 |
|
Популярные авторы:: Joyce James :: Эллисон Харлан :: Горький Максим :: Раззаков Федор :: Азимов Айзек :: Толстой Лев Николаевич :: Чехов Антон Павлович :: Ламур Луис :: Кларк Артур Чарльз :: Станюкович Константин Михайлович Популярные книги:: The Boarding House :: Уроки любви :: Влюбленный опекун :: Чумные псы :: Повесть об отплате за добро :: Тайна неудачного выстрела :: Полюбить никогда не поздно :: Господство женщин :: Безрассудство :: Хопалонг приходит на помощь |
Когда я вернусь (Полное собрание стихов и песен)ModernLib.Net / Поэзия / Галич Александр Аркадьевич / Когда я вернусь (Полное собрание стихов и песен) - Чтение (стр. 12)
Протрубила б ты отбой! Сверху небо, снизу поле, Посередке – мы с тобой. Мы с тобою посередке, Ты – невеста, Я – жених. Нам на личность по селедке И пол-литра на двоих. Мы культурно свет не застим, Взять судьбу не можем в толк. И поет нам: – С новым счастьем! – Наш парторг – тамбовский волк. Он поет – один в гордыне, Как свидетель на суде: С новым счастьем, молодые, И с успехами в труде!.. И чтоб первенец загукал, Как положено в семье, Вам партком отводит угол В обще… …Тут, увы, заело ленту – Отслужила, видно, срок. Но опять же, в цвет моменту, Грянул бойкий тенорок: – Чтобы очи мои повылазили, Чтоб не видеть мне белого дня, Напридумали Лазари лазеры И стараются кончить меня!.. И шалман зашелся смехом, Загудел, завыл шалман. И частушке вторя, эхом, Об стакан гремит стакан. 6 Света, Света, добрый друг, Что же ты примолкла вдруг? Где твой Лазарь, где твой милый, Завбуфетом в цвете лет?! Он убит – и взят могилой, Как сказал один поэт. Брал он скромно, брал по праву, Брал не с верхом, а в очко. Было – заму, Было – заву, Было всем на молочко! Уносите, дети, ноги, Не ходите, дети, в лес! В том лесу живет в берлоге Лютый зверь – Обехаэс!.. Всем влепили мелочишку, Все равно, как за прогул. Только Лазарь принял «вышку», Даже глазом не моргнул… Точно так же, как когда-то, Не моргнул и глазом он, Когда гнал его, солдата, Дезертир из школы вон! Мол, не так он учит деток, Подозрительный еврей, Мол, не славит пятилеток, А долдонит про царей. Заседанье педсовета Подвело всему итог… С ним ушла тогда и Света – Физкультурный педагог. Что ты, что ты, что ты, что ты, Что ты видишь сквозь туман? Как мотались без работы? Как устроились в шалман? Как, без голоса, кричала В кислом зале горсуда?.. Эй, не надо все с начала, Было – сплыло навсегда Было – сплыло… Тут линяет гром оркестра – Мал в шалмане габарит. И опять, оркестра вместо, Работяга говорит. (А в руке гуляет кружка И смеется левый глаз!) – Это все была петрушка, А теперь пойдет рассказ! 7 Мы гибли на фронте, Мы хрипли в «комбеде». А вы нас вели От победы к победе! Нам бабы кричали: – Водицы попейте! Умойтесь, поешьте, поспите хоть ночку! А вы нас вели от победы к победе И пуля свинцовая ставила точку! Мы землю долбили, Мы грызли железо, Мы грудь подставляли под дуло обреза. А вы, проезжая в машине «Победа», В окно нам кричали: – Достройте!.. Добейте!.. И мы забывали О сне и обеде, И вы нас вели От победы к победе! А вы: «Победы» меняли на «Волги», А после: «Волги» меняли на «ЗИМы», А после: «ЗИМы» меняли на «Чайки», А после: «Чайки» меняли на «ЗИЛы»… А мы надрывались, Долбили, грузили! И вот уже руки Повисли, как плети, И ноги не ходят, И волосы седы, А вы нас вели от победы К победе. И тосты кричали Во славу победы: – Ну, пусть не сегодня, Так – завтра, так – в среду! Достройте!.. Добейте!.. Дожмем!.. Приурочим!.. А мы, между прочим, А мы, между прочим, Давно – положили – на вашу победу!.. 