в воду. Согласен? — Я увидел как широко раскрылись в ужасе глаза Оливии.

— Хорошо, Эрик. — Кроче мягко рассмеялся мне в ухо. Отличная идея. Это первая реакция. Я склонен думать, что мисс Вайль не значит ничего для тебя, да?

— Черт возьми, я никогда раньше того вечера ее не встречал. Что она должна для меня значить?

— Если ты хочешь принести ее в жертву, то нечего больше и говорить об этом. Но если это не так.... Тебе знаком остров "Санта Роза"? Знаком? Ты смотрел на него через пролив?

Зуд между лопатками прошел. Я сказал, — мужчина стоял на мосту и разговаривал со сваей женой. Великое дело. К чему мне такая маленькая жертва? Я повторяю тебе, девчонка ничего не значит для меня. Я нуждался в собеседнике, вот и подобрал ее в баре. Это все. Я слишком долго занимался своей работой, чтобы подвергать себя ненужной опасности из-за невинного статиста, Кроче. Она вся твоя. Если ты голоден, засунь ей в рот яблоко и поджарь ее как гусыню.

Он снова усмехнулся. — Ах, как это прекрасно иметь дело с человеком, который знает, как надо разыграть сцену! Ты радуешь меня, Эрик. Что же тебе сказать? Место здесь вполне подходящее, чтобы покончить здесь со всем, как думаешь? Очень спокойное место, уединенное. Поверни направо, сразу после моста, и ты окажешься у ворот дома. Через дорогу будет висеть цепь, государственный парк на ночь закрывается. Оставь свою автомашину у маленького домика и пройди немного по дороге. Можешь проползти по песку или сквозь кусты пролезть. Я буду ждать. Я не выражаю желания, чтобы ты явился не вооруженным. Если хочешь, возьми оружие. Если хочешь, конечно.

— Я сказал уже тебе, что не нуждаюсь в этой девчонке. Она вся твоя. Ты что думаешь, я кровожадный хищник или что-то в этом роде? Режь ее на куски и используй как приманку.

Кроче одобрительно рассмеялся. — Я до сих пор правильно играл в игру. А что, мужчину тоже разрезать? — спросил он.

— Какого мужчину?

— В машине вместе с мисс Вайль был еще мужчина. Я приглядывал за вашим домом, когда они подъехали вдвоем. Мужчина мне ни к чему, но что я мог поделать, как не взять его вместе с ней? Зовут его Муни. У него крупный рот. Я уже однажды стрелял в него сегодня, мог бы убить. У твоей девчонки тоже большой рот, но я хочу чтобы ты повидал их еще раз. У меня очень нежное сердце. Не хочешь ли ты услышать ее голос?

Я ничего не сказал. Я услышал возню на другом конце провода, затем Антуанетта Вайль задыхаясь заговорила мне в ухо: — мистер Коркоран, не приходите сюда, он убьет вас! Не слушайте...

Ее прервали. Кроче вновь заговорил: — это верно, "мистер Коркоран". Если ты придешь, я убью тебя. Или ты убьешь меня. Почему бы не попытаться?

Глава 18

Здание, в котором проживала Дороти Даден находилось в нескольких кварталах от центра города. Красный спортивный автомобиль "Остин-Хейли" стоял прямо на улице. Я вытолкнул Оливию на тротуар, взял ее под руку, когда она попыталась вырваться. Однажды мне пришлось иметь дело с женщиной, которая обладала большим здравомыслием, чем темпераментом. Я подумал, что Оливия Маримсси со своим ученым прошлым могла бы оказаться такой же. Я был не прав.

— Следуй инструкциям, как прилежная девочка, или клянусь, я брошу тебя одну, — сказал я. — У нас нет времени на нежности.

Я не пойду туда! Я не хочу находиться в одном месте с этой блондинкой! Я предпочла бы чтобы меня убили!

— Никого не интересуют твои капризы, — сказал я ей, — извини доктор, но так уж обстоят дела. С зубами или без зубов, но ты войдешь туда. Какой будет твой выбор?

— Ты, ты... животное, диктатор!

— Мы порешили на слове чудовище, — сказал я. — Ты пойдешь туда и позвонишь, как я сказал тебе. У Брейсуейта есть приказ относительно тебя. Ты можешь подождать, в зависимости от того сколько одежды им надо надеть на себя и сколько наложить губной помады, в зависимости от того, в каком состоянии дел ты их прервешь.

— Черт подери, Поль!...

— Закрой рот. Слушай меня внимательно. Ты скажешь Брейсуейту, что я отправляюсь на остров. Скажешь ему, что Кроче удерживает там девчонку Вайль и доктора Муни и использует их вместо приманки — старый гангстерский прием. Я поверну вправо от моста и оставлю машину у входа в парк, а дальше пойду пешком. Кроче будет ждать меня. Он по видимому считает себя Джимом Боуи. Он бросил мне вызов провести сражение на песке. Может быть он крепкий орешек. Во всяком случае скажи Джеку Брейсуейту, если он не услышит обо мне в течение часа, пусть вызывает группу захвата — он знает, что я имею в виду, и едут ко мне. Когда кто-нибудь скажет час, доктор, посмотри на часы.

Она заговорила со мной огорченно, старательно выговаривая слова и посмотрела на часы, — сейчас одиннадцать тридцать три, Поль...

— В двенадцать тридцать три экспедиция по освобождению должна быть завершена. Я не хочу чтобы они прыгали под огонь. Я требую обусловленного срока. Но если они придут, скажи им, чтобы обыскали кусты, их человек будет находиться там. Если со мной случится несчастье, скажи им; что я применю иглу. Инъекция "С". Инъекция задержит его до их прихода. Если они поторопятся с допросом, они могут использовать антидот. Они знают.

Ее обида казалось исчезла. Она спросила довольно неуверенно, — а где будешь ты, Поль?

— Кто знает? — передернул я плечами, — как говорят здесь испано-язычные жители — киен сабе? — кто знает? Взять живым вооруженного человека — всегда непросто. Но у меня все отработано. Он представляет себя суперменом или Капитаном Бладом. Кажется у него что-то особенное на уме и пять против двадцати — он хочет все рассказать мне. Человек, который хочет высказаться приобретает два удара против себя в подобной игре. Более того, если он не изменит стиля своего вооружения, то очень просто может быть пристрелен. Я смогу настичь его и остановить его, так или иначе. Твоя работа — проследить чтобы Брейсуейт послал группу взять его, если я не вернусь через час.

— Ты хочешь сказать — если ты погибнешь.

— Погибну, буду ранен или просто устану. Зачем кликать несчастье?

— Это звучит... это звучит убийственно для меня! По крайней мере ты можешь взять пистолет.

— Ему надо высказаться. Я не могу рисковать, используя пистолет. Я могу убить его. Возьми. Я вынул маленький складной нож из кармана и протянул ей. — Вернешь мне потом. Я не хочу соблазна. Трудно будет удержаться и не прикончить его голыми руками.

Она внимательно посмотрела на нож и слегка вздрогнула. — Я и не знала, что ты носишь его с собой, Поль. Какая страшно красивая вещь!

— Это подарок от женщины, — сказал я, — но не надо ревновать меня к ней. Она умерла. — Мгновение спустя, я сказал, — извини, я говорил с тобой грубо. Нельзя чтобы я сходил с ума из-за тебя. Ты знаешь как это все бывает.

— Я знаю, — сказала она, — я передам твое сообщение, только я... А могу ли я пойти домой после всего? Я могла бы взять такси. У меня ведь есть твой револьвер. Я уверена, что дома совершенно безопасно.

Я отрицательно покачал головой и повел ее в дом. Холл был выложен красным мрамором, почтовые ящики сияли медью. Я проверил имена жильцов, нашел нужное мне и повернулся к Оливии.

— Что заставляет тебя думать, что ты в безопасности? — спросил я. Предположим, когда я уйду отсюда, мистер Кроче будет ждать меня на острове, как обещал. Предположим, это способ заставить меня убраться. Допустим, малый колокол уже пробил и ударил большой колокол, допустим, что Эмиль Тоссиг нажал на свою кнопку и повсюду, по всей стране, тени набросятся на своих людей за которыми следили недели и месяцы. Они только и ждут этого момента. Предположим Кроче получил приказ. Он знает, что я близок к тебе, как твой пояс. Я мог бы создать для него помеху и поэтому он посылает меня охотиться на ящериц и лягушек на "Санта Розу", а в это время сам займется тобой. Может он нарочно построил свой извилистый, агрессивный, мелодраматический образ именно для этого, его фокус может сбить меня с толку, когда наступит его время действовать.

— Но если ты так думаешь...

— Я так не думаю, это просто одно из возможных предположений.

Она сказала мне гневно и резко, — если ты думаешь, что это всего только предположение, тогда почему ты оставляешь меня на неопытного мальчишку и эту блондинку. А сам пойдешь охотиться, чтобы спасти... чтобы спасти... — Она резко остановилась. — Извини. Я полагаю, что ты должен идти. Я думаю, что даже хочу, чтобы ты пошел, чтобы спасти их.

— Ты замечательная женщина, доктор и остаешься неискушенной даже после того, как я провел большую воспитательную работу с тобой. Ты до сих пор веришь всему, что говорят по телевидению.

Она нахмурилась:

— Что ты имеешь в виду?

— Никто никого не пойдет спасать. — Каменные стены и металлические почтовые ящики создавали металлическое эхо моего голоса. — Никто не идет спасать Тони, доктор. Никто не пойдет спасать и Гарольда. Никто не пойдет их спасать по той простой причине, что они уже мертвы.

Наступила короткая и напряженная пауза. Где-то в доме громко работало радио. Но конечно не в квартире медсестры, где находился сейчас Брейсуейт. Они развлекали друг друга другим способом. Оливия изумленно уставилась на меня.

— Но...

— Они были мертвы уже тогда, когда Кроче повесил трубку, — сказал я спокойно, — или может быть спустя несколько минут, которые ему потребовались чтобы разыскать для этого подходящее место. Здесь не Голливуд, доктор. Так на деле обстоят дела. Кроче нашел чем их занять. Скорее всего он подумал, что между Тони и мной существует гораздо больше, чем только обед у "Антуана" или может он полагал, что я сентиментален вообще, а уж относительно молодых девочек в частности. Во всяком случае он хотел чтобы я услышал ее голос, поэтому я знаю, что он не шутит.

— Но... но это совсем не означает, что он убил их! Однажды он имел уже дело с этой девочкой... и ничего...

