Кольцо времени

Бондарь взял Юру за локоть и повел к находящейся неподалеку железнодорожной платформе со старорежимным названием «Ленинградская». Пройдя через высокий виадук, железобетонный скелет которого нависал над зеркально блестевшими нитками рельсов, Юра и Бондарь спустились в небольшую низину, пролегавшую чуть в стороне от платформы. Юра шел, и с каждым шагом чувствовал, как на него накатывает новое, доселе неведомое ему ощущение.

Две ржавые полосы тянулись параллельно друг другу. Они появлялись из-за поворота и за другим поворотом терялись. Юра и Бондарь медленно шли вперед. Рельсы кое-где вросли в землю, иногда рядом с насыпью попадались завалы из старых, отживших свой век шпал. А в пустых глазницах мертвых покосившихся семафоров чувствовалась заколдованность и непонятное ожидание.

И уже чем-то совсем нереальным на этом мертвом заброшенном пути выглядел маленький, стоящий внизу, у самых рельсов, семафорик, который равнодушно светил синим глазом из густых травяных зарослей. Сразу за семафориком находилась старая классическая ручная стрелка — с тяжелым противовесом, длинной рукояткой и ржавой полосатой табличкой, указывающей направление. Чуть левее убегала такая же заброшенная ветка. На ней, метрах в пятидесяти от стрелки, шестеро рабочих в оранжевых жилетах меняли рельс и несколько давно пришедших в негодность шпал. Юра мельком задумался, для чего менять рельс на дороге, которая не работает столько лет и вряд ли заработает когда-нибудь еще, но думы о «поезде-призраке» тут же вытеснили прочь странных рабочих.

— Вот так вот, запросто, может быть, именно через эту стрелку «поезд-призрак» переходит из одного пространства в другое, — задумчиво сказал Юра.

Бондарь непроизвольно дернул головой в сторону Юры. Мышцы его лица напряглись. Юра краем глаза заметил это. И хотя Бондарь почти сразу же совладал с собой, Юра украдкой продолжал на него поглядывать.

— Одна из версий говорит о том, что в исчезнувшем поезде была голова писателя Никольского, — неожиданно сказал Бондарь. — Точнее, не голова, а череп. Вы слышали об этом?

— Да, — ответил Юра. — Культ «Двенадцати Голов». Только непонятно, какая здесь взаимосвязь.

— Прямая. Культ «Двенадцати Голов» очень древний. Корнями он уходит в Западную Индию, а в тринадцатом веке каким-то образом просочился в Европу. Но упоминаний о нем ничтожно мало — буквально крупицы. Следы этого культа попадаются и в России, но здесь они еще более размыты, и вряд ли можно сказать о его «русской ветви» что-то конкретное. Единственной зацепкой были бы архивы Алексея Лукавского, но они сгорели вместе с хозяином во время пожара в его доме, — Бондарь помолчал немного и добавил, — Однако точно известно, что верховных исполнителей культа тайно обучали в Индии.

— Лукавский в Индии был, — сказал Юра, — это тоже точно известно.

— Совершенно верно. Так вот, череп Никольского, добытый по приказу Лукавского, попал к служителям культа и после специального «обряда посвящения» стал вместилищем колоссальной энергии. В попавших ко мне документах ее называют «незримой силой», но природа ее не объясняется. Череп Никольского сам по себе является артефактом. А теперь прибавьте сюда Римский поезд, попавший в аномальную зону. Он все равно исчез бы в этом тоннеле, даже если бы в нем не было черепа Никольского. Но неведомая энергия, заключенная в черепе, каким-то образом вырвалась на свободу. Она замкнула в кольцо солидный участок Времени и превратила поезд в страшную машину смерти. Он теперь проходит сквозь разные пространства или же, «рассекая грани», это кто как любит говорить, и совершает обороты вокруг некоего условного центра. В некоторых популярных философиях этот центр именуют «Генеральным Меридианом». Если поезд сделает вокруг него полных сорок девять оборотов, во всей Вселенной, воцарится вечная власть зла и мрака.

