Только утихла боль, белобрысый сплеча, без всякой оттяжки хлестанул вдругорядь. Удар был сильнее первого. Коля после него изогнул спину, но не застонал. Ребята каждый удар сопровождали кто выдохом, будто били сами, кто прибауткой. Их бесило, что пацан не стонал. Им хотелось этого. Они ждали стона. Тогда белобрысый стал бы бить тише. Но Коля терпел. Последний удар был самый сильный. Казалось, в него вложена вся сила. Но стона нет. Белобрысый отдал морковку, чтобы к ее концу привязали кружку, и сказал:
      - Молодец, Камбала. Не ожидал. Не то что ты, Смех!
      Смех с ненавистью взглянул на Петрова. Он перед Камбалой унижен. Перед этим одноглазым...
      Пока привязывали к концу морковки кружку, Коля передохнул. Осталось вытерпеть последние десять банок. Алюминиевая кружка к ошпаренной заднице будет прилипать больнее.
      Поставили Коле и банки. Он выдержал. Ни стона. Задница горела, будто с нее сняли кожу. Его еще ни разу так долго никто не бил. Белобрысый и двое ребят остались довольны Петровым. Так терпеть должны все. Но двое, цыган и Смех, были разъярены и возненавидели его.
      Коля закурил.
      -Н-ну с-садись, - сказал цыган. - Что стоишь?
      Парни засмеялись. Все понимали, что сесть ему сейчас невозможно.
      - Покури, передохни,-беззлобно сказал белобрысый.-Садиться еще придется. Кырочки, тромбоны и игры остались. - Он помолчал, глядя на Колю, потом добродушно, будто не было никакой прописки, сказал: - Теперь можно знакомиться. - И протянул широкую жесткую ладонь. - Миша.
      - Коля.
      Вторым дал руку цыган.
      - Федя.
      Третий был тезка, а четвертого звали Вася. Смех дал руку и сказал:
      - Толя.
      - Не Толя,- оборвал его Миша,- а Смех.
      - Ну, Смех, - недовольно протянул он.
      -А ты, -сказал Миша, обращаясь к Коле,-отныне не Коля, а Камбала. Эта кличка тебе подходит.
      Посреди камеры поставили скамейку.
      - Садись, - сказал цыган, - сейчас получишь по две кырочки и по два тромбона.
      Коля сел.
      - Делай, Вася, - скомандовал Миша.
      Вася подошел, нагнул Коле голову, сжал пальцы правой руки и, размахнувшись, залепил ему по шее. Раздался шлепок.
      - Р-раз, - произнес цыган.
      И тут Вася, вновь примерившись, закатил Коле вторую кырочку.
      - Следующий.
      Когда бил Миша, голова сотрясалась, чуть не отскакивая от шеи, и хлопок, похожий на выстрел, таял под потолком. Шею ломило.
      Затем ребята поставили Коле по два тромбона. Одновременно ладонями били по ушам и с ходу, соединив их, рубили по голове. Уши пылали. В ушах звенело.
      - А сейчас, Камбала, будем играть в хитрого соседа,- объявил Миша.
      - Я буду хитрым соседом, - вызвался цыган.
      - Игра заключается в следующем, - продолжал Миша. - Вы двое садитесь на скамейку, на головы вам накидываем фуфайку, а потом через фуфайку бьем вас по головам. Вы угадываете, кто ударил. Это та же игра, что и жучок. Вернее сказать-тюремный жучок. Только вместо ладони бьют по голове. Итак, начали.
      Коля и Федя сели на скамейку. На них вмиг накинули фуфайку, и Коля тут же получил удар кулаком по голове. Он поднял фуфайку и посмотрел на Мишу, так как удар был сильный.
      - Ты?
      - Нет!
      Теперь Коля накинул подол фуфайки на голову сам. Следующий удар получил Федя. Но он тоже не угадал. Коля не отгадал и во второй раз и в третий. А в четвертый его ударили не кулаком, а чем-то тяжелым, отчего в голове загудело. Но он не отгадал опять. Теперь не только задница ныла, но и голова гудела. Вот он опять получил удар чем-то тяжелым и понял, что на этот раз ударил сосед. Коля скинул фуфайку и показал пальцем на Федю.
      - Это он.