8 Хмырь зажал рукою печень, Хмырь смертельно побледнел. Даже хмырь – и тот не вечен, Есть для каждого предел. Работяга (в кружке пена), Что ж ты, дьявол, совершил? Ты ж действительного члена Нашу партию лишил! И пленительная Света, Сандалетами стуча, Срочно стала из буфета Вызывать в шалман врача!.. 9 Какая ночь! Как улицы тихи! Двенадцать на часах Аэрофлота. И кажется – дойдешь до поворота И потекут бессмертные стихи! * * *
Вот и все! Большинство стихов и песен, помещенных в этом сборнике, были, в разное время, напечатаны журналами «Посев», «Грани», «Континент», «Время и мы»– за что я их сердечно благодарю. Сергей Эйзенштейн говорил своим ученикам: – Каждый кадр вашего фильма вы должны снимать так, словно это самый последний кадр, который вы снимаете в жизни! Не знаю, насколько справедлив этот завет для искусства кино, для поэзии – это закон. Каждое стихотворение, каждая строчка, а уж, тем более, книжка – последние. И, стало быть, это моя последняя книжка. Впрочем, в глубине души, я все-таки надеюсь, что мне удастся написать еще кое-что. Александр Галич Париж, 10 апреля 1977 года. ПОСЛЕДНИЕ СТИХИ или как было написано на воротах Бухенвальда: «Йедем дас сеине» – «Каждому – свое» Начинается день и дневные дела, Но треклятая месса уснуть не дала, Ломит поясницу и ноет бок, Бесконечной стиркою дом пропах… – С добрым утром, Бах, – говорит Бог, – С добрым утром, Бог, – говорит Бах. С добрым утром!.. … А над нами с утра, а над нами с утра, Как кричит воронье на пожарище, Голосят рупора, голосят рупора – С добрым утром, вставайте, товарищи! А потом, досыпая, мы едем в метро, В электричке, в трамвае, в автобусе, И орут, выворачивая нутро, Рупора о победах и доблести. И спросонья бывает такая пора, Что готов я в припадке отчаянья Посшибать рупора, посбивать рупора, И услышать прекрасность молчания… Под попреки жены, исхитрись-ка, изволь Сочинить переход из це-дура в ха-моль, От семейных ссор, от долгов и склок, Никуда не деться и дело – швах, – Но не печалься, Бах, – говорит Бог, – Да уж ладно, Бог, – говорит Бах Да уж ладно!.. …А у бабки инсульт, и хворает жена, И того не хватает и этого, И лекарства нужны, и больница нужна, Только место не светит покедова, И меня в перерыв вызывают в местком, Ходит зам по месткому присядкою, Раз уж дело такое, то мы подмогнем, Безвозвратною ссудим десяткою. И кассир мне деньгу отслюнит по рублю, Ухмыльнется ухмылкой грабительской, Я пол-литра куплю, валидолу куплю, Двести сыра, и двести «любительской»… А пронзительный ветер – предвестник зимы, Дует в двери капеллы Святого Фомы, И поет орган, что всему итог – Это вечный сон, это тлен и прах! – Но не кощунствуй, Бах, – говорит Бог, – А ты дослушай, Бог, – говорит Бах. Ты дослушай!.. А у суки-соседки гулянка в соку, Воют девки, хихикают хахали, Я пол-литра открою, нарежу сырку, Дам жене валидолу на сахаре, И по первой налью, и налью по второй, И сырку, и колбаски покушаю, И о том, что я самый геройский герой, Передачу охотно послушаю. И трофейную трубку свою запалю, Посмеюсь над мычащею бабкою, И еще раз налью, и еще раз налью, И к соседке схожу за добавкою… Он снимает камзол, он сдирает парик, Дети шепчутся в детской – вернулся старик, Что ж – ему за сорок, немалый срок, Синева, как пыль – на его губах… – Доброй ночи, Бах, – говорит Бог, – Доброй ночи, Бог, – говорит Бах. Доброй ночи!