Глава 10.

ИСТОРИЯ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ СВАДЬБОЙ

Д'Аржан поднял голову и улыбнулся.

— Ах, это вы, Робен. Я вас не ждал так скоро. Хорошо съездили?

— Да, да, конечно… Здравствуйте, — ответил Жозэ, садясь в кресло. — Я рад, что вернулся.

— Что-нибудь удалось узнать?

— Ничего интересного. Но такие маленькие городки обманчивы. Думаешь, что они погружены в сон, а они полны странных историй. Мне кажется, если бы я задержался в Муассаке, я был откопал десять или пятнадцать новых нитей, и притом одинаково заслуживающих внимания.

Жозэ бросил на д'Аржана дружески-иронический взгляд и спросил:

— А вы, д'Аржан, напали на какой-нибудь след? Вам помогли господа писатели, поэты и литературные критики?

Д'Аржан пригладил свои скромные усики, украшавшие его худощавое лицо.

— Да нет, мне нечего вам сообщить… Все теряются в догадках — так, кажется, говорят в подобных случаях? Ропщут на журналистов, что они подняли шум вокруг этого дела, и хотят только одного — чтобы эта таинственная история или наконец раскрылась, или же заглохла.

— Да, пересуды по этому поводу не устраивают жюри, я понимаю… — задумчиво произнёс Жозэ.

Сделав паузу, он добавил деловым тоном:

— Кстати, д'Аржан, мне прислали рукопись. Я вам её возвращаю. Можете её передать Морелли с нашей благодарностью.

— Любопытно, какое у вас создалось мнение?

Жозэ покачал головой.

— Вы скажете, что я нахал, но, по-моему, роман перехвалили. Я, правда, не особенно в него вчитывался, у меня не было времени, но, мне кажется, он не заслуживает такого шума. Меня просто поражает, как ему могли дать Гонкуровскую премию! Вы согласны со мной?

— Но все же там есть несколько превосходных мест.

— Правильно. Глава, где убийца рассказывает, как он решился пойти на преступление… Хорошее психологическое описание…

— Такое проникновенное!.. А как дана сложная психология героя!..

Жозэ пренебрежительно махнул рукой.

— Да, да, я помню вашу статью. И все же я не знаю, можно ли назвать это произведение шедевром. Вы возразите, что я просто привык к подобным вещам. Я, как говорится, варюсь в этом котле, и удивить меня трудно. Но такими словами, как шедевр, бросаться нельзя.

— Возможно. А вот Бари с вами не согласен.

— Я могу ошибаться. Бари всегда высказывает очень здравые суждения. Да и вы сами — более компетентный судья, чем я.

— Он сожалеет, что этому господину угрожает или может угрожать смертный приговор.

Жозэ встал.

— Кажется, скоро полдень. Давайте, старина, пообедаем вместе, если вы не возражаете. Я забегу поздороваюсь с нашим главным. Можем захватить с собой и Рози.

Д'Аржан с таинственным видом поднял палец.

— Вы ничего не знаете?

— А что именно?

— Так Рози же…

— Ничего не понимаю.

— Наш главный редактор и наш начальник отдела информации Рози Соваж решили пожениться.

Жозэ помотал головой и удивлённо сказал:

— Вот это новость! Никогда бы не подумал. Я знал, что Бари время от времени завозит Рози домой, но мне казалось, что этим все и ограничивается. Ну что ж, желаю им много счастья. Рози — чудесная девушка, обожает свою работу. Она красивая…

— Обручение уже назначено, а свадьба будет весной, — добавил д'Аржан.

Литературный обозреватель встал и подошёл к окну. Погода улучшилась. Крыши блестели под бледными лучами солнца. Вдали виднелся окутанный золотой дымкой лес печных труб.

Высокая фигура д'Аржана, одетого по последней моде, красиво вырисовывалась на фоне светлого окна. Жозэ обеспокоенно провёл рукой по своим небритым щекам.

— Кажется, я здорово оброс. Я проболтался все утро, да ещё потерял два часа на эту проклятую рукопись. А теперь уже поздно, мы едва успеем поесть.