— Однажды он и воспользовался ею, что же он еще мог с нею делать? Или с Муни? Освободить их. А если они сообщат в полицию? — Я покачал головой. — Нет. Он хотел быть уверенным, что я приду, да, или нет, но при всем этом он и сам хотел быть там. Если так, то он хотел, чтобы я явился очень злым. Со злым человеком легче иметь дело, во многих отношениях. Существуют исключения, и во многих случаях злого человека бывает трудно остановить, но он об этом пока не думает. И когда ему больше не будет нужна Тони... когда они оба не будут нужны ему, он застрелит их. Я знаю это и он знает, что мне известно это. И это является одной из причин, на которые он рассчитывает, что бы заставить меня прийти.

Она облизнула губы, — ты очень умный, Поль!

Я сказал, стараясь казаться спокойным, — они лежат или на песке, или в кустах, или в свей машине, если он не собирается использовать их, или качаются на волнах Мексиканского залива в волнах прилива, если только тут бывают приливы. А может случаются и отливы?

Она сказала гневно, — ты ничего не знаешь. Ты ничего не можешь знать наверняка.

Она даже не думала о Муни и о том, что его смерть может или не может значить для нее. Она просто не хотела думать, что такое может случиться — что два человека могут случайно погибнуть только потому, что человек с пистолетом не хочет чтобы ему мешали или сам не хочет мешать кому-то еще.

— Нет, знаю. Знаю, потому что сам поступил бы так же — так поступил бы любой профессионал, имея двух заложников, миссия которых исполнена. Я бы так же поступил если бы оказался на вражеской территории один и имел бы задание выполнить важную работу, наподобие той, что у Кроче. Ни к чему их связывать и затыкать кляпом рот, чтобы потом они высвободились и доставили тебе много неприятностей. Так только в кино случается, доктор. А в реальной жизни всякий знает, что только имеющий пулю во лбу не навлечет на тебя неприятности. Кроме того, как я уже сказал, Кроче хочет рассердить меня. И рассердить очень сильно.

— Рассердить, — выдохнула она, — рассердить!

Я махнул рукой в сторону почтовых ящиков, — вот. Фамилия Даден тебе известка. Номер квартиры — 205. — Я посмотрел на нее чуть дольше чем следовало. — В случае если меня постигнет неудача, книга по шахматам, которую ты одолжила мне, лежит в моем чемодане.

Затем я вышел и сел в машину, надеясь, что не сказал ничего похожего на древних греков, которые обещали своим женщинам вернуться со щитом или на щите. У меня не было ни малейшего желания совершать самоубийство, если я могу его избежать, а если нет возможности его избежать, то это и не самоубийство. Все могло оказаться до ужаса смешным. Такой старый профессионал как Кроче, всегда немного фокусник, со своеобразными манерами; а привести обратно заложников живыми не так легко как пристрелить их, говорите ли вы о слонах или о вражеских агентах. В таких обстоятельствах, я бы предпочел привезти его обратно мертвым, но это была бы слишком роскошная работа, которую я должен был бы предусмотреть.

На мосту не было автомобильного движения. Если люди весь год жили в маленькой общности на берегу острова, как сказала Оливия, им вероятно не было особой необходимости ехать на большую землю в это время ночи. Я пересек мост и свернул направо, как было предписано, и вскоре не осталось ничего — только песок по обеим сторонам, да неодинаковые низкие дюны с проступавшей случайно темной водой, между ними. Дорога отливала черным на белом песке.

Я заметил маленький домик у ворот в свете фар и направился прямо к нему. Выигрышного тут ничего не было даже для очень умного человека. А он рассчитывал, что я буду особенно умным. Он рассчитывал, что я уйду прочь с дороги и не будучи заметным стану красться, как индеец, до зубов вооруженный смертоносным оружием. Поскольку он на это рассчитывал, я поехал в открытую, и остановился рядом с другой машиной уже припаркованной тут же, сбоку от домика.

Пришлось немного помедлить, чтобы вспомнить как включается свет в кабине "Рено": просто надо повернуть пластмассовый колпачок лампы. Я вынул из кармана плоскую коробочку с лекарствами, которую нам всем всегда выдавали. В ней содержался специальный шприц и три типа инъекций — два постоянного и один временного действия. В ней так же находилась маленькая пилюля с ядом предназначенная для личного пользования агента, которую нужно применять в экстремальном случае, но он может носить ее повсюду. Свою я не носил на работе, так как не знал ничего интересного ни о ком.

Я набрал в шприц четырехчасовую дозу воздействия инъекции "С" и положил его обратно в карман. Я выключил свет в кабине "Рено", вышел и огляделся. Другой автомобиль, казалось, был светло-голубой расцветки. Это был огромный "Крайслер" с откидным верхом. Он мог принадлежать Муни, согласно полученного описания. Где Кроче спрятал свой автомобиль, я не знал, об этом можно было только догадываться. Я даже не знал каков он был, этот автомобиль. Он нигде не позволил мне его увидеть. Я напомнил себе, что не следует переоценивать этого парня. Он мог иногда действовать плохо и необдуманно, но в основном его техника была отлично отработанной.

Я подумал, не убрать ли мне распределительные головки с обеих машин или не загнать ли машины в песок, но это могло вызвать его непосредственную реакцию и у него должна была находиться где-то еще одна машина в рабочем состоянии. Вместо этого я оставил ключ в "Рено", желая показать насколько мало я беспокоюсь за то, каким доступным окажется для него транспортное средство.

Я вернулся к дороге, перешагнул через длинную, осевшую и запертую на замок цепь, и направился к западному концу острова, простирающегося на милю или больше, как Оливия мне его и описала. Моя обувь производила громкий стук, когда я шел по мостовой. Остров здесь оказался гораздо шире, но не длиннее, являя собой ленту песка, по обеим сторонам которого росли деревья и кусты. Мексиканский залив виднелся темным пятном слева от меня. Справа — темнела вода, в милю шириной, которую я пересек и которая не могла быть заметна из-за рощицы деревьев, исключая те места, где деревья были вырублены, для того чтобы расширить полузаросшую дорогу к тому, что казалось было старым, разрушенным пирсом.

Я увидел странно симметричный длинный и низкий тенистый холм, справа от главной дороги и понял, что он был создан руками человека — такая огромная бетонная структура покрытая землей и поросшая травой и кустарником. Примерно ста ярдов в длину, с двумя черными провалами, открытыми в сторону моря. На нем виднелась маленькая чистая вывеска государственного парка.

Я подошел ближе и чиркнул спичкой, совсем как запоздавший турист, стараясь узнать где Кроче прячется и как сильно сжимают его пальцы спусковой крючок. Если бы он хотел меня пристрелить, то уже бы давно пристрелил. Ну а если это не так, если он и в самом деле хочет со мной поговорить, как я и думал, он теперь озадачен моим непонятным и довольно откровенным поведением. А я, честно говоря, был озадачен его поведением.

Явно, ему вначале хотелось говорить со мной. Ни одной пули. Надпись указывала, что я смотрел на место размещения батареи двух двенадцати дюймовых пушек, названных "барбеттой" в 1916 году, непонятно, что это тогда могло означать и потом переведенных в казематы, в 1942 году.

Кроче не подавал знаков своего присутствия, но я понимал, что он наблюдает как я выплюнул спичку и ждал, пока мои глаза не привыкнут снова к потемкам. Он должно быть обдумывал потерянную возможность пристрелить меня. Возможно он думал не стрелять совсем и от разговора отказаться.

Отовсюду доносились ночные мелкие шорохи. И я вдруг подумал о змеях. Местность казалась вполне подходящей для них, а они всегда меня так пугали. Я пошел обратно к дороге и остановился. В следующем провале, предназначенном для пушки или чего-то там еще, я заметил слабый огонек, которого раньше там не было.

Я не допускал мысли, что он прямо ожидает меня там как мотылька летящего на пламя. Он вероятно рассчитывал, что я вначале разведаю всю пустынную фортификацию, в поисках какой-нибудь маленькой потайной дверцы, с помощью которой я смог бы прокрасться и схватить его неожиданно, ведь только он один знал все выходы и входы лучше чем я. У него было время изучить их. Как бы я ни вошел, он ждал меня, но тогда зачем попусту тратить время?

Я тот час же пошел на свет и чуть не сломал ногу запнувшись за кирпичный круг выложенный на земле напротив имеющегося здесь же механизма большой береговой пушки, которая когда-то защищала этот берег Флориды, вначале от Кайзера, потом от Адольфа Гитлера. Я не мог скрыть удивления от того что, какую они могли найти цель, чтобы стрелять отсюда — может перископ или два в Заливе, или может то, что выглядело как перископ для перевозбужденных солдат.

Портал в бетоне, позади кирпичного круга, имел размеры железнодорожного туннеля. Под порталом свет был очень слабый, это был отраженный свет из бокового коридора. Я вошел туда. Туннель шел прямо под всем пространством искусственного холма. Я смог разглядеть неясные очертания маленького бокового входа с деревьями позади него. Он был перегорожен металлической решеткой.

Я прошел в боковой коридор — бетонный проход, который вероятно тоже пролегал во всю длину фортификационного укрепления, но я не мог ничего разглядеть позади освещенного выхода, справа от меня лишь несколько ярдов пространства.

Тогда я остановился, не доносилось ни одного звука, кроме моего собственного дыхания. Я повернулся и решил пойти на свет, мои шаги пробудили эхо, которое разнеслось по всем коридорам холма. Я пошел к выходу. Боковая комната, должно быть служила раньше для размещения личного состава или являлась складом оружия, теперь была пустая, лишенная окон комната — почти пустая — надо заметить.

Керосиновый фонарь, висевший на кольце, на задней стене комнаты отбрасывал желтый свет на пустой пол. Две неподвижные фигуры лежали на полу у стены. Я предвидел это.

Это было то, что я предсказывал Оливии, которая не хотела мне верить, я застыл неподвижно, разглядывая два лежащих тела. Муни был в брюках и твидовой спортивной курточке. Его маленькая шляпа лежала рядом с ним. На Тони был широкий тяжелый черный свитер, черные гетры и маленькие черные туфли, больше похожие на балетные тапочки. Она должно быть спала, отвернув лицо к стене, исключая то, что никакой нормальный человек не будет спать полностью одетый и на пыльном, бетонном полу заброшенного бетонного сооружения.

Когда я подумал это, одна фигура на полу зашевелилась. Муни с большим трудом сел, и я смог заметить, что его руки и ноги были связаны, а кляп во рту не позволял ему говорить. Он однако попытался. Он уставился на меня выпучив глаза и производя какие-то хриплые, булькающие звуки, полагаю, он просил, чтобы я его освободил. Я даже не подошел к нему.

