Год назад, когда Ян жил в Падуне и учился в восьмом классе, ему понравилась девочка из шестого. Звали ее Вера. Когда Яна выгоняли с уроков, он шел к дверям шестого класса и наблюдал за ней. Она сидела как раз напротив дверей на последней парте у окна и всегда, как казалось Яну, внимательно слушала объяснения учителей, не глядя по сторонам. У нее были коротко подстриженные черные волосы и задумчивые, тоже черные, глаза.
      Директор школы, видя, что Ян слоняется по коридорам, иногда заставлял его дежурить в раздевалке вне очереди, отпуская дежурных на уроки. Все равно Ян болтается, уж пусть он лучше дежурит, а то в раздевалке часто вещи пропадают. Директор заметил: если в раздевалке дежурил Ян, вещи не пропадали. А это просто объяснялось: во время дежурства Ян не крал вещи и дружки его тоже воздерживались. Кроме того, он в раздевалку никого не пускал, а всем одежду подавал в руки, боясь, что и в его дежурство могут что-нибудь стащить.
      Ученики вешали одежду по классам. У шестого класса была шестая вешалка, а у Веры-второе место, и оно для Яна было священным. Оставшись в раздевалке один, он подходил к Вериному пальто, прижимался щекою к воротнику, вдыхая его запах, а потом надевал ее серые трикотажные перчатки и ходил в них. Иногда он подходил к дверям шестого класса и ждал, когда Вера повернет голову в его сторону. Тогда он поднимал руки и показывал ей, что он надел ее перчатки. На перемене она шла в раздевалку и забирала их у него. Раз он как-то попробовал надеть ее бордовое, с черным воротником пальто, но оно было слишком мало, и он побоялся, что пальто разойдется по швам.
      После занятий ученики бежали в раздевалку, стараясь первыми получить одежду. Яна знали все, как и он всех, и потому, столпившись у решетчатой двери, парни и девчата кричали: "Ян, подай мне пальто!" - и называли место. Ян в первую очередь подавал одежду тем, кого знал хорошо. Но если он сквозь решетку замечал Веру - а она стояла молча,- он сразу брал ее пальто и через головы столпившихся подавал ей.
      Когда Ян учился в младших классах, учителя его за баловство иногда били, а однажды посадили в темный подвал. Хорошо, что быстро из подпола выпустили, а то он уже начал банку с вареньем открывать.
      В старой деревянной школе, построенной до революции, доживала век престарелая учительница, Калерия Владимировна. Она обучала жителей Падуна грамоте с начала двадцатого века. Многие ее ученики кто на войнах погибли, а кто и так умер. Вот ее-то варенье Ян чуть и не съел.
      Директор школы за баловство покрикивал на Яна, но только до седьмого класса. Потом, после памятного педсовета, он никогда на Яна не повышал голос.
      Два раза педагогический совет за плохое поведение исключал Яна из школы. Первый раз, когда он учился в четвертом классе, второй, когда в пятом. Но оба раза отец ездил в районный отдел народного образования, и приказом "сверху" Яна принимали в школу. Но вот Яна в седьмом классе решили третий раз исключить. На педсовет ему сказали явиться с отцом или матерью. Но если те два раза на педсовете его защищал отец, то на этот раз Ян решил прийти один и дать учителям бой.
      В назначенное время он подошел к учительской. Там уже собрались учителя и решали свои вопросы. Но вот дверь отворилась, и вышел директор школы. Иван Евгеньевич сказал Яну, чтобы он подождал, и спросил, почему не пришли родители.
      - Их нет дома, - соврал Ян, - они в Ялуторовск в гости уехали.
      Ян отошел от учительской и остановился возле дверей, что вели на второй этаж. В дверях был врезан замок, и он решил его вытащить: его давно интересовали замки, и он хотел понять их конструкцию, чтоб открывать отмычкой. Нашарив в кармане однокопеечную монету, стал выворачивать нижний шуруп. Тот легко поддался. Но верхний выкручивался туго, и Ян, покорпев, все же выкрутил неподдающийся шуруп, вытащил из гнезда замок, сунул в карман, а тут директор вышел и позвал Яна.
