Мэтт Хелм (№7) - Тени

Она покачала головой, — он был без сознания, когда мы вошли. Джек и я сразу подошли к нему, в то время, как доктор Мариасси оказывала помощь вам. Джек помог мне разрезать веревки и вынуть кляп у него изо рта. Но он не заговорил с нами. Его пульс был слаб. Я позвала доктора Мариасси и мы вместе попытались применить искусственное дыхание, но это не помогло. Мы не смогли привести его в чувство.

Последовало молчание. Я посмотрел на Оливию, — Я не хочу спрашивать об этом, доктор. Это не могло быть рикошетом?

Она покачала головой, — нет. На нем нет ни одной раны, Поль. Он просто мертв. Может сердечный приступ, усиленный страхом и частичной нехваткой воздуха? Кляп был довольно большим.

— Сердечный приступ? — медленно произнес я. И услышал свой собственный смех. Это был очень плохой смех. — Доктор, не шутите так. Ты считаешь, что я поверю, что единственный человек, с которым мне необходимо поговорить, умер от сердечного приступа? Да ты наверно сумасшедшая или оптимистка. — Я посмотрел на двух других, стоящих тут же. — Или кто-то другой!

Внезапно глубокая тишина установилась в бетонном бункере. Они все смотрели на меня. Оливия запротестовала, когда я попытался встать, но потом передумала и замолчала. Она сама помогла мне подняться. Я чувствовал в ноге боль, но мой вес позволял переносить ее, как обычно. Я посмотрел вокруг. Я подумал, что в бункере стало многолюдно. Еще два мертвых или живых тела и мы начнем производить отбор претендентов.

— Я думаю тебе бы проще было сказать, что ты имеешь в виду, Поль? — Спокойно произнесла Оливия. — На что ты намекаешь?

Я какое-то мгновение изучал ее лицо. Потом посмотрел на остальных двух. Оливия выглядела так, как если-бы была чем-то рассерженна. Брейсуейт выглядел озадаченным. Дотти смотрела на меня испуганно. Я не стал порицать ее за это. Это не очень-то подходящая ситуация для молоденькой и невинной девушки оказаться, внезапно, среди мертвых тел. Если только она была невинной, эта молоденькая девушка. В этот момент я не стал бы доверять и ангелу в белом халате с небес, чтобы совершить проверку благонадежности к Финальному секрету.

Хромая, я направился в угол, где лежал Муни. Это было не тяжело. Встать на колени перед ним оказалось задачей потруднее. Должна быть где-то отметина. Я обнаружил ее на затылке, прикрытой волосами.

— Нет раны, говоришь? — обратился я к Оливии, указывая на маленькое пятно крови.

Она присела рядом со мной на колени, ничуть не беспокоясь о своих нейлоновых чулках. Я устремился к раненым и осмотрел их всех, лежащих на бетонном полу, и еще один осмотр не дал бы дополнительных сведений. Мне было лучше смотреть на ее порванные чулки, чем смотреть не ее бледное лицо, пытаясь понять, что происходит в ее голове.

— Да, — произнесла она, — да, это выглядит, как подкожный укол!

— Совсем нет! — прошептал я, — доктор, ты удивляешь меня!

— Что, Поль? — она посмотрела на меня. — Что?...

— Я дал тебе сообщение, чтобы ты передал его молодому Брейсуейту. В этом сообщении я сказал, что воспользуюсь иглой с инъекцией. Ты передала мои слова Джеку, когда вошла в квартиру?

— Да, — сказала она, — конечно.

— Да, я не подумал об этом. Тот факт, что каждый присутствующий здесь, конечно из живых людей, знал о наличии у меня подкожной инъекции. Очевидно некто, знакомый с этим воспользовался этими сведениями и заставил замолчать Муни во время всеобщей неразберихи и стрельбы.

