— Конечно. Все это очень интересно…

— Как видите, название объясняется просто. Бог прикладывает палец к губам, он приказывает молчать. Но что скрывается за этим молчанием, что означает этот уход в себя? В романе кипят такие страсти! Это и есть главное в нем — они приводят в конце концов, как вы знаете, к убийству. К убийству старика Мюэ.

— Здорово, — заметил Жозэ. — Все это выглядит довольно убедительно. Любопытно было бы познакомиться с этим таинственным Полем Дубуа. Кстати, и фамилия какая-то странная.

— Скорее всего псевдоним…

— Вероятно, да…

Репортёр вернулся к окну и опять приподнял штору. Ярко освещённый наборный цех напоминал фантастический дворец. В этом сиянии суетились какие-то тёмные фигурки, виднелись склонившиеся над талерами метранпажи… В глубине огромного цеха безостановочно стучали липотипы, выплёвывая свеженькие металлические строки…

Свистели и жужжали печатные машины. В первом этаже рычали чудовища, изрыгая провинциальный выпуск газеты. От тяжёлого дыхания ротационных машин дрожали стены здания.

Жозэ опустил штору.

Д'Аржан, сидя за своим письменным столом, машинально вертел в пальцах колпачок авторучки.

— Не буду мешать вам работать. — Жозэ направился к двери. — Привет! Я пойду к Бари.

— Мне ещё надо просмотреть конец моей статьи, — пробормотал литературный обозреватель.

Жозэ шёл по редакционному коридору, где были отделы общей информации, экономический, спортивный… Кажется, у меня разыгралось воображение, — думал Жозэ, — это дело не по мне.

Оно имеет прямое отношение к отделу литературы… А может, я не прав? В таком случае, это самое необычное дело этого года… Да и не только этого года…

Неужели описанное в книге убийство было совершено на самом деле!.. Хм…

Совершено после того, как было описано… Нет… Нечего фантазировать. Пока мы знаем одно — Гонкуровская премия присуждена неизвестному человеку, какому-то шутнику, и это вызвало переполох в литературном мире… Репортёр пожал плечами.

Из-за стены доносился стук телетайпов — автоматических аппаратов для приёма последних известий. Молоточки безостановочно стучали по бумажной ленте, и одно сообщение сменяло другое. Обычный редакционный шум. С утра до вечера тянулись ленты. Лондон — Париж — Вашингтон. Передают, что… Каир: в кругах, заслуживающих доверия, говорят… Рим: из хорошо информированных источников стало известно, что… и так далее. Агентства беспрерывно передавали новости: одни — краткие, лаконичные, другие — пространные, одни — сенсационные, другие — обычные. Каждая редакция тащила к себе свою добычу, её разбирала, сортировала, сокращала, бесцветный заголовок заменяла броским.

Подходя к отделу информации, Жозе Робен услышал гул голосов. Было около десяти часов вечера. Жозэ остановился у приоткрытой двери, и до него донёсся зычный голос ответственного секретаря редакции Норбера.

— Нет, нет, так не пойдёт! — кричал он. — Полосы не резиновые. Если никто не хочет уступить, идите верстать газету сами! Нет, кроме шуток, вы соображаете? У меня и на второй полосе и на третьей ещё объявления… Надо резать! — Макс Бари стоял около стола, заваленного рукописями и оттисками. Руки его были скрещены, голова чуть наклонена, так что можно было видеть, как блестит под лампочкой его широкий лоб с залысинами. У Бари были тёмные густые брови, мясистый нос, круглые розовые щеки. Плотный, коренастый, он сейчас напоминал бычка, готового ринуться вперёд.

Но Норбера ничуть не смущал мрачный взгляд главного редактора.

— А я вам говорю, что так не пойдёт, — продолжал ответственный секретарь. — Каждый суёт мне какие-то простыни. Можно подумать, что никто не умеет сокращать.

У всех, видите ли, исключительный материал. Отдел внутренней политики утверждает, будто ожидается кризис, у зарубежников тоже все невероятно важно, для Гонкуровской премии надо выделить целых четыре колонки на первой полосе… а теперь они уже размахнулись на пять или шесть колонок! Не дам, вот и все… Вы знаете, сколько у меня объявлений на второй полосе? Больше половины полосы!