      Ян, с замком в кармане, вошел в учительскую. На стульях вдоль стен сидело около сорока учителей.
      - Сейчас мы будем обсуждать поведение Петрова. Его два раза исключали из школы, и, наверное, пришло время исключить в третий раз. Очень плохо, что на педсовете на этот раз не присутствует его отец, - взял слово директор.
      Отец Яна и директор школы не переваривали друг друга. Лет десять назад Алексей Яковлевич крепко поругался с братом Ивана Евгеньевича. Тогда они вместе работали. И эта ругань с братом повлияла на отношения директора и родителя.
      Иван Евгеньевич долго говорил, называя Яна неисправимым. Когда он кончил, Ян спросил:
      - Мне можно?
      - Да.
      - Иван Евгеньевич, вы сказали, что я хулиганю и не даю проводить учителям уроки. Но ведь я не один срываю уроки. Но это ладно. Я о другом хочу сказать. Вы вором меня называете, и здесь я не согласен. В сад за малиной не только я один лажу, но неужели это воровство сильно большое? Скажите чего-нибудь покрупнее? - Ян сделал паузу. Директор молчал. Он не знал ни одной крупной кражи. Но Иван Евгеньевич все же сказал:
      - Тех краж и попыток, которые я сейчас перечислил, достаточно.
      И Ян продолжал:
      - Это все мелкие кражи, а я вот сейчас скажу одну покрупнее. Ее совершил ваш сын.
      Учителя зашумели, но Ян сказал:
      - Потише! Несколько лет назад ваш сын снял с вешалки чужую "москвичку", а свою, старую, оставил. Фамилия парня, у которого он взял "москвичку", Дедов. Мать Коли Дедова на следующий день пришла в школу и опознала на вашем сыне свою "москвичку". Но ваш сын внаглую уперся и сказал, что это его "москвичка". Тогда мать Коли Дедова в присутствии ребят распорола подкладку у "москвички" и вытащила оттуда зашитую ей туда тряпочку с фамилией и именем своего сына. Что вы на это скажете, кто крупнее ворует, я или ваш сын?
      Ян бросил директору и педсовету правду. Такой случай был. Иван Евгеньевич думал, что ему ответить, но его жена, Ольга Адамовна, учитель домоводства, опередила его и, не вставая, громко сказала:
      - Ты лжешь! Наш сын не брал чужой "москвички".
      - Ольга Адамовна, если я вру, то мать Коли Дедова это может подтвердить.
      Иван Евгеньевич ничего к словам жены не добавил и сказал:
      - Кто хочет выступить?
      Поднялась учитель физики. Она жила недалеко от директора, и ей хотелось защитить Ивана Евгеньевича.
      - Вот тебе, Коля, всего тринадцать лет, а я пьяным тебя видела.
      Ян не стал выслушивать Антонину Степановну и перебил ее:
      - Пока что я вино не пью. Мне кажется, вы меня со своим мужем перепутали. Это он каждый день пьет и как свинья в лужах валяется. Здесь, на педсовете, не надо про мужа рассказывать.
      Из учителей никто в защиту Антонины Степановны и слова не сказал. Все знали, что муж ее за рюмку двумя руками держится.
      Ян, идя на педсовет, про учителей вспоминал, за кем какой грех водится, чтоб в случае - осадить.
      Следующая учительница тоже Яну хотела что-то сказать, но он вообще и договорить ей не дал:
      - А вы-то, вы, - перекричал он ее, - вы-то хоть бы сидели. Ваш муж капусту с пришкольного участка ворует. Я рано утром пошел как-то на охоту, смотрю, он от школы капусту прет. Я взял да и выстрелил в воздух, а он упал около плетня и притаился. Вы лучше его обуздайте, а то он учеников учит, а сам ворует.
      Муж этой учительницы работал тоже учителем в школе.
      Педсовет молчал. Никто не хотел бросить реплику, боясь получить стремительный, убивающий ответ Яна. Но Наталья Дмитриевна тихонько, чтоб оправдаться перед коллегами за мужа, - а он сидел, понурив голову,сказала:
      - Врет, вот врет, а! И надо же, чего выдумал.