— Почему? — с любопытством спросил д'Аржан. — Вы думаете, у нас будет сегодня работа?

— Очень возможно.

— Какая?

Бари погладил головку своей трубки, любовно посмотрел на неё и, открыв кисет, принялся перебирать табак. Это уже вошло у него в привычку, и часто можно было видеть, как он, прежде чем набить трубку, тщательно отделял одну ниточку табака от другой. Это занятие позволяло ему делать вид, что он погружён в разрешение какого-то важного вопроса.

Они устроились в глубине маленького зала ресторана, который находился по соседству с газетой. Они изредка здесь собирались. Рози Соваж, сидя рядом с главным редактором, точнее со своим женихом, аккуратно чистила яблоко. Д'Аржан, откинувшись на спинку стула, небрежно листал какой-то журнал. Робен курил сигарету и следил за колечками дыма, которые таяли под самым потолком.

— В общем, — сказал Бари, набив трубку, — вы утверждаете, что Молчание Гарпократа — любительская стряпня господина, не обладающего истинным талантом…

— Но ведь и любитель может быть очень талантлив, — заметил д'Аржан. — На свете существуют наверняка десятки непризнанных писателей.

— Вы верите в неизвестные шедевры? — незаметно пожав плечами, спросил Жозэ.

— Ладно, — сказал Бари. — Не будем отвлекаться. Достойно ли произведение, о котором идёт речь, присуждённого ему лаврового венка или нет? Робен считает, что нет.

— Это его право, — мягко заметила Рози.

— Дело не в этом, — возразил д'Аржан.

— Конечно, — проговорил Жозэ. — Да и вообще моё мнение — мнение профана. Я, всего-навсего, — репортёр, специалист по уголовным делам, а не по литературе.

Кстати, вы знаете, что действие романа происходит в Муассаке? Так вот, мне кажется, что описание городка сделано довольно поверхностно. О Муассаке можно рассказать гораздо больше. Можно было бы попытаться показать истинную, скрытую жизнь этого сонного на первый взгляд провинциального городка… Я нахожу, что все это отображено неглубоко…

— В замысел этого самого Поля Дубуа, — сказал Бари, — входило не описать маленький городок, а передать состояние духа своего героя. Это история преступника и преступления. И вот с этой точки зрения нельзя отрицать, что произведение удалось…

— Остаётся все тот же неразрешённый вопрос, — вставила Рози. — Роман написан той же рукой, что убила человека, да или нет? Как по— вашему, Робен?

Жозэ почесал себе затылок.

— Мне кажется, что здесь не может быть сомнения. Убийца — очень осторожный и осмотрительный человек. Он сделал все, чтобы не оставить улик. Его никто не видел, он остановился не в гостинице…

— Ну, а следы?

— Возможно, они и пригодятся нам, но они не стоят хороших отпечатков пальцев.

Кроме всего прочего, — добавил Жозэ, — автор романа так и не объявился. Будь у него чистая совесть, он сделал бы это без колебаний.

— А что означает история с золотыми монетами? — спросил Бари. — Мы считаем, что убийца — литератор. А вдруг он — самый заурядный грабитель? Ведь у этого юродивого, которого зовут Фризу, отобрали пятнадцать монет, не так ли? Может быть, состояние старика было и крупнее?

— Я уже об этом думал, — медленно проговорил Жозэ.

— К каким же выводам вы пришли, Робен? — спросила Рози Соваж, устремив свои красивые тёмные глаза на трубку Бари, которую тот нежно поглаживал.

— Пока ничего не могу сказать. У меня есть несколько предположений, но они очень туманны. Правда, солнце ещё не встало, — рассмеялся репортёр, — но и ночь на исходе… — И, обернувшись к Бари, Жозэ спросил: — Кстати, каков наш тираж?

— Неплохой. В начале этой истории мы здорово вырвались, и первые номера с вашими репортажами были нарасхват. Сейчас все слишком затянулось, да и просвета никакого не видно, поэтому читателю поднадоело. Нам бы стоило дать либо заключение, либо какой-то неожиданный поворот… Все зависит от вашей проницательности, дорогой мой.

