"Так, Генка сидит в шестьдесят второй. А что, если попытаться в шестьдесят вторую попасть?"
      Через пять суток за Глазом пришел разводящий. Не тот, что уводил его в карцер.
      - Ты в какой камере сейчас?
      - В шестьдесят второй, - спокойно ответил Глаз.
      - Так ты же у взрослых сидел?
      - Сидел я у взрослых, сидел у малолеток, снова у взрослых и опять к малолеткам попал.
      - А не врешь?
      - Что мне врать? Ты же в карточке сверишься.
      Разводящий повел Глаза на второй этаж.
      - Здорово, ребята, вот и отсидел я пять суток! - заорал, переступив порог камеры, Глаз.
      Малолетки уставились на Глаза. Одет он был не так, как они. На нем солдатские галифе, из-под куртки выглядывает тельняшка, на голове зековская расшитая кепка. Разводящий стоял в дверях, а Глаз подошел к малолетке, хлопнул его по плечу: "Здорово, Толя", - и затряс обалдевшему пацану руку.
      Разводящий не закрывал дверь, а Глаз, чувствуя на себе его взгляд, сделал шаг ко второму. "Братан, здорово, чего такой грустный?" - и, выпустив очумевшего пацана из объятий, повернулся ко всем ребятам.
      - Ну, как вы без меня?
      Все молчали, и разводящий спросил:
      - Он сидел у вас в камере?
      Стоя спиной к разводящему, Глаз моргнул пацанам. Его поняли.
      - Сидел.
      - Конечно.
      - Он с нашей камеры.
      Разводящий захлопнул дверь и пошел сверяться в картотеке.
      Только теперь Глаз заметил Гену Медведева. Он стоял возле шконки в углу камеры.
      - Привет.
      - Здорово.
      - Как живешь? - громче спросил Глаз.
      Он рассчитывал, если Генка живет не очень, его визит изменит отношение к парню.
      - Хорошо, - негромко ответил Гена.
      - Как дела? - тихо спросил Глаз.
      - Плохо. Мишка колонулся.
      - Так... В какой камере Робка?
      - В шестьдесят четвертой.
      Благодаря тюремному телефону Глаз знал, что не так давно из зоны в тюрьму привезли его второго подельника Робку Майера, а Робке в колонии оставалось жить два дня до досрочного освобождения. По вине Глаза вместо свободы Робку раскрутят, и Глаз решил, если удастся переговорить с Генкой, отшить Робку. Взять преступление на двоих.
      - Я сейчас с ним перебазарю, - зашептал Глаз, - а не успею - за мной сейчас придут, - передай ему, чтоб отказывался. Ты сказал, что он с нами был?
      - Они об этом знали.
      - Ты это же показал?
      - Куда мне было деваться?
      - Ну ничего, откажешься от показаний. Глаз залез под шконку - трубы отопления в корпусе малолеток проходили над полом - и только переговорил с Робкой, как открылась дверь и разводящий крикнул:
      - Петров, на выход!
      Дойдя до дверей, Глаз обернулся. Пацаны смотрели на него. Он поднял вверх правую руку и, сказав: "Покедова", вышел из камеры.
      Разводящий поругал Глаза за обман и отвел к малолеткам в другую камеру.
      С месяц назад воспитатели убрали из нескольких камер самых отчаянных парней и посадили в одну. Глаз оказался шестым. Четверо - тюменские, а Глаз и Подвал, у него одна нога - сухая и он без костылей ходить не мог, - из районов.
      Малолетки о Глазе наслышаны. Они представляли его здоровым и сильным и разочаровались. И стали игнорировать. Не замечают - и все. Они, городские, знавшие всю блатню Тюмени, должны перед ним преклоняться? Не бывать такому. И его, деревенского, неизвестно как вышедшего в шустряки, они и за равного принимать не будут.