      Желающих выступать больше не было. И директор, вместо того чтобы поставить вопрос об исключении Яна из школы и приступить к голосованию, выпроводил его за дверь.
      На следующий день Наталья Дмитриевна встретила Яна на улице и сказала:
      - Коля, зачем ты на Василия Гавриловича наплел такое. Ведь он никогда не воровал капусту.
      - Наталья Дмитриевна. Я сам не видел, но мне сказали. А что из ружья пальнул, это для достоверности.
      - Я знаю, кто тебе сказал это. И знаю, что ты им осенью отнес ворованные вещи.
      Ян поплелся сраженный. Оказывается, Наталья Дмитриевна знает об одной краже, а ведь его тогда милиция замучила, вырывая признание. Даже прокурор района принимал в допросе участие. "Значит, - думал Ян, - она видела, как я тащил вещи. Ведь я выпивши был и шел по задам мимо ее огорода. Но был же вечер. А может, она как раз во двор выходила, и приметила меня, и проследила. Но, главное, она в милицию не заявила. Пожалела меня и Семаковых. Ведь я же им вещи нес. Но откуда она знает, что про капусту мне сказали Семаковы? Выходит, что Василий Гаврилович правда нес капусту, и Семаковы его видели, и он их заметил. Вот она и догадалась. Да, все правильно, Василий Гаврилович нес капусту".
      Летом перед отъездом в Волгоград Ян два раза видел Веру в Падуне. Первый раз - на дневном сеансе в кино, а второй и последний, - около магазина. Магазин был закрыт на обед, и она ждала открытия. Вера была в легком платье, которое трепал ветер. Ян остановился невдалеке и любовался ею.
      Жила Вера в нескольких километрах от Падуна, и Ян видел ее редко.
      В Волгограде Ян затосковал по ней. Ему хотелось хоть изредка ее видеть. Но две тысячи километров отделяли его от любимой. И тогда он решил написать ей письмо, но не простое, а в стихах.
      Когда Ян был маленьким, отец читал ему детские книжки С. Маршака и К. Чуковского, и он знал их наизусть. В школе он лучше всех читал стихи, и ему всегда за них ставили пятерки. В шестом классе, несмотря на то, что он был самый отчаянный хулиган, учительница, руководитель художественной самодеятельности, пригласила его принять участие в постановке пьесы и отвела ему второстепенную роль. Он, не стесняясь, согласился и превосходно исполнил роль собаки, одев на себя вывернутую шубу.
      В начале восьмого класса Ян начал писать поэму о директоре падунской школы, но, зарифмовав несколько листов грязи об Иване Евгеньевиче, бросил. Иссякло вдохновение хулигана.
      Теперь он писал письмо в стихах Вере. Он хотел тронуть душу тринадцатилетней девочки.
      Здравствуй, Вера, здравствуй, дорогая, Шлю тебе я пламенный привет.
      Пишу письмо тебе из Волгограда,
      Где не вижу без тебя я свет.
      Как только первый раз тебя увидел,
      Я сразу полюбил тебя навек.
      Поверь, что тебя лучше я не видел,
      Короткий без тебя мне будет век.
      Хочу тебе задать один вопрос я,
      Ответишь на него в своем письме.
      Ты дружишь или нет с кем, Вера,
      Фамилия его не нужна мне.
      Разреши тебя поздравить
      С юбилейным Октябрем.
      И желаю его встретить
      Очень хорошо.
      Ян не хотел подписывать письмо своим именем, так как был уверен, что Вера ему не ответит. Вору и хулигану разве может ответить красивая девочка? После стихов он приписал, что сам он не из Падуна, а из Волгограда, в Падун приезжал к родственникам, видел ее около магазина, а местный парень сказал ему ее адрес и фамилию.
      И Ян подписал письмо именем и фамилией соседа по коммунальной квартире, мальчишки Женьки.
      Ян хотел надписать конверт, но пришла сестра, и он пошел на почту. Там он сел за стол и ручкой, что лежала на столе, надписал конверт, так как свою забыл.
      Нежно держа письмо, будто руку Вере, он еще раз прочитал адрес и бросил письмо в почтовый ящик.
      Придя домой, Ян сестру не застал и сел за стол, глядя в зеркало.