Жозэ выпустил изо рта дым, небрежно сдул с рукава крошки табака.

— Я сегодня разговаривал с коллегой из Глобуса. Этот парень очень хорошо ко мне относится, и он рассказал, что Глобус готовит на завтра небольшую бомбочку — статью Воллара, которая будет называться что-то вроде Поль Дубуа не заслуживает Гонкуровской премии. Как видите, он придерживается моего мнения.

— Воллар? — переспросила Рози. — Вы говорите о Жюле Волларе, о том писателе, который сам рассчитывал на премию и в последнюю минуту был отвергнут?

— Совершенно верно. Говорят, он довольно тщеславный молодой человек.

— У него есть бесспорные качества, — заметил д'Аржан. — Он пишет остро, очень своеобразным стилем. Его статья, несомненно, вызовет большой интерес. Ведь до сих пор никто не останавливался на недостатках Молчания Гарпократа. Но на мой взгляд, это какой-то манёвр. Воллару не следовало бы вмешиваться.

— Почему же? О каком манёвре вы говорите?

— А вот о каком. Жюри высказалось за Дубуа, но большинство членов жюри, голосовавших за скандальный роман, не прочь теперь переиграть и свалить вину на Симони, который заварил всю эту кашу и с первого же момента объявил себя рьяным сторонником неизвестного писателя.

— В дальнейшем Симони очень сожалел об этом, — вставил Робен.

— Правильно, — согласился д'Аржан. — Я могу вам сообщить ещё один секрет.

Сегодня вечером все члены жюри собираются у Морелли, возможно, там будет и Воллар.

— Они найдут способ аннулировать первое голосование, — заметила Рози. — И тогда жюри снимет с себя ответственность, и вся эта история потеряет свою притягательную силу, раз убийца не получит, вернее, раз его лишат Гонкуровской премии. И погорит ваш броский заголовок, — улыбаясь Бари, добавила девушка.

— Я как раз подумал об этой концовке, — сказал Жозэ. — Обидно за убийцу.

Значит, убийца будет лишён Гонкуровской премии…

В тот же день, около трех часов после полудня, Жозэ Робен сидел у себя в отделе.

Зазвонил телефон.

— Мосье Робен, вы у себя? — спросила девушка с коммутатора. — Вас вызывает Муассак.

— Алло! — сказал Жозэ.

Он услышал далёкий сухой голос:

— Алло, это вы, Робен? Алло… Я бы хотел поговорить с мосье Жозэ Робеном, репортёром Пари-Нувель… Алло…

— Я у телефона, мосье Рамонду, — ответил Жозэ.

— Ах, это вы, Робен! Говорит следователь Рамонду. Вы меня узнали? У вас все в порядке? Прекрасно.

— Что случилось?

— Ещё одна странная история… Сейчас все объясню… Я только что получил анонимное письмо. Алло!

— Анонимное письмо, я понял. А откуда оно прислано?

— Из Муассака. Оно было опущено в Муассаке. Я очень обеспокоен за вас.

— Почему же за меня?

— Алло, вы меня слышите? Я читаю… Оно составлено из букв, вырезанных из газеты. Приём обычный. Слушаете? Так вот: Стихи, найденные в золе, написаны Максом Бари, главным редактором "Пари— Нувель''. Они взяты из его последнего сборника. Вот и все. Что вы об этом думаете?

— Ничего.

— Ну а все-таки? Ваш главный редактор пишет стихи?

— Кажется, иногда пописывает.

— Ах так? А я, признаться, подумал, что это враньё…

— Возможно, и враньё…

— Я решил, прежде чем передать все это газетчикам, поделиться с вами. Знаете, к нам понаехало столько парижан!

— Вы им уже сообщили об этом письме?

— Нет ещё.

— Мне кажется, что благоразумнее повременить. Обещаю навести справки. Я сегодня же позвоню вам в полицию.

— Рассчитываю на вас. Но это наверняка враньё. Письмо было опущено вчера вечером. Подождите, я вам расскажу некоторые подробности, которых, я уверен, вы не знаете.

