Аргус теснее прижался к моему колену и так, бок о бок, мы вошли в шлюз. Приветливая стюардесса машинально улыбнулась заученной улыбкой, но когда увидела аргуса, лицо ее вытянулось. Я не предвидел, что такое может быть. На больших трассах к аргусам относятся иначе. Да что там, на внешней базе тоже все было в порядке. - Я не уверена, - сказала она, - формы жизни… - На аргусов это не распространяется. Есть специальная
      поправка.
      - Я спрошу капитана.
      В надключичной ямке у нее дрожала крохотная, завитая перламутровой раковиной «болтушка». Я видел, как шевелятся ее губы, бесшумно, потому что «болтушка» работала в интимном режиме.
      Потом она вновь обратила серебряные глаза ко мне и кивнула.
      - Регистрация есть?
      Я протянул ей карту; в ультрафиолете засветился зеленоватый шарик.
      - Это моя, - сказал я. - Моя виза. А вот этот - поменьше, пурпурный - его. Аргуса.
      За моей спиной в панорамном квазиокне восходила Земля. Я понял это потому, что стал отбрасывать еще одну тень.
      - Капитан сказал, нужен намордник, - сообщила она, возвращая карту.
      - Но это же не собака!
      - Тем более.
      Я пожал плечами. Ничего подобного я не предусмотрел. Впрочем, по уставу форма моя предполагала ремень, абсолютно бесполезный и чисто декоративный. Я сделал из него петлю и захлестнул ею морду аргуса. Тот укоризненно отвернулся, но стерпел.
      - Он слепой! - пораженно воскликнула стюардесса.
      - Да.
      - Я хочу сказать… у него же вообще нет глаз!
      - Верно, - согласился я.
      - Почему же их тогда…
      Потому что они видят больше, чем ты, хотел сказать я, потому что их зрение иное, оно простирается в глубь силовых полей, туда, где человек слеп и беспомощен…
      Но вместо этого я пожал плечами.
      - Проходите в передний конец салона, - сказала она, - там места для пассажиров с животными.
      С каких это пор в лунных модулях разрешается перевозить животных?
      Я сел в переднее кресло - между ним и стеной было незначительное свободное пространство, где аргус смог уместиться. Он лег, положив голову на лапы; ременная петля стягивала челюсти.
      Салон стал постепенно заполняться пассажирами. Рядом со мной села молодая женщина, явно из лунных туристов, иными словами, очень состоятельная. На руках она держала крохотную собачку: плоская морда и глаза-блюдца…
      Хозяйка поерзала, устраиваясь в кресле.
      - Кто это у вас? - спросила она.
      - Аргус.
      Она напряглась.
      - Это не опасно?
      Уже нет, подумал я, все, что он мог сделать, он уже сделал. А вслух сказал:
      - Что вы, что вы… Он никого не обидит.
      - Тогда почему же он в наморднике?
      - Такие правила.
      Ее-то собака была без намордника, впрочем, она ведь такая маленькая.
      Женщина, кажется, успокоилась.
      - А вы ныряльщик, да?
      На ее веках, когда она прикрывала глаза, распахивала лиловые крылья голографическая бабочка. Я никогда особо не любил бабочек, поэтому старался на нее не смотреть.
      - Да. Бывший.
      - Надолго к нам?
      - Еще не знаю. Как получится.
      Собака у нее на руках часто-часто задышала, вывалив язык. Только поэтому, да еще по чуть заметной вибрации, волной пробежавшей вдоль позвоночника, я понял, что мы летим. Никакой перегрузки, ничего… С тех пор, как я был здесь последний раз, технологии здорово продвинулись.
      Свет замерцал и стал черным. Глупое словосочетание - черный свет, но я всегда именно так его и ощущал. Внутри этой черноты парили ряды светящихся коконов: каждый пассажир распространял вокруг себя слабые поля. Впереди раскрылся гигантский лиловый цветок с черной сердцевиной, и в нее, в эту сердцевину, нацелился нос корабля.