Оливия смотрела мне в лицо и ничего не говорила. Все молчали. В комнате стало очень тесно и напряженно. Я мог чувствовать, что что-то или кто-то готов нарушить молчание или сломаться. Муни был убит, потому что он мог выдать одного из присутствующих. Человек, сделавший это ждал, когда я его или ее схвачу за руку. Я быстро проверил вещи Муни. То, что я искал у него не оказалось. Следующей была Тони. Это выглядело неприятно, но мне пришлось сделать это. У нее тоже ничего не оказалось. Я с трудом поднялся на ноги и похромал к Кроче — он лежал лицом вниз в луже своей крови. Он был смертельно ранен и долго бился в судорогах умирая. Я нащупал его карман, моя маленькая коробочка с инъекциями оказалась у него. Однако открыв ее, инъекций там не оказалось, как я и ожидал. Подвергаясь риску — забирая у мертвого человека иглу, убийца, по видимому, не подвергался риску быть схваченным, возвращая ее.

Упущена была еще одна вещь — пол-ампулы — если это подходящий термин того вещества, которое мы используем, когда не хотим, чтобы человек проснулся. Я представил себе, как пользуясь суматохой, когда все стремились к раненым и умирающим убийца, освободив мою иглу от сонного препарата, которую я планировал применить к Кроче и набрал в нее летальной дозы другой инъекции. Да, наша технология и оборудование хорошо известны оппозиции, так же, как и их технология — нам.

Все смотрели на меня в упор. Я провел инспекцию коробочки и тела Кроче. У него тоже ничего не оказалось. Это прояснило все элементы проблемы: четыре бетонные стены и бетонный пол, три человека и одна подкожная инъекция. Я протянул руку и взял выпавший пистолет Кроче из лужи крови и прицелился в Брейсуейта.

— Ты сказал, что у тебя есть пистолет, мальчик. Дай-ка его мне.

— Но...

— В твоем распоряжении пять секунд. При счете "пять" ты умрешь.

Конечно, это был только блеф. Я никого не собирался убивать. Я потерял одного потенциального осведомителя, но я не хотел терять другого.

Брейсуейт проглотил комок, застрявший у него в горле. — Да, сэр. — Он порывисто сунул руку в карман и вынул револьвер, похожий на тот, что я дал Оливии. Я не знаю, что заставляет Вашингтон быть таким пристрастным к новосозревшим маленьким чудовищам, но он производит их, как жевательную резинку.

— Положи его и отойди, — приказал я. — Ты, доктор, отойди туда с ним.

Оливия заколебалась. Ее глаза широко раскрылись и смотрели вопросительно, может и уязвленная, но она ничего не сказала. Мгновение спустя, она подошла и встала рядом с ним. Я глянул на нее холодно. она могла быть замечательной, мы могли вместе забавляться, но я не знал ничего. Я не знал и потому не мог никого отпускать.

— Где-то у тебя был еще нож, — сказал я Брейсуейту. — Я знаю, потому что сам дал его тебе. Не следует его бросать у него нарушен центр тяжести, поэтому и не пытайся. Пистолет данный мной тебе без патронов. Теперь вы, мисс Даден, встаньте с ними. Я не знаю какое у вас оружие, поэтому не шевелитесь даже если что-нибудь зачешется.

Мне удалось встать на ноги. Я положил левую руку на пистолет, вытер о брюки правую руку. Я не знал, стреляет ли маленький пистолет Кроче — он мог быть и пустым. Я жестом приказал им повернуться. Они повернулись. Я двинулся вперед, поднял пистолет Брейсуейта с пола, не отводя взгляда с этой троицы. Быстрая проверка показала мне, что он полностью заряжен Я положил испанский "двадцать второй" в карман пиджака. Я занимался делом пока мог стоять прямо.

— Поль, — заговорила Оливия, — не повреди свою ногу. Ты ведешь себя, как сумасшедший. Этот удар головой...

— Давай опустим диагноз, мадам, — сказал я, — лечение тоже. Со мной все хорошо. Я не нуждаюсь в медицинском обслуживании. Все, что мне нужно — подкожная инъекция. Только одна маленькая игла и мы все можем отправляться домой.

— Я не понимаю, — сказала Дотти жалобно, — я не понимаю...

— Поймешь, — сказал я. — Начнем с тебя. Сними-ка всю свою одежду.