— Вы очень любезны, мосье Рамонду.

— Это по поводу золота.

— Какого золота?

— Ну, пятнадцати монет Латинского союза, которые были отобраны у Фризу.

— Простите, мосье, у Фризу было изъято четырнадцать монет, а пятнадцатую нашли у порога дома.

— Ваш хозяин пришёл ко мне и признался, что он продал эти монеты букинисту.

— Какой хозяин? Итальянец, хозяин гостиницы, где я останавливался?

— Да, некий Жино Роберти, женатый на Франсуазе Лескар. Он весь дрожал, перепугался, что его втянут в это дело. Он клянётся, что ни в чем не замешан…

Он продал эти монеты старому букинисту с полгода тому назад. Букинисту потребовалось золото, а Роберти нужны были деньги, чтобы отремонтировать гостиницу. Он мне божился, что продал их по нормальному курсу и не имеет никакого отношения к тому, что произошло потом.

— Вот как! — воскликнул Жозэ. — Это может пригодиться. Но зачем же он признался? Сидел бы себе да помалкивал.

— Насколько я понял, он побоялся, что это как-нибудь всплывёт. Тогда ему пришлось бы отвечать. Я выясню, что за этим кроется…

— Возможно, ничего.

— Посмотрим. Не забудьте об анонимном письме. Странно, в этом деле все время фигурирует Пари-Нувель.

— Я все сделаю. Ещё один вопрос. Когда я был в Муассаке, никто не смог объяснить мне, почему так назвали гостиницу. — Розовая гроздь?

— Да.

— Не знаю. Это очень старинная харчевня. И никто не помнит, почему её решили назвать именно так. Но ведь мы — край винограда. О муассакской шашле вы слышали?

— Да.

— Кстати, название красивое — Розовая гроздь. Ну, я с вами прощаюсь. У меня дела.

— Ещё есть новости?

— Нет, восьмую бригаду тоже кинули сюда, но они не обнаружили ничего, что бы уже не было известно нам, то есть ничего существенного. А в Париже?

— Много болтают, вот и все.

— Ах как бы мне хотелось знать, кто убийца! — воскликнул в заключение следователь.

В кабинет Робена вошёл д'Аржан.

— Что нового? — спросил литературный обозреватель. — К вечеру мы наконец арестуем этого парня? Признаться, мне все это порядком осточертело.

— Никогда не надо терять терпения, — тихо проговорил Жозэ.

— Вы что-то нащупали?

— Совершенно верно, — подтвердил репортёр, закуривая сигарету. — Я только что говорил с Муассаком, — он задул спичку, — точнее, со следователем Рамонду, с которым я немного знаком. Он кое-что сообщил мне. Я уверен в одном: преступление совершено не в целях грабежа. Вы сами сейчас в том убедитесь. Мне не давали покоя золотые монеты, они даже как бы ослепляли меня. Кстати, убийца именно этого и добивался. Но мне кажется, что убийца не все предусмотрел.

— Вы говорите каким-то эзоповским языком.

— Сейчас все объясню. У Фризу было четырнадцать монет. Как они к нему попали?

— Вы забыли о накидке, о зеленой накидке Симони.

— Правильно. У него были золотые монеты и накидка, похожая на накидки Симони, хотя и не такая потёртая. Ведь накидки Симони — не новые. Так. Фризу получил накидку и монеты не от убийцы. Во-первых потому, что убийца — очень осторожный господин. Он действовал в одиночку и сделал все, чтобы не навлечь на себя подозрения.

— Одним словом, идеально продуманное преступление!

— Вот именно. В сообщники лучше никого не брать, даже глухонемого. Просто и золотые монеты и накидку Фризу нашёл. А накидка и монеты во всей этой истории играют первостепенную роль. Они входили в атрибуты инсценировки. Вот как я все себе представляю: убийца разработал план и точно ему следовал. Для того, чтобы наглядно показать прямую связь между романом, получившим Гонкуровскую премию, и убийством в Муассаке, убийца одевает своё преступление. Я говорю именно одевает.

Даю голову на отсечение, что преступник сперва накрыл труп накидкой образца Симони, а потом скрылся. Понятно?