      Глаз Яну пацаны выстрелили из ружья, едва ему исполнилось шесть лет. Жили они в Боровинке, недалеко от Падуна. Отец его тогда работал директором маслозавода, а мать рабочей, и воспитанием Коли занимался дед по отцу, Яков, почти что восьмидесятилетний сухощавый старичонка с седой бородкой, похожей на козью. Коля не слушался деда и всегда от него убегал на улицу, где со старшими пацанами было куда интереснее. С ними он лазил по чужим огородам.
      Все детские воспоминания Коли были связаны с воровством. Он не помнил, чтобы маленьким играл в какие-нибудь игрушки, но зато отлично помнил, как он, шестилетний, наученный пацанами, лазил по крышам и воровал вяленое мясо.
      Из всех деревенских детей Коля был самый шустрый. Летом он ходил в одних трусах и был загорелый, как жиган. Так его и прозвали - Жиган. В пять лет у него появилась первая кличка.
      Коля очень любил пить на маслозаводе молочную закваску и приходил туда часто. Наливая закваски, мужики просили его спеть частушки. Он знал их десятки. Частушки он запоминал от взрослых. Бывало, у ворот завода соберутся шофера, и Коля устраивает им концерты. Они жали ему, как взрослому, руку, хвалили за исполнение и учили новым.
      Как-то шофер, помахивая свернутой в трубочку районной газетой - в ней отец Коли, директор маслозавода, опубликовал статью, призывающую тружеников района как можно больше сдавать государству молока, чтобы быстрее обогнать Соединенные Штаты Америки в экономическом соревновании, - сказал:
      - Жиган, вот тут твой отец о молоке пишет, а ты спой-ка нам тоже про молоко частушку, ну, ту, "перегоним", начинается.
      - А-а, - сказал Жиган, - щас.
      И спел:
      Перегоним мы Америку
      По надою молока.
      А по мясу не догоним мы,
      ...сломался у быка.
      Мимо проходили пацаны, и Коля пристроился к ним: они шли купаться.
      Плавать Коля не умел. Он зашел по горло в воду и, сделав шаг, скрылся под водой. Это был омут. Коля начал захлебываться, но один из пацанов схватил его за редкие волосы и вытащил на берег. Оклемавшись, Коля больше в воду не заходил и, когда ребята вдоволь накупались, пошел с ними на окраину деревни. Там, в небольшом домишке, жил Васька Жуков. Он был самый старший из всей компании - шел ему семнадцатый год - и верховодил местной пацанвой. Коля со своим соседом, тезкой, зашли к нему.
      Коля сел на голбчик у печки, напротив обеденного стола, а Васька, пошептавшись с Колькой Смирдиным, сходил в комнату, взял одноствольный дробовик и, показав Коле патрон, заряженный только порохом, сказал:
      - Поцелуй у котенка под хвостом.
      А Колька Смирдин, взяв котенка, крутившегося около ног, протянул Коле.
      - Не буду, - сказал Коля.
      - Если не поцелуешь, я стрелю тебе в глаз. Считаю до трех: рас-с-с... - начал считать Васька.
      Что такое ружье, Коля знал. Но никак не думал, что Васька в него может стрельнуть.
      Васька с Колькой Смирдиным часто издевались над Жиганом: то сажали его на лошадь и пускали ее в галоп, то, когда ватага пацанов бродила по лесу, давили на его голове мухоморы.
      Васька зарядил ружье, сел у окна на табурет и, сказав: "Два..." - стал целиться Коле в левый глаз. От конца ствола до лица Коли было два шага. Коля не моргая смотрел в отверстие ствола. Васька, сказав "три", нажал на курок. Но он промазал: целясь в упор, попал ниже глаза, в скуловую кость. Коля сознание не потерял и, посмотрев в испуганные глаза Васьки, сказал:
      - Ох, Васька, тебе и будет.
      Пацаны подскочили к нему, взяли под руки и вытащили на улицу. Там они стали плескать воду на рану,- а из нее хлестала кровь, - как бы надеясь смыть следы преступления. Коля потерял сознание. Мать повезла сына в новозаимковскую районную больницу. Ему сделали рентген, но рентген не показал бумажного пыжа, и хирург зашил рану вместе с пыжом. Коля в сознание не приходил, и мать повезла его в областную больницу. В Омск.