Юра молчал, пытаясь обдумывать сказанное. Бондарь истолковал это молчание по-своему:

— Я понимаю, звучит банально, но, к сожалению, это единственная информация на данном этапе.

— Почему именно сорок девять, а, скажем, не пятьдесят пять? — спросил Юра.

— Не знаю... Это число несколько раз попадалось мне в разных источниках. Правда, об этом всегда говорилось вскользь, и никакого объяснения я не нашел. А может, все гораздо проще: сорок девять можно получить, перемножив семь на семь, наверное, по аналогии с «сорока сороками».

«Почему именно семь? И причем здесь сорок сороков...», — подумал Юра и машинально пнул ногой лежащую на одной из шпал пивную пробку. Обиженно звякнув, она пролетела несколько метров, подмигнула солнечным бликом и скрылась в зарослях колючего кустарника в изобилии растущего вдоль заброшенного железнодорожного полотна.

— Я не понимаю, почему этим черепом оказался именно череп Никольского, а не кого-то другого.

— Я ждал этого вопроса, но, наверное, я Вас разочарую, — Бондарь выдержал небольшую паузу. — Здесь может быть несколько объяснений. Даже не знаю, на каком остановиться... Все они по-своему правомочны, но по-своему и несостоятельны.

— Например?

— То, что писал Никольский, Вам, как человеку образованному, хорошо известно. Возможно, он затронул в своем творчестве некие мистические сферы, соприкосновение с которыми не проходит для человека бесследно и явно не несет ничего хорошего. А может быть, все дело в какой-то особой форме гениальности.

— Или в том и другом одновременно?

Бондарь молча кивнул, потом ответил:

— А может, вообще в чем-то третьем. Вполне возможно, что истинная причина скрыта от нас.

— Получается, за его головой давно охотились, — сказал Юра.

— Несомненно. Хотя, ясно одно — Никольского не могли специально лишить жизни, чтобы получить голову. Он должен был умереть исключительно своей смертью. В противном случае череп не получил бы нужных свойств.

Юра молчал, обдумывая слова Бондаря.

— Удивительно, но Никольский, похоже, чувствовал то необычное, что произойдет по ту сторону его кончины, — Бондарь остановился, изящным движением открыл дипломат, и извлек оттуда небольшой томик явно дореволюционного издания. — Я знал, что у нас зайдет об этом разговор, и захватил для Вас его «Дневник Умалишенного». Хочу обратить Ваше внимание на некоторые нюансы этого повествования, — он открыл книгу на закладке, перелистнул еще несколько страниц, прокашлялся и с выражением начал читать: «...все дальше, дальше уносит меня моя тройка. Закат нависает надо мной, но рассвет подгоняет меня, да клубы пара устилают мне путь. Вот и Млечный Путь расстелил миткаль... Справа — степь малоросская, слева — Италия виднеется. Вон избы русские показались вдали. Что за круговерть, зачем она? Ох, голова моя, голова! Зачем овязали ее полотенцем? Зачем льют на нее ушат за ушатом ледяную воду? Оставьте мою бедную голову! Оставьте! Пощадите...».

Бондарь замолчал.

— Россия, Италия, Малороссия... — Юра озадаченно потер лоб. — Вы хотите сказать, он чувствовал, что его голова будет носиться через разные пространства, а душа не обретет покоя?

— Насчет души — точно сказать не могу, — Бондарь закрыл томик, положил его в дипломат, щелкнул замками и побрел дальше. Юра последовал за ним. — Все-таки его отпели, на могиле была отслужена панихида, и не одна. Точно известно, что перед смертью он причастился Святых Христовых Тайн. Возможно, с душой-то как раз все в порядке. А вот с телом — беда. Хотя, может быть, это и на бессмертную душу как-то влияет — точно не известно. Скверное дело, когда часть останков начинает жить самостоятельной жизнью.