Это было чересчур. Оливия задохнулась и посмотрела на меня неверящим взглядом. Брейсуейт уставился на меня возмущенно. Маленькая блондинка-медсестра подумала, что я страшный человек.

— Что? — спросила она.

— Вы слышали меня, — сказал я, — и не говорите мне, что я должен снять с вас подозрение, что вы здесь посторонний человек. Вы можете быть невинны так или иначе, но вы не постороннее лицо. Вы работали с доктором Муни, возможно вы с ним спали, а возможно и нет...

— Конечно не спала! Всякий кто это скажет, отвратительный лгун! И если вы думаете, что я буду раздеваться в присутствии всех этих людей...

— Не лицемерь, дорогая. — Оливия внезапно рассмеялась. — Ты знаешь, что тебе бы ужасно хотелось раздеться в нашем присутствии, а еще тебе бы очень хотелось, чтобы все здесь оказались мужчинами!

— Достаточно, доктор. — Заметил я Оливии. Я перевел взгляд на блондинку, — пожалуйста, Дотти, не напрашивайся на грубость.

— Сэр, — возмутился Брейсуейт, — сэр, я не думал...

— Великолепно, — произнес я зловеще. — Мы будем упрямиться. А, Дотти?

Она заколебалась, затем она вызывающе вскинула голову, что мне болезненно напомнило Антуанетту Вайль, живую — девочку, вмешавшуюся в события, которые оказались выше ее разумения. Дотти бросила обвиняющий взгляд на Брейсуейта, внешне выражая ему порицание за оскорбление. Она расстегнула свой халат, выскользнула из него и передала мне. На ней была надета прекрасная нейлоновая комбинация, которую она сняла через голову и передала мне вслед за халатом. Оставшаяся на ней одежда ничего значительного не представляла. Все оставшееся на стоило снимать, кроме, может быть, грубых, белого цвета туфель.

Она начала расстегивать лифчик, очень непринужденно и даже, я бы сказал, провокационно. Это даже начинало нравиться ей самой — я заметил — каким-то плохим отрешенным образом, она принимала это, как должное, стоя здесь почти голая, что каждый смотрел на нее или пытался не смотреть. Лифчик не представлял собой ничего существенного и под ним ничего не содержалось, кроме самой Дотти. Я кашлянул.

— Это не обязательно, — произнес я, — снимите только обувь и потрясите ей.... Хорошо. Прошу прощения, мисс Даден. Когда мы выберемся отсюда, можете дать мне пощечину. Мистер Брейсуейт, теперь ваша очередь.

Он весь покраснел и с трудом удерживался, что бы не посмотреть на красивую маленькую девушку, стоявшую рядом с ним. Очень спокойная и владеющая собой, даже немного улыбаясь, она начала одеваться, несколько небрежно, будто находилась в своей собственной квартире. Можно было подумать, что ни одного мужчины не находилось рядом с ней в радиусе мили; конечно ни одного молодого мужчины, из своей компании, чтобы прибегать к старомодному выражению, как в самом начале.

— Мистер Брейсуейт, — повторил я.

— Что, сэр?

— Да, да, сэр! — Повторил я.

— Твоя очередь, Джекки. — Дотти усмехнулась. — Снимай все, милый. Позволь девочкам полюбоваться на тебя.

— Сэр, неужели вы думаете, что я... — он посмотрел на нее, потом на меня. — Вы не можете подозревать меня!...

— Юноша, — сказал я, — вы оказываете временную помощь. Вы не проходили специальной подготовки. К моему сведению, вы не проходили подготовки. Вас взяли прямо с улицы, чтобы оказать временную помощь. Почему вы решили покинуть морскую авиацию, чтобы работать на нас? Да, я подозреваю вас. Кто-то в этом помещении ввел инъекцию Муни Почему бы и не вы?

Я произвел жест пистолетом. Он очень быстро разделся. Он был очень красиво сложен, этот парень, стройный и загорелый. Дотти изумленно уставилась на него, присвистнула от восхищения, чтобы помучить его. Мне хотелось знать, продолжал ли он думать о ней, как о неземном существе. Сознаюсь, ее мораль нисколько не интересовала меня и в целом, я находил ее поведение более убедительным, чем если бы она разыграла святую невинность. Кроме всего прочего, она была образованной медсестрой, а королева Виктория уже давно умерла.