— Понятно. Это означало: вот труп, получивший Гонкуровскую премию, и пусть все это знают.

— Ну да, ведь зелёная накидка Симони известна во всех литературных кругах Парижа, да и не только Парижа. Её обыгрывают хроникёры и журналисты. Значит, прикрывая труп зеленой накидкой, убийца как бы оставил свою подпись, вернее, подчеркнул тот факт, что преступление в Муассаке имеет непосредственное отношение к роману Молчание Гарпократа.

— Ну, а Фризу?

— Фризу забрался в дом букиниста после ухода убийцы и увидел зеленую накидку и деньги. Фризу живёт недалеко от улицы Кабретт, ютится в какой-то халупе на холме, ходит в соседние дома пилить дрова и бродит всюду, где ему вздумается. Не забудьте, что преступление было обнаружено довольно поздно, днём. Думаю, что Фризу успел побывать в доме покойника и украл накидку и деньги.

— Но откуда взялись эти монеты?

— Не торопитесь. Монеты принадлежали букинисту. Это бесспорно. Даже известно, кто их продал ему. У старика Мюэ была жалкая рента, торговля приносила ему гроши, но он отказывал себе во всем, чтобы накопить денег. Он топил хворостом, который сам собирал. У него перегорели почти все лампочки, но он их и не заменял и освещался огарками. Я все это понял, когда осматривал его дом.

— Значит, люди правы. Он был скрягой и копил деньги.

— Не совсем так. Букинисту нужны были деньги. Он хотел издать книгу, книгу об истории монастыря Сен-Пьер. Ведь это, как вы знаете, гордость Муассака. Старик не доверял нынешним деньгам. Ему нужно было золото. Он считал, что, имея золото, он сможет продолжить свои исследования и в дальнейшем издать свой труд.

— И Фризу нашёл эти деньги?

Жозэ затянулся сигаретой и улыбнулся.

— Убийца их обнаружил до него. Вот, представьте себе все, что произошло: раздались три револьверных выстрела. Букинист рухнул на пол. Убийца совершил то, ради чего он пришёл. Он один на один с трупом. В уединённой хибарке больше никого нет. Что же он делает? Он поворачивается спиной к трупу и уходит? Нет.

Потому что этот убийца, насколько я понял, весьма любознателен. Он ходит по квартире, осматривает шкафы, кровать. Короче говоря, он находит припрятанные пятнадцать монет. Это, конечно, не состояние. Убийца задумывается. Он пришёл сюда не с намерением грабить. Он пришёл, чтобы убить старика Мюэ, так как в романе написано, что он его убивает. И вот этот честный убийца оказывается в шкуре грабителя. Труп и исчезновение пятнадцати золотых монет. Самое, что ни на есть, банальное дело. Убийца это понимает. Как же ему поступить? Забрать деньги?

Конечно, добыча упала с неба. Но нет, он пришёл не с целью грабежа, он пришёл, чтобы оставить свою подпись, чтобы прикрыть труп накидкой Симони, вернее похожей на неё накидкой. Он хочет, чтобы об этом узнали, хочет, чтобы никто не заблуждался на его счёт. Он не вор и не простой убийца. Что же делать? Унести монеты? Никто не узнает, что исчезли деньги. Но, поразмыслив, убийца рассудил, что вдруг кто-нибудь знает о существовании монет, и тогда об этом заговорят, скажут, что преступник — грабитель. А убийца не хотел этого. И он высыпает монеты на зеленую накидку, разбрасывает их по сукну, точно звезды в небе, пусть, мол, их все сразу увидят и убедятся, что это не обычное преступление. Вы меня поняли?

— Конечно! Все это очень хитроумно. Но недостаёт одного.

— Чего же?

— Имени убийцы.

Жозэ скорчил смешную гримасу.

— Да, у меня ещё нет полной уверенности в моей догадке, и я пока ничего не скажу. У меня есть принцип, которого, как вам известно, я всегда придерживаюсь: прежде нужно твёрдо убедиться самому.

Глава 11.