      - Ох и тугодум ты. Бьют тебя все, а надо на соседа показывать. Ведь игра же называется хитрый сосед, - улыбаясь, сказал Миша.
      Следующая игра называлась петух. Коля с усилием натянул рукава фуфайки на ноги. И тут его голову обхватили две дюжие руки, наклонили ее и, просунув под воротник, натянули фуфайку на спину. Затем цыган с пренебрежением толкнул Колю ногой. Коля закачался на спине, как ванька-встанька, и остановился. Петух был своего рода капкан или смирительная рубашка: Колина голова была у самых колен, ноги, продетые в рукава, бездействовали, руки, прижатые фуфайкой, стянуть ее были не в силах. Он катался по полу, стараясь выбраться из петуха, но тщетно. С ним могли сделать все что угодно. Ребята давились от смеха, наслаждаясь его беспомощностью.
      Ярости уже не было в Коле, чувства были парализованы. Ему хотелось одного - чтоб побыстрее все кончилось. Воля его была надломлена. Раньше он думал, что среди заключенных есть какое-то братство, что они живут дружно между собой, что беда их сближает и что они делятся последней коркой хлеба, как родные братья. Первый же час в камере принес ему разочарование. Он готов был плакать. Лучше провалиться в тартарары, чем беспомощному валяться на полу под насмешки друзей по несчастью.
      - Хорош гоготать. Побалдели - и будет. Снимите петуха, - сказал Миша.
      Но никто не двинулся с места. Освобождать никому не хотелось. Все же тезка освободил ему голову, и Коля медленно, будто контуженый, стал вытаскивать ноги из рукавов. Вот он свободен. Фуфайка лежит рядом. Но он продолжает сидеть на полу. Федя-цыган подходит, заглядывает ему в лицо и, отойдя к двери, расстегивает ширинку. Коля невидящим взглядом смотрит в пол. Цыган оборачивается и подходит к Петрову. Камера остолбенела. Такого еще никто не видывал. Цыган остановился в двух шагах от Коли и стал тужиться. Коля поднял на него глаза, но остался недвижим. Ему надо было встать, но этот час кошмара вымотал его и он не соображал, как ему быть. Струя побежала и стала приближаться к Коле, еще доля секунды - и она ударит в лицо. Коля не вскочил с пола, а только инстинктивно, будто в лицо летит камень, поднял руку. Ладонь встретила струю, и от нее полетели сотни брызг в стороны.
      - Федя, Федя, ну зачем ты, Федя? - Встать Коля не мог.
      Цыган смеялся. Струя колебалась. Коля водил рукой, ловя струю, и она разбивалась о ладонь. Но вот до него дошло, что надо сделать, и он вскочил с пола. Цыган прекратил. В камере стояло гробовое молчание. Первым его нарушил цыган:
      - Ну, остается еще одно - и хватит с тебя.
      Все молчали.
      - В тюрьме есть закон, - продолжал цыган, - и в нашей камере тоже: все новички целуют парашу.
      Коля не знал, когда кончится эта пытка, и был сейчас готов на все. Что параша дело плохое - эти слова не пришли ему на память. Не до воспоминаний. Все как во сне. Но почему-то целовать парашу показалось ему странным, и он, посмотрев на цыгана, спросил:
      - И ты целовал?
      - А как же...
      Коля обвел взглядом ребят, сидящих на кроватях. Они молчали. И спросил:
      - А что, правда надо целовать парашу?
      Ответом - молчание. Коля заколебался. Тогда Смех поддержал цыгана:
      - Целуй. Все целуют.
      - Вот поцелуешь - и на этом конец,- вмешался опять цыган. Как хотелось Коле сейчас, чтоб все это кончилось. Сломленная воля говорила: целуй,- но сердце подсказывало: не надо.
      Не доверяя цыгану и Смеху, он посмотрел на Мишу, самого авторитетного в камере. Миша был доволен Колей - он ни разу не застонал, когда его прописывали. Но теперь, когда Коля малодушничал, Мише не было его жалко.
      - Парашу целуют все. Это закон,- сказал он.
      Коля еще раз обвел всех взглядом и остановился на цыгане.
      - Ну что же, целуй,- растягивая слова, чтобы не заикаться, сказал цыган.