Иглы в вещах Брейсуейта не оказалось. Я бросил вещи ему обратно и тяжело вздохнул. Мы много смеялись, мы видели два обнаженных молодых тела и уже надолго задержались здесь. Я повернулся к Оливии.

— Да, доктор, да, теперь твоя очередь.

Оливия окоченело посмотрела на меня. Она много потеряла своей губной помады за этот вечер. Она выглядела обычно, старомодно, как та женщина, которую я встретил на авианосце, несколько дней назад. Она отступила к той границе, с которой начала. Все было так, как если бы ничего не случилось с тех пор между нами — почти, но не совсем так.

В ее глазах светилась память. И в ней отмечался тот факт, что она, как и я, она казалась старше тех двух, что были с нами. Я попросил ее отбросить ее взрослое достоинство, вместе с ее вещами, в присутствии этиз двух, относительно молодых людей, одного из которых у ее имелась причина ненавидеть.

— У меня нет этого, Поль, — сказала она сквозь зубы. — Ты абсурден. Зачем мне убивать Гарольда?

— Я думаю причина существует! — Рассмеялась Дотти.

— Прекрати, — сказал я ей, а потом Оливии, — Может Муни был убит и не для того, чтобы заставить его замолчать. Может ты увидела шанс, чтобы отомстить ему. Ты, доктор, и не знаешь, как пользоваться иглой и может, ты, даже не можешь отличить инъекцию которая смертельна, и которая — нет, по запаху, вкусу или еще по чему-нибудь. Может убийство совсем не имеет ничего общего с моим делом, но я должен знать, кто это сделал.

— Ну, конечно, не я! — воскликнула она с жаром, — тебе надо верить мне...

— Может этот весь медицинский персонал, между тобой и Муни, просто камуфляж и существуют вещи, о которых я ничего не знаю. — Сказал я. — Ты однажды намекала на что-то, что-то загадочное. Ладно, отбросим, к чертям, все догадки. Ты сказала мне, доктор, что Кроче мертв. Это означает, что ты осматривала его. Ты, так же, пригласила взглянуть на Муни и мисс Даден. От Кроче к Муни перешла игла. Где она?

— Я уже сказала, что ее у меня нет. Нет! Тебе понятно?

— Жаль. Очень жаль. Значит тебе следует доказать это по примеру остальных.

— Я не собираюсь раздеваться для тебя, Поль. — Произнесла она очень спокойно. — Тебе придется... применить силу.

— Я могу и это. Но зачем прибегать к грубости, если вам нечего прятать? Ты доктор. До этого ты была студенткой. Что такое секретное есть в человеческом теле? Мне нужна игла с инъекцией, доктор. А не твое обнаженное тело. В, противном случае, я хочу убедиться, что у тебя ее нет. Поможет ли мне, если я скажу "пожалуйста"?

Она отрицательно покачала головой. Она смотрела на меня прямо, ожидая моих действий. Странный приступ паники читался в ее глазах и я вспомнил, что хотя мне разрешалось заниматься с ней любовью, мне не разрешалось смотреть на нее голую: она не снимала комбинации или же просила переодеться в какое-нибудь ночное одеяние. Может это и составляло ее тайну, вот она доктор, а вот она и не доктор. Может в этом все и заключалось. Или может она что-то прятала. Но, так или иначе, есть только один путь, чтобы все выяснить.

Я сделал хромающий шаг по направлению к ней. Оливия ждала не двигаясь, но когда я протянул к ней руку, чтобы снять платье, — в одной руке я продолжал сжимать пистолет, — она глубоко вздохнула и ухватила меня за запястье.

— Нет! — Простонала она. — Поль, не надо! Пожалуйста! У меня нет ничего. Клянусь! Ты не должен... — она заколебалась и посмотрела мне в глаза, — тебе не следует этого проделывать тут со мной!