      Парни были самоуверенны и зоны не боялись. На свободе шустрили, думали они, в тюрьме живем отлично и в зоне не пропадем. Иногда просили Глаза рассказать о зоне. А раз Масло - тюменский парень, на свободе не в меру шустривший, хотя и был щупленький и ростом не выше Глаза, - спросил:
      - А сам-то ты как в зоне жил? Вором? Или в активе был?
      - Как я жил? Вором не был. В активе тоже не состоял. Вы что, думаете, если придете на зону, сразу ворами станете или лычку рога прицепите?
      Дни шли, и постепенно ребята к Глазу привыкали. Хотя и держались высокомерно. Но тюремная обстановка заставляла обращать на него внимание.
      Глаза часто по трубам спрашивали, и парням приходилось приглашать его. Если в камеру заходили работники тюрьмы, разговаривать начинали с ним.
      Парни любили рассказывать забавные истории. Чаще всех травил были и небылицы Масло. Сидел он за хулиганство и срок ждал небольшой. На свободе у него был друг по кличке Репа.
      После прогулки Масло, сев на шконку и засмолив здоровенную козью ножку, сказал:
      - Я сейчас про Репу расскажу. Подохнете со смеху. Мы засосали тогда по пузырю и канали по улице. На остановке - глядь - стоит красивая чувиха. Разукрашенная. Распомаженная. Расфуфыренная. Репа говорит: "Постойте. Я сейчас". Он подкатил к чувырле и громко: "Ах ты шалава! Потаскуха! Профура! Где ты шляешься? Опять шлея под хвост попала? Разукрасилась! Мать тебя третьи сутки ищет, по всем шалманам пробежала, не найдет тебя. Куда ты забурилась? Топай домой, лярва". Деваха вся красная и еле вымолвила: "Отойдите, пожалуйста, я вас не знаю". - "Ах, не знаешь! Вот придешь домой, мать тебе задаст "не знаю". Люди стоят на остановке и слушают, а он поливает ее. Девка крутится, скорее бы подошел автобус или мент показался. Но ни автобуса, ни мента не видно. Тогда она остановила проходившее такси и уехала. Мы потом заняли денег и еще вмазали, надрываясь над Репой. Ох, и чудил же он".
      Подвалу тоже захотелось потравить, и он начал:
      - Закосил я на дурака, и меня в Тюмень вернули. Привозят к профессору Водольскому, и он начинает меня расспрашивать. Откуда я и так далее. Я отвечаю. Стараюсь почуднее. Потом спрашивает: "А ты Пушкина знаешь?" "Знаю, - отвечаю, - в одной школе учился. У меня правая нога сухая, а у него левая короче. Я с ним за одной партой не сидел, но знал хорошо. С одного класса все-таки". - "А что можешь о Лермонтове сказать?" - спросил он. Ну я и понес. "Лермонтов, это который на стройке сторожем работал? Если он, так я с ним выпивал даже. Он все бутылки собирал. Жена от него за пьянку ушла. А так неплохой был. Когда трезвый. Только я трезвого-то его не видел".
      Профессор перестал расспрашивать и постукал молоточком по коленке. Я ему: "Вы и по другой постукайте и задрал штанину.
      Подвал продемонстрировал пацанам.
      "Ну, - говорю, - постукайте и по этой". - Ребята посмотрели на сухую ногу Подвала. Нога - не толще руки, и колена не видно. Подвал взялся левой рукой за ступню, поднял ее до головы и начал крутить ногой. Она поворачивалась во все стороны, будто не было суставов. Он повращал ногою и говорит: - То же и Водольскому показал, потом прислонил ступню к левому плечу, вот так, и стал водить правой рукой по ноге, будто по струнам скрипки, насвистывая: "Была бы шляпа..." Профессор заключил, что я здоровый. Не вышло у меня с дураком, - Подвал вздохнул,- а я-то ду-у-мал сумасшедшим признает.