      - А куда целовать?
      - Открой крышку и в крышку изнутри.
      Коля медленно подошел к параше - она стояла у самой стены - и откинул крышку.
      - Сюда? - указал он пальцем на зернистую, отбеленную солями внутреннюю сторону крышки.
      - Сюда,- кивнул цыган.
      Сердце, сердце опять подсказывало Коле, что целовать парашу не надо. Но крышка открыта - мосты сожжены. К ребятам он стоял спиной и нагибался к крышке медленно, будто она его могла полоснуть, словно нож, по горлу. Из параши несет мочой. Вот уже крышка рядом, он тянет к ней губы, будто она раскаленная и, прикоснувшись, обожжет их. В камере тишина. Все замерли, будто сейчас свершится что-то такое, от чего зависит их судьба. Коля еле тронул губами крышку и только выпрямился - камера взорвалась:
      - Чушка! Параша! Мина!
      Гул стоял долго.
      - Камбала! Закрой парашу! - наконец крикнул Миша.
      Коля закрыл.
      - Сейчас мы позвоним,- продолжал он,- во все камеры и скажем, что у нас есть чуха.
      Миша взял со стола кружку и только хотел стукнуть по трубе, как Коля, поняв, какая жизнь его теперь ожидает, закричал:
      - Миша! Ребята! Простите! Ведь я правда думал, что надо целовать парашу. Вы же сказали,- он посмотрел на цыгана, на Смеха, остановил взгляд на Мише,- что целовать парашу - тюремный закон. Если б вы не сказали, разве б я стал целовать? Да не поцеловал я ее, я только губы поднес...
      Ребята молчали. Решающее слово оставалось за Мишей. Миша немного подумал.
      - Хорошо,- сказал он и поставил кружку на трубу отопления,- звонить не будем.
      Он замолчал. Молчали и остальные.
      - Я думаю, его надо простить,- произнес Миша.
      Смех был против, а цыган молчал. Двое ребят согласились с Мишей. Переговорив, парни Колю решили простить и никогда никому об этом не рассказывать.
      Камеру повели на вечернюю оправку. Парашу тащили Смех и Коля. Туалет через две камеры, в самом углу. Стены его обрызганы раствором и напоминали вывернутую наизнанку шубу. Так сделано для того, чтобы на стенах не писали. Ребята подошли к стене и в щелях "шубы" стали искать записки.
      На этаже два туалета в разных концах. Половину камер водили в один, другую - во второй. Туалет - общее место, и его стена-шуба служит почтой.
      Парни умылись, вытерлись полотенцами. Умылся и Коля, но вытерся в камере. Не взял полотенце.
      Покурив, ребята начали учить Колю фене - воровскому жаргону. По фене он не ботал, а это входило в ритуал, дополняя прописку и игры. Так Петров узнал, что кровать - это шконка, или шконцы, лампочка - тюремное солнышко, ботинки - коцы, говноступы, или говнодавы, или прохоря, надзиратель дубак, попка, попкарь, глазок в двери - волчок...
      Ну, Камбала, ты знаешь "Гимн малолеток"? - спросил Миша.
      - Не знаю.
      - Ладно, выучишь потом. Давай у дубака попроси гитару, а то скучно. Я поиграю, а мы споем "Гимн малолеток".
      Коля постучал в кормушку. Надзиратель открыл ее.
      - Что тебе?
      Это - другой попкарь. Они сменились.
      - Старшой, дай гитару, мы поиграем.
      - Может и бабу привести?
      Он закрыл кормушку, а пацаны закатывались со смеху.
      - На базар не хочешь сходить? - смеясь, спросил цыган. - Может, толкнешь чего да водяры притащишь.
      Засмеялись опять. Смеялся и Коля. За компанию. Над самим собой.
      Насмеявшись над новичком, ребята помыли ложки, вытерли со стола и сели ужинать во второй раз. Из-за окошка - оно служило холодильником - достали сливочное масло, копченую колбасу и пригласили Колю к столу. Он отказался.
      - У малолеток все общее, садись, - поставил точку Миша.
      Он сел. Колбасу нарезали алюминиевой ложкой. Ее конец заточен, как финский нож.