Я посмотрел на остальных. Они смотрели на нас не отрываясь.

— Ты должна сделать это, хотя бы так, как сможешь. — Сказал я хрипло.

— Да, — с яростью произнесла она, — ты хочешь устыдить меня не найдя того, что ищешь. Я надеюсь, ты запомнишь на всю оставшуюся жизнь, что я сказала тебе. Клянусь тебе, у меня ее нет!

— Я запомню, — пообещал я. Я стряхнул ее руки и снова потянулся к воротнику ее платья. Я видел, как ужас изобразился на ее лице.

— Подожди! — задыхаясь произнесла она. — Хорошо, я сделаю это. — Она заколебалась, — только позволь мне.... Только одну вещь вначале, Поль. Пожалуйста.

— Гарантирую, — сказал я, — я сдержан. В чем дело?

Она протянула руку. Я резко отшатнулся.

— Стоп! Что ты хочешь?

— Только расческу, — сказала она.

— Расческу?

— Расческу из твоего нагрудного карманчика. Дешовую карманную расческу. Рассмотри ее осторожно, перед тем, как дать мне. Я хочу чтобы ты избежал неприятности! — ее голос был горек.

Я посмотрел на нее, в эту секунду мне очень хотелось бы знать, что у нее на уме. Я пожал плечами, вынул расческу из кармана и подал ей.

— Что еще?

— Теперь, — сказала Оливия и повернулась, чтобы посмотреть на Дотти Даден, — теперь я прошу разрешения расчесать ей волосы.

Мертвая тишина была ответом на ее просьбу. Дотти протестующе воздела руки к своему позолоченному улью, который венчал ее голову, который любая глупая женщина-полисмен попросила бы осмотреть, мотивируя это, как составную часть любого обыска. Да, это было не самой блестящей ночью в моей жизни.

Оливия, с расческой в руке, сделала шаг к Дотти, но та бросилась к дверному проему. Я сделал резкий шаг, чтобы удержать ее. Моя раненная нога подвела меня и я тяжело рухнул рядом с ней. Я понял, что она собиралась сделать и ухватился за нее, чтобы она не поднесла свою руку ко рту. Последовали грубые объятия, чтобы отобрать у нее смертельную таблетку.

Затем я с трудом поднялся на ноги и посмотрел на смертельную маленькую капсулу, зажатую в моей руке, а затем на маленькую девушку в больничном халате, растрепанную и пыльную и на ее замысловатую прическу, рассыпавшуюся на неаккуратные пряди и кольца над белым лбом. Она выглядела теперь значительно старше, не такой аккуратной и притягательной, как раньше.

Над одним ухом, как экзотическая драгоценность — кусочек металла и стекла, поблескивал среди вьющихся светлых прядей волос. Она подняла руки вверх, отыскала ее, сдернула и бросила в меня. Ее цель уклонилась. Я слышал, как эта вещь стукнулась о бетонный пол, позади меня.

— Я ничего тебе не скажу! — простонала она. — Ты не заставишь меня говорить!

Они всегда так говорят.

Глава 21

Человек по имени Эмиль Тоссиг в Сент-Луисе называл себя Вильям Кан. Это был пожилой человек с белыми седыми волосами и с приятными коричневыми глазами. По крайне мере, позже, люди по соседству говорили, что его глаза смотрели по-доброму. Но я никогда не видел его сам, чтобы составить свое независимое, от других, суждение. Я находился в семидесяти ярдах позади него, через улицу, когда он сделал несколько шагов, чтобы подняться в совой дом, когда, вдруг, упал и умер.

Доктор провел осмотр и сослался на сердечную недостаточность, при этом старательно избегая упоминать о маленьком отверстии от пули, находящемся в основании черепа. Карл Кроче был не единственный, кто пользовался "двадцать вторым" калибром, имевшим ряд преимуществ, перед другим оружием. Преимущества заключались в том, что на него можно прикрепить глушитель, а на больших калибрах глушитель действует не так надежно, как на этом.