ОН ВЫШЕЛ ИЗ ТУМАНА

Под вечер Жозэ Робен позвонил в несколько мест по телефону и заявил, что он измучен жизнью, которую ведёт последние дни, что все эти неразрешимые загадки довели его до мигрени и ему необходимо рассеяться.

В Рексе как раз показывают замечательный детективчик. Вот на него он и пойдёт.

Там, по крайней мере, не надо будет ни о чем думать. Он усядется в кресло и будет ждать слова конец, а в это время кто-то другой пусть занимается расследованиями.

Робен говорил с большой искренностью. Часов в семь вечера его видели в баре Пари-Нувель в обществе нескольких сотрудников из других отделов; он пил аперитив. Казалось, он был очень далёк и от таинственного убийства в Муассаке и от Молчания Гарпократа. Он дал в завтрашний утренний номер небольшой материал на две колонки на вторую полосу.

— Большего это дело не заслуживает, — заявил он Рози Соваж. — Я думал, что вот-вот нападу на след, но все стоит на одном месте. Посмотрим, что нам принесёт завтрашний день.

— Жаль, — проговорила Рози Соваж, устремив на репортёра дружески— насмешливый взгляд своих красивых карих глаз. — Завтра Глобус обгонит нас на несколько очков. Они дают статью Воллара Убийца недостоин Гонкуровской премии.

— Знаю, — ответил Жозэ. — Воллар рассердился, что премия досталась другому.

Он просто мстит.

— Надо было нам опередить их.

— Где уж там, — ответил репортёр. — Вы ведь сами великолепно знаете, дорогая моя. Вари и д'Аржан убеждены, что это шедевр.

Прежде чем уйти из редакции, Жозэ положил в ящик своего стола несколько листков, исписанных мелким почерком. Когда он отправился ужинать, в зубах у него была зажата сигарета, руки засунуты в карманы и всем своим видом он как бы говорил: я закончил работу и собираюсь спокойно провести вечер.

К концу дня Бари, главный редактор Пари-Нувель, позвонил члену Гонкуровской академии Морелли, специалисту по исторической литературе. Отец Бари дружил с родителями Морелли. Хорошие отношения между обеими семьями сохранились и поныне.

Нельзя сказать, чтобы они были особенно близкие, но время от времени Бари навещал Морелли или передавал ему приветы через общих знакомых.

— Ах, это вы, Бари! — воскликнул Морелли. — Добрый вечер. Как я поживаю?

Спасибо, все хорошо.

— Я уже звонил вам сегодня, но не застал…

— Правильно, меня не было дома.

— Я хотел узнать ваше мнение по поводу некоторых слухов. Простите меня за профессиональную нескромность, но говорят, что жюри собирается объявить недействительным первое голосование и одним росчерком пера лишить этого таинственного Дубуа лавров, которыми его увенчали. Как следует расценивать эти слухи?

На другом конце провода Морелли, наверное, улыбнулся, возможно даже с досадой.

— Не буду от вас скрывать, действительно речь шла о чем-то в этом роде. Главное — придумать, как это сделать и искусно обойти положение о Гонкуровских премиях…

Понимаете?

— Прекрасно понимаю и, кстати, полностью вас поддерживаю, — ответил Бари.

— Совершенно ясно, что мы не можем дольше находиться в этом нелепом положении.

Первый веский аргумент нам подсказал Симони: ведь лауреат не соизволил явиться, и теперь понятно, почему! Мы имеем право считать, что жюри нанесено оскорбление как самим романом, который оказался прелюдией к преступлению, так и тем, что автор не пожелал прийти. Вы поняли, что я хочу сказать: мы имеем дело и с обманом и с преступлением.

— Бесспорно, — согласился Бари. — Простите меня за параллель, но вы можете действовать по правилам лотереи: невостребованные выигрыши через определённый срок разыгрываются снова.

— Правильно, так мы и сделаем.

— А теперь, если вы не сочтёте меня слишком нескромным, скажите, Жюль Воллар имеет шансы?