Словом, я больше ничего не беру. Ничего. Хватит. Газета готова, совершенно готова. У меня материала ещё на четыре полосы, а может, и больше, понятно?

— Конечно, все понятно, — раздался женский голос из глубины кабинета, — все понятно, хроника, как обычно, останется на талере… А потом пойдут жалобы, что газета плохо информирует!

— Дорогая Рози, ну что я могу сделать? Конечно, на талере останется металл. Но я-то тут ни при чем! Каждый пропихивает огромные куски, ничуть не заботясь о соседях. Я и говорю, что так работать невозможно…

— В Бурбонском дворце ночное заседание, — заявил редактор отдела внутренней политики. — Будет поставлен вопрос о доверии. Если надо поджать, я подожму.

Только…

— Хорошо, — отрезал Бари. — Норбер прав, газета не резиновая, и каждый должен помочь…

— Если бы не объявления, — тихо проворчал Норбер…

— Слушай, старина, нельзя же отказаться от объявлений.

— Я не говорю, что надо отказываться, я сам знаю, что объявления нам нужны, а все-таки…

— Все, с этим вопросом покончено, — продолжал Бари. — Объявления приняты, и уже поздно их переносить. Я тебя прошу дать для Гонкуровской пять колонок — это гвоздь завтрашнего номера…

— Все, что можно, сделаю, — рявкнул Норбер, — но если эти господа не пожелают потесниться…

Жозэ спокойно уселся в глубине кабинета, неподалёку от девушки, которая вступилась за хронику. Он не впервые присутствовал при подобных сценах. Они повторялись почти ежедневно, а иногда и по нескольку раз в день.

Из наборного цеха примчался ответственный секретарь, ругаясь, он потрясал ворохом статей и размахивал своей линейкой.

— У меня уже перебор на три колонки. Больше места нет. Газета не резиновая.

Да, места больше не было, а телетайпы продолжали терпеливо отстукивать буквы на бумажных лентах. Сообщения следовали за сообщениями, всякие мелочи сменялись дипломатическими материалами, отчёты — мелочами. На столах редакторов отделов росли горы материала. И все — первостепенной важности. Его поджимали, резали, переделывали, но наступал наконец момент, когда резать больше было нельзя. Тогда шли к Норберу или ещё к кому-нибудь, ловчили, выклянчивали небольшое местечко на две колонки, на третьей полосе для очень важной информации. Норбер размахивал своей карающей линейкой и кричал, что он не уступит, ни за что не уступит, потому что места нет. Нет, нет, ничего нет, конечно, невозможно…

И все же каждый раз происходило чудо, втискивались и две небольшие колонки, и ещё много, много других колонок.

— Вы только пойдите и посмотрите на талеры, что они мне понапихали! — — сказал Норбер главному редактору.

Они вышли. В кабинете стало относительно тихо…

Жозэ подошёл к Рози и угостил её сигаретой.

— Добрый вечер, Жозэ… Спасибо… Вы сегодня приехали из Гренобля? Мне понравился ваш первый репортаж… Остальные как-то хуже получились…

— Да, — согласился репортёр. — Остальные были очень плохие.

— Нет, нет, не плохие, — воскликнула девушка.

Жозэ резко переменил разговор.

— Ну, что нового в вечернем выпуске? Много сообщений?

— Много, но интересного ничего. Если не считать истории с Гонкуровской премией…

— Да, я говорил с д'Аржаном.

— Что он рассказал?

— Ничего особенного. Лауреата нет — вот и все.

— Загадочное дело, — проговорила Рози. — Куплетисты позубоскалят вволю!

Говорят, члены жюри не решаются нигде показываться.

Рози Соваж было двадцать восемь лет. Это была смуглая, хорошо сложенная девушка, с милым лицом. Её глаза и мягкий взгляд как-то сглаживали неправильные черты и несколько великоватый рот. Рози слыла прекрасным товарищем и опытной журналисткой. Она заведовала отделом информации — работа неблагодарная и трудоёмкая. Каждый день приносил поток сообщений и известий. Любая информация всего на три строки могла назавтра перекочевать на первую полосу и занять все шесть колонок. Но бывало и так: поступал сенсационный материал, а через сутки он выдыхался, как воздушный шар.