      10
      Кончилось курево. До отоварки - неделя. Надо просить у малолеток и договариваться с дубаком, чтоб передал. Но Глаз предложил:
      - Давайте наведем в камере порядок: выскоблим пол, аккуратно, как в зоне, заправим кровати и вызовем воспитателя. Ему понравится, и он принесет.
      Дубак давно прокричал отбой, а ребята скоблили полы. Половые доски были черные, и парни в окне разбили стекло и принялись им скоблить. Надзиратель несколько раз предупреждал пацанов, чтоб спать ложились, но они упрашивали, и он махнул рукой.
      Утром заправили кровати и убрали кружки с труб.
      - Ну, - сказал Подвал, - зовем воспитателя.
      Юрий Васильевич, добряк воспитатель, перешел работать во взрослую колонию, и пришел старший воспитатель майор Рябчик. Осмотрев камеру, восторга не выразил.
      - Что звали? - спросил.
      - Павел Семенович, хороший у нас порядок?
      - В других камерах не хуже. Чего хотите?
      - Мы хотим, - сказал Масло, - курева.
      - Бросьте курить да еды больше покупайте. - Он помолчал. - Хорошо, к вечеру будет. - Рябчик еще помолчал. - Ну, Петров, как дела?
      - Дела, Павел Семенович, плохи. Посмотрите, у меня уши опухли.
      Перед ужином надзиратель подал две пачки махорки. Парни взревели.
      - Мало, - кричал Масло.
      - Вот петух, - орал Подвал.
      - Пидар, - гаркнул Глаз.
      После ужина Глаз два раза стукнул по лампочке. Минут через десять она потухла, и парни загоготали. В темноте полетели подушки. Кто-то швырнул на пол шахматы, и фигуры запрыгали по полу. В камере стоял визг. Дежурный принес новую лампочку.
      - Так, - сказал Глаз, - я сейчас Рябчику мат поставлю.
      Он поднял с пола черного короля и запустил в дверь.
      - Пидар-Рябчик, это тебе шах.
      Он снова схватил швабру и постучал по лампочке.
      - Я в темноте лучше поставлю.
      Надзиратель открыл кормушку.
      - Что, опять перегорела? Вот напишу рапорт.
      - Пиши, пиши. - И Глаз с силой пнул тазик от бачка с питьевой водой. Тазик перевернулся, обдав дубака брызгами.
      - Петров, - сказал дубак, - я сейчас тебе поставлю мат. Пойдешь в карцер новую партию играть.
      В карцере сидеть - тепло, на дворе - весна. Глаза тянуло на улицу.
      В соседнем карцере сидела женщина и часто стучала крышкой параши. Стук звонкий. "Как она так звонко стучит?" Глаз подошел к параше и стукнул крышкой. Удар получился глухой.
      - Соседка, как ты так звонко стучишь парашей? - крикнул Глаз. - И что, у тебя параша автоматическая?
      - А я к крышке привязала резинку, - ответила женщина. - Подниму, а затем опускаю. Дубак, падла, пусть рехнется от этого стука.
      - Дубак не рехнется, мы - точно. Ты где резинку взяла?
      - Где, - женщина засмеялась, - из трусов выдернула.
      - Они у тебя не спадают?
      - Я их узлом завязала.
      - Тебя как зовут?
      - Мария.
      - А сидишь за что?
      - За хулиганство. Год дали.
      - Что ты натворила?
      - Муж работал в зоне. Дубаком. Жила в Лобытнангах. Он пил часто. Любовницу имел. Я как-то пришла к нему на работу, у меня на него накипело, и побила стекла на вахте, прибор какой-то сломала. Вот меня муженек и упрятал.
      Хотя Мария и толково рассуждала, но по выходкам напоминала сумасшедшую. Чашкой, из которой пила, несколько раз зачерпывала в параше и плескала в лицо надзирателям.
      Под стук параши, под матерки и песни Марии Глаз отсидел пять суток.