— «Клубы пара устилают путь»... — задумчиво повторил Юра. — Это, несомненно, образ поезда? Точнее, паровоза...

— Кто знает... Сами понимаете, фраза очень неоднозначная, возможна масса трактовок, — Бондарь неопределенно махнул рукой. — Под конец жизни писателя преследовали странные видения, так что «клубы пара» могут означать все, что угодно. Но нельзя усомниться в одном — Никольский предвидел, что голова его подвергнется какой-то страшной экзекуции. Пусть даже после смерти. Предвидел и молил о пощаде. Сам не зная кого.

— Ужасно... — искренне сказал Юра. Новое откровение заставило его внутренне содрогнуться. Чтобы скорее переменить тему, он напомнил:

— Вы сказали, что поезд проходит «рассекая грани»... — в глазах Бондаря Юра прочел, что это его любимая тема. И решил ему подыграть.

— Видите ли... — Бондарь слегка замялся. Юра понял, что попал в точку. — Сам факт существования «поезда-призрака» и все его поведение кладут на весы солидный камушек в пользу одной популярной ныне гипотезы из области теории параллельных пространств.

Юра вспомнил кадры из показанного в прошлом месяце по телевидению американского сериала «Путешествия в параллельные миры». Наивность этого фильма никак не способствовала серьезному отношению к той теории, на которой он был построен.

— Суть этой гипотезы в том, — продолжал Бондарь, — что Мироздание имеет как бы многогранное строение. Фактически это многогранный кристалл. В разных древних культах тема кристаллической Вселенной проскакивает довольно часто. Например, жрецы одной известной египетской секты уверяли, что Вселенную вырастил бог Амон-Ра в глиняном горшке. Наивно, но впечатляюще... М-да. Так вот, одни философы считают, что Кристалл Мироздания вытянут в бесконечности вдоль своих граней, другие, — что замкнут в постоянно растущее кольцо.

— Бесконечное в конечном? — парируя, ввернул Юра.

— Вы уловили мою мысль! Каждая грань этого Кристалла, а граням этим, сами понимаете, «несть числа», представляет собой автономное многомерное пространство, достаточно изолированное от других. То есть отдельно взятый мир. Такой же, в каком мы с Вами живем, но несколько в ином варианте развития. Этакая многовариантность развития одного и того же мира. Между прочим, этот феномен отражен даже у Достоевского.

— У Достоевского? — Юра искренне удивился.

— Я знал, что Вы не поверите, — Бондарь усмехнулся. — Однако вспомните его рассказ «Сон смешного человека». Там некое высшее существо переносит главного героя на Землю, находящуюся в ином варианте развития — без греха, горя, болезней... Как и следовало ожидать, ничего хорошего этот визит не принес.

— Не читал, к сожалению... — Юра вздохнул.

— Почитайте обязательно, не пожалеете. Так вот, как в любой кристаллической структуре, во Вселенной иногда происходит... — Бондарь на секунду задумался,

— «слияние граней». Грани миров как бы сходятся на определенное время, чтобы потом разойтись опять, или образовать новую грань, новый параллельный мир — мы ведь с Вами знаем, что кристаллы имеют способность расти.

Юра кивнул. Бондарь явно увлекся своей лекцией, но прерывать его он не собирался.

— Таким образом, параллельные миры на короткое время как бы проникают друг в друга — объединяются. И тогда возможен переход. По Вашему лицу вижу, что Вы находили отражение этой идеи у Кастанеды... По одной из версий, «Летучий Итальянец» попал как раз в зону такого вот «слияния» двух разнородных, но весьма похожих друг на друга миров и замкнул собственное Время в кольцо. Но, гипотезы — гипотезами, Юра, однако, сами понимаете, — продолжал Бондарь, — что намеренно попасть в параллельное пространство — это нечто из области слабонаучной фантастики. Тем не менее, большинство ученых склоняется к тому, что теоретически это возможно. Меньшинство же считает, что это возможно также практически. Например, через полумифический Абсолютный Путь. Просто доступно далеко не всем... Хотя, Вы ведь наверняка читали об этом и у Крапивина, и у Льюиса, и у Ричарда Баха. И даже у «диссидента» Вячеслава Рыбакова...