Рози Соваж обладала профессиональным чутьём, очень любила своё дело и превосходно угадывала вкус читателей.

Жозэ с задумчивым видом покуривал сигарету. Рядом с ним Рози, склонившись к телефону, говорила в трубку:

— Алло, Норбер, это Рози… Помнишь, ты мне обещал на авиационную катастрофу три колонки. Не подведи, это очень важно. О ней будут говорить дня три…

— Хорошо, хорошо, — пробурчал в телефон ответственный секретарь. — Если бы только это…

— Я тебя просила всего три колонки на развороте, а материал заслуживает быть на первой полосе.

— Ладно, ладно, посмотрим.

Жозэ бросил сигарету, взял подшивку Пари-Нувель и принялся листать её.

— Вы перечитываете свой репортаж? — спросила Рози.

— Нет, что вы! — тихо пробормотал журналист. — Я просто просматриваю газету…

Пожалуй, иногда полезно взглянуть на старые номера…

— Вы знаете, что говорил Адриан Эбрар, бывший издатель Тана: Забудьте о вчерашнем номере газеты.

— Адриан Эбрар не прав, — все так же спокойно ответил Жозэ. — С читателем надо считаться.

Он захлопнул подшивку и спросил:

— Это последние номера? А более старых у вас нет?

— Посмотрите в архивных комплектах. А что вы ищите?

— Сам не знаю.

— Как не знаете?

Рози Соваж с улыбкой поглядела на Жозэ.

— Ну-ка, дорогой мой Робен, не хитрите. Вы напали на какой-то след. Не смейте от меня скрывать. Что случилось? Вы все ещё занимаетесь убийством в Гренобле?

Нет? А чем?

Жозэ неопределённо покачал головой и направился к шкафу. Порывшись на полках, он вынул несколько газет, разложил их на столе и стал водить пальцем вдоль колонок.

— Не нашли? — спросила его Рози.

— Нет, что-то не вижу.

Репортёр не спеша положил газеты на место.

— Да что вы ищете? — снова поинтересовалась девушка.

— Ладно, — сказал Жозэ, не отвечая на вопрос. — Я хочу спать. Утомление на меня вредно действует. Смешно, но когда я устаю, я теряю ощущение реальности и начинаю фантазировать…

— Как фантазировать?

— Вы будете смеяться, если я вам скажу.

— А все-таки скажите.

— Нет, лучше я вам задам один вопрос. За эти дни между Тулузой и Ажаном не было убийства?

Рози поняла, что репортёр не шутит, и, нахмурив брови, задумалась.

— Между Тулузой и Ажаном? А почему именно между Тулузой и Ажаном? Ну и загадки вы мне задаёте. Подождите… Есть убийство на почве ревности в районе Рошфора, драка в Арле — кончилась убийством, большой пожар около Монпелье. Но между Тулузой и Ажаном… что-то ничего не припоминаю. В Тулузе у нас есть собственный корреспондент… Сегодня от него ничего не поступало… Вчера тоже нет. Сейчас проверим… У меня куча телефонограмм, я просмотрю… Так… Пожар в Бресте, нет, это на две строки. Вооружённое ограбление в Перпиньяне — неинтересно… На строительстве под Лиможем раскрыта афёра… Нет, не то. Ничего не вижу подходящего.

— Ну, а в других газетах в последние дни вам ничего не попадалось?

— Нет, — подумав, ответила Рози, — по-моему, ничего не было. Я ведь пристально слежу за нашими конкурентами. Нет… Никаких сенсационных происшествий между Тулузой и Ажаном…

Девушка продолжала проглядывать лежавшую у неё на столе стопку телеграмм и телефонограмм.

В кабинет вихрем влетел один из молодых редакторов.

— Жозэ, привет! Как дела?

— Хорошо.

Молодой человек уселся за маленький столик и принялся лихорадочно что— то писать.

— Морис, что случилось? — спросила Рози Соваж. — Что-нибудь особенное?