      Коля брал тоненькие кусочки колбасы не только из-за скромности - есть не хотелось. Побыть бы одному! В одиночке!
      Ребята убрали со стола и расправили кровати. Коля постелил постель, и попка прокричал:
      - От-бой!
      Ребята улеглись, и цыган спросил Колю:
      - Кино любишь?
      - Люблю.
      - Часто смотрел?
      - Часто.
      - Во-о-о! Нештяк! Счас будешь рассказывать.
      Коля рассказал два кинофильма. Ребята - довольны. Цыган попросил еще.
      - Хорэ *, Федя! Оставь на завтра, - громко сказал Миша и отвернулся к стене.
      Коля с головой - под одеяло, будто одеяло отделяло его от тюрьмы.
      Он долго не мог уснуть. Ворочался. Тяжкие думы захлестывали сознание. Не ожидал, что тюрьма так издевательски встретит. "Господи, помоги", молила его душа. На кого уповать - не знал он, а на себя после унизительного вечера почти не надеялся. "Что я могу сделать с пятерыми? Как быть?" Понимал он, что житуха будет несладкой. Но изменить ничего нельзя. С волками жить - по-волчьи выть. И не выть, а лишь только подвывать.
      Ему снились кошмарные сны. Он проснулся и обрадовался: как хорошо, что все было во сне. Но тут же вспомнил вчерашний вечер, и ему стало страшно. Сейчас ему хотелось, чтобы и тюрьма была лишь только сном. Он откинул одеяло, и в глаза ему ударил неяркий свет ночной лампочки, светившей, как и в боксике, из зарешеченного отверстия в стене. Нет - тюрьма не сон. "Сколько же сейчас времени? Скоро ли подъем?" - подумал он, поворачиваясь к стене и натягивая на голову одеяло.
      Он лежал, и ему не хотелось, чтобы наступало утро. Что принесет ему новый день? Уж лучше ночь. Тюремная ночь. Тебя никто не тронет. Или лучше одиночка.
      Но вот дежурный в коридоре заорал: "Подъем!" - и стал ходить от двери к двери и стучать ключом, как молотком, в кормушки, крича по нескольку раз "подъем". Камера проснулась. Ребята нехотя вставали, потягивались, ругали дубака.
      - Да, Камбала, ты сегодня дневальный,- с кровати сказал Миша, стряхивая на пол пепел с папиросы.
      Слышно было, как соседние камеры повели на оправку. И у их двери дежурный забренчал ключами.
      - На оправку! - распахнув дверь, крикнул дежурный.
      Цыган, проходя мимо Коли, сказал:
      - Выставь бачок.
      Коля выставил и зашел за парашей.
      - Смех,- услышал Петров в коридоре голос Миши,- а парашу кто будет помогать нести?
      Смех вернулся в камеру, злобно взглянул на Колю, и они, взяв за ручки двухведерную чугунную парашу и изгибаясь под ее тяжестью, засеменили в туалет.
      В туалете было холодно - здесь трубы отопления не проходили. После оправки ребят закрыли в камеру.
      В коридоре хлопали кормушки: разносили еду. Открыли и у них.
      - Кружки! - гаркнул работник хозобслуги, и Коля, взяв со стола кружки, в каждую руку по три, поднес к нему.
      Тот шустро насыпал в каждую кружку по порции сахару специальной меркой, сделанной из нержавейки и похожей на охотничью мерку для дроби. Через несколько минут Коля получил шесть порций сливочного масла, завернутого в белую бумагу, а затем хлеб и занес бачок с кипятком.
      Открылась кормушка, и баландер - молодая симпатичная женщина, стала накладывать кашу. Ребята облепили кормушку. Коля смотрел на согнутые спины малолеток. Миша и цыган стояли у кормушки первые и пожирали взглядом женщину, бросая комплименты и чуть ли не объясняясь в любви. В каждой камере ей уделяли внимание, иногда граничащее с цинизмом. В роли баландера выдерживала не каждая женщина, но многие соглашались: досрочное освобождение заставляло женщину пойти на этот шаг и стать объектом ежедневных излияний заключенных.
      Парни сели за стол. В белый ноздристый хлеб, который в тюрьме давали малолеткам только на завтрак, они втерли пятнадцать граммов масла и стали завтракать. Ели они не торопясь, особенно когда пили чай с сахаром и маслом. Удовольствие растягивали.