Я двинулся вперед, пытаясь, однако, отбросить всякую надежду и склонился над Тони. Я положил ей на плечо руку, она не пошевелилась почувствовав прикосновение, перекатилась на спину, как будто пытаясь рассмотреть кто это. Потом я увидел ее широко раскрытые глаза на бледном в синяках лице и маленькое отверстие от пули, между ее черных бровей.

— Добрый вечер, Эрик, — донесся сзади голос Кроче.

Глава 19

Я полагаю это было моментом его триумфа или еще чего-то. Я так это себе и представлял, не так ли? Я предсказывал все абсолютно так, кроме того, что Муни окажется живым. Мой старый кристальный котелок сработал хорошо. Человек, который был мне нужен, находится рядом, а я еще живой.

План был у меня выработан заранее, как я уже и говорил Оливии. Вычислить неуклюжего увальня, такого как Кроче — было детской игрой для блестяще мыслящего аналитического ума старого маэстро по особо важным делам — Мэттью Хелма. Теперь, все что надо — это взять его живым.

— Встань, — потребовал Кроче, — и будь осторожен, Эрик. Предупреждаю тебя.

— Заткнись, — произнес я, не поворачивая головы.

— Ах, пожалуйста, — сказал он, — мистер в трауре. Только без фокусов, Эрик.

Я посмотрел вниз, на девочку. Какая то белая бумага высовывалась из кармана ее пыльных черных брюк. Я вынул ее. Это был скомканный конверт с моей фамилией написанной на нем, именем, которое я в ту пору имел: "Мистер Поль Коркоран, Монтклие, гостиница — срочно". Я чувствовал как Кроче пристально посмотрел на меня, но он не вмешался когда я вскрыл письмо. Это было совсем и не письмо. В нем не было текста, там были только три пятидолларовых банкноты.

Никакого загадочного сообщения, всего лишь деньги, оставленные мной в ее квартире — деньги; ее гордость и ее боль заставили ее вернуть их мне, а для этого разыскать меня и бросить их мне в лицо. И совсем в конце она попыталась предупредить меня: "Мистер Коркоран не приходите, — крикнула она по телефону, — не приходите, он убьет вас!".

— Дело затянулось, — произнес Кроче. Время траура закончилось. Что, очень плохо, да? Она была так красива. У вас хороший вкус, Эрик. Единственная на Редондо Бич — она была крайне притягательна. Мне было жаль ей ломать дорогу, отправив в мир иной. Такие издержки. Да. Но уж если им случается иметь дело с такими людьми как мы, они должны быть готовы подвергнуться риску быть убитыми, не так ли?

Внезапно в моих ушах прозвенел хрипящий звук, как если бы берег придвинулся ближе, так что я мог слышать прибой.

— Гейл? — воскликнул я. — Ты убил и Гейл Хендрикс тоже?

— Так вот какое у нее было имя! А я и не знал? Давай скажем, что она помогла мне убить самое себя. Она и в самом деле слишком быстро вела машину для того количества алкоголя, которое она потребила. Ее рефлексы были сильно нарушены. Когда я стал обгонять ее на повороте шоссе, очень близко, я подал громкий сигнал... да, на такой скорости требуется совсем немного, для того чтобы машина вышла из-под контроля. — Он помолчал. — Конечно ты не думаешь, что это несчастный случай. Несчастные случаи не случаются с такими людьми, как мы, Эрик. Тебе следует это знать, мой дорогой Эрик.

Да, он был прав. Мне следовало знать это, но ни что не указывало на поломку машины и не было причины так думать. Как убийство, смерть Гейл не было причины рассматривать, как составную часть моего задания — то же. Он убил ее перед тем как я получил задание, и до того, как кто-нибудь мог знать о нем, поскольку я и сам не знал о нем ничего. Я думал об этом, или пытался думать, но факты свидетельствовали о том, что он убил ее. Еще один факт не в пользу мистера Кроче. Трудно будет удержаться и оставить его в живых, когда наступит время действовать.

Его голос, спокойный и откровенный проник в меня и постепенно дошел до моего сознания: — да, — говорил он, — таковы дела. Всякое случается в жизни. А теперь, встань. Обопрись руками о стену. Так, хорошо.

Стоя у стены я чувствовал его руки, как они ощупывают меня. Он ничего не нашел особенного кроме маленькой коробочки в кармане пиджака. Я почувствовал как он ее вынул.

— Ты без оружия, Эрик? — Голос его звучал разочарованно и недоуменно.

— Я спрятал его, — сказал я. — Я прятал по пулемету через каждые пять шагов, вдоль дороги.

— Врешь. Ты ничего не прятал, — произнес он. — Я смотрел за тобой. Да они и не помогут здесь. Тебе не уйти отсюда живым. Давай-ка, повернись, но медленно.

Я повернулся и посмотрел на него в первый раз за эту ночь. Он стоял так, что я не мог бы выхватить у него револьвер, даже если бы захотел. Он не стал красивее с того момента когда я видел его в первый раз. Его одежда была мятая и грязная, а щетина явно нуждалась в бритье. Его лысина выглядела пугающе гладкой и блестящей над грубыми чертами лица и тяжелым подбородком.

Револьвер в руке у него походил на "Стар" — автоматическая испанская модель. Нет, "Стар" не самая миниатюрная модель в мире — размер рукоятки хотя и крошечный, делает трудным в техническом отношении подсоединить ее к маленькому пистолету двадцать второго калибра — но он выглядел как детская игрушка в его широкой и мясистой руке.

Кроче имел крупное телосложение. Но не это пугало меня. Единственная вещь, которая пугала меня, увидев тело Тони и узнав об убийстве Гейл, это то, что когда настанет время, я могу случайно изувечить его или разорвать не мелкие кусочки. Я твердо про себя повторял, что это только задание не имеющее ничего общего ни с любовью, ни с ненавистью.

— Что это? — спросил он, показывая мне коробочку, взятую из моего кармана.

— Ты видел ее раньше, — произнес я.

— Здесь, что лекарство?

— Если знаешь, почему спрашиваешь?

— Почему ты принес это, и ничего другого?

Он был озадачен. Это самое лучшее для него. Он думал, что у меня какой-то выработанный план и он хотел знать, что это за план, перед тем как схватить меня. Если бы я сказал ему, что пришел сюда схватить его, вместе с его хитрым пистолетом, голыми руками, он не поверил бы мне. Поэтому я откровенно сказал ему об этом.

— В чем моя задача? — Спросил я. — Взять такого громилу, как ты, Кроче. Вооруженного как полк. Но мне надо было взять с собой что-то, чтобы держать тебя связанным, после того как я отниму у тебя пистолет и засуну его тебе в глотку или в какое другое место. Требовалось лекарство или веревка, а веревки у меня нет.

Его глаза опасно сузились, затем он рассмеялся, — да ты никак смеешься, Эрик? Нет, ты сознательно язвишь, чтобы разозлить меня. Почему? Что за умный план у тебя в голове?

В своем углу доктор Гарольд Муни задергался, связанный, и что-то попытался сказать, через кляп. Мы не обратили на него никакого внимания.

— Умный? — Переспросил я. — Они хотели, чтобы я был умным, но я знал, что за дьявол этот Карл Кроче, не так ли? Если он вам нужен, я приведу его к вам. Живым? Конечно. Я возьму его живым, — сказал я. — Опасного человека я могу и застрелить, но только не старину Кроче.

Его рука впилась в пистолет — впилась и ослабла. Он грубо рассмеялся: — это ребячество, Эрик. Ребячество. Нет, я хочу знать, что за план ты задумал? — Он нахмурился. — Почему твои хозяева хотят взять меня живым? Что за нужда такая во мне?

Правда всегда помогала мне, и я решил придерживаться ее.

— Им хочется задать тебе несколько вопросов о неком джентльмене по имени Тоссиг. Эмиль Тоссиг. Я сказал, что уверен, что вам понравиться сотрудничать с ним, после того как я поработаю над ним немного.

Он не почувствовал укола и продолжал хмуриться. — Тоссиг? — спросил он. — Это пожилой мужчина в Москве? Седой, пожилой человек, который так умен для коммуниста? Я знаю только то, что каждый в этом деле знает о Тоссиге. Я никогда не встречался с ним. Почему ты хочешь расспросить меня о нем, Эрик?

Я рассмеялся ему в лицо. — Так кто же смеется, Карл? У нас странная уверенность, что ты возможно работаешь на этого седого старика. Как специалист, скажу, — нет, но не в Москве, он здесь.

Он смотрел на меня какое-то мгновение. Мне казалось, что ему все это очень неприятно. Он медленно покачал головой.

— Нет, все совсем не так, — сказал он почти с упреком. — Ты должен знать, что это не так, Эрик. Ты должен знать. Ведь ты знаешь обо мне уже достаточно, я назвал тебе свое имя, ты к этому моменту должен получить сведения обо мне. Ты знаешь, кто я такой. Ты знаешь, откуда я. Так почему же вы думаете такие вещи обо мне?

У меня вдруг, внезапно, возникло странное чувство, что-то здесь не так, все не так. Гейл умерла перед тем как я получил задание, а Кроче говорит со мной искренне и серьезно и с некоторым возмущением о вещах, которые казалось несколько сердили его, если он являлся тем, чей образ мы создали себе о нем. Я вспомнил, что мне не нравилась логика его поведения.

— К чему ты клонишь, Карл? — спросил я.

— Ты не понимаешь? — спросил он. Он явно удивился. — Я — Карл Кроче, так? Я мог бы работать на коммунистов, если бы нуждался в деньгах, это правда. Что для меня политики? Я — профессионал, как и ты. Но даже профессионал должен работать где-то, даже в этом разрушающемся мире в котором мы живем теперь, после ухода Фюррера. Я — Карл Кроче. Я не работаю на евреев.

Я — ребенок, если вам угодно взглянуть под таким углом зрения, или порочное животное если угодно взглянуть под другим углом. Но все его поведение было таким убедительным. Мне не хотелось думать, что из этого последует.

Я резко спросил, — если ты не работаешь на Тоссига, черт возьми, какого дьявола ты повсюду таскаешься за Оливией Мариасси?

Он изумленно уставился на меня, — но я преследую совсем не ученую леди! Зачем это мне нужно? Я преследовал тебя.

— Меня??

— Я ищу тебя с прошлого лета, Эрик. И недавно столкнулся с тобой на Редондо Бич, неделю назад, я преследовал тебя, подыскивая подходящего момента, чтобы разделаться с тобой.