После этого множество всяких событий произошло в стране, тени-прикрытия были идентифицированы другими агентами, для их поимки была уготована сеть в национальном масштабе, после ухода Тоссига. Несомненно, те, кто не был выявлен, сбежали, немногие вернулись обратно. Все это происходило не так гладко и бескровно, как предполагал Вашингтон, даже и при отсутствии их главаря, но где могло быть иначе? Мне сказали, так же, были межнациональные суды, решавшие о принадлежности того или иного человека к этому делу.

Эта часть дела меня не особенно интересовала. Во всяком случае, я тогда находился в госпитале и лечил инфицированную ногу. Еще одна характеристика двадцать второго калибра такая, что его маленькие пули несут на себе смазку и грязь, которая проникает и в рану, а если рана еще и не смертельна, то это доставляет множество неприятностей. Может быть поэтому меня не оставляли в покое, как я того хотел. Один джентльмен из Вашингтона посетил меня, когда я лежал на койке и сказал мне, что я герой и возможно спас мир или, хотя бы, какую-то его часть. Они образовали специальный департамент для этого, я думаю. Они называют это международными отношениями или еще чем-то в этом же духе.

Я хотел сказать этому парню, что бы он отправился во Флориду и произнес свою хвалебную речь в присутствии леди с ученой степенью по астрофизике, но это было бы не дипломатично. Так же я удержался от соблазна спросить его, какого дьявола он думает, что спасена именно часть мира.

Уже давно наступила весна, когда я снова смог посетить Пенсаколу, согласно инструкции Мака.

— Леди хочет, чтобы ты подписал какие-то бумаги, — сказал он мне в Вашингтоне, — я сказал ей, что ты можешь оставаться там сколько тебе потребуется. Понял?

— Понял.

— Там ты случайно можешь повстречать молодого Брейсуейта. Так, он уже не работает на нас. Он опять на своем корабле. — Мак метнул на меня взгляд, через стол. — Ты дал ему довольно грубую интродукцию к нашей работе, Эрик. Не было никакой необходимости в том, чтобы ему свидетельствовать на допросе этой девушки.

— Он сыграл свою роль в ее поимке. И я думал, что он лучше смог бы привыкнуть к работе, наблюдая ее изнутри.

— Посмотрев на ребят из команды допроса мисс Даден? Она умерла вскоре, — ты знаешь? А лейтенант Брейсуейт решил, что не хочет больше вести жизнь тайного агента. — Мак смотрел на меня задумчиво. — Может это потому, что у тебя осталось много невысказанного в этом деле, Эрик?

— Может быть, — сказал я. — А моя, э... жена, все еще живет по тому же адресу?

Мак ответил утвердительно, но когда я хотел позвонить ей домой из аэропорта Пенсаколы, я не мог найти фамилию Мариасси в телефонном справочнике. Затем я понял, что искал неправильно и перелистал книгу. На букву "К" я увидел: Коркоран, Поль — 137Спрус, 332-1093. Странные чувства вызвала у меня эта фамилия. Я уже отвык от нее с прошлой осени.

Я набрал номер и мне ответила служанка, сказавшая, что миссис Коркоран отсутствует, но если я мистер Коркоран, то я могу застать ее в лаборатории, — здание под номером 1000 штаба морской авиации. Она ждет меня.

На такси я миновал ворота и огромную базу, и проехал мимо плаца, на котором проводилась какая-то военная церемония. Это был военный смотр на котором присутствовали все военные чины. Большие массы офицеров самого низкого ранга стояли по бокам. Они были одеты в полевую форму одежды, за ними следовала длинная колонна учеников морской авиационной школы или мичманов, или еще кого-то, как их там зовут в морской авиации. Я не большой знаток морской терминологии.

Моему шоферу удалось отыскать свободный проезд, ничем не заблокированный и он доставил меня к самому пирсу, откуда я мог видеть, через гавань, остров Санта Розу, но отсюда я не мог видеть ничего похожего на заброшенное фортификационное сооружение. Я, может быть, не смог бы его заметить даже и днем, на самом острове. Я хорошо слышал звуки духового морского оркестра, когда подошел к дверям здания под номером 1000. Находясь здесь, я не испытывал особенного желания быть посвященным в тайны науки.