      На пятые сутки Коля пришел в сознание. Все это время мать не отходила от него и дремала на стуле. Коля спросил:
      - Мама, почему я живой - а не вижу?
      Медленно, очень медленно зрение возвращалось к Коле. Но только одного, правого, глаза. А рана на левом не заживала. Бумажный пыж подпер глаз снизу, и он стал вытекать. Тогда врачи сняли швы, вытащили часть пыжа и раздробленную кость. Но глаз так и вытек.
      Мать выковыривала порох. Он усеял все его лицо.
      Когда Колю выписали из больницы, бумажный пыж - клочок газеты - еще долго выходил из незаживающей раны.
      После этого у матери стали отказывать ноги и она забывалась. Если шла в магазин, то проходила мимо него, а потом, остановившись, вспоминала, куда ей надо.
      Вскоре над пацанами состоялся суд. Колька Смирдин отделался легким испугом, а Ваське Жукову дали три года. Но он, отсидев год, досрочно вышел на свободу.
      Прикрытое веко левого, незрячего глаза и воронкообразный шрам чуть не на полщеки обезображивали Колино лицо. Иногда он закрывал ладонью левый глаз - из зеркала смотрел настоящий Коля. Мать не раз ему говорила, что когда она на него с правой стороны смотрит, то видит сына, а когда с левой - чужого парня. К шраму на лице сына мать привыкнуть не могла.
      7
      К пятидесятилетию советской власти объявили амнистию, и Ян прочитал об этом в газете. "О, хорошо, теперь меня менты за квартирную кражу не посадят. Ура! - амнистия! А об убийстве и других кражах они ни за что не докопаются", - подумал Ян и на несколько дней раньше начала осенних каникул покатил зайцем на поезде в Падун. Там он узнал, что Роберта Майера посадили. Робка еще в сентябре, приехав из Новосибирска, подрался в Падуне с незнакомым парнем. У парня упала шапка, и Робка, подняв ее, перепутал головы: заместо головы парня он надел шапку на свою. Парень заявил в милицию, и Робку за грабеж осудили на три года.
      Роберт был не один. Рядом с ним стоял его друг, и также друг Яна, Володя Ивлин. Но Володя сразу слинял, и его нигде не могли найти. Менты объявили всесоюзный розыск.
      Гена Медведев тоже приехал на каникулы, и Ян с ним неплохо гульнул.
      Перед отъездом Ян на большаке встретил участкового.
      - Здравствуйте, Николай Васильевич, - приветствовал его Ян, улыбаясь.
      Теперь он не боялся участкового - амнистия!
      - А, Петров, здравствуй, - ответил участковый, тоже улыбнувшись, впервые протянув ему руку. - Ну как ты там, в Волгограде?
      - Хорошо, Николай Васильевич, - продолжая улыбаться, ответил Ян.
      - Улыбайся, улыбайся, вот пройдет амнистия, и мы посадим тебя.
      Ян ничего не ответил, подумав: "Как они меня посадят, если амнистия. Надо дергать в Волгоград".
      В Волгограде Яна ждала приятная новость.
      Мать Женьки протянула письмо.
      - Что-то мой Женька в Сибирь никому не писал, а письмо пришло, улыбнулась тетя Зина. - Но я поняла, что это тебе, и распечатывать не стала.
      Ян взял письмо и с жадностью прочитал. Вера просила его фотографию. Как быть? Не посылать же свою, Тогда она ни на одно письмо не ответит. И Ян решил послать Вере фотографию какого-нибудь парня. "Женьки, соседа, нельзя. Он пацан. Надо кого-то постарше. Какого-нибудь парня из училища. Может, Сергея Сычева? Ведь Серега, пожалуй, самый симпатичный из нашей группы".
      На другой день Ян поговорил с Сергеем и попросил у него фотографию. Но тот был, как и Ян, приезжий, и фотографий у него не было.
      - Хорошо, - сказал Ян, - а если ты сходишь и сфотографируешься?
      - Но у меня денег нет, - сказал Серега, - и приличной одежды - тоже.