И это действительно так, я не сомневался в этом ни на секунду. Слишком много было признаков, и таких явных признаков, которых я не принимал во внимание или разрешал себе игнорировать их. Я мог бы порицать Вашингтон, я полагаю, но я начал борьбу с моими сомнениями и сдержанностью, но не очень сильную, чтобы разрешить мне упустить теперь оленя.

Я понял теперь, что Кроче преследовал только меня. Я был практически уверен, что именно меня он ожидал в номере Оливии. Но я думал тогда, что я являлся ненужной деталью которой он хотел завладеть, чтобы выполнить свою основную работу. Со мной никогда не случалось ничего подобного, я никогда не являлся объектом чьей-то работы.

Для человека, преследующего Оливию, Кроче никогда не казался убедительным. Для человека преследующего меня, каков бы ни был его мотив, его поведение было логично, хотя и несколько мелодраматично. Мне пришлось столкнуться с тем фактом, что я пришел к неправильному заключению с самого начала — да и не только я, все мы. Гейл умерла, Тони умерла и я могу умереть от руки не того человека, человека, ничего не знающего об Эмиле Тоссиге. И еще много людей могут погибнуть....

— Разве она не сказала тебе? — Спросил Кроче, — та красивая леди в "Кадиллаке"? Я думал она будет жить достаточно долго, чтобы сказать тебе о том отвратительном человеке, от которого она прыгнула в канаву. Я хотел чтобы ты знал, что я преследую тебя, тебя, Эрик.

— Нет, — сказал я медленно. Я вспомнил, что полисмен говорил, что Гейл требовала теня перед смертью. — Нет, она не сказала мне. Не имела возможности. Она уже умерла, когда я прибыл туда.

— А эта девчонка, которая лежит на полу? Она тоже ничего не сказала? Я сказал ей, чтобы она сообщила тебе, что Карл Кроче преследует тебя и ударит, когда будет готов к этому.

— Она сказала что-то похожее, но я был занят другим делом и не обратил внимания на ее слова.

— Недоразумение, — грустно сказал Кроче, — опять недоразумение. Как жаль. А я ведь хотел дать тебе шанс, Эрик. Шанс, который ты дал другому человеку, которого мы оба знаем.

Я нахмурился, — какому человеку?

— Человеку по имени фон Закс. Генерал Генрих фон Закс. Теперь понял? Ну, вспомнил его?

Наконец-то что-то с чем-то начало складываться.

— Я помню фон Закса, — сказал я. — Но я не помню тебя. Тебя не было тогда в Мехико, прошлым летом, когда я взял его.

— Нет. Я находился в Европе по делам для генерала. Я долго был с ним знаком, Эрик, слишком долго. Когда я вернулся, он был мертв, а его великие планы разрушены, тобой разрушены, Эрик. Понимаешь?

— Его великий план — колечко дыма из трубки, — сказал я. — Ему никогда бы не удалось создать фашистскую империю на этом континенте. Я почти предупредил международный скандал, убив его.

— Это твое субъективное мнение, — сказал Кроче, — но ты убил его. Ты сыграл на его гордости и чувстве чести, ты надсмехался над ним и оскорблял его, пока он не согласился драться с тобой на мачете и тогда ты разрезал его на куски, ты убил его. Он был великим человеком, но имел слабость — его честь, и ты воспользовался этим. Когда я узнал, что случилось, я поклялся, что я найду тебя и убью, Эрик.

— В любое время. Неси мачете.

— Я не такой уж дурак, — рассмеялся он. — Я одно имею в виду: ты затуманил ему ум, ты вовлек моего Генерала в поединок, благоприятный для тебя, а теперь я хочу отплатить тебе тем же, Эрик. Я не думаю, что ты уязвимый в вопросе чести — это не общий недостаток нашей профессии, но я подумал, что тебя можно достать с помощью женщин. Вы, американцы очень чувствительны тогда, когда в вопросе замешана женщина. И несмотря на недоразумение, это сработало, не так ли? Ты здесь потому что я завладел твоей женщиной.

— Ну хорошо, ты высказался. Что же дальше?

— На что ты рассчитываешь? Я надеялся, что ты будешь оспаривать меня, но не вижу этого. А теперь, когда ты понял, почему я хочу тебя убить, я убью тебя, как ты убил генерала фон Закса. Медленно. Но поскольку я не силен в холодном оружии, я не буду разрезать тебя на куски, я просто расстреляю тебя на куски.

Пистолет в его руке замер. Я пытался припомнить точную глубину проникновения пули в однодюймовую сосновую доску — обычный стандарт — для человеческого тела. Да, одна такая пуля насквозь прошила руку Муни. Это тебе не игрушка. Я и не думал тогда, что мог что-то выиграть, если бы заявил ему, что совсем не разрезал фон Закса на куски, а только чуть порвал его тело, пытаясь вынуть глубоко вошедшее мачете из его груди.

Прицелившись, Кроче на секунду глянул на пистолет в своей руке.

— Оружие маленького калибра, — усмехнулся он, — стреляет маленькими пульками, много таких пулек пронзит тебя, пока ты умрешь, Эрик.

— Я рассчитываю на это.

Он быстро нахмурился. Я был готов, когда пистолет снова застыл в его руке и я уже знал, что смогу сделать это. Он даже не прицелился ни в грудь, ни в голову, он хотел немного позабавиться, перед тем как убить меня. Вам не остановить мужчину с таким периферическим устремлением, даже если у вас будет пистолет двадцать второго калибра. И как я уже заметил Оливии, рассерженным человеком легче управлять, но труднее остановить. Я собрал весь свой адреналин, который имел в крови, чтобы перейти из одного состояния в другое.

Маленький "двадцать второй" лег на линию прицеливания и его пальцы нажали на спусковой крючок. До меня доносилось приглушенное дыхание Гарольда Муни, испуганно следящего за нами, но не делающего никаких попыток для того, что бы вмешаться. И к лучшему. Я не хотел ничьей помощи. Я только хотел схватить Карла Кроче. В этот момент я был счастлив, что у него отсутствовала информация, что он нужен кому-то. Я не собирался обращаться с ним по-джентельменски. Я совсем не хотел схватить его и сохранять его деликатно, как научный образец. Я мог бы раздавить его, как таракана, и смотрел как приступить к этому делу, я не боялся, что он мог оказаться сильнее меня и иметь много оружия. Он был мертв.

Я уже был готов, когда, неожиданно, до меня донесся новый звук — резкий, торопливый стук каблуков по коридору.

— Поль! — раздался голос Оливии, эхом разнесшийся по всему коридору. — Поль, где ты? Поль!

Затем она появилась в проеме двери и на секунду отвлекла внимание Кроче, для меня настало время действовать и я не опоздал. Он посмотрел снова на меня. Маленький пистолет плюнул огнем, когда я бросился вперед. Звук был оглушительным в бетонном помещении. Что-то царапнуло в шею, что-то впилось в рубашку, что-то слегка ударило в бедро, затем будто весь ад обрушился в это бетонное помещение. Звук был будто огромные береговые пушки, охранявшие когда-то это место, открыли беглый огонь. Свинец прыгал от стены к стене. Я видел Оливию в проеме двери, следующую моим инструкциям дословно. Стоя, здесь, в своем красивом платье и на высоких каблуках, смотревшую на все это с достоинством настоящей леди, она сжимала мой "Смит и Вессон" обеими руками, в белых перчатках, и мягко, и быстро нажимала на спусковой крючок, слегка вздрагивая при каждом выстреле, сопровождаемым эхом.

Я закричал на нее. Вот дьявол, Кроче был уже у меня в руках. Я попытался крикнуть ей, чтобы она оставила его в покое. Я не хотел иметь только продырявленное пулями его тело, я хотел убить его своими собственными голыми руками. Затем общее чувство вернулось и я понял, что здесь совсем не осталось безопасного от пуль места. Я бросился на пол, но меня достало рикошетом. Я почувствовал сильный удар выше уха и все вспыхнуло красным светом, потом красное, медленно, уступило место черноте, но раньше этого я услышал как "тридцать восьмой" щелкнул впустую и Кроче упал.

Глава 20

— Поль, — кто-то позвал меня, голосом задыхающимся от волнения. — Поль, очнись. Пожалуйста очнись!

Я открыл глаза. Оливия стояла на коленях возле меня.

— А Кроче? — шепотом спросил я.

— Он умер. Поль, прости меня.

Да, она просила извинения, стреляя в человека, который имел удовольствие... который не без удовольствия обещал меня убить... Я собрался с мыслями и понял, что она извинялась совсем по другой причине. Она не знала, что мы охотились не на того человека. Она думала, что все испортила отправив Кроче туда, о чем он и не помышлял.

Я запоздало вспомнил, что я агент по особым поручениям, а не ангел, несущий меч мести. Здесь был человек, которого мне вменялось отыскать, плохой человек, с седыми волосами. Я и сейчас находился к нему не ближе, чем в самом начале. Или все-таки это не так? Я посмотрел вверх, на Оливию.

— Какого дьявола ты здесь делаешь? — Спросил я.

— Да ты не очень-то, я смотрю, мне благодарен! — заявила она. И поскольку я молчал, она продолжала: — я не могла позволить чтобы тебя убили. Это сумасшествие! Я заставила Джека Брейсуейта доставить меня сюда. — Она принужденно улыбнулась. — Я направила на него твой револьвер и заставила привезти меня сюда, совсем как в кино. Да? К черту Эмиля Тоссига! Меня нисколько не волнует, если его вообще никогда не возьмут!

— Не ругайся, доктор. — Немного подумав, я спросил, — я ранен?

— У тебя пуля в ноге. Позже ее можно будет вынуть. Я временно остановила кровотечение.

— Дьявол, ведь только в прошлом году вынули из нее пулю. Мне кажется все остановилось с этой проклятой ногой. И с головой тоже.

— Возможно легкое сотрясение мозга. — Она протянула руку и показала мне расплющенную пулю. — Вот что ударило тебя. Я не знала, что они так брызгают и прыгают. Я подумала, что убила тебя.

— Где Джек Брейсуейт? — Я не чувствовал в себе силы, чтобы сесть и оглядеться.

— Здесь, сэр.

Он вошел в поле моего зрения и был он не один. Он поддерживал под руку маленькую блондинку — медсестру. Она все еще была в своем белом одеянии и со своей глупой специальной прической, но она не выглядела так свежо и блестяще как в баре "Фламинго". Она уже увидела насилие и смерть.