Бондарь сделал небольшую паузу.

— Однако наш с Вами поезд, похоже, не ищет «дыры в гранях», чтобы попасть в соседние пространства. Он их делает! И мировая железнодорожная сеть — первый ему в этом помощник.

— Каким же это образом? — Юра недоверчиво покосился на собеседника.

Бондарь почесал бородку.

— Хороший вопрос, но вряд ли на него можно ответить однозначно. Многие философы, а также кое-кто из физиков, совершенно уверены, что «стыковка граней», равно, как и их, извините, «продырявливание», практически всегда происходит близ железных дорог, в тоннелях метро и у трамвайных линий. Помните детскую легенду о том, что в Счастливую Страну можно уехать на трамвае или на пригородной электричке? Впрочем, такие сказки ходили в моем детстве, а Ваше поколение росло на совершенно других мечтах... Так вот, дорогой мой, запомните на всю оставшуюся жизнь: легенды, особенно детские, никогда не рождаются на пустом месте! Такова технология этого жанра и в этом состоит его основной закон. Кто знает, может быть, есть места, где рельсовые пути разных миров каким-то непостижимым образом стыкуются между собой. И даже разница в ширине колеи здесь не помеха... Ведь существует довольно устойчивая гипотеза, что любой заброшенный или тупиковый путь — не обязательно мертвый путь, это Вам любой ребенок расскажет. Вполне возможно, что он имеет свое продолжение в соседнем от нас пространстве. И ходить по нему может все, что угодно... — Бондарь вновь задумался. — Интересно, что первыми способность железной дороги как-то затрагивать «грани миров» действительно почувствовали именно дети и... поэты.

— Поэты? — не понял Юра.

— Представьте себе! Но это не удивительно, ведь поэты — тоже в чем-то дети. Только их восприятие мира часто более зыбко, ассоциативно... как сон. Судите сами, — ответил Бондарь, и безо всякого перехода начал читать: Не поездам завидую, а рельсам С нелегкой, неуступчивой судьбой; Коснись щекою, их теплом погрейся И попроси поговорить с тобой. Они расскажут, что в далеких странах, В одном из незаметных городов Есть кто-то, как и я, такой же странный, Кто слушать рельсы до утра готов. Сквозь пальцы пропускать прохладный гравий, Нездешних поездов услышать дрожь, И ощутить натруженные грани, И беспредельно верить, что живешь.

Бондарь читал негромко, вкладывая душу в каждое произнесенное слово. Похоже, ему доставляла большое удовольствие сама возможность продемонстрировать свое умение «держать слово» еще и в стихотворном жанре. Юра вслушивался в незнакомые строчки, и испытывал непонятное волнение — это чувство всегда охватывало его при встрече с талантливыми, пронизывающими сердце стихами.

— Кто это?

— Алексей Кондратьев. Поэт, к сожалению, малоизвестный.

Наступила небольшая пауза. Бондарь думал о чем-то своем. Юра восхитился про себя его эрудицией, поразмышлял над услышанными стихами, попытался запомнить фамилию автора, однако журналистская интуиция подсказывала, что если сейчас же не перевести разговор в прежнее русло, многое из того, что Юре хотелось бы узнать, может не быть озвучено.

— Вы сказали, что поезд «дырявит» границы пространств. То есть получается, что из-за этих «дыр» Вселенная скоро превратится в решето, а потом и вовсе рассыплется? — Юра усмехнулся. — Честно говоря, с такой моделью конца света мне еще не приходилось сталкиваться.