      После завтрака Коля собрал со стола миски и поставил их у дверей.
      Теперь малолетки, лежа на кроватях, курили и ждали вывода на прогулку. Когда им крикнули приготовиться, Коля сказал:
      - На прогулку я не пойду. У меня носков шерстяных нет и коцы здоровенные.
      - Пошли,- позвал цыган,- мы ненадолго. Замерзнем - и назад.
      Вместо, шарфов парни обмотали шеи полотенцами.
      Но Коля остался.
      Как хорошо быть одному. Вот бы они совсем не возвращались. Но ребята минут через двадцать вернулись. Румяные, веселые.
      Отогревшись, цыган взял шахматы.
      - Сыграем в шашки?
      - Сыграем,- согласился Коля.
      Вместо шашек расставили шахматы. Цыган обвел всех взглядом и спросил Колю:
      - Играем на просто так или на золотой пятак?
      - Конечно, на просто так. Где же я возьму золотой пятак, если проиграю?
      За игрой наблюдали, но никто не подсказывал. Коля цыгану проиграл быстро.
      - Ну, теперь исполняй три желания,- сказал цыган, вставая из-за стола и самодовольно улыбаясь.
      Он потянулся будто после тяжелой работы и встал посреди камеры, скрестив руки на груди.
      - Какие три желания? Мы так не договаривались.
      - На просто так - это значит на три желания.
      - А если б на золотой пятак,- спросил Коля,- тогда бы что?
      - А тогда я бы потребовал у тебя золотой пятак. Ты бы где взял его? Нигде. Ну и опять - три желания.
      Понял Коля - три желания горели ему так или иначе.
      - Первое желание говорю я.- Цыган поднял вверх указательный палец.- Да ты не бойся, желания простые. Полай на тюремное солнышко, а то оно надоело. Неплохо, если оно после этого потухнет. Пошел.- И цыган указал ему место.
      Коля вышел на середину камеры, поднял вверх голову и залаял.
      - Плохо лаешь. Старайся посмешнее. Представь, что ты на сцене. Мы зрители,- сказал Миша,- и тебе надо нас рассмешить. Ты должен не только лаять, но и изображать собаку. А вначале- повой.
      Коля, глядя на лампочку, завыл. Он решил сыграть роль собаки по-настоящему. Бог с ними, на сцене он выступал не раз. Выл он на разные голоса. Потом, обойдя камеру и виляя рукой вместо хвоста, навострил уши другой рукой. И загавкал. Ребята покатились со смеху. Это им понравилось. Гавкал он долго, из разных положений, а потом, как будто обессиленный, упал на пол и завилял "хвостом".
      Парни зааплодировали. Унижения, как вчера, он не чувствовал. "Это роль, лишь только роль",- утешал он себя.
      - Итак, Камбала, молодец! - похвалил его Миша. - Смех эту роль исполнил хуже. Мы его заставляли гавкать до тех пор, пока не потухнет лампочка. - Миша затянулся и, выпуская дым, продолжал: - Следующий номер нашей программы,- он задумался,- да, возьми вон табуретку и, будто с чувихой, станцуй.
      Коля покружился с табуретом, прижимая его к груди, и поставил на место.
      - Пойдет, - сказал Миша.
      - А теперь изобрази кошку. Животные у тебя лучше получаются, - сказал Коле тезка.
      Роль кошки исполнена, и Коля сел на кровать. Закурил.
      - Покури, покури, - сказал цыган, - сейчас будет тюремный бокс. Смех готовься!
      Смеху на руки заместо боксерских перчаток намотали полотенца и полотенцем же завязали глаза. Тоже сделали и Коле.
      Их вывели на середину камеры, покрутили в разные стороны, и Миша, стукнув ложкой по кровати, объявил:
      - Гонг!
      Противники сходились, вернее, расходились в разные стороны, и Миша крикнул:
      - Атака! Бейте друг друга!
      Они начали махать по воздуху, стоя друг к другу спиной.
      - Так, - подсказывал Миша, - определяйте, где вы находитесь. Пробуйте сойтись.