— Ты кажется пошел вразрез с моими инструкциями, мистер Брейсуейт. Разве не эту леди, я инструктировал тебя, сохранять в безопасности ценой твоей жизни?

Он облизал пересохшие от волнения губы.

— Но сэр, она была вооружена...

— Вот как? Разве она стреляла в тебя? Я не вижу, чтобы с тебя обильно стекала кровь. И какого дьявола ты тут делаешь, мисс? — спросил я у Дотти Даден.

Она с возмущением посмотрела на меня, — Почему вы спрашиваете меня? Можно подумать, что у меня был выбор! Когда в моем распоряжении было столько времени, сколько было у меня, я ценю, то что мне еще сказали, что все это значит! — Огорчение и обида заставили ее выпрямиться и не опираться на руку. Она сама высвободилась от поддерживающей ее руки Брейсуейта. — Хватит меня держать... глупый Ромео! Использовать мою квартиру и притворяться.... Держи свои руки подальше!

— Но не могла же я оставить ее у телефона, Поль? — сказала мне Оливия. Я не думаю, чтобы тебе понравилось вмешательство полиции. Вот я и заставила ее поехать с нами.

— Я не помню, чтобы просил чьего бы то ни было вмешательства раньше двенадцати тридцати трех, — сказал я. Выражение ее лица изменилось. Я сказал слабо: — ах, дьявол! Оставим это, доктор. — Она все еще рассерженно смотрела на меня. Я действовал не как человек, чья жизнь была спасена в последнюю отчаянную минуту. Может быть я и не смог бы взять Кроче сам. Никто теперь об этом не узнает и не стоило теперь спорить об этом. — Не переживай о нашем друге Кроче, он был совсем не тот человек о котором стоит это делать, — сказал я. — Где твой обожаемый Бен Кейси, доктор? Где же этот Аполлон медицинской профессии? я хотел бы задать ему вопрос, как только он оправится после такого тяжелого испытания.

— Гарольд? — она все еще хмурилась, но уже совсем иначе. — Что ты хочешь спросить у Гарольда?

— Я хотел спросить у него, почему он живой. — Она молчала и я продолжал, — я тебе говорил, как все может оказаться. Я говорил, что Кроче убьет их обоих, он так и поступил. Но убил только Тони Вайль.

— Я знаю. Мне... мне очень жаль, Поль.

— Что мне именно хочется знать, так это то, что сказал Гарольд Муни и что сохранило ему жизнь, — сказал я. — Он должен был говорить очень быстро и должен был сказать нечто важное. Он даже был способен обратиться за помощью к друзьям, высокопоставленным друзьям и поэтому Кроче не убил его, я не говорю о Торговой Палате в Пенсаколе и об Американской торговой ассоциации. Я хочу знать что он сказал. Я хочу знать как такой увалень, как Муни, избежал пули, в то время, как Тони.... — Я замолчал. Этот пункт был не основным.

— Поль, пожалуйста, не принимай близко к сердцу, — сказала Оливия. — Тебе нельзя так много говорить, нельзя преревозбуждаться.

Я рассмеялся в ответ на ее слова. Я посмотрел вверх на нее и сказал, — мы представляли, что Муни был сообщник Кроче, ты помнишь? Да, мы были не правы, но мы были только наполовину не правы, как мне теперь это кажется. Он работал не на Кроче. Но чей то сообщник он все-таки был. И теперь, когда тучи развеялись и стоя перед дулом пистолета Кроче, он использовал это имя, чтобы спасти себя. Он сказал Кроче что то интересное, так что тот вместо того чтобы пристрелить его, сохранил его ради будущего нового назначения, в смысле получения денег после предоставленной информации и проявления должной заботы обо мне.

— Разве он... — Оливия заколебалась, — разве Гарольд предлагал ему деньги?

— Да как он мог сказать? Не будь наивной, доктор. Такие люди, как Кроче не продаются, и не на те деньги, которые мог предложить Гарольд Муни. Но иногда вам удается вызвать их любопытство сообщив им о какой-то большой игре, в которой они могли бы принять участие на одной стороне или на другой. Единственную сделку, которую Муни мог бы предложить это то, что он, возможно, сообщил ему все, что знал довольно правдоподобно, что Кроче клюнул на это. И если он смог рассказать все Кроче, он может рассказать это и мне.

— Нет, — произнесла Оливия.

Я не мог понять правды по ее лицу. Я быстро перевел взгляд на других участников этой сцены, стоявших поодаль, они очень странно смотрели на меня. Похоже, они чувствовали себя неуютно, даже, как-то виновато.

— Что ты хочешь сказать этим словом — "нет"? — спросил я ее. — Где он? Вы позволили ему уйти?

Я попробовал подняться. Оливия не пустила меня. Она начала говорить и что-то в ней переменилось. Я видел страшный взгляд ее глаз, как если бы она сейчас заплачет. Тогда вмешалась блондинка-медсестра.

— Доктора Муни нет... Я хочу сказать, что он убит.

Я уставился на нее, потом на Оливию, отвернувшуюся от меня и кусающую губы. Я снова перевел взгляд на Дотти.

— Дьявол! Он убит! Мисс Даден! Как это случилось? Связанный, он так сильно бился, когда я пришел сюда!

Она покачала головой, — он был без сознания, когда мы вошли. Джек и я сразу подошли к нему, в то время, как доктор Мариасси оказывала помощь вам. Джек помог мне разрезать веревки и вынуть кляп у него изо рта. Но он не заговорил с нами. Его пульс был слаб. Я позвала доктора Мариасси и мы вместе попытались применить искусственное дыхание, но это не помогло. Мы не смогли привести его в чувство.

Последовало молчание. Я посмотрел на Оливию, — Я не хочу спрашивать об этом, доктор. Это не могло быть рикошетом?

Она покачала головой, — нет. На нем нет ни одной раны, Поль. Он просто мертв. Может сердечный приступ, усиленный страхом и частичной нехваткой воздуха? Кляп был довольно большим.

— Сердечный приступ? — медленно произнес я. И услышал свой собственный смех. Это был очень плохой смех. — Доктор, не шутите так. Ты считаешь, что я поверю, что единственный человек, с которым мне необходимо поговорить, умер от сердечного приступа? Да ты наверно сумасшедшая или оптимистка. — Я посмотрел на двух других, стоящих тут же. — Или кто-то другой!

Внезапно глубокая тишина установилась в бетонном бункере. Они все смотрели на меня. Оливия запротестовала, когда я попытался встать, но потом передумала и замолчала. Она сама помогла мне подняться. Я чувствовал в ноге боль, но мой вес позволял переносить ее, как обычно. Я посмотрел вокруг. Я подумал, что в бункере стало многолюдно. Еще два мертвых или живых тела и мы начнем производить отбор претендентов.

— Я думаю тебе бы проще было сказать, что ты имеешь в виду, Поль? — Спокойно произнесла Оливия. — На что ты намекаешь?

Я какое-то мгновение изучал ее лицо. Потом посмотрел на остальных двух. Оливия выглядела так, как если-бы была чем-то рассерженна. Брейсуейт выглядел озадаченным. Дотти смотрела на меня испуганно. Я не стал порицать ее за это. Это не очень-то подходящая ситуация для молоденькой и невинной девушки оказаться, внезапно, среди мертвых тел. Если только она была невинной, эта молоденькая девушка. В этот момент я не стал бы доверять и ангелу в белом халате с небес, чтобы совершить проверку благонадежности к Финальному секрету.

Хромая, я направился в угол, где лежал Муни. Это было не тяжело. Встать на колени перед ним оказалось задачей потруднее. Должна быть где-то отметина. Я обнаружил ее на затылке, прикрытой волосами.

— Нет раны, говоришь? — обратился я к Оливии, указывая на маленькое пятно крови.

Она присела рядом со мной на колени, ничуть не беспокоясь о своих нейлоновых чулках. Я устремился к раненым и осмотрел их всех, лежащих на бетонном полу, и еще один осмотр не дал бы дополнительных сведений. Мне было лучше смотреть на ее порванные чулки, чем смотреть не ее бледное лицо, пытаясь понять, что происходит в ее голове.

— Да, — произнесла она, — да, это выглядит, как подкожный укол!

— Совсем нет! — прошептал я, — доктор, ты удивляешь меня!

— Что, Поль? — она посмотрела на меня. — Что?...

— Я дал тебе сообщение, чтобы ты передал его молодому Брейсуейту. В этом сообщении я сказал, что воспользуюсь иглой с инъекцией. Ты передала мои слова Джеку, когда вошла в квартиру?

— Да, — сказала она, — конечно.

— Да, я не подумал об этом. Тот факт, что каждый присутствующий здесь, конечно из живых людей, знал о наличии у меня подкожной инъекции. Очевидно некто, знакомый с этим воспользовался этими сведениями и заставил замолчать Муни во время всеобщей неразберихи и стрельбы.

Оливия смотрела мне в лицо и ничего не говорила. Все молчали. В комнате стало очень тесно и напряженно. Я мог чувствовать, что что-то или кто-то готов нарушить молчание или сломаться. Муни был убит, потому что он мог выдать одного из присутствующих. Человек, сделавший это ждал, когда я его или ее схвачу за руку. Я быстро проверил вещи Муни. То, что я искал у него не оказалось. Следующей была Тони. Это выглядело неприятно, но мне пришлось сделать это. У нее тоже ничего не оказалось. Я с трудом поднялся на ноги и похромал к Кроче — он лежал лицом вниз в луже своей крови. Он был смертельно ранен и долго бился в судорогах умирая. Я нащупал его карман, моя маленькая коробочка с инъекциями оказалась у него. Однако открыв ее, инъекций там не оказалось, как я и ожидал. Подвергаясь риску — забирая у мертвого человека иглу, убийца, по видимому, не подвергался риску быть схваченным, возвращая ее.

Упущена была еще одна вещь — пол-ампулы — если это подходящий термин того вещества, которое мы используем, когда не хотим, чтобы человек проснулся. Я представил себе, как пользуясь суматохой, когда все стремились к раненым и умирающим убийца, освободив мою иглу от сонного препарата, которую я планировал применить к Кроче и набрал в нее летальной дозы другой инъекции. Да, наша технология и оборудование хорошо известны оппозиции, так же, как и их технология — нам.

Все смотрели на меня в упор. Я провел инспекцию коробочки и тела Кроче. У него тоже ничего не оказалось. Это прояснило все элементы проблемы: четыре бетонные стены и бетонный пол, три человека и одна подкожная инъекция. Я протянул руку и взял выпавший пистолет Кроче из лужи крови и прицелился в Брейсуейта.