Повернувшись к Юре, Бондарь поднял брови и округлил глаза:

— Голубчик мой, ну нельзя же рассуждать так до вульгарности примитивно! Все значительно сложнее и неоднозначнее. Между пространствами действительно возникают «дыры». Ну, или «щели», если больше нравится. Пока точно известно только то, что эти «дыры» безумно опасны. Чем? Как? Почему? На эти вопросы пока нет точного ответа. Только гипотезы. Но самая правдоподобная из них говорит о том, что именно через эти «дыры» вселенское зло сделает попытку объединиться. Собственно, уже делает... И помогает ему в этом наш с Вами трехвагонный приятель, случайно замкнувший Время! В любом случае, интерес к этим «дырам» адептов культа «Двенадцати Голов», согласитесь, заставляет задуматься о таких вещах не просто, как о недетской сказке.

— Можно вопрос? А почему только «вселенское зло», а не «вселенское Добро»?

— Очень просто: Добро работает другими методами. Ему нет необходимости объединяться через «дыры в пространстве», ведь оно, по сути своей, абсолютно — этот мир изначально был создан добрым, места для зла просто не было предусмотрено. Вот злу и приходится искать червоточины — когда в душах человеческих, а когда в самом Мироздании. И, к сожалению, оно весьма в этом преуспело.

— Ну, хорошо, а если все же череп Никольского будет вне поезда?

— Тогда беды не случится, — ответил Бондарь. — Не случится до тех пор, пока череп не попадет в руки служителей культа «Двенадцати Голов». У них те же самые цели — воцарение тотального вселенского зла. Только провидение преподнесло им подарок. Им не надо теперь собирать двенадцать уникальных черепов в одном, строго определенном месте. По сути, им даже не нужно охотиться за черепом Никольского. Потому, что зло и так скоро восторжествует, и тогда череп сам попадет им в руки. Конечно, этого не произойдет, если, он будет извлечен из Кольца Времени, отпет и захоронен по христианскому, лучше Православному, обряду — при этом его сила будет потеряна. Понятно, служители «Двенадцати Голов» всеми силами постараются этого не допустить.

— Но ведь можно найти «Алгоритм зла», — возразил Юра, — рассчитать время и место следующего появления «Летучего Итальянца», и тогда изъять череп из поезда.

Где-то неподалеку истошно заорал тепловоз. Бондарь вздрогнул. На мгновение лицо его исказила все та же короткая гримаса. По одной из действующих веток зловеще загрохотал состав с крутобокими цистернами и наглухо закупоренными товарными вагонами.

— Может быть... — как-то заторможено проговорил Бондарь, когда состав скрылся вдалеке. — Тем более что череп на данный момент является краеугольным камнем — вряд ли в ближайшее время человечество преподнесет миру нового своего представителя, обладающего способностью к мистическому видению такой силы, как у Никольского. Это значит, что слуги зла, как минимум, еще двести лет не получат череп, способный удержать такой колоссальный заряд энергии.

Юра нахмурил лоб.

— Извините, я что-то не очень понял. Почему именно двести лет? Это... как-то связано с особенностями культа?

Бондарь задумался.

— Видите ли, Юра... — Было видно, что он старается подобрать правильные слова. — Со дня смерти Никольского прошло более ста лет. В попавших ко мне бумагах, описывающих культ «Двенадцати Голов», было сказано, что каждый двенадцатый череп, так называемой «высшей градации» — тот, в котором способна зародиться та самая «незримая сила» — появляется на земле не ранее, чем через триста лет, а то и позже. Остальные одиннадцать черепов могут быть взяты от кого угодно, и пригодны они только для минимальных мистических нужд. Но именно они помогают обрести силу последнему, двенадцатому — «черепу Избранного». Сто тридцать лет назад зло получило череп Никольского, но тут же фактически потеряло его. Теперь ему придется либо как-то использовать присутствие черепа Никольского в пропавшем поезде, что оно и делает, либо ждать появление нового черепа с похожими характеристиками. Но на это уйдет, как минимум, еще двести лет.