      Смех махал сзади, потом резко развернувшись, пошел на него с вытянутой левой рукой, держа правую наготове. Смех шел на Петрова, держа руки полусогнутыми. Они встретились и замахали руками. Несколько ударов Коля пропустил, но потом, присев и снова встав, ударил Смеха раз в лицо и два раза по корпусу.
      - Разойтись! - услышали они команду и отошли друг от друга.
      - Сходитесь.
      Они сошлись, и замелькали кулаки, обмотанные полотенцами. Коля получил несколько ударов в грудь, потом в лицо и понял - удары наносятся с большой точностью. Он сдернул полотенце и увидел Смеха с развязанными глазами.
      - Хорош! - сказал Миша. - Сейчас будет еще одна игра, - он посмотрел испытывающе на Колю, - парашютист.
      Ребята отодвинули стол к самым трубам и поставили на него табурет.
      - Ты должен с табуретки,- Миша показал рукой,- прыгнуть вниз головой.
      - Нет,- возразил Коля,- вниз головой я прыгать не буду. Прыгнуть просто - могу.
      - Нет,- заорали все на него,- ты должен прыгнуть вниз головой!
      - Ты что - боишься? - спросил его Миша.- Я думал - ты смелый.
      Коля молчал. Он боялся сломать шею.
      - Если не прыгнешь, получишь морковок и банок в два раза больше, чем вчера. И еще кое-что придумаем,- сказал цыган.
      - Ладно, согласен,- сказал Коля.
      Он решил прыгнуть с вытянутыми вперед руками.
      Ему завязали глаза, и он встал на стол, потом на ощупь ступил на табурет.
      - Приготовиться,- сказал цыган,- считаю до трех - и прыгай. Раз, два, три!
      Коля нырнул вниз головой с вытянутыми вперед руками. Он ожидал удара о жесткий пол, но упал на мягкое одеяло - его за четыре конца держали парни.
      - Ну что, надо сказать - парашютист ты неплохой,- подбодрил его Миша, хлопнув ладошкой по шее.
      Открылась кормушка, и звонкий девичий голос сказал:
      - Газеты.
      Ребята ломанулись к кормушке взглянуть на тюремного почтальона. Девушка подала газеты, и сеанс окончен.
      - Ух ты! - сказал Михаил.
      - Да-а, - протянул Колин тезка.
      - Полжизни б отдал, даже не заикнувшись, - с восторгом сказал цыган. Не знаю, сколько дадут, но пусть бы еще год добавили. - Он тяжело вздохнул и от бессилия, что это лишь мечты, потер ладонь о ладонь.
      Парни просмотрели газеты, но читать стал один Петров.
      После обеда Колю повели снимать отпечатки пальцев. Это называлось играть на пианино. Потом его сфотографировали на личное дело и закрыли обратно в камеру.
      Вечером он рассказывал кинофильмы. Когда все уснули, почувствовал облегчение. Как хорошо одному! "Сколько я буду с ними сидеть? Когда заберут на этап?" Ему захотелось поплакать. Может, станет легче. Но не было слез.
      Вторая ночь, как и первая, прошла в кошмарных снах.
      На следующий день после завтрака был обход врача. Он проводился через день. Заключенные выходили в коридор. Врач давал таблетки. Попасть в больницу невозможно. Косить - бесполезно. Врач и на больных, и на здоровых смотрела одинаково - они для нее заключенные.
      - Есть больные? - спросил надзиратель, широко распахнув дверь.
      Парни увидели полнеющую молодую женщину в белом халате и в белом колпаке. Она была пышногрудая, привлекательная.
      - Нет больных, что ли? - переспросил надзиратель и стал затворять дверь.
      - Есть! - заорал цыган и выскочил в коридор.
      Через минуту он вернулся, неся в руке две таблетки.
      - Ну что,- спросил Миша,- не обтрухался?
      Цыган от удовольствия закрыл глаза, открыл и с сожалением сказал:
      - Да, неплохо бы ее. Полжизни б отдал.
      - Ну и отдай,- вставил Миша,- а завтра помри.
      Ребята засмеялись.
      И тут они рассказали Петрову - а это рассказывали всем новичкам-малолеткам,-как ее однажды чуть не изнасиловали. Возможно, это пустили тюремную "парашу".