— Ты сказал, что у тебя есть пистолет, мальчик. Дай-ка его мне.

— Но...

— В твоем распоряжении пять секунд. При счете "пять" ты умрешь.

Конечно, это был только блеф. Я никого не собирался убивать. Я потерял одного потенциального осведомителя, но я не хотел терять другого.

Брейсуейт проглотил комок, застрявший у него в горле. — Да, сэр. — Он порывисто сунул руку в карман и вынул револьвер, похожий на тот, что я дал Оливии. Я не знаю, что заставляет Вашингтон быть таким пристрастным к новосозревшим маленьким чудовищам, но он производит их, как жевательную резинку.

— Положи его и отойди, — приказал я. — Ты, доктор, отойди туда с ним.

Оливия заколебалась. Ее глаза широко раскрылись и смотрели вопросительно, может и уязвленная, но она ничего не сказала. Мгновение спустя, она подошла и встала рядом с ним. Я глянул на нее холодно. она могла быть замечательной, мы могли вместе забавляться, но я не знал ничего. Я не знал и потому не мог никого отпускать.

— Где-то у тебя был еще нож, — сказал я Брейсуейту. — Я знаю, потому что сам дал его тебе. Не следует его бросать у него нарушен центр тяжести, поэтому и не пытайся. Пистолет данный мной тебе без патронов. Теперь вы, мисс Даден, встаньте с ними. Я не знаю какое у вас оружие, поэтому не шевелитесь даже если что-нибудь зачешется.

Мне удалось встать на ноги. Я положил левую руку на пистолет, вытер о брюки правую руку. Я не знал, стреляет ли маленький пистолет Кроче — он мог быть и пустым. Я жестом приказал им повернуться. Они повернулись. Я двинулся вперед, поднял пистолет Брейсуейта с пола, не отводя взгляда с этой троицы. Быстрая проверка показала мне, что он полностью заряжен Я положил испанский "двадцать второй" в карман пиджака. Я занимался делом пока мог стоять прямо.

— Поль, — заговорила Оливия, — не повреди свою ногу. Ты ведешь себя, как сумасшедший. Этот удар головой...

— Давай опустим диагноз, мадам, — сказал я, — лечение тоже. Со мной все хорошо. Я не нуждаюсь в медицинском обслуживании. Все, что мне нужно — подкожная инъекция. Только одна маленькая игла и мы все можем отправляться домой.

— Я не понимаю, — сказала Дотти жалобно, — я не понимаю...

— Поймешь, — сказал я. — Начнем с тебя. Сними-ка всю свою одежду.

Это было чересчур. Оливия задохнулась и посмотрела на меня неверящим взглядом. Брейсуейт уставился на меня возмущенно. Маленькая блондинка-медсестра подумала, что я страшный человек.

— Что? — спросила она.

— Вы слышали меня, — сказал я, — и не говорите мне, что я должен снять с вас подозрение, что вы здесь посторонний человек. Вы можете быть невинны так или иначе, но вы не постороннее лицо. Вы работали с доктором Муни, возможно вы с ним спали, а возможно и нет...

— Конечно не спала! Всякий кто это скажет, отвратительный лгун! И если вы думаете, что я буду раздеваться в присутствии всех этих людей...

— Не лицемерь, дорогая. — Оливия внезапно рассмеялась. — Ты знаешь, что тебе бы ужасно хотелось раздеться в нашем присутствии, а еще тебе бы очень хотелось, чтобы все здесь оказались мужчинами!

— Достаточно, доктор. — Заметил я Оливии. Я перевел взгляд на блондинку, — пожалуйста, Дотти, не напрашивайся на грубость.

— Сэр, — возмутился Брейсуейт, — сэр, я не думал...

— Великолепно, — произнес я зловеще. — Мы будем упрямиться. А, Дотти?

Она заколебалась, затем она вызывающе вскинула голову, что мне болезненно напомнило Антуанетту Вайль, живую — девочку, вмешавшуюся в события, которые оказались выше ее разумения. Дотти бросила обвиняющий взгляд на Брейсуейта, внешне выражая ему порицание за оскорбление. Она расстегнула свой халат, выскользнула из него и передала мне. На ней была надета прекрасная нейлоновая комбинация, которую она сняла через голову и передала мне вслед за халатом. Оставшаяся на ней одежда ничего значительного не представляла. Все оставшееся на стоило снимать, кроме, может быть, грубых, белого цвета туфель.

Она начала расстегивать лифчик, очень непринужденно и даже, я бы сказал, провокационно. Это даже начинало нравиться ей самой — я заметил — каким-то плохим отрешенным образом, она принимала это, как должное, стоя здесь почти голая, что каждый смотрел на нее или пытался не смотреть. Лифчик не представлял собой ничего существенного и под ним ничего не содержалось, кроме самой Дотти. Я кашлянул.

— Это не обязательно, — произнес я, — снимите только обувь и потрясите ей.... Хорошо. Прошу прощения, мисс Даден. Когда мы выберемся отсюда, можете дать мне пощечину. Мистер Брейсуейт, теперь ваша очередь.

Он весь покраснел и с трудом удерживался, что бы не посмотреть на красивую маленькую девушку, стоявшую рядом с ним. Очень спокойная и владеющая собой, даже немного улыбаясь, она начала одеваться, несколько небрежно, будто находилась в своей собственной квартире. Можно было подумать, что ни одного мужчины не находилось рядом с ней в радиусе мили; конечно ни одного молодого мужчины, из своей компании, чтобы прибегать к старомодному выражению, как в самом начале.

— Мистер Брейсуейт, — повторил я.

— Что, сэр?

— Да, да, сэр! — Повторил я.

— Твоя очередь, Джекки. — Дотти усмехнулась. — Снимай все, милый. Позволь девочкам полюбоваться на тебя.

— Сэр, неужели вы думаете, что я... — он посмотрел на нее, потом на меня. — Вы не можете подозревать меня!...

— Юноша, — сказал я, — вы оказываете временную помощь. Вы не проходили специальной подготовки. К моему сведению, вы не проходили подготовки. Вас взяли прямо с улицы, чтобы оказать временную помощь. Почему вы решили покинуть морскую авиацию, чтобы работать на нас? Да, я подозреваю вас. Кто-то в этом помещении ввел инъекцию Муни Почему бы и не вы?

Я произвел жест пистолетом. Он очень быстро разделся. Он был очень красиво сложен, этот парень, стройный и загорелый. Дотти изумленно уставилась на него, присвистнула от восхищения, чтобы помучить его. Мне хотелось знать, продолжал ли он думать о ней, как о неземном существе. Сознаюсь, ее мораль нисколько не интересовала меня и в целом, я находил ее поведение более убедительным, чем если бы она разыграла святую невинность. Кроме всего прочего, она была образованной медсестрой, а королева Виктория уже давно умерла.

Иглы в вещах Брейсуейта не оказалось. Я бросил вещи ему обратно и тяжело вздохнул. Мы много смеялись, мы видели два обнаженных молодых тела и уже надолго задержались здесь. Я повернулся к Оливии.

— Да, доктор, да, теперь твоя очередь.

Оливия окоченело посмотрела на меня. Она много потеряла своей губной помады за этот вечер. Она выглядела обычно, старомодно, как та женщина, которую я встретил на авианосце, несколько дней назад. Она отступила к той границе, с которой начала. Все было так, как если бы ничего не случилось с тех пор между нами — почти, но не совсем так.

В ее глазах светилась память. И в ней отмечался тот факт, что она, как и я, она казалась старше тех двух, что были с нами. Я попросил ее отбросить ее взрослое достоинство, вместе с ее вещами, в присутствии этиз двух, относительно молодых людей, одного из которых у ее имелась причина ненавидеть.

— У меня нет этого, Поль, — сказала она сквозь зубы. — Ты абсурден. Зачем мне убивать Гарольда?

— Я думаю причина существует! — Рассмеялась Дотти.

— Прекрати, — сказал я ей, а потом Оливии, — Может Муни был убит и не для того, чтобы заставить его замолчать. Может ты увидела шанс, чтобы отомстить ему. Ты, доктор, и не знаешь, как пользоваться иглой и может, ты, даже не можешь отличить инъекцию которая смертельна, и которая — нет, по запаху, вкусу или еще по чему-нибудь. Может убийство совсем не имеет ничего общего с моим делом, но я должен знать, кто это сделал.

— Ну, конечно, не я! — воскликнула она с жаром, — тебе надо верить мне...

— Может этот весь медицинский персонал, между тобой и Муни, просто камуфляж и существуют вещи, о которых я ничего не знаю. — Сказал я. — Ты однажды намекала на что-то, что-то загадочное. Ладно, отбросим, к чертям, все догадки. Ты сказала мне, доктор, что Кроче мертв. Это означает, что ты осматривала его. Ты, так же, пригласила взглянуть на Муни и мисс Даден. От Кроче к Муни перешла игла. Где она?

— Я уже сказала, что ее у меня нет. Нет! Тебе понятно?

— Жаль. Очень жаль. Значит тебе следует доказать это по примеру остальных.

— Я не собираюсь раздеваться для тебя, Поль. — Произнесла она очень спокойно. — Тебе придется... применить силу.

— Я могу и это. Но зачем прибегать к грубости, если вам нечего прятать? Ты доктор. До этого ты была студенткой. Что такое секретное есть в человеческом теле? Мне нужна игла с инъекцией, доктор. А не твое обнаженное тело. В, противном случае, я хочу убедиться, что у тебя ее нет. Поможет ли мне, если я скажу "пожалуйста"?

Она отрицательно покачала головой. Она смотрела на меня прямо, ожидая моих действий. Странный приступ паники читался в ее глазах и я вспомнил, что хотя мне разрешалось заниматься с ней любовью, мне не разрешалось смотреть на нее голую: она не снимала комбинации или же просила переодеться в какое-нибудь ночное одеяние. Может это и составляло ее тайну, вот она доктор, а вот она и не доктор. Может в этом все и заключалось. Или может она что-то прятала. Но, так или иначе, есть только один путь, чтобы все выяснить.

Я сделал хромающий шаг по направлению к ней. Оливия ждала не двигаясь, но когда я протянул к ней руку, чтобы снять платье, — в одной руке я продолжал сжимать пистолет, — она глубоко вздохнула и ухватила меня за запястье.

— Нет! — Простонала она. — Поль, не надо! Пожалуйста! У меня нет ничего. Клянусь! Ты не должен... — она заколебалась и посмотрела мне в глаза, — тебе не следует этого проделывать тут со мной!

Я посмотрел на остальных. Они смотрели на нас не отрываясь.