      Серега жил в общежитии.
      - Деньги у меня есть, - подбодрил его Ян, - и рубашку с пиджаком мои оденешь.
      Скоро у Яна было пять фотографий Сергея. Одну он оставил ему на память, другую вместе с письмом вложил в конверт и послал Вере. В письме теперь он писал его не в стихах - он тоже просил у Веры фотографию.
      Приближался Новый год, и Ян, не дождавшись от Веры письма, за несколько дней до наступления каникул поехал зайцем в Падун. Дорога в один конец занимала двое суток.
      Едва Ян объявился в Падуне, как его вызвал начальник уголовного розыска. Сходив в школу на новогодний вечер старших классов и, блеснув на нем брюками, сшитыми по моде, Ян на другой день поехал в Заводоуковск в милицию.
      Начальник уголовного розыска, Федор Исакович Бородин, предъявил ему с ходу два обвинения - две квартирные кражи.
      - Бог с вами, Федор Исакович, никого я не обворовывал. Сейчас я честно живу и учусь в Волгограде. Да, раньше был за мной грех, но в эти дома я не лазил...
      - Хватит! - прервал его Федор Исакович. - Посиди в КПЗ, подумай.
      И Яна закрыли в камеру к малолетке. "Странно, почему Бородин меня в непереполненную камеру посадил? Уж не подсадка ли, - думал Ян, - неужели Бородин через этого пацана желторотого хочет о кражах моих выведать? Гнилой номер".
      Ян хоть с пацаном и разговаривал, но о себе ни гу-гу, все парня расспрашивал, за что его посадили. А тот жил в Боровинке и Яном не интересовался даже.
      У Яна был опыт: он знал от рецидивистов, что менты подсадок в камеры сажают, чтоб у тех, кто в несознанку идет, все о преступлениях выведать и уголовному розыску стукануть. Да и в Падуне Бородин к Яну людей подставлял, они просили у него достать кой-какие вещи, им украденные. Но Ян, когда Бородин его крутил, сказал:
      - Вы лучше на Сажина нажмите, он просил меня точно такие вещи достать. Это он обворовал, а не я, так как вначале меня просил, а когда я не согласился, он сам обтяпал.
      И Бородин злился на Яна, что такого молодого расколоть не может и даже подставные лица не помогают.
      А один парень признался Яну, что начальник уголовного розыска просил его разнюхать кражу, не является ли ее участником Ян.
      Через день Бородин вызвал Яна на очную ставку. Войдя в кабинет, он увидел сидящим на стуле Саньку Танеева. Ян поздоровался, но Санька не ответил. Он сидел, опустив глаза.
      С Санькой Танеевым Ян в одном классе учился. И даже последнее время за одной партой сидел. Из школы Яна выгнали тоже из-за Саньки. На уроке физики он катал под партой ротор, и он тарахтел, как трактор. Виктор Фадеевич, классный руководитель, сделал Яну замечание. Ян промолчал, а Санька стал еще быстрее катать ротор, глядя в глаза Виктору Фадеевичу.
      - Петров, встань! - не выдержав, повысил голос Виктор Фадеевич. - Ты что мешаешь заниматься? Выйди из класса. На перемене зайдешь ко мне.
      Под гробовое молчание класса Ян шел к дверям, стуча каблуками. На улице закурил. Стоял конец марта, и солнце топило лед. Легкий ветерок относил дым сигареты, и Ян часто затягивался.
      Виктора Фадеевича школьные хулиганы боялись: у него был первый разряд по боксу, и на его уроках предпочитали не баловаться.
      Прозвенел звонок, и Ян пошел в лабораторию. Он ожидал, что Виктор Фадеевич начнет на него кричать. Но тот спокойно, посмотрев на Яна, спросил:
      - Почему мешаешь заниматься?
      Ян мог, конечно, сказать, что ротор под партой катал не он, а сосед, Санька, но ведь нельзя выдавать товарищей, и потому промолчал.
      - Знаешь, что я тебе предложу: переходи ко мне в вечернюю школу, я приму тебя. А то ты все нервы учителям вымотал. Согласен?