— Мистер Коркоран, — спросил меня охранник.

— Да, сэр.

— Пожалуйста, садитесь. Я сообщу доктору Коркоран. Она ждет вас.

Затем она спустилась по лестнице, вниз. Эта женщина выглядела так же, как та, прежняя, только волосы ее были уложены иначе и привлекательнее и губная помада заняла свое постоянное место, гладкая и зовущая.

На ней был надет коричневый свитер и коричневая юбка, в которой она казалась особенно стройной и высокой. Только ноги ее не изменились. Они, красиво очерченные, хорошо вырисовывались под коричневой тканью юбки, а в нейлоне и на высоких каблуках они смотрелись просто изумительно.

Я вскочил на ноги, не зная, что ожидать. Она прошла через гостиную обняла меня и крепко поцеловала, что еще более удивило меня. Мы расстались совсем не по дружески.

Я услышал в ушах ее голос, — играй же, черт тебя подери! Охрана — старомодная и болтливая. Не стой, как истукан! — Она отступила на шаг и сказала, не справляясь с дыханием: Мы разминулись, дорогой.

— Я пытался вернуться поскорее, но меня все время задерживали. Ты великолепно выглядишь, Оливия!

— Вот как? — она в замешательстве что-то, по-женски, поправляла в прическе. Я вспомнил, что она никогда раньше не поправляла прическу после поцелуя. — Как доехал, дорогой? — Наконец-то догадалась спросить она.

— Так себе. Над горами я почувствовал некоторую слабость, но все обошлось хорошо.

— Извини, что я не могла встретить тебя в аэропорту, но случились серьезные вещи. Автомашина за углом. Поехали. — Она взяла меня под руку и повела на солнечный свет. — Спасибо, Поль. — сказала она уже совсем другим тоном. — Некоторые здесь вели себя так, будто не верят, что у меня есть муж. Охрана введет их в курс дела — старых сплетниц. — Она рассмеялась. — Все-таки мне надо продвигать свою карьеру и поддерживать репутацию, теперь, когда я уже не секретный агент.

— Разумеется.

— Не хочешь ли осмотреть окрестности? Я не могу показать тебе нашу работу, но здесь имеется интересное оборудование такого высокого класса, как центрифуга для людей и вращающаяся комната, в которой они изучают проблемы равновесия.... Ну что, хорошее предложение, а, Поль?

— Что?

— Я хотела потом извиниться, но ты ушел.

— Извиниться? За что?

— За то, что тебе пришлось так тяжело. Той ночью. Помнишь. У меня была причина по которой я не могла раздеться перед всеми. Я не имею в виду те грубые слова, которые тогда произнесла. — Она заколебалась и посмотрела на меня с загадочным блеском в глазах. — А ты и в самом деле раздел бы меня?

— Да, — подтвердил я.

Она мягко улыбнулась. — Я рада. Я не люблю людей, которые говорят грубости, а поступают нерешительно. Я не люблю людей смешивающих чувства с бизнесом или работой. Но ты, все же, настоящее чудовище. И я рада, что снова могу видеть тебя, Поль. Правда, правда!

— Я тоже люблю тебя, доктор! Когда мы подпишем эти бумаги? — Конечно, хорошо обсуждать минувшие события, но кому-то надо же придерживаться порядка в разговоре.

Она смолкла и улыбнулась, — да, — сказала она, — конечно.

У нее по-прежнему был ее маленький черный "Рено", ей даже не удалось, как я заметил, накрутить на нем много километров. Я вспомнил и без лишнего напоминания пристегнул ремень. Она тронула машину с места, но после двух кварталов нам пришлось вернуться обратно, по приказу полисмена; церемония еще не закончилась. И на другой улице дела обстояли не лучше. Мы находились сбоку от плаца, но нам не позволили проехать вдоль него. Я слышал, как резко отдавались команды. Кадеты, или как их там еще, готовились пройти строем.

— Послушай, — сказал я. — Оставь здесь машину и давай посмотри. Мне нравятся парады.