… Ю. О. Домбровскому Подстилала удача соломки, Охранять обещала и впредь, Только есть на земле Миссолонги, Где достанется мне умереть! Где, уже не пижон, и не барин, Ошалев от дорог и карет, Я от тысячи истин, как Байрон, Вдруг поверю, что истины нет! Будет серый и скверный денечек, Небо с морем сольются в одно. И приятель мой, плут и доносчик, Подольет мне отраву в вино! Упадет на колени тетрадка, И глаза мне затянет слюда, Я скажу: «У меня лихорадка, Для чего я приехал сюда?!» И о том, что не в истине дело, Я в последней пойму дурноте, Я – мечтавший и нощно и денно О несносной своей правоте! А приятель, всплакнув для порядка, Перейдет на возвышенный слог И запишет в дневник: «Лихорадка». Он был прав, да простит его Бог! «Отечество нам Царское Село…» «Эх, яблочко, куды котишься…» Покатились всячины и разности, Поднялось неладное со дна! – Граждане, Отечество в опасности! Граждане, Отечество в опасности! Граждане, Гражданская война! Был май без края и конца, Жестокая весна! И младший брат, сбежав с крыльца, Сказал: «Моя вина!» У Царскосельского дворца Стояла тишина И тот, другой, сбежав с крыльца, Сказал, – «Моя вина!» И камнем в омут ледяной Упали те слова, На брата брат идет войной, Но шелестит над их виной Забвенья трын-трава!.. …А Кузьмин Кузьма Кузьмич выпил рюмку «хлебного», А потом Кузьма Кузьмич закусил севрюжкою А потом Кузьма Кузьмич, взяв перо с бумагою, Написал Кузьма Кузьмич буквами печатными, Что, как истый патриот, верный сын Отечества, Он обязан известить власти предержащие… А где вы шли, там дождь свинца, И смерть, и дело дрянь! … Летела с тополей пыльца На бронзовую длань. Там в царскосельской тишине, У брега сонных вод… И нет как нет конца войне, И скоро мой черед! … Было небо в голубиной ясности, Но сердца от холода свело: – Граждане, Отечество в опасности! Граждане, Отечество в опасности! Танки входят в Царское Село! А чья вина? Ничья вина! Не верь ничьей вине, Когда по всей земле война, И вся земля в огне! Пришла война – моя вина, И вот за ту вину Меня песочит старшина, Чтоб понимал войну. Меня готовит старшина В грядущие бои. И сто смертей сулит война, Моя война, моя вина, И сто смертей мои! …А Кузьмин Кузьма Кузьмич выпил стопку чистого А потом Кузьма Кузьмич закусил огурчиком, А потом Кузьма Кузьмич, взяв перо с бумагою, Написал Кузьма Кузьмич буквами печатными, Что, как истый патриот, верный сын Отечества, Он обязан известить дорогие «органы»… А где мы шли, там дождь свинца, И смерть, и дело дрянь! …Летела с тополей пыльца На бронзовую длань, У Царскосельского дворца, У замутненных вод… И нет как нет войне конца, И скоро твой черед! Снова, снова – громом среди праздности, Комом в горле, пулею в стволе – – Граждане, Отечество в опасности! Граждане, Отечество в опасности! Наши танки на чужой земле! Вопят прохвосты-петухи, Что виноватых нет, Но за вранье и за грехи Тебе держать ответ! За каждый шаг и каждый сбой Тебе держать ответ! А если нет, так черт с тобой, На нет и спроса нет! Тогда опейся допьяна Похлебкою вранья! И пусть опять – моя вина, Моя вина, моя война, И смерть опять моя! … А Кузьмин Кузьма Кузьмич хлопнул сто «молдавского», А потом Кузьма Кузьмич закусил селедочкой, А потом Кузьма Кузьмич, взяв перо с бумагою, Написал Кузьма Кузьмич буквами печатными, Что, как истый патриот, верный сын Отечества, Он обязан известить всех, кому положено… И не поймешь кого казним, Кому поем хвалу?! Идет Кузьма Кузьмич Кузьмин