— Ты должна сделать это, хотя бы так, как сможешь. — Сказал я хрипло.

— Да, — с яростью произнесла она, — ты хочешь устыдить меня не найдя того, что ищешь. Я надеюсь, ты запомнишь на всю оставшуюся жизнь, что я сказала тебе. Клянусь тебе, у меня ее нет!

— Я запомню, — пообещал я. Я стряхнул ее руки и снова потянулся к воротнику ее платья. Я видел, как ужас изобразился на ее лице.

— Подожди! — задыхаясь произнесла она. — Хорошо, я сделаю это. — Она заколебалась, — только позволь мне.... Только одну вещь вначале, Поль. Пожалуйста.

— Гарантирую, — сказал я, — я сдержан. В чем дело?

Она протянула руку. Я резко отшатнулся.

— Стоп! Что ты хочешь?

— Только расческу, — сказала она.

— Расческу?

— Расческу из твоего нагрудного карманчика. Дешовую карманную расческу. Рассмотри ее осторожно, перед тем, как дать мне. Я хочу чтобы ты избежал неприятности! — ее голос был горек.

Я посмотрел на нее, в эту секунду мне очень хотелось бы знать, что у нее на уме. Я пожал плечами, вынул расческу из кармана и подал ей.

— Что еще?

— Теперь, — сказала Оливия и повернулась, чтобы посмотреть на Дотти Даден, — теперь я прошу разрешения расчесать ей волосы.

Мертвая тишина была ответом на ее просьбу. Дотти протестующе воздела руки к своему позолоченному улью, который венчал ее голову, который любая глупая женщина-полисмен попросила бы осмотреть, мотивируя это, как составную часть любого обыска. Да, это было не самой блестящей ночью в моей жизни.

Оливия, с расческой в руке, сделала шаг к Дотти, но та бросилась к дверному проему. Я сделал резкий шаг, чтобы удержать ее. Моя раненная нога подвела меня и я тяжело рухнул рядом с ней. Я понял, что она собиралась сделать и ухватился за нее, чтобы она не поднесла свою руку ко рту. Последовали грубые объятия, чтобы отобрать у нее смертельную таблетку.

Затем я с трудом поднялся на ноги и посмотрел на смертельную маленькую капсулу, зажатую в моей руке, а затем на маленькую девушку в больничном халате, растрепанную и пыльную и на ее замысловатую прическу, рассыпавшуюся на неаккуратные пряди и кольца над белым лбом. Она выглядела теперь значительно старше, не такой аккуратной и притягательной, как раньше.

Над одним ухом, как экзотическая драгоценность — кусочек металла и стекла, поблескивал среди вьющихся светлых прядей волос. Она подняла руки вверх, отыскала ее, сдернула и бросила в меня. Ее цель уклонилась. Я слышал, как эта вещь стукнулась о бетонный пол, позади меня.

— Я ничего тебе не скажу! — простонала она. — Ты не заставишь меня говорить!

Они всегда так говорят.

Глава 21

Человек по имени Эмиль Тоссиг в Сент-Луисе называл себя Вильям Кан. Это был пожилой человек с белыми седыми волосами и с приятными коричневыми глазами. По крайне мере, позже, люди по соседству говорили, что его глаза смотрели по-доброму. Но я никогда не видел его сам, чтобы составить свое независимое, от других, суждение. Я находился в семидесяти ярдах позади него, через улицу, когда он сделал несколько шагов, чтобы подняться в совой дом, когда, вдруг, упал и умер.

Доктор провел осмотр и сослался на сердечную недостаточность, при этом старательно избегая упоминать о маленьком отверстии от пули, находящемся в основании черепа. Карл Кроче был не единственный, кто пользовался "двадцать вторым" калибром, имевшим ряд преимуществ, перед другим оружием. Преимущества заключались в том, что на него можно прикрепить глушитель, а на больших калибрах глушитель действует не так надежно, как на этом.

После этого множество всяких событий произошло в стране, тени-прикрытия были идентифицированы другими агентами, для их поимки была уготована сеть в национальном масштабе, после ухода Тоссига. Несомненно, те, кто не был выявлен, сбежали, немногие вернулись обратно. Все это происходило не так гладко и бескровно, как предполагал Вашингтон, даже и при отсутствии их главаря, но где могло быть иначе? Мне сказали, так же, были межнациональные суды, решавшие о принадлежности того или иного человека к этому делу.

Эта часть дела меня не особенно интересовала. Во всяком случае, я тогда находился в госпитале и лечил инфицированную ногу. Еще одна характеристика двадцать второго калибра такая, что его маленькие пули несут на себе смазку и грязь, которая проникает и в рану, а если рана еще и не смертельна, то это доставляет множество неприятностей. Может быть поэтому меня не оставляли в покое, как я того хотел. Один джентльмен из Вашингтона посетил меня, когда я лежал на койке и сказал мне, что я герой и возможно спас мир или, хотя бы, какую-то его часть. Они образовали специальный департамент для этого, я думаю. Они называют это международными отношениями или еще чем-то в этом же духе.

Я хотел сказать этому парню, что бы он отправился во Флориду и произнес свою хвалебную речь в присутствии леди с ученой степенью по астрофизике, но это было бы не дипломатично. Так же я удержался от соблазна спросить его, какого дьявола он думает, что спасена именно часть мира.

Уже давно наступила весна, когда я снова смог посетить Пенсаколу, согласно инструкции Мака.

— Леди хочет, чтобы ты подписал какие-то бумаги, — сказал он мне в Вашингтоне, — я сказал ей, что ты можешь оставаться там сколько тебе потребуется. Понял?

— Понял.

— Там ты случайно можешь повстречать молодого Брейсуейта. Так, он уже не работает на нас. Он опять на своем корабле. — Мак метнул на меня взгляд, через стол. — Ты дал ему довольно грубую интродукцию к нашей работе, Эрик. Не было никакой необходимости в том, чтобы ему свидетельствовать на допросе этой девушки.

— Он сыграл свою роль в ее поимке. И я думал, что он лучше смог бы привыкнуть к работе, наблюдая ее изнутри.

— Посмотрев на ребят из команды допроса мисс Даден? Она умерла вскоре, — ты знаешь? А лейтенант Брейсуейт решил, что не хочет больше вести жизнь тайного агента. — Мак смотрел на меня задумчиво. — Может это потому, что у тебя осталось много невысказанного в этом деле, Эрик?

— Может быть, — сказал я. — А моя, э... жена, все еще живет по тому же адресу?

Мак ответил утвердительно, но когда я хотел позвонить ей домой из аэропорта Пенсаколы, я не мог найти фамилию Мариасси в телефонном справочнике. Затем я понял, что искал неправильно и перелистал книгу. На букву "К" я увидел: Коркоран, Поль — 137Спрус, 332-1093. Странные чувства вызвала у меня эта фамилия. Я уже отвык от нее с прошлой осени.

Я набрал номер и мне ответила служанка, сказавшая, что миссис Коркоран отсутствует, но если я мистер Коркоран, то я могу застать ее в лаборатории, — здание под номером 1000 штаба морской авиации. Она ждет меня.

На такси я миновал ворота и огромную базу, и проехал мимо плаца, на котором проводилась какая-то военная церемония. Это был военный смотр на котором присутствовали все военные чины. Большие массы офицеров самого низкого ранга стояли по бокам. Они были одеты в полевую форму одежды, за ними следовала длинная колонна учеников морской авиационной школы или мичманов, или еще кого-то, как их там зовут в морской авиации. Я не большой знаток морской терминологии.

Моему шоферу удалось отыскать свободный проезд, ничем не заблокированный и он доставил меня к самому пирсу, откуда я мог видеть, через гавань, остров Санта Розу, но отсюда я не мог видеть ничего похожего на заброшенное фортификационное сооружение. Я, может быть, не смог бы его заметить даже и днем, на самом острове. Я хорошо слышал звуки духового морского оркестра, когда подошел к дверям здания под номером 1000. Находясь здесь, я не испытывал особенного желания быть посвященным в тайны науки.

— Мистер Коркоран, — спросил меня охранник.

— Да, сэр.

— Пожалуйста, садитесь. Я сообщу доктору Коркоран. Она ждет вас.

Затем она спустилась по лестнице, вниз. Эта женщина выглядела так же, как та, прежняя, только волосы ее были уложены иначе и привлекательнее и губная помада заняла свое постоянное место, гладкая и зовущая.

На ней был надет коричневый свитер и коричневая юбка, в которой она казалась особенно стройной и высокой. Только ноги ее не изменились. Они, красиво очерченные, хорошо вырисовывались под коричневой тканью юбки, а в нейлоне и на высоких каблуках они смотрелись просто изумительно.

Я вскочил на ноги, не зная, что ожидать. Она прошла через гостиную обняла меня и крепко поцеловала, что еще более удивило меня. Мы расстались совсем не по дружески.

Я услышал в ушах ее голос, — играй же, черт тебя подери! Охрана — старомодная и болтливая. Не стой, как истукан! — Она отступила на шаг и сказала, не справляясь с дыханием: Мы разминулись, дорогой.

— Я пытался вернуться поскорее, но меня все время задерживали. Ты великолепно выглядишь, Оливия!

— Вот как? — она в замешательстве что-то, по-женски, поправляла в прическе. Я вспомнил, что она никогда раньше не поправляла прическу после поцелуя. — Как доехал, дорогой? — Наконец-то догадалась спросить она.

— Так себе. Над горами я почувствовал некоторую слабость, но все обошлось хорошо.

— Извини, что я не могла встретить тебя в аэропорту, но случились серьезные вещи. Автомашина за углом. Поехали. — Она взяла меня под руку и повела на солнечный свет. — Спасибо, Поль. — сказала она уже совсем другим тоном. — Некоторые здесь вели себя так, будто не верят, что у меня есть муж. Охрана введет их в курс дела — старых сплетниц. — Она рассмеялась. — Все-таки мне надо продвигать свою карьеру и поддерживать репутацию, теперь, когда я уже не секретный агент.

— Разумеется.

— Не хочешь ли осмотреть окрестности? Я не могу показать тебе нашу работу, но здесь имеется интересное оборудование такого высокого класса, как центрифуга для людей и вращающаяся комната, в которой они изучают проблемы равновесия.... Ну что, хорошее предложение, а, Поль?

— Что?

— Я хотела потом извиниться, но ты ушел.

— Извиниться? За что?