      Они протянули червоточину даже здесь, на внутренней трассе, между Землей и Луной… Просто так, для туристов!
      Я взглянул на соседку: светящийся птичий скелетик, окруженный топорщащимся пухом собственных биологических полей, собака у нее на руках - скелетик поменьше, а в том месте, где силовые поля двух организмов соприкасались, пух, казалось, примялся. Корабль вынырнул уже на околоземной орбите; я моргнул, приводя зрение, а с ним и окружающий мир в норму. Соседка деловито разглядывала себя в корректирующем зеркальце, легко прикасаясь к отражению то там, то тут. Потом вновь обернулась ко мне.
      - Что вы делаете сегодня вечером?
      В этот миг раздалось дружное «ах!» - стенки стали прозрачными, в панорамных квазиокнах я увидел Землю, вернее, северное ее полушарие, бугрившееся морщинистой водной поверхностью; города светились, как груды рассыпанных углей… Странное сравнение, я никогда не видел рассыпанных углей. Должно быть, читал когда-то…
      Аргус пошевелился рядом с моей ногой.
      - Да? - переспросил я соседку: я помнил, что она спросила меня о чем-то, но не помнил о чем.
      - Что вы делаете сегодня вечером? - повторила она с еле заметным оттенком раздражения в голосе.
      Она, видимо, была в свободном полете - из тех, кто все время гонится за новыми ощущениями… Вряд ли ее интересовали мои скромные сбережения. Скорее, окружающий ныряльщиков романтический ореол.
      - Меня ждет невеста, - сказал я.
      Вокзальный терминал был огромен; в первый момент я растерялся. Аргус по-прежнему жался к моей ноге. Ему было неуютно. Я подумал, может, на самом деле это мне неуютно, а он чувствует…
      Вокруг деловито сновали люди, сотни людей… Я забыл, что их может быть так много. Крикливые. Ярко одетые. И все - без биозащиты.
      В центре зала возвышался памятник. Человек в летном комбинезоне положил руку на холку массивного зверя с тяжелой головой. На постаменте выгравирована надпись.
      Я догадывался, что там написано. Что-нибудь очень пафосное, отчего у меня уже сейчас начали гореть уши. Я отошел в тень, чтобы оказаться как можно дальше от глупого памятника.
      И тут же отозвалась моя «болтушка».
      - Да?
      Она, подумал я, больше звонить некому.
      - Это ты? - голос был тоненький и зудел в ухе, точно комар. - Я у колонны.
      - У какой колонны?
      - У «Сайко»…
      Миг спустя я сообразил, что «Сайко» - это какой-то новомодный энергетический коктейль, а колонна на самом деле имитировала огромную, причудливой формы бутылку. Еще через миг я увидел ее.
      Я ее узнал, и это было уже хорошо; известно, что невесты по переписке часто подправляют свои видео, желая выглядеть получше. Но она была именно такая, какой я ее себе представлял: хрупкая, светловолосая, с тонкой талией и пышной - уж не знаю, насколько природной - грудью.
      Я не знал, что сказать.
      Когда стоишь на вахте, предоставив автоматам невидимыми щупальцами обшаривать пространство в поисках новой червоточины, время тянется и тянется. И почему-то находится много слов: о городе моего детства, о базовой школе, о летном училище, о том, как я прошел аргус-тест, как радовался - профессия ныряльщика считалась самой почетной, самой романтичной… Я в детстве мечтал о собаке, а аргус - это ведь гораздо лучше собаки. Потому что, в отличие от собаки, это на всю жизнь.
      И еще я слышал, что человек с аргусом больше не одинок.
      Они врали.
      Она тоже рассказывала о детстве, о том, как не ладила с отцом, о том, как сначала было интересно заниматься дизайном тканей, как ей одиноко, и о том, что она хочет серьезных отношений, а нет подходящего человека…
      Сейчас я сообразил, что ничего особенного она, в общем-то, не говорила.