      Разводящий повел Глаза не в камеру, а на склад. А матрац-то в камере оставался. Глаз получил постельные принадлежности, и разводящий привел его к карцеру.
      - А почему снова карцер?
      - Будешь сидеть на общих основаниях.
      Разводящий открыл топчан, Глаз расстелил матрац и забегал по карцеру.
      - Старшой, я на общем основании? - постучал он в кормушку.
      - На общем.
      - Ну тогда возьми у малолеток пачку махорки, газету и коробок спичек. Сделай доброе дело.
      Дубак принес.
      - Вот спасибо. Пусть на огороде у тебя урожай хороший будет.
      - Да нет у меня огорода. Я в казенном доме живу.
      - Тогда пусть жена хорошо кормит, а не так, как нас хозяин.
      - Ну и чудак ты, Петров. Сидеть тебе теперь в карцере долго. Добился.
      На следующий день после прогулки Глаз разделся по пояс и лег на бетонный пол. Он решил простыть и попасть в тюремную больничку. Он отчаялся. Отсидеть пять суток в карцере для него ничего не стоило. Но сколько теперь?
      Два дня он валялся на бетонном полу. Заслышав шаги, вскакивал и падал на топчан.
      Ему захотелось поплакать. Может, станет легче. Он, распластанный на бетоне, силился заплакать. Но слез, ох этих слез, - как они сейчас нужны! не было.
      Лежа на бетоне, он вспоминал Веру. "Она, наверное, сейчас гуляет на улице. А правда, что она сейчас делает? Может, в кино собирается? А может, на свидание? Верочка, милая, будешь ли ты моей?"
      Глаза бесило - не может заболеть. Люди чуть простынут, и сразу температура. А тут никакая холера не берет.
      "Господи, освободи меня от карцера".
      И правда, будто Бог услышал Глаза: его забрали на этап. Какая радость! Конец карцеру! Да здравствует родная КПЗ! "Улица, улица, я увижу тебя из окна "воронка"!".
      11
      Глаза привезли в милицию на закрытие дела. В кабинете - Бородин и следователь прокуратуры Иконников. Иконников еще больше поседел.
      Глаз щелкнул каблуками:
      - Солдат армии войска польского прибыл.- И без приглашения сел на стул.- Федор Исакович, что же вы Пальцева Юру, друга своего и соратника, на полтора года упрятали! Не-хо-ро-шо.
      - Ты с ним сидел? - спросил Бородин.
      - Я снял с него тельняшку и галифе. В тюрьме у Юры житуха плохая. Зашибают его. Переживает он сильно и почти ничего не ест. Боюсь, помрет с голоду. Не выдержать ему полтора года.
      - Ты же выдержал. Выдержит и он.
      Бородин вышел. Иконников стал брать у Глаза последние показания. Прижатый признаниями Мишки Павленко, Глаз признался в совершении разбоя. Он только сказал, что преступление они совершили вдвоем, с Генкой Медведевым. Робки Майера не было.
      О краже из старозаимковской школы магнитофонов и проигрывателя Иконникову известно. Мишка Павленко и в этом преступлении колонулся, а Генка Медведев чистосердечно признался. Глаз кражу отмел.
      Иконникову большой разницы не было, вдвоем совершено разбойное нападение или втроем. Доказано главное - преступление совершили они.
      Робку недавно увезли из КПЗ. Он ни в одном преступлении не признался. Следователь прокуратуры жать на Робку не стал. Пусть суд устанавливает, кто с кем совершил разбой и кражу.
      После допроса Глаза завели в кабинет начальника милиции. Начальник милиции сидел за столом, за другим - Бородин. Около окна стоял прокурор района и курил.
      - Ну как, Колька, твое здоровье? - улыбнулся прокурор.
      - Как здоровье? Вы лучше скажите, что Колесову будет?
      - Колесову дали строгий выговор за то, что он тебя не убил.- Прокурор беззлобно рассмеялся.