По Царскому Селу! В прозрачный вечер у дворца – Покой и тишина И с тополей летит пыльца На шляпу Кузьмина… Получил персональную пенсию, Заглянул на часок в «Поплавок», Там ракушками пахнет и плесенью, И в разводах мочи потолок, И шашлык отрыгается свечкою, И сулгуни воняет треской… И сидеть ему лучше б над речкою, Чем над этой пучиной морской. Ой, ты море, море, море, море Черное, Ты какое-то верченое-крученое! Ты ведешь себя не по правилам, То ты Каином, а то ты Авелем! Помилуй мя, Господи, помилуй мя! И по пляжу, где б под вечер, по двое, Брел один он, задумчив и хмур. Это Черное, вздорное, подлое, Позволяет себе чересчур! Волны катятся, чертовы бестии, Не желают режим понимать! Если б не был он нынче на пенсии, Показал бы им кузькину мать! Ой, ты море, море, море, море Черное, Не подследственное жаль, не заключенное! На Инту б тебя свел за дело я, Ты б из черного стало белое! Помилуй мя, Господи, помилуй мя! И в гостинице, странную, страшную, Намечтал он спросонья мечту – Будто Черное море под стражею По этапу пригнали в Инту. И блаженней блаженного во Христе, Раскурив сигаретку «Маяк», Он глядит, как ребятушки-вохровцы Загоняют стихию в барак. Ой, ты море, море, море, море Черное, Ты теперь мне по закону порученное! А мы обучены этой химии – Обращению со стихиями! Помилуй мя, Господи, помилуй мя! И лежал он с блаженной улыбкою, Даже скулы улыбка свела… Но, должно быть, последней уликою Та улыбка для смерти была. И не встал он ни утром, ни к вечеру, Коридорный сходил за врачом, Коридорная Божию свечечку Над счастливым зажгла палачом… И шумело море, море, море, море Черное, Море вольное, никем не прирученное, И вело себя не по правилам – То было Каином, то было Авелем! Помилуй мя, Господи, в последний раз! «…Что там услышишь из песен твоих? Чудь начудила, да Меря намерила Гатей, дорог, да столбов верстовых…» Непричастный к искусству, Не допущенный в храм, Я пою под закуску И две тысячи грамм. Что мне пениться пеной У беды на краю?! Вы налейте по первой, А уж я вам спою! А уж я позабавлю, Вспомню Мерю и Чудь, И стыда ни на каплю, Мне ж не стыдно ничуть! Спину вялую сгорбя, Я ж не просто хулу, А гражданские скорби Сервирую к столу! – Как живете караси? – Хорошо живем, мерси! …Заходите, люди добрые, (Боже правый, помоги!) Будут песни, будут сдобные, Будут с мясом пироги! Сливы-ягоды соленые, Выручайте во хмелю, Вон у той глаза зеленые, Я зеленые люблю! Я шарахну рюмку первую, Про запас еще налью, Песню новую, непетую, Для почина пропою: «Справа койка у стены, слева койка, Ходим вместе через день облучаться, Вертухай и бывший «номер такой-то», Вот где снова довелось повстречаться! Мы гуляем по больничному садику, Я курю, а он стоит «на атасе», Заливаем врачу-волосатику, Что здоровье – хоть с горки катайся! Погуляем полчаса с вертухаем, Притомимся и стоим отдыхаем. Точно так же мы «гуляли» с ним в Вятке, И здоровье было тоже в порядке! Справа койка у стены, слева койка…» Опоздавшие гости Прерывают куплет, Их вбивают, как гвозди, Ибо мест уже нет, Мы их лиц не запомним, Мы как будто вдвоем, Мы по новой наполним И в охотку допьем! Ах, в «мундире» картошка – Разлюбезная Русь! И стыжусь я… немножко, А верней, не стыжусь. Мне, как гордое право, Эта горькая роль, Эта легкая слава И привычная боль! – Как жуете, караси? – Хорошо жуем, мерси! Колокольчики-бубенчики, Пьяной дурости хамеж! Где истцы, а где ответчики – Нынче сразу не поймешь. Все подряд истцами