      Да и я тоже.
      Она узнала меня и сделала неуверенный шаг навстречу. Потом увидела аргуса.
      - Это что? - вот ее первые слова.
      - Мой аргус.
      - Я думала… ты мне про него не говорил.
      - Как же не говорил? Много раз.
      - Да, но я не думала, что с ним… на Землю…
      - Я же ныряльщик.
      - Ну и что?
      Я подумал: вот мы и нашли тему для разговора, но совсем не ту, которую мне хотелось.
      - Ныряльщики не оставляют своих аргусов. Никогда.
      - Но почему?
      Она даже не удосужилась хотя бы что-то узнать про человека, с которым собирается жить.
      - Давай обсудим это потом. Ладно?
      Я взял ее под руку. Она напряглась, но не отодвинулась. Теперь, когда она повернулась ко мне в профиль, я заметил, что у нее срезанный, уходящий назад подбородок. На видео она никогда не поворачивалась ко мне в профиль.
      Аргус тоже напрягся и плотнее прижался к моему колену.
      - Куда мы пойдем? - спросила она излишне оживленно.
      - А куда вы… ты хочешь? Я здесь чужой.
      Она вновь напряглась. Я понял, что позабыл этот язык тела, когда надо учитывать не только то, что говорится, но и то, что подразумевается. Это легко исправить, я научусь…
      На нас оглядывались. Не из-за нее. Из-за аргуса.
      - Прости, - поправился я. - Еще не освоился… Я снял бунгало на двоих. На южном побережье. И если ты… в общем, я буду рад…
      - Только ты и я? - она заглянула мне в глаза.
      - Да.
      - А аргус?
      - Аргус прилагается.
      Она промолчала. Я шел, стараясь подладиться под ее шаг, и думал, что все не совсем так, как я себе представлял.
      - Я взяла отпуск, - сказала она наконец.
      - Очень хорошо.
      - На две недели.
      Я, кажется, начал понимать то, что она прячет за словами. Она оставила себе путь к отступлению.
      - Так что, - закончила она, - мы можем сходить пообедать, а потом сразу махнуть к тебе.
      Но пообедать не получилось.
      Я хотел устроить ей праздник и заказал столик в самом шикарном ресторане, но с аргусом нас туда не пустили. Я начал пререкаться с метрдотелем, и он вроде собирался уступить, по крайней мере, готов был накрыть столик на веранде, но я увидел, что моя невеста злится. Ноздри у нее раздувались, губы поджались, а жилы на шее напряглись. Она была совсем нехороша в эту минуту, и я почувствовал ноющую тоску. Аргус тоже тосковал, ему было неуютно, и я не мог понять, то ли я улавливал его эмоции, то ли транслировал ему свои собственные.
      - Пойдем отсюда, - сказала она.
      - Но чем плохо на веранде?
      Я предпочел бы сесть, выпить чего-нибудь холодного, поглядеть меню - не помню, когда я последний раз держал в руках напечатанное на бумаге ресторанное меню. А заодно и приглядеть что-нибудь для аргуса - скоро аргус проголодается, а когда он голоден, ему делается нехорошо. А значит, и мне сделается нехорошо.
      - Я сказала, пойдем отсюда. Ненавижу, когда меня унижают! Понятно: она из тех, кто не умеет уживаться с людьми, из тех, кто
      считает, что все кругом только и думают, чтобы устроить ей какую-нибудь пакость. Теперь ясно, почему она вступила в переписку с одиноким ныряльщиком из глубокого космоса. Она ладит с людьми еще хуже, чем я!
      - Ладно, - сказал я и демонстративно взглянул на часы, желая произвести на нее впечатление человека, который не любит даром тратить время. - Вызывай машину, поехали. Поедим там, дома.