      Глаза после такого ответа передернуло. Он решил кинуться на прокурора и схватить его зубами за глотку.
      Еще секунда - Глаз напрягся, готовясь к прыжку, - но прокурор опять улыбнулся:
      - Дак как твое здоровье?
      Улыбка прокурора и повторный вопрос о здоровье растопили ярость Глаза. Он расслабился, обложил Колесова матом, но на вопрос отвечать не стал.
      Иконников Глаза несколько раз допросил, запротоколировал и на закрытие дела пригласил защитника Барсукову. В прошлый суд она его защищала. Глаз сел за стол.
      - Давай посмотрим дело, - сказала Лидия Васильевна.
      - Я сам буду листать.
      Иконников за защитника ответил:
      - Нет, Коля, дела в руки тебе не дадим. Еще порвешь какие-нибудь листы. Садись рядом с Лидией Васильевной и смотри.
      Глаз подсел к ней, и она стала быстро листать.
      - Помедленнее, я и двух строчек не успеваю прочитать.
      - Можно помедленнее.
      - Хорош. Не хочу больше. Галопом по Европам. Если б я сам полистал да почитал там, где мне интересно, тогда другое дело. А так, - Глаз фыркнул, что от этого проку. В деле есть показания заключенных, которые видели, как я с этапа бежал?
      - Что ты за побег переживаешь, - сказал Иконников, - когда я буду составлять обвинительное заключение, то напишу о нем только одну строчку. Не повлияет побег на приговор.
      - Следователь особого отдела Эмиргалиев это же говорил. Я хочу, повторяю вам, чтоб наказали Колесова. Почему он стрелял в малолетку? Пусть перед судом отвечает.
      Защитник молчала. Глаз посмотрел на нее, потом на Иконникова и сказал:
      - Не буду дело смотреть. Я согласен со следствием. Давайте распишусь.
      Закрытие дела Глаз подписал. Со следствием - согласен. На этот раз уголовный розыск сработал четко, и претензий у него не было. Вот только Колесова выгородили. И защитником Глаз недоволен. Сидит, как пешка, и Иконникову поддакивает. Дела почитать не дает. Будто не защищать, а обвинять берется. И Глаз сказал:
      - Я не хочу, чтоб вы меня защищали. Что от вас толку.
      - А какой тебе толк нужен? - спросила она, улыбнувшись.
      - Толк нужен. Мне тогда три года дали, и зачем вы меня защищали? Если б вас не было, больше б не дали. Я отказываюсь от вас. Я возьму защитника из Тюмени.
      - Что ж, твое дело. Ты вправе брать любого защитника. Хоть из Москвы.
      Мент повел Глаза в камеру обнявши. Он боялся, чтоб Глаз не ломанулся, когда будут мимо выхода проходить. Пока мент вел его по коридорам, Глаз шарил в карманах его кителя прямо на виду у посетителей. Он вытащил у него пачку "Беломора" и с ней зашел в камеру. Угостил зеков.
      В камере сидел пожилой мужчина. Он много забавных историй знал. Сейчас мужчина рассказывал о лошади по кличке Серко.
      - Ну до того Серко умный был, что половина колхозников его сахаром угощала. У Серко был номер, с которым бы ему в цирке выступать. Частенько по утрам, перед работой, конюх этот номер колхозникам показывал. "Серко, говорил он, - пойдешь в коммунизм?" Серко вставал на дыбы, мотал головой, храпел, рыл копытом землю, но в коммунизм идти не хотел.
      В камере была интересная личность - рецидивист Никита. Из пятидесяти лет он около половины просидел в лагерях и чего только о зонах не рассказывал. Заговорили об Александре Матросове.