кажутся, Всех карал единый Бог, Все одной зеленкой мажутся, Кто от пуль, а кто от блох! Ладно, пейте, рюмки чистые, Помолчите только впредь, Тише, черти голосистые, Дайте ж дьяволы допеть: «Справа койка у стены, слева койка, А за окнами февральская вьюга, Вертухай и бывший «номер такой-то» – Нам теперь невмоготу друг без друга, И толкуем мы о разном и ясном, О больнице и больничном начальстве, Отдаем предпочтение язвам, Помереть хотим в одночасье. Мы на пенсии теперь, на покое, Наши койки, как суда на приколе, А под ними на паркете из липы Наши тапочки, как дохлые рыбы. Спит больница, тишина, все в порядке, И сказал он, приподнявшись на локте: «Жаль я, сука, не добил тебя в Вятке, Больно ловки вы, зэка, больно ловки…» И упал он, и забулькал, заойкал, И не стало вертухая, не стало, И поплыла вертухаева койка В те моря, где ни конца, ни начала! Я простынкой вертухая накрою… Все снежок идет, снежок над Москвою, И сынок мой по тому по снежочку Провожает вертухаеву дочку… …Голос глохнет, как в вате, Только струны бренчат. Все, приличия ради, С полминуты молчат. А потом, под огурчик Пропустив стопаря, – «Да уж, песня – в ажурчик, Приглашали не зря! Да уж, песенка в точку, Не забыть бы стишок, Как он эту вот – дочку Волокет на снежок!..» Незнакомые рожи Мокнут в пьяной тоске… И стыжусь я до дрожи, И желвак на виске!.. – Как стучите, караси? – Хорошо стучим, мерси! …Все плывет и все качается, Добрый вечер! Добрый день! Вот какая получается, Извините, дребедень! «Получайник», «получайница», – Больно много карасей! Вот какая получается, Извините, карусель! …Я сижу, гитарой тренькаю – Хохот, грохот, гогот, звон… И сосед-стукач за стенкою Прячет в стол магнитофон… Я спросонья вскочил – патлат, Я проснулся, а сон за мной, Мне приснилось, что я – атлант, На плечах моих шар земной! И болит у меня спина, То мороз по спине, то жар, И с устатку пьяней пьяна, Я роняю тот самый шар! И ударившись об Ничто, Покатился он, как звезда, Через млечное решето В бесконечное Никуда! И так странен был этот сон, Что ни дочери, ни жене Не сказал я о том, что он Этой ночью приснился мне! Я и сам отогнал ту боль, Будто наглухо дверь забил, И часам к десяти ноль-ноль Я и вовсе тот сон забыл. Но в двенадцать ноль-ноль часов Простучал на одной ноге На работу майор Чистов, Что заведует буквой «Ге»! И открыл он мое досье, И на чистом листе, педант, Написал он, что мне во сне Нынче снилось, что я атлант!.. Все засранцы, все нахлебники, Жрут и пьют, и воду месят, На одни, считай, учебники Чуть не рупь уходит в месяц! Люська – дура заневестила, Никакого с нею слада! А у папеньки-то шестеро, Обо всех подумать надо – Надо и того купить, и сего купить, А на копеечки-то вовсе воду пить, А сырку к чайку или ливерной – Тут двугривенный, там двугривенный, А где ж их взять?! Люське-дурочке все хаханьки, Все малина ей, калина, А Никитушка-то махонький Чуть не на крик от колита! Подтянул папаня помочи, И с улыбкой незавидной Попросил папаня помощи В кассе помощи взаимной, Чтоб и того купить, и сего купить, А на копеечки-то вовсе воду пить, А сырку к чайку или ливерной – Тут двугривенный, там двугривенный, А где ж их взять! Попросил папаня слезно и Ждет решенья, нет покоя… Совещанье шло серьезное И решение такое – Помогла б тебе касса, но Каждый рупь – идет на стройку! Посему тебе отказано, Но сочувствуем поскольку: Надо ж и того купить, и сего купить, А на копеечки-то вовсе воду пить, А сырку к чайку или ливерной – Тут двугривенный, там двугривенный, А где ж их взять! – Вот он запил, как залеченный, Два раза бил морду Люське, А в субботу поздно вечером Он повесился на люстре… Ой, не надо «скорой помощи»! Нам бы медленную помощь! Скорый врач обрезал помочи И сказал, что помер в полночь… Помер смертью незаметною, Огорчения не вызвал, Лишь записочку предсмертную Положил на телевизор: Что, мол, хотел он и того купить, и сего купить, А на копеечки-то вовсе воду пить! А сырку к чайку или ливерной – Тут двугривенный, там двугривенный, А где ж их взять?! Играет ветер пеною На Сене, на реке, А я над этой Сеною, Над этой самой Сеною, Сижу себе над Сеною С газетою в руке. Ах, до чего ж фантазирует Эта газеты буйно, Ах, до чего же охотно На все напускает дым, И если на клетке слона Вы увидите надпись «Буйвол», Не верьте, друзья, пожалуйста, Не верьте, друзья, пожалуйста, Не верьте, очень прошу вас, Не верьте глазам своим. За чужую печаль И за чье-то незванное детство Нам воздастся огнем и мечом И позором вранья, Возвращается боль, Потому что ей некуда деться, Возвращается вечером ветер На круги своя. Мы со сцены ушли, Но еще продолжается детство, Наши роли суфлер дочитает, Ухмылку тая, Возвращается вечером ветер На круги своя, Возвращается боль, Потому что ей некуда деться. Мы проспали беду, Промотали чужое наследство, Жизнь подходит к концу, И опять начинается детство, Пахнет мокрой травой И махорочным дымом жилья, Продолжается детство без нас, Продолжается детство, Продолжается боль, Потому что ей некуда деться, Возвращается вечером ветер На круги своя. Заглавия этих двух последних стихотворений, снятых с магнитофонной ленты, даны редакцией «Континента», в #15, в котором они впервые напечатаны. – Ред. Примечания 1 Вариант: Ать-два-три Пусть каждый шагает как хочет. 2 ПУР– политуправление 3 Вариант названия: Песня о земле и небе 4 Вариант названия: Сто тысяч почему 5 Нит гедайге – не расстраивайся, не огорчайся. 6 Ле-хаим! (иврит) – за здравие! 7 Вариант: вместо двух последних четверостиший: Это правда, это правда, это правда, Это было, и боюсь, будет завтра. Может, завтра, может, даже скорее… Ой, так не шейте ж вы ливреи, евреи! 8 Вариант названия: «Пропавшая рифма» 9 Вариант: И низость сановных наград 10 Вариант: Плохо спится по ночам палачам, Вот и ходят палачи к палачам 11 Вариант: Вот также, наверно, несносен Был давний тот август, когда У черных бернгардтовских сосен Стрельнула, как птица, беда. 12 Вариант названия: «Приветствие съезду историков» 13 Вариант: Полмира в крови… 14 Вариант: Вовек, чтобы не было смуты 15 Вариант названия: Евгению Евтушенко 16 Вариант: Да я с Нинуленькой гулял, с тетипашиной… 17 Вариант: Поясок ей подарил поролоновый… 18 Вариант: Фотоснимок, а на нем – я да Ниночка! 19 Вариант: И бумажку, что я псих, им зачитывал… 20 ВПШ – высшая партийная школа. 21 «Червоны маки на Монте-Косино»– песня польского Сопротивления. 22 КаЭРы – так в советских лагерях называли 58 статью (контрреволюционеры). 23 Вариант: Что горд судьбою, им поверенной, Им – ты пальцем не грози Я как стоял – стою. Расстрелянный Стою – не ползаю – в грязи. 24 Вариант: Сквозь время за черный провал рубежа Из скуки оков Я, все-таки, вырвусь, моя госпожа, Вы только дождитесь меня, госпожа, Вы только простите меня, госпожа, Во веки веков 25 Вариант: И дальше – на грозный восход… 26 Тода раба (иврит) – большое спасибо 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12 |
|||||||