      Виктор Фадеевич был директором вечерней школы, и Ян, услыхав от него такое заманчивое предложение, ни секунды не колеблясь, ответил:
      - Согласен.
      - Ты свободен, - чуть улыбнувшись, сказал Виктор Фадеевич, - можешь идти. Вечером приходи на занятия.
      Дома Ян сказал отцу, что ему предложили закончить восьмой класс в вечерней школе, и отец ответил:
      - Что ж, в вечерней так в вечерней.
      И четырнадцатилетний Ян стал учиться в вечерней школе.
      И вот теперь Санька Танеев сидел в кабинете начальника уголовного розыска и не поднимал на Яна глаз. Бородин, оторвавшись от бумаг, посмотрел на Яна.
      - Раз не хочешь сознаваться, - сказал он, - тогда выслушай показания свидетелей. Саша, расскажи, - обратился Бородин к Танееву, - что тебе известно о краже в доме Серовых.
      Танеев поднял глаза на Бородина и начал:
      - Летом я спросил Петрова, не сможет ли он достать мне лампы от приемника. Он сказал, если попадутся. Через неделю примерно он спросил у меня, какие лампы нужны. Я сказал "шесть А семь" и "шесть пэ на четырнадцать пэ". На другой день он принес мне их.
      Прошло так дней десять, и из отпуска приехали Серовы. От них я узнал, что их дом обворовали. Взяли костюм, пластинки, перчатки, запчасти от мотоцикла и все лампы от радиолы. Я с дядей Володей в хорошем отношении и сразу сказал ему, что Петров мне не так давно дал две лампы. Я принес их, и мы сравнили год выпуска ламп и приемника. Год оказался одинаков. Вот и все.
      - Известно ли что тебе о других вещах, украденных из квартиры Серовых? - спросил Бородин.
      - Нет, о других вещах я ничего не знаю.
      Бородин отпустил Танеева и спросил Яна:
      - Ну, что теперь скажешь?
      - Что скажу, Федор Исакович? Скажу, как и раньше говорил, что к Серовым не лазил. А то, что Танеев про какие-то лампы несет, так я ничего не знаю. Он сам, может быть, залез к Серовым, украл лампы, а теперь на меня клепает. Нет, Федор Исакович, избавьте меня от таких воров-свидетелей.
      - Хорошо, я сейчас тебе других, не воров-свидетелей, приглашу, сказал Бородин и вышел из кабинета.
      "Вот, Санька, падла, - думал Ян, оставшись в кабинете один, - я же специально для него лампы из приемника вытащил, а он продал меня Серову, а теперь, козел, дает показания против меня..."
      Но тут отворилась дверь, и в кабинет зашел Бородин, следом за ним Мишка Павленко.
      Мишка Павленко был другом Яна, но ни в одном преступлении не участвовал, хотя обо многих, даже об убийстве, знал. "Как же он-то попал в свидетели?" - недоумевал Ян.
      - Так, - сказал Бородин и сел, - Миша, расскажи, что тебе известно о краже дома Серовых.
      Мишка, посмотрев на Бородина, стал быстро говорить:
      - Летом мне Коля дал предохранитель от радиолы, он мне как раз нужен был. Я спросил его, где он взял? Он сказал, что обворовал дом Серовых и там взял.
      - Больше ничего не можешь добавить? - спросил Бородин.
      - Нет.
      - Ну вот, второй свидетель тебе говорит, что в дом к Серовым залазил ты. Сейчас что скажешь?
      - Федор Исакович, я от прежних показаний не отказываюсь. А что Мишка говорит, так я ни одному его слову не верю. Не верьте и вы. Предохранитель я ему не давал и про кражу, раз я ее не совершал, не говорил.
      Ян поглядел на Павленко. Он несмело сидел на стуле. Переть на него Яну ни в коем случае нельзя. Если он Бородину в одной краже колонулся, то это полбеды, как бы он не рассказал про убийство.
      - Хорошо, Павленко, иди. Пусть Медведев заходит, - сказал Бородин и закурил.
      В кабинет робко вошел Гена Медведев. Его-то Ян тем более не ожидал увидеть свидетелем. Ведь они с ним совершили несколько краж и убили мужчину. "Что ж, - подумал Ян, - пусть он дает любые показания, лишь бы про убийство не заикнулся".