      - Прежде чем базарить об Александре Матросове, надо знать, кто он был. Он в зоне сидел, на малолетке. В Уфе. Его там страшно зашибали. Вон спросите у Глаза, как на малолетках ушибают. Там все на кулаке держится. Так вот, Сашу в зоне били по-черному. Он с полов не слазил. И рад был, когда на фронт попал. Я с ним в одной зоне не был. Но кент мой, Спелый, с ним вместе в Уфе сидел. И он рассказывал, как опустили в зоне пацана. Вас бы вот с годик-другой подуплить, а потом отправить на фронт и отдать приказ уничтожить дот. А ведь как получается: парня били в зоне, а потом, когда он совершил подвиг, эту зону, где у него здоровье отнимали, назвали его именем. Уфимская малолетка имени Александра Матросова *. Знаешь, Глаз, эту зону?
      - Знаю,- ответил он,- я в Одляне сидел, а Матросова от нас недалеко была. Она показательная. У нас кулак сильный был, а в матросовской, говорят, еще сильнее.
      Однажды, когда заключенных повели на оправку, Глаз увидел в конвое старшего лейтенанта Колесова. Глаз шел последним. За ним следовал Колесов. Глаз обернулся.
      - Я думал, по тебе панихиду справляют. Живучий ты, падла.
      Колесов дождался, пока заключенные зашли в камеру, и дернул Глаза за руку.
      - Стой! Ты, сволочь, если будешь так говорить, я тебя,- он судорожно схватился за кобуру, расстегнул ее, но вытаскивать пистолет не стал,пристрелю.
      Глаз зашел в камеру и подумал: "Вот сука, даже обругать его, козла, нельзя. Псих он, что ли? Еще и правда пристрелит".
      12
      На этап Глаза повезли в наручниках, опять спаренным с заключенным. Два часа утомительной езды в душном "Столыпине" - и Глаз в тюменской тюрьме.
      Пока сидели в привратке и ждали шмон, Глаз карандашом на клочке бумаги написал всего одно слово, а бумажку спрятал. Сегодня шмонать будет здоровенный надзиратель-новичок, и Глаз решил его разыграть. Когда открыли дверь и крикнули выходить, Глаз, качая плечами и вращая руками, а ногами пританцовывая, выплясал из боксика и, подтанцевав к молодому двухметровому дубаку, выставил вперед левую ногу, вывернутую внутренней стопой к надзирателю, и, низко поклонившись, а руками в этот момент часто-часто махая под животом, улыбнувшись, тихо сказал:
      - К вашим услугам. Чаволь изволите?
      - Раздевайся, - спокойно ответил надзиратель, не обращая внимания на выкрутасы Глаза.
      - Ча-аволь, ча-аволь? Не расслышал? - спросил Глаз, приподнявшись на цыпочках и приближая ухо ко рту надзирателя. - Я слаб на ухо, повторите.
      Надзиратель, видя, что Глаз выламывается, все же сказал ему, громко, почти в ухо:
      - Раздевайся, говорю, - и отступил на полшага.
      - Ах, раздевайся, - вяло пробормотал Глаз, а потом, как бы сообразив, что ему сказали, и сделав серьезное и обиженное лицо, переспросил:
      - Как - раздевайся?
      - А так, да поживее, - не повышая голоса, проговорил попкарь.
      Другие дубаки вовсю шмонали зеков, не обращая внимания на проделки Глаза. Они к этому привыкли.
      Но один, ближний к верзиле-дубаку, не выдержав кривляний Глаза, сказал:
      - Вдарь по шее. Враз разденется.
      Глаз нехотя стал раздеваться. Вещи, вместо того, чтобы класть на стол, подавал в руки попкарю, каждый раз что-нибудь говоря:
      - Смотри-смотри, чего-нибудь найдешь.
      Или:
      - Вот здесь точно что-то есть.
      Когда дошла очередь до туфель, Глаз тихо, заговорщически молвил:
      - Не там смотришь. Как кенту говорю - под каб-лу-ком.
      Дубак бросил туфли на пол и взглянул на Глаза. Тот стоял в одних трусах, скрестив руки на груди.