— Нет, просто надо поджать драку в Арле до нескольких строк. Не влезает. Ну и работка! И вообще с сегодняшним номером настоящая катастрофа. Норбер вопит. И есть отчего — материалов куча, так и прут со всех сторон…

— Жозэ, я нашла нужное вам убийство, — удивлённо воскликнула Рози. — — Но это не блеск.

Жозэ нагнулся и через плечо Рози прочитал телеграмму. Она была очень короткой — несколько строк, переданных корреспондентом в Тулузе.

Сперва слова прыгали перед глазами Жозэ так, словно они вот-вот сбегут с листка.

Жозэ сжал кулаки. Надо взять себя в руки и спокойно все перечитать с самого начала… Из Тулузы, да, передано по телефону из Тулузы… Так, теперь перейдём к самому сообщению. Сухое, ничем не примечательное. Далеко отсюда, в одном из уголков страны, было совершено очередное преступление, весьма банальное убийство.

О нем можно напечатать четыре строки среди десятка прочих происшествий в этом же роде. Читатели Бреста или Страсбурга пробегут его без всякого волнения или сострадания, потом подумают: Да, хулиганы разнуздались, что и говорить — бандитизм процветает! Одному жить опасно, особенно если у тебя водятся деньжата… Вот и все, что подумают читатели.

— Вы это и искали? — спросила Рози.

— Минутку…

Жозэ внимательно вчитывался: В Муассаке во вторник днём был обнаружен труп букиниста Гюстава Мюэ. Старик был убит несколькими револьверными выстрелами. Он лежал в коридоре своего дома.

Гюставу Мюэ было семьдесят три года, и он жил в доме один. Убийство было совершено в целях ограбления. Рядом с трупом была найдена золотая монета, очевидно, потерянная убийцей или убийцами. Букинист славился скупостью, и ходили слухи, что у него припрятана крупная сумма денег. Предполагается, что грабитель или грабители не собирались пускать в ход оружие, но старик оказал сопротивление, и они решились на убийство. Предварительное следствие показало, что убийство было совершено ночью или рано утром во вторник. Первым поднял тревогу торговец, сосед букиниста. Его обеспокоило, что старик не пришёл, как обычно, в лавку.

Полиция занимается расследованием.

Вот и все.

Жозэ поднял голову. Сонливость прошла.

Было одиннадцать часов вечера.

— Ну и что? — нетерпеливо спросила Рози.

— А вот что. Я должен немедленно повидаться с Бари и д'Аржаном.

— Зачем? В связи с этим?..

— Совершенно верно.

— Я сгораю от любопытства. А что мне делать с этим преступлением?

— Напечатать о нем на первой полосе пять или шесть колонок.

— Да что вы, Жозэ, это же чепуха. Обычное убийство, к тому же у нас нет никаких подробностей. Я дам телеграмму нашему тулузскому корреспонденту и…

— Подождите, сегодня вторник, двадцать шестое ноября. Старик был убит сегодня утром или ночью.

— Да, мы и так уже здорово запоздали. Ох, уж эти периферийные корреспонденты!

Они никогда не торопятся.

— А в других утренних газетах вы ничего не видели?

— Нет, уверяю вас, ничего. И потом, за день столько всего было, что преступление в Муассаке пройдёт незамеченным или же о нем напечатают несколько строк в каком-нибудь уголке.

— Вот и хорошо! Теперь мы всем вставим фитиль!

— Каким образом?

— Я уже вам сказал, надо дать это дело на первой полосе.

— Так, у нас на первой полосе уже идёт история с Гонкуровской премией, знаете, с этим неизвестным лауреатом.

— Ну и что? Так все и оставим, только если Бари и д'Аржан не будут возражать, шапка будет что-нибудь вроде: Убийце — Гонкуровская премия. А в скобках: От нашего специального корреспондента в Муассаке Жозэ Робена.

— Ничего не понимаю!

— Послушайте, Рози, все очень просто, и через несколько минут я вам объясню, но сейчас мне нужно поговорить с Бари. Время не терпит.

— С Бари? Ах да… А вы знаете, что он родом из Муассака?

— Да? А я думал, что он парижанин…

— Он живёт в Париже с раннего детства, но родился в Муассаке. Он мне как-то мимоходом сказал об этом. Впрочем, это не имеет никакого значения.

— Конечно, — согласился Жозэ. — Я сейчас…