      Был очередной медосмотр. Надзиратель открыл камеру, и малолетки выходили к врачу. Но тут в дверь коридора постучали, и надзиратель ушел. Парни, не долго думая, затащили врачиху в камеру и захлопнули дверь. Каждому хотелось быть первым. Они отталкивали друг друга, но тут надзиратель подоспел. За попытку всем добавили срок.
      - Газеты,- послышался ласковый голос.
      Этот голос был для малолеток как отдушина. Надзиратели и хозобслуга, открывая кормушки, кричали. А у почтальона крика не получалось. Говорили, что она дочь начальника тюрьмы.
      - Федя,- смеялся Миша,- женись на ней - и начальник тебя освободит.
      2
      И потянулись для Коли невыносимо длинные дни, наполненные издевательством и унижениями. Мучил его цыган. То он выкручивал ему руки, то ставил кырочки и тромбоны, то наносил серию ударов в корпус. Ответить Коля не мог, чувствовал за собой грех - случай с парашей.
      Если Коля днем засыпал, ему между пальцев ног вставляли обрывок газеты и поджигали. Пальцы начинало жечь, он махал во сне ногами, пока не просыпался. Это называлось велосипед. Был еще самосвал. Над спящим на первом ярусе привязывали на тряпке кружку с водой и закручивали. Раскрутившись, кружка опрокидывалась и обливала сонного водой. Эти игры не запрещало даже начальство, потому что спать днем в тюрьме не полагалось. Еще спящему приставляли горящий окурок к ногтю большого пальца ноги. Через несколько секунд ноготь начинало жечь. Это было нестерпимо больно. Больнее, чем велосипед.
      Игры в основном делали Петрову. Иногда Смеху и реже - Васе и Колиному тезке. Мише и цыгану не делали вовсе. Боялись получить в лоб.
      Днями малолетки лежали на кроватях, прислушиваясь к звукам в коридоре. Они всегда угадывали, кто открывал кормушку. Знали по времени, кто должен прийти.
      И еще было одно занятие в камере, развеивающее малолеток, это тюремный телефон. Если по трубам отопления раздавался стук, сразу несколько парней прижимали ухо к горячей трубе или к перевернутой вверх дном кружке. Слышимость была отличная, даже лучше, чем в городской телефонной сети.
      Вечерами зеки по трубам устраивали концерты. Пели песни, читали стихи, рассказывали анекдоты.
      Когда и это надоедало, парни принимались долбить отверстие в стене около трубы в соседнюю камеру. Им хотелось поговорить с соседями без всякого тюремного телефона. Продолбив стену приблизительно на полметра насколько хватало стальной пластины, оторванной от кровати, - они остановились. Дальше долбить нечем.
      Тогда решили той же пластиной отогнуть жалюзи, чтобы видеть тюремный двор и пускать коня. Конь на жаргоне обозначал вот что. В окно сквозь решетку и жалюзи пропускали веревку и опускали ее. Камера, что была внизу, эту веревку принимала. Тоже через окно. Привязывали к веревке курево и поднимали наверх. Так камере с камерой можно было делиться куревом и едой.
      К малолеткам заглянул старший воспитатель, майор Замараев. Он остановился посреди камеры и обвел всех смеющимся взглядом. Ребята поздоровались и теперь молча стояли, глядя на Замараева. Он был в черном овчинном полушубке, валенках, в форменной шапке с кокардой. Лицо от мороза раскраснелось.
      - Так, новичок, значит,- сказал он, разглядывая Колю.- Как фамилия?
      - Петров.
      - По какой статье?
      - По сто сорок четвертой.
      - Откуда к нам?
      - Из Заводоуковского района.
      Майор, все так же посмеиваясь, скользнул взглядом по камере, будто чего-то выискивая.
      - Кто сегодня дневальный?
      - Я,- ответил Коля.
      - Пол мыл?
      - Мыл.
      - А почему он такой грязный?
      Коля промолчал.
      - На столе пепел, на полу окурок.- Майор показал пальцем чинарик.
      Окурок бросили на пол, после того как Коля помыл пол.
      - Один рябчик.- И майор поднял палец вверх.
      Коля смотрел на старшего воспитателя.
      - Не знаешь, что такое рябчик?
      - Нет.
      - Это значит - еще раз дневальным, вне очереди. Теперь ясно?