      - Ах ты, дядя Степа, не нашел-таки. Я-то, в натуре, думал: ты руку набил. Долго тебе учиться искать, - разжигал Глаз самолюбие молодняка. Раз там не нашел, - он кивнул на одежду, - во мне точно не найдешь. Как пить дать.
      - Хорош болтать, - надзиратель приблизился к нему, - открой рот.
      - Во рту, окромя языка, ничего нет. А язык можно в камеру проносить?
      - Отрезать бы тебе его. Открой рот.
      - Подожди, я чихну.
      Глаз чихнул в руку, а потом открыл.
      Надзиратель, осмотрев рот, стал осматривать уши. А Глаз так и стоял с открытым ртом.
      - Закрой рот и сними трусы.
      - Ты же не сказал мне его закрыть. А в ушах ты не нашел у меня серу. Весь день сегодня кипела. Особенно в левом. Поковыряй спичкой, не веришь если.
      Глаз снял трусы и повернулся к дубаку задом.
      - Подними ноги.
      - Не ноги, а копыта. А потом зараз копыта не поднять. По одному.
      Глаз поднял одну, потом другую ногу и повернулся к попкарю.
      - Задницу будешь осматривать?
      13
      Глаза бросили к малолеткам в камеру шустряков. Из нее его в карцер сажали.
      Только он переступил порог, малолетки заорали:
      - Глаз!!!
      - Живой!!!
      - Здорово, ребята, - сказал он.
      Пацаны приветствовали его криками. Он не мог понять, в чем дело. Тогда холодно к нему относились, а сейчас встречают радостно, восторженно даже.
      - Глаз, - заговорил Масло, - к нам Рябчик три дня назад приходил, сказал, что ты опять на этапе в побег пошел и тебя пристрелили. Мы и по трубам разговаривали, там были с этапа, и они подтвердили, что да, на этапе кого-то шлепнули. Мы Рябчику сначала не поверили, но когда узнали, что на этапе кого-то убили, то подумали, что это точно тебя. Так во многих камерах считают. Воскрес, значит.
      - Я на этот раз в побег не ходил. Кого-то другого шлепнули.
      Пацаны переговорили с соседними камерами, сказали, что Глаз живой. Его тоже хотели послушать, и он кричал в кружку. Всех интересовало, кого на этапе убили.
      Не успел Глаз пересказать новости - в камеру вбежал Рябчик.
      - Петров, так ты, оказывается, живой! А все говорят, что тебя убили. Я даже свечку в церкви поставил.
      Майор улыбался. Глаз, конечно, не верил, что Рябчик рад ему. Он просто пришел удовлетворить свое любопытство.
      В камеры регулярно, между завтраком и обедом, приносили свежие газеты. Глаз как-то взял "Тюменскую правду" и на последней странице прочитал очерк о взяточниках. О тех, с кем сидел.
      В очерке Глаза поразило то, что Чингиз Козаков все же написал брату письмо. В нем просил не жалеть денег на подкуп следствия и суда. Письмо до брата не дошло: подшили к следственному делу. "Значит, Людка-баландер с письмом спалилась или передала Куму".
      И про Костю Кобзева, посредника, тоже писали. Он играл не второстепенную роль.
      "Так, значит, у них следствие закончилось. Летом будет суд".
      Камера шустряков просуществовала недолго. Скоро ее расформировали, а Глаза посадили к взрослякам.
      14
      Глаза кинули на третий этаж в большую угловую камеру. В ней стояло в ряд десять шконок и жило девятнадцать подследственных. Глаз занял последнее свободное место.
      В камере был земляк Глаза, Володя Матвиенко. Попал он за частнопредпринимательскую деятельность. Работал в Заводоуковске в фотоателье и, используя бланки заказов, фотографировал детей в школах, детских садах, а деньги брал себе. Он ждал года три и был спокоен. С Глазом Володя подружился.