      Бородин, затянувшись папиросой, спросил:
      - Гена, расскажи, что тебе известно о краже дома Серовых?
      Медведев говорить начал не сразу. Как-никак на подельника надо клепать. И он, кашлянув, сказал:
      - Мне летом Коля говорил, что он к Серовым в дом лазил и взял у них пиджак, грампластинки, лампы от радиолы и перчатки. Сам я ничего ворованного не видел.
      - Ну что, Петров, второй твой друг на тебя говорит. Он тоже врет?
      - Не сомневайтесь, врет. Ну и фантазер ты, Генка!
      - Иди, Медведев.
      Гена покорно встал и закрыл за собой дверь.
      - Три человека подтверждают, что дом Серовых обворовал ты. Будешь запираться?
      - Федор Исакович, если я спрошу вас, что дом Серовых вы обворовали, вы сознаетесь?
      Бородин на такой вопрос не ответил, и Ян продолжал:
      - Молчите. Не хотите, как и я, в краже сознаваться, раз вы в дом не лазили. Вот и я никогда не сознаюсь, потому что я, как и вы, в дом не лазил. А потом, все эти показания трех несовершеннолетних свидетелей обличить меня в этой краже не могут. Малолетки они. Почему нет ни одного взрослого? На малолетках хотите выехать. Их показания - филькина грамота.
      Ян плохо знал уголовное законодательство, но перед собой гордился, что знает, так как у отца прочитал несколько юридических книг. Кроме того, отец, когда Яна выпускали из милиции, всякий раз расспрашивал сына, за что забирали и какие показания он дал. И подучивал. Однажды Коле предъявили заключение дактилоскопической экспертизы, показывавшей, что отпечаток указательного пальца левой руки сходится с отпечатком, оставленным им на столе директора школы, и Коля сознался. Отец тогда отругал его и сказал, что матерые преступники, если у них совпадает отпечаток только одного пальца, никогда следователю в преступлении не сознаются. Бывали случаи, когда они отрубали себе пальцы и заводили следствие в тупик.
      К пятнадцати годам отец перестал драть сына ремнем, поняв, что этим его не воспитаешь. Алексею Яковлевичу было стыдно, что сын ворует и он ничего не может с ним поделать. Пусть хоть тогда не сознается в кражах, думал Алексей Яковлевич, подрастет, перебесится и не будет воровать. И он натаскивал сына, как вести себя в милиции.
      Многое схватил Коля и от рецидивистов в КПЗ. Бородин отдал приказание, и Яна отвели в камеру. Утром его опять привели к Бородину.
      - Вчера ты говорил, что свидетели одни несовершеннолетние, сегодня перед тобой сидит взрослый свидетель.
      Ян посмотрел на Терентия Петровича Клычкова, отца Петьки. С Петькой Ян бражку и сахар кубинский, ворованный, из дома Трунова утащили. Терентий Петрович о кражах Яна не знал и ворованных вещей не видел. Кроме магнитофона. Работал он в совхозе на конях, солому и навоз возил, и всегда уставший с тяжелой работы возвращался и рано спать ложился. Почему в свидетели попал он, а не сын, было непонятно. Петька все отцу рассказал, и Терентий Петрович давал показания, будто все ворованные вещи Ян при нем приносил, но никто не знал, что они краденые. Про магнитофон молчал. Бородин же не спрашивал.
      Перед Яном сидел серьезный свидетель. Взрослый. И Ян выслушивал показания.
      - Ну, Колька, что ты теперь скажешь? - спросил Бородин.
      - Хоть сегодня свидетель и взрослый, но врет, как сивый мерин, на котором работает. Воля ваша, верить ему или нет. Я, будь на вашем месте, не поверил бы такому свидетелю. Посмотрите на его руки. Видите, как они трясутся.
      Бородин взглянул на руки свидетеля. Они у него и вправду мелко тряслись.
      А Ян продолжал:
      - Вот значит, врет он, потому они и трясутся. Вы, Федор Исакович, теперь на мои посмотрите. Видите, не дрожат они у меня. А почему? А потому, что я говорю правду, а он врет.