— За то, что тебе пришлось так тяжело. Той ночью. Помнишь. У меня была причина по которой я не могла раздеться перед всеми. Я не имею в виду те грубые слова, которые тогда произнесла. — Она заколебалась и посмотрела на меня с загадочным блеском в глазах. — А ты и в самом деле раздел бы меня?

— Да, — подтвердил я.

Она мягко улыбнулась. — Я рада. Я не люблю людей, которые говорят грубости, а поступают нерешительно. Я не люблю людей смешивающих чувства с бизнесом или работой. Но ты, все же, настоящее чудовище. И я рада, что снова могу видеть тебя, Поль. Правда, правда!

— Я тоже люблю тебя, доктор! Когда мы подпишем эти бумаги? — Конечно, хорошо обсуждать минувшие события, но кому-то надо же придерживаться порядка в разговоре.

Она смолкла и улыбнулась, — да, — сказала она, — конечно.

У нее по-прежнему был ее маленький черный "Рено", ей даже не удалось, как я заметил, накрутить на нем много километров. Я вспомнил и без лишнего напоминания пристегнул ремень. Она тронула машину с места, но после двух кварталов нам пришлось вернуться обратно, по приказу полисмена; церемония еще не закончилась. И на другой улице дела обстояли не лучше. Мы находились сбоку от плаца, но нам не позволили проехать вдоль него. Я слышал, как резко отдавались команды. Кадеты, или как их там еще, готовились пройти строем.

— Послушай, — сказал я. — Оставь здесь машину и давай посмотри. Мне нравятся парады.

Она смотрела без всякого энтузиазма, но я вытащил ее из машины и потащил на плац. Я быстро нашел место откуда можно наблюдать незамеченным. Они шли вдоль края плаца, прямо на нас, четверо в ряд, стройным шагом, со знаменем впереди. Военные зрители отдавали им честь. Я, то же, вспомнил и снял шляпу.

Оливия толкнула меня локтем, я посмотрел в направлении ее взгляда, там шел лейтенант Брейсуейт, среди других, мимо трибуны, в военной форме, красиво отдавая честь, когда проходил мимо флага. Он выглядел счастливым и довольным. Он опять был на своем месте.

Кадеты прошли мимо угрюмо глядя перед собой. За ними проследовал оркестр, исполняя марш "Звезды и полоски навсегда...". Все это выглядело затертым и несовременным. Может наступит время и вот так они пойдут прямо на танки в сопровождении оркестра, разумеется тактика будет несколько иная. Может вот так очень красиво, а может и оркестра никакого, совсем, не будет.

Флотские музыканты почти поравнялись с нами. Оливия хотела заткнуть уши, а я вспомнил, стоя на острове, об авианосце, купающемся совсем в других звуках и наблюдая, как истребители возносятся в воздух.

Я вспомнил, что чувствовал свое превосходство, в сравнении с молодыми пилотами и об их игрушках, шумно падающих на палубу, но теперь я пришел к заключению, что у меня был не очень крепкий базис, для такого чувства. Может они и не такие ловкие в применении к моей работе, но было время, когда я и сам не очень-то ловко исполнял ее, свою работу. И мне пришлось бы дьявольски тренироваться, чтобы сделать то, что они смогли бы однажды сделать, включая и Брейсуейта. Это была очень скромная мысль.

— Поехали, — сказал я, и десять минут спустя мы входили в дом с окном-картиной в перспективе представляющем уходящие извилистые улочки Франции. Я испытывал почти удовольствие входя в такую знакомую комнату, после лета проведенного в клинике.

— Великолепно, — сказал я, — теперь покажи мне где можно работать с ручкой и бумагой, доктор. Ну, и где же бумага, которую нужно подписать?

— Нет здесь этой бумаги, — сказала она. — Где-то у адвокатов — есть, я думаю, а здесь — нет.

Я повернулся и посмотрел на нее. Что тут можно сказать? Я молчал и ждал.

— Я просто хотела, чтобы ты приехал сюда, — сказала она.

— Значит, ты решила заманить меня в лабораторию, чтобы представить меня, как своего мужа?

— Да, — согласилась она. — Только для этого. Не говори пока ничего, Поль. У меня есть нечто, что я тебе хотела бы показать, а пока прошу, помолчи. И иди сюда.

Она быстро пересекла гостиную, холл и миновала дверь большой спальни, запомнившейся мне. Она открыла дверь в противоположном конце холла.

— Входи, — произнесла она и посторонилась, чтобы пропустить меня.

Я прошел мимо нее и остановился. Это была маленькая комнатка. На стенах были обои с изображением кролика Банни повсюду. В углу стояла детская кроватка и в ней лежал маленький ребенок, несомненно, ребенок. Он спал и на нем были надеты голубые вязанные пинетки. Будучи однажды отцом, я знал, что голубые пинетки означают то, что это мальчик.

Я повернулся и посмотрел на Оливию. Ее лицо ничего не выражало. Она прижала к губам палец. Я вернулся обратно в гостиную оставив Оливию осторожно закрывающую дверь. Когда я услышал ее шаги, я остановился у окна-картины, думая о том, что мне никогда не понять, почему люди строят окно-картину, чтобы смотреть через улицу на такие же окна-картины соседей; однако эти мысли к делу не относились.

— Теперь тебе понятно? — спросила она, подойдя ко мне. — Я говорила тебе, что это не мой секрет. Это его секрет. Ему нужна фамилия. Теперь она у него есть. Это фамилия человека, который не существует на самом деле, но это неважно. Оно законно, это имя, и только это одно имеет смысл. Никто не может отобрать его у него.

Я повернулся и посмотрел ей в глаза. Она стояла передо мной стройная и притягательная в ее красиво подобранном костюме — юбке со свитером. И я, вдруг, вспомнил какие свободные, неуклюжие вещи она носила тогда. Все озадачивало в ней.

— Я стараюсь быть умной, — спокойно сказала она. — Я согласилась выйти замуж за никому не известного правительственного агента, — очень неохотно, конечно. Я планировала все устроить так, чтобы ты... чтобы ты, одним словом, чтобы этот человек после свадьбы никогда бы не протестовал, что ребенок не его. Он мог бы догадываться, но никогда бы не узнал. Теперь ты знаешь чей он.

— Теперь ты скажешь это.

— Когда я узнала, что я беременна. Я пошла к Гарольду и теперь тебе известно, что случилось тогда. Я возможно не полностью объяснила тебе насколько в деле замешан Гарольд. Я презирала его и все же... все же, ведь я любила его однажды и поэтому решила родить ребенка. — Она глубоко вздохнула. — Он мертв. И никогда не женится на мне. Единственное, на что он тогда снизошел — аборт. Это слово тебе, надеюсь, известно. Я, конечно, не гожусь в матери, но на то предложение я, тоже, не согласилась.

Я посмотрел на нее. — Что же ты хочешь, Оливия? — спросил я.

Она смотрела мне прямо в лицо. — Его зовут Поль Коркоран младший. Я полагаю он так и вырастет — со словом Младший. Во всяком случае, у него есть фамилия. — Последовала пауза. — Но мне бы хотелось, чтобы и отец у него тоже был. Не обязательно отец. Просто мужчина, который появлялся бы время от времени, человек, главным образом занимающийся бизнесом, но всегда добрый и приветливый, когда возвращается.

— Я не так уж добр и приветлив, — сказал я.

— Это знаю я и знаешь ты, но ему это знать необязательно, — улыбнулась она.

— Ты так напряженно работаешь все это время, ради этого ребенка? — спросил я.

— Не совсем ради ребенка, Поль или Матт или, как там еще твое настоящее имя. — Заколебавшись ответила она. — Мне... мне так было одиноко этой зимой.

Последовала еще одна пауза. — Конечно, — произнес я. — Но ты еще так привлекательна, так хорошо выглядишь. Ты еще сможешь найти человека, который станет тебе полноценным мужем и отцом для твоего ребенка.

— Я ненавижу таких, — тихо сказала она. — Я ненавижу мужчин, которые ходят в страховую компанию или в суд с дурацким дипломатом в руке, каждый день, в течении всего года. Я презираю таких. Я была бы умнее чем он, и мне пришлось бы скрывать это.

— Ты умнее, чем я?

— Говоря специфическим языком — может быть, но это неважно. Для наших с тобой взаимоотношений — это совсем неважно. Не заставляй меня бросаться тебе на шею, Поль. Мы люди одного порядка, говоря научным языком. У нас бы могло получиться. Замужество — это слишком много для того, в чем мы нуждаемся, но мы оба очень в этом нуждаемся. И я, и ты, мы оба!

— Ты расчетливая и холодная женщина, доктор. — сказал я.

— Нет. — Отрицательно покачала она головой и мягко произнесла, — нет. Я могу быть расчетливой, но я не... хладнокровная. Тебе, ведь все известно, если ты еще не забыл это.

— Я не забыл...

Мы стояли у окна, и с предосторожностью смотрели друг на друга, или почти как враги. Затем я взял ее в свои объятия, стройную, податливую, я посмотрел через ее плечо на нечто, лежавшее на маленьком столе, позади нас.

— Что там такое? — прошептала Оливия. — Что с тобой, дорогой? В чем дело?

Я выпустил ее и прошел мимо нее. Я взял нож и вспомнил, кто мне его дал. Я вспомнил, как умерла Гейл, и почему. Я вспомнил, как опустившись на колени стоял у тела Тони, сознавая свою ответственность за ее смерть, потому что всякий, с кем я вынужден сотрудничать рано или поздно накличет на себя несчастье.

Оливия смотрела на меня. Ее лицо побледнело. — Я положила его сюда, чтобы не забыть, — сказала она. — Я подумала, что ты потребуешь его назад. Я имею в виду нож. Поль, в чем дело?

Я не знал, как ей объяснить, чтобы это не вышло помпезно, жалостно или как-то еще. Я не знал как сказать ей, что она замечательная женщина и находил ее предложение великолепным, но лучше бы ей найти человека, который бы не был воплощением карающего меча, если не для ее собственной безопасности, то хотя бы для ребенка. Я был даже рад, когда резко зазвонил телефон. Кто-то, я знал, нуждался во мне. Судя по этому часу времени, это мог быть только Мак. Так и оказалось.

— Эрик? — я надеялся поймать тебя перед твоим отлетом. Ты закончил свои дела с леди? Не мог ли побыстрее приехать в Новый Орлеан? Номер телефона там тебе известен.

Я посмотрел Оливии в лицо.

— Да, сэр, — сказал я в трубку. — Я закончил все дела, здесь. К полуночи буду.

Я положил нож в карман, взял шляпу, и вышел. Первые три ступеньки оказались самыми тяжелыми. А потом немного полегчало.