Юра подумал немного над словами Бондаря и спросил:

— Интересно, а какие черепа они использовали раньше, если «Избранных» на земле так немного?

Бондарь, помолчав, вздохнул, и, как будто нехотя, сказал:

— Сложный вопрос, Юра... Некоторые источники, причем совершенно не относящиеся к культу «Двенадцати Голов», смутно указывают на то, что летом 1517 года на кладбище города Хертогенбос в Нидерландах неизвестными вандалами была вскрыта могила живописца Иеронима Босха.

— Босха? — удивился Юра.

— Босха, — подтвердил Бондарь. — Если верить, произошло это спустя ровно год после его смерти. Как и следовало ожидать, из мо-гилы пропала голова. Точнее, то, что к тому времени от нее осталось. Возможно, информация об этом факте не совсем достоверна и успела обрасти домыслами, но, согласитесь, она наводит на определенные раздумья. Вот смотрите: череп Босха от черепа Никол-ьского отделяет период времени как раз около трехсот лет. Если быть точными, то триста сорок. Оба черепа были украдены. И Босх, и Никольский в своем творчестве затронули тему человеческого безумия, как одной из форм тайной сущности бытия — они от-крыли в ней массу потаенных глубин, прочно связанных с «миром невидимым». А то, что им обоим в этой теме было открыто нечто большее, чем остальным представителям рода человеческого, мне Вам доказывать не надо. И еще — есть сведения, что и Босха, и Никольского почему-то отпевали не в храмах, а прямо на могилах. Но об истинных причинах этого нигде ничего не сказано.

— И что же стало с черепом Босха?

— Увы, дальнейшая судьба его мне неизвестна. Но если предположить, что он — звено все той же цепи, то, скорее всего, его, как и череп Никольского, тоже не успели использовать по назначению.

— То есть? В смысле... — Юра слегка замялся, — почему?

— Тоже сложный вопрос. Известно ведь, что любое действие рождает противодействие. Я совершенно убежден, что культу «Двен-адцати Голов» во все века противостояла и противостоит некая тайная сила. «С обратным знаком», так сказать. Подозреваю, что не менее просвещенная и могущественная. Ее следы пока скрыты от меня... — Бондарь помолчал немного, кивнул какой-то своей мыс-ли, и потер между собой пальцы левой руки. — Череп Босха бесследно исчез. Череп Никольского ушел прямо из рук под видом нелепой случайности. Хотя он и продолжает фигурировать как бы в другой ипостаси, но к себе фактически уже не подпускает... Интуиция подсказывает мне, что кто-то или что-то стоит за всеми этими «неудачами», но можно ли на это рассчитывать?

— Вот бы узнать...

— Вот бы... — грустно ответствовал Бондарь. Казалось, он был прилично раздосадован. — Пока можно сделать только один практический вывод — адепты культа «Двенадцати голов» всеми силами будут стараться оставить череп в поезде. Для них это теперь единственный способ воспользоваться его силой — судя по всему, достать оттуда череп они уже не могут.

— Это почему же? — с интересом спросил Юра.

— Есть еще одна особенность... Дело в том, что выйти с черепом из поезда, да и просто взять его в руки и при этом остаться живым, сможет только ребенок. Создание чистое и непорочное. «Дети суть Ангелы», и высвободившаяся из черепа неизвестная сила не властна над ними, — Бондарь остановился и посмотрел на Юру, — Только ребенок может разорвать Кольцо Времени.

— Ну... по большому счету, это не такая уж и проблема.

— Да? — Бондарь поднял брови и усмехнулся, — Боюсь, что манускрипт с «Алгоритмом», если он, конечно, существует, найти гораздо проще, чем ребенка, который согласится войти в «поезд-призрак». — Он развернулся и вновь неторопливо зашагал по шпалам, жестом приглашая Юру следовать за собой.

Юра вспомнил Вовкины глаза в тот момент, когда Стас рассказывал про его отца. Сомнений быть не могло — Вовка обязательно все сделает как надо и не испугается. Дайте только ему этот поезд.

— Мне еще хотелось бы кое-чем Вас удивить, — сказал Бондарь. — Взгляните сюда.

Справа по ходу Юра увидел еще одну ручную стрелку. Один из путей, ведущих через нее, упирался в железные ворота какого-то предприятия. На воротах красовался весело раскрашенный знак «кирпич». Чуть поодаль на железном стержне висела ржавая табличка с надписью: «Граница станции „Сокол“».

— Это... — начал было Юра.

— Да. В этом месте система московского метрополитена соединяется с железнодорожной сетью. На профессиональном жаргоне это называется «гейт». Таких гейтов в Москве всего два, но этот — самый старый. И самый известный. В ряде кругов... Он стыкует Рижскую железную дорогу с технологической развязкой депо «Сокол», а та, в свою очередь, переходит в густую сеть подземных рельсовых коммуникации. Представьте, что эти гейты есть практически во всех городах, сумевших позволить себе такую роскошь, как метрополитен...

Юра с интересом оглядел стрелку. Проходящие через нее рельсы отражали предзакатное солнце — судя по всему, этой веткой иногда пользовались. Интересно, зачем... Тут Юру осенила еще одна мысль.

— А что же тогда с трамвайной сетью? — спросил он, — Или это нечто совсем отдельное? Бондарь вновь задумался.

— Тут все еще загадочней... Например, московская единая трамвайная сеть была разорвана еще в шестидесятых, когда, в угоду троллейбусу, начали ретиво снимать рельсы на старейших маршрутах. У меня есть подозрения, что причины этой акции лежат гораздо глубже, и троллейбусы здесь всего лишь отговорка. Но доказательств этому я пока не нашел. Фактически теперь мы имеем в Москве несколько автономных трамвайных сетей. Но кое-где остались стыки с железной дорогой. Насколько мне известно, в двадцатые годы где-то в районе «Тимирязевской» еще бегал паровичок — его маршрут захватывал и трамвайные, и железнодорожные пути. А во многих городах трамвайные и железнодорожные линии вообще образуют одну систему. Так что сами видите, трамвай вполне вписывается в топологию мировой рельсовой сети и, наверняка, по-своему влияет на нее. Хотя, данных о появлении «призраков» на трамвайных путях лично у меня нет.

— Зато у меня есть, — сказал Юра. — Существует московская легенда о том, что на трамвайных путях в Рощинских переулках иногда можно увидеть переполненный трамвай образца начала века. Непонятно, откуда он появляется и куда исчезает, кто эти люди, что едут в нем... но тех, кто встречал этот трамвай, якобы, начинали преследовать всякие несчастья и неприятности.

Бондарь захохотал. Насмеявшись вдоволь, он утер глаза платком и сказал:

— Ох, молодой человек... Давайте все-таки отделять зерна от плевел. Так ведь можно далеко зайти... — он вновь утерся платком, — если и бегает там такой трамвайчик, то историю этой легенды надо изучать отдельно, а не в контексте «поезда-призрака», который, собственно, и призраком-то не является. Тот трамвай, если он есть (в чем лично я сомневаюсь!) явление, скорее всего, полуматериальное. В отличие от нашего с Вами обычного, вполне реального поезда, для которого просто изменились свойства Времени...

Юра мучительно переваривал получаемую информацию.

— Через Москву, Юрий, проходят линии одиннадцати железнодорожных направлений. Относительно независимых, но! — Бондарь многозначительно поднял вверх указательный палец левой руки, — все они замыкаются друг на друга посредством колец Московской окружной железной дороги, и тем самым образуют единую мощную железнодорожную структуру колоссального масштаба. А теперь представьте, что как минимум два направления стыкуются с Московским метрополитеном и с трамвайной, пусть разорванной, но сетью. Добавьте сюда метрополитены и трамвайные линии других городов, служебные, заводские и засекреченные рельсовые пути... Богатое воображение Юры услужливо иллюстрировало рассказ Бондаря, рисуя перед глазами модель мировой железнодорожной сети. Модель почему-то напоминала огромный, монстрообразный клубок из свернутых «мебиусом» рельсов, путаницы проводов и разнообразия цветных огней. Некоторые рельсы были ржавыми и обрывались где-то на полпути... По клубку, словно гусеницы, шныряли поезда. Рядом с большим клубком в пространстве висели паутинки трамвайных линий и маленькие клубки метрополитенов. Все в них было, как у железной дороги, только гораздо плотнее, гуще, сложнее. Маленькие клубки соединялись с большим тонкими ниточками с ручными стрелками. В мозгу опять вспыхнуло новое певучее слово «гейт», сказанное Бондарем.

Юра понял, что его представление о железной дороге усложнилось донельзя. Раньше он даже и не догадывался об участии метрополитенов и трамвайных линий в общей сети. Теперь в его воображении семафор, вспыхнувший желтым на подземных путях родной «Авиамоторной», отдавался синими искрами в гуще тоннелей Парижской подземки или на заброшенном полустанке в Сибири. По краю сознания зачем-то прополз виденный в одном из переходов рекламный плакат с надписью «Метро большого города» над изображением сладенько улыбающейся морды головного вагона метропоезда. Потом перед мысленным взором стали проплывать одна за другой патетичные бронзовые скульптуры с «Площади Революции»...

Игра воображения подозрительно затягивалась. Юра решительно тряхнул головой, чтобы вернуться в реальность. Впереди простирался все тот же ржавый путь, но... почему-то убегающий в обратную сторону. «Когда это мы успели повернуть?», — подумал Юра, — «Это надо же было так размечтаться...». Бондарь все также вещал рядом.

— ...теперь Вы понимаете, Юра, что топологическая характеристика этого, в общем-то, тривиального участка Рижского направления очень сложна. Безумно сложна! Независимо от того, что думают по этому поводу маститые «железнодорожные светила». Впрочем, по этому поводу они как раз думают меньше всего. Сохранность путей, исправность семафоров и подвижного состава, по понятным причинам, заботит их гораздо больше. Оно и к лучшему.

Бондарь достал из кармана позолоченные часы, изящным движением открыл их. Из-под крышки раздались переливчатые звуки гимна «Боже, царя храни!». Юра непроизвольно вытаращил глаза на красивую старинную вещицу. Бондарь сокрушенно вздохнул.

— Ох, Юра, простите старого зануду — совсем я замучил Вас туманными теориями и сомнительными постулатами. Не обижайтесь, дорогой мой. Не так уж часто удается поговорить на эти темы с понимающим и тонко чувствующим собеседником.

— Да что вы, — заговорил Юра, изображая восхищение. — Мне казалось, что при написании статьи я узнал так много... а теперь я вижу, что не знал даже и половины.

— Ну-у. Пустяки, — улыбнулся Бондарь. — Никто не может знать все.

Пройдя еще немного по мертвому железнодорожному полотну, Юра и Бондарь свернули на неприметную тропинку, перешли через блестящие нитки рельсов действующей линии и через минуту оказались на оживленной улице. Юра про себя усмехнулся столь разительной смене пространственных ощущений.

Прощаясь, Бондарь сказал, что он еще позвонит Юре в редакцию. Продолжение статьи должно быть интереснее начала, и в этом Бондарь согласился помочь.

Из телефона-автомата в переходе метро Юра позвонил в редакцию и попросил Марину срочно добыть для него информацию о ремонтных работах между платформами «Ленинградская» и «Красный балтиец» Рижской железной дороги. После этого позвонил Стасу и договорился о встрече. Стас сказал, что через три часа сможет приехать вместе с Тамарой. Вовку он оставил у одного очень хорошего знакомого. Пока ему лучше не показываться вместе со взрослыми. Люди со шрамами наверняка нанесут еще не один визит.