— Ш-шш-ш. Терпение. Пока этот вопрос преждевременный. Нам ещё надо подумать. Я даже прошу вас не слишком фиксировать внимание ваших читателей на этой щекотливой теме, разве что в присущем вам осторожном тоне…

— Поговаривают, что Воллар усиленно обхаживает некоторых членов жюри…

— Ну, ну, ну… Болтают всякое. Хотя, любопытная деталь: кажется, Воллар и Симони помирились. Как вы знаете, наш поэт не терпел Воллара, но Воллар хитёр, как обезьяна. Он напечатал необычайно хвалебную статью о последнем сборнике Симони, и тот заявил, что очень польщён. Насколько мне известно, он пригласил его сегодня на ужин.

У небольшого кафе на набережной Селестен с велосипеда спрыгнул рабочий; судя по всему, он ехал на ночную смену. С Сены поднимался ледяной пар. Париж был погружён в туман, густой туман, хоть ножом режь.

— Ну и погодка! — сказал велосипедист, открывая дверь в кафе.

Хозяин дремал за стойкой.

— Налейте рюмочку рома, — попросил рабочий.

В это время из телефонной будки вышел молодой человек в широком сером плаще.

Он заплатил за разговор, допил кофе, который ждал его на стойке, и вышел на улицу.

Было одиннадцать часов вечера.

В трех метрах уже ничего не было видно. Иногда сквозь толщу туманной стены медленно ползла машина. Свет жёлтых фар с трудом пробивался сквозь мглу. Машина тонула во тьме. Казалось, что давящая атмосфера приглушала шум мотора. У самой Сены можно было услышать лёгкий плеск воды и, если пристально вглядеться, различить смутные очертания тополей на острове Сен-Луи, да и то лишь потому, что знаешь об их существовании.

Постепенно все вокруг затихало. Далёкий городской гул окаймлял этот район Парижа; здесь все дома погрузились в сон, жители словно вымерли. Все меньше проезжало машин, редкий прохожий спешил в какое-нибудь пристанище — тёплое и гостеприимное, как оно рисовалось ему.

До чего же неуютна и неприветлива была эта туманная ночь! Стены зданий как будто колыхались в промозглой мгле, напоминая шаткие театральные декорации какой-нибудь трагедии.

Внизу текла река, но нельзя было понять, где вода и где туман, откуда доносится этот плеск, эти хлюпающие звуки. Даже не обладая воображением, можно было увидеть за каждым чёрным стволом тополя притаившихся людей, которые прикрывались грязными клочьями тумана.

Жозэ шёл не спеша, бесшумно шагая по мокрому тротуару в своих башмаках на резиновой подошве. За его спиной среди ночи слабо мерцала освещённая витрина кабачка, потом и она утонула в тумане.

Репортёр повернул с набережной Селестен на мост Мари и пошёл по нему таким же спокойным и размашистым шагом.

У него ещё было время.

Он спустился на набережную Анжу. Справа возвышались большие дома. Кое— где ещё светились окна — расплывчатые, мигающие точки на фоне сплошной угрюмой стены.

Жозэ взглянул на свои часы и задумался. Получится ли все так, как он хотел? Он тщательно разработал свой план, но, кто знает, среагирует ли этот мосье Дубуа достаточно живо.

В общем-то Жозэ ничем не рисковал. Ну, потеряет вечер, прогуляется по туманному Парижу. А сколько он их уже потерял…

До дома Симони оставалось метров пять.

В этом шестиэтажном доме — Жозэ все обследовал ещё днём — есть тяжёлые деревянные ворота с двумя большими створами, усеянные массивными шляпками гвоздей. Створы раскрывались редко. Жители пользовались калиткой в правом створе.

Пройдя через калитку, вы попадали сперва в широкий проход, выстланный красным кирпичом, который вёл к старинной лестнице с деревянными перилами, очень древними, времён Людовика XIII, замечательными перилами.

Жозэ притаился в дверном проёме соседнего дома, отогнул лацканы своего плаща, прикрыв грудь, и приготовился ждать.

Какая тишина!

Жозэ подумал: трудно представить себе, что я в центре Парижа. Какой-то мрачный, молчаливый, необитаемый, отрезанный от мира островок.