      - Ясно.
      - Прописку сделали?
      Коля молчал. Ребята заулыбались.
      - Сделали, товарищ майор,- ответил цыган.
      - Кырочки получил?
      - Получил,- теперь ответил Коля.
      - Какую кличку дали?
      - Камбала,- ответил Миша.
      Майор улыбнулся.
      - Вопросы есть? - Только теперь воспитатель стал серьезным.
      - Нет,- ответили ребята.
      Майор ушел.
      - Вот так. Камбала, от Рябчика рябчик получил. Для начала неплохо. Завтра будешь опять дневальный,- сказал Миша.
      Оказывается, у старшего воспитателя кличка Рябчик.
      Камеру повели к Куму. Так в тюрьмах и зонах зовут оперуполномоченных. Коля лихорадочно соображал, спускаясь по витой лестнице, какой бы ему выкинуть у Кума номер. Он решил рассмешить ребят и шутовской ролью поднять себя.
      Кабинет Кума - в одноэтажном здании. Рядом с кабинетом - комнаты для допросов. В одну ребят и закрыли. В ней - стол, и с противоположных сторон от него к полу прибито по табурету. Один для следователя, другой - для заключенного...
      Миша и цыган сели на табуреты, остальные притулились к стенам и вполголоса разговаривали.
      К Куму малолеток привели для беседы: если есть нераскрытые преступления, чтобы рассказали, а он составит явку с повинной.
      - Ребята, - обратился Коля к пацанам, - я притворюсь дураком, а вы подтвердите, что у меня не все дома.
      Ребята засмеялись, предвкушая прикол, весело глядя на Петрова. Они не сомневались, что он исполнит роль дурака.
      - Давай, Камбала, делай, - вставая с табурета и закуривая, одобрил Миша.
      К Куму Коля пошел третьим. Отворив дверь и держась за ручку, Петров стал шаркать у порога ногами, будто вытирая их о тряпку. Но тряпки не было. Сняв шапку, переступил порог и затворил дверь. Щурясь от яркого освещения, сказал:
      - Здрасте. Вы меня звали? - и часто-часто заморгал.
      - Садись. - Кум мотнул головой в сторону стула, стоящего перед ним.
      В кабинете стояло несколько стульев, и Коля сел на один из них.
      - Нет-нет, вот на этот, - быстро сказал Кум, жестом показывая на стул, на который надо было сесть Коле.
      - А-а-а, - протянул Коля, вставая со стула и пересаживаясь. - На этот так на этот.
      Кум внимательно рассматривал Петрова, стараясь понять, что за подследственный сидит перед ним. А Коля, окинув взглядом располневшего Кума - ему было лет тридцать пять, - достал из коробка спичку и стал выковыривать грязь из-под ногтей, а потом начал ковырять этой же спичкой в зубах.
      Понаблюдав за Петровым, Кум спросил, откуда он и за что попал.
      Коля был немногословен.
      - Вот тебя посадили за воровство, - начал Кум, - может, у тебя есть еще кражи, о которых органы милиции не знают. Давай по-хорошему, расскажи, если есть. Я составлю явку с повинной. Если преступления несерьезные, тебе за них срок не дадут. Они пройдут по делу, и все. Материальный ущерб придется возместить, но зато у тебя будет совесть чиста.
      Кум говорил, внимательно наблюдая за Петровым. А когда кончил, то Коля, подумав немного, сказал:
      - Говорите, срок не дадут. Вот дурак, почему я не совершил хотя бы еще одну кражу. А сейчас бы рассказал, а вы бы повинную состряпали, и мне бы срок не дали.
      - Нет, ты меня неправильно понял. За преступления, которые ты совершил, сажать тебя или освобождать, будет решать суд. Я говорю, если ты добровольно расскажешь о нераскрытых кражах, тебе за это срок не дадут.
      - А-а-а, понял-понял. Я-то думал, если хоть в одной краже признаюсь, меня вообще освободят. Не-е-ет, тогда зачем признаваться, да еще денежный ущерб возмещать.
      - Значит, у тебя есть нераскрытые кражи, раз так говоришь. Давай, рассказывай. - Кум взял авторучку. - Я запишу, может, и ущерб возмещать не придется.