Она смотрела без всякого энтузиазма, но я вытащил ее из машины и потащил на плац. Я быстро нашел место откуда можно наблюдать незамеченным. Они шли вдоль края плаца, прямо на нас, четверо в ряд, стройным шагом, со знаменем впереди. Военные зрители отдавали им честь. Я, то же, вспомнил и снял шляпу.

Оливия толкнула меня локтем, я посмотрел в направлении ее взгляда, там шел лейтенант Брейсуейт, среди других, мимо трибуны, в военной форме, красиво отдавая честь, когда проходил мимо флага. Он выглядел счастливым и довольным. Он опять был на своем месте.

Кадеты прошли мимо угрюмо глядя перед собой. За ними проследовал оркестр, исполняя марш "Звезды и полоски навсегда...". Все это выглядело затертым и несовременным. Может наступит время и вот так они пойдут прямо на танки в сопровождении оркестра, разумеется тактика будет несколько иная. Может вот так очень красиво, а может и оркестра никакого, совсем, не будет.

Флотские музыканты почти поравнялись с нами. Оливия хотела заткнуть уши, а я вспомнил, стоя на острове, об авианосце, купающемся совсем в других звуках и наблюдая, как истребители возносятся в воздух.

Я вспомнил, что чувствовал свое превосходство, в сравнении с молодыми пилотами и об их игрушках, шумно падающих на палубу, но теперь я пришел к заключению, что у меня был не очень крепкий базис, для такого чувства. Может они и не такие ловкие в применении к моей работе, но было время, когда я и сам не очень-то ловко исполнял ее, свою работу. И мне пришлось бы дьявольски тренироваться, чтобы сделать то, что они смогли бы однажды сделать, включая и Брейсуейта. Это была очень скромная мысль.

— Поехали, — сказал я, и десять минут спустя мы входили в дом с окном-картиной в перспективе представляющем уходящие извилистые улочки Франции. Я испытывал почти удовольствие входя в такую знакомую комнату, после лета проведенного в клинике.

— Великолепно, — сказал я, — теперь покажи мне где можно работать с ручкой и бумагой, доктор. Ну, и где же бумага, которую нужно подписать?

— Нет здесь этой бумаги, — сказала она. — Где-то у адвокатов — есть, я думаю, а здесь — нет.

Я повернулся и посмотрел на нее. Что тут можно сказать? Я молчал и ждал.

— Я просто хотела, чтобы ты приехал сюда, — сказала она.

— Значит, ты решила заманить меня в лабораторию, чтобы представить меня, как своего мужа?

— Да, — согласилась она. — Только для этого. Не говори пока ничего, Поль. У меня есть нечто, что я тебе хотела бы показать, а пока прошу, помолчи. И иди сюда.

Она быстро пересекла гостиную, холл и миновала дверь большой спальни, запомнившейся мне. Она открыла дверь в противоположном конце холла.

— Входи, — произнесла она и посторонилась, чтобы пропустить меня.

Я прошел мимо нее и остановился. Это была маленькая комнатка. На стенах были обои с изображением кролика Банни повсюду. В углу стояла детская кроватка и в ней лежал маленький ребенок, несомненно, ребенок. Он спал и на нем были надеты голубые вязанные пинетки. Будучи однажды отцом, я знал, что голубые пинетки означают то, что это мальчик.

Я повернулся и посмотрел на Оливию. Ее лицо ничего не выражало. Она прижала к губам палец. Я вернулся обратно в гостиную оставив Оливию осторожно закрывающую дверь. Когда я услышал ее шаги, я остановился у окна-картины, думая о том, что мне никогда не понять, почему люди строят окно-картину, чтобы смотреть через улицу на такие же окна-картины соседей; однако эти мысли к делу не относились.

— Теперь тебе понятно? — спросила она, подойдя ко мне. — Я говорила тебе, что это не мой секрет. Это его секрет. Ему нужна фамилия. Теперь она у него есть. Это фамилия человека, который не существует на самом деле, но это неважно. Оно законно, это имя, и только это одно имеет смысл. Никто не может отобрать его у него.