      В камере все - первоходки, и многие тяжко переживали. В основном работяги. Влипли на мелочовке. Кто побил жену. Кто - за кражу.
      В камеру бросили новичков. Мест на шконках не было, и они положили матрацы на пол. Не успели новички освоиться, как Глаз заспорил с одним на приседания.
      - Да не присесть тебе пятьсот раз, - сказал новичок.
      - Если не присяду, откатаю тебя пятьдесят раз по камере. Присяду - ты меня.
      - Бесполезный спор. Не присесть тебе пятьсот раз.
      Камера наблюдала за спором, и самые шустрые подлили масла в огонь.
      - Да поспорь ты с ним. А катать будет по очереди всю камеру.
      И они стукнули по рукам.
      Глаз разделся до трусов и вышел на середину.
      - Так, приседаю с одним условием: руки держу на коленях.
      И Глаз начал. Зеки залезли на шконки, закурили и стали спорить, присядет или нет. Все решили, что не присядет.
      Он сделал первую сотню и начал вторую.
      - Смотри-ка, на вторую попер, - удивились некоторые.
      - Сто - не пятьсот, - возразили другие.
      Глаз приседал - камера наблюдала. Иногда кое-кто вставлял реплики, чтобы Глаз заканчивал, а то у него сил не будет катать мужиков.
      Глаз присел половину, и в камере - тихо. Слышно только судью.
      Вот сделана последняя сотня, и камера взорвалась:
      - Молодец!
      - Мастак!
      - Спортсмен!
      Все разом заговорили. Глазу пожимали руку, дружески хлопали по плечу.
      Мужики с дороги убрали столы, и Глаз залез на плечи мужчины. Под улюлюканье камеры тот откатал Глаза пятьдесят раз.
      Теперь для Глаза, да и для всей камеры было занятие. Как только в камеру приходил новичок, Глаз спорил с ним на приседания. И тот проигрывал.
      С пятисот приседаний Глаз дошел до тысячи. Когда он приседал, его обмахивали полотенцами. Камера только и ждала новичка. Не успеет Глаз с ним поспорить, как с дороги убирают столы, а с полу матрацы, освобождая дорогу.
      В камеру набили столько народу, что и на полу места хватать не стало. Среди новичков было несколько бичей. С самым молодым из них Глаз часто разговаривал. Он был тюменский. Несколько лет нигде не работал, разъезжая по городам. Но от Тюмени далеко не уезжал. Его в камере прозвали ББС - бич ближнего следования. ББС было двадцать с небольшим. Он был высокий, крепкий парень. Жажда приключений тянула его в поездки. Он курсировал в Свердловск, Челябинск, Омск. Потом возвращался домой. К матери. Отсыпался, отъедался и снова уезжал. За бродяжничество его наконец посадили.
      Другой бич в камере был лет тридцати пяти. Он разошелся с женой, оставил ей квартиру и стал бродяжить. Он объехал пол Советского Союза, добывая на еду случайными заработками. Этого бича прозвали БДС - бич дальнего следования.
      Но был в камере бич бичам, лет сорока разбитной мужчина, объехавший за свою жизнь все республики. Не было места на карте, где бы он не был. Этот в отличие от других на работу иногда устраивался, чтоб была отметка в трудовой книжке и в паспорте. Бродяжил он более десяти лет. Он был черный, как негр,- его нажгло солнце юга. На лето он чаще приезжал в Сибирь, а на зиму отчаливал на юг, к теплу. Он гордился тем, что бродяжил и мог в камере дать отпор любому. Бичей в тюрьме не любили. Они были все грязные, и у многих, когда с них состригали шевелюры, копна волос на полу шевелилась от вшей. В камере с ними не кентовались. Бичи были посмешищем зеков и надзирателей. Прожженного бича прозвали БОН - бич особого назначения. По виду никто не мог сказать, что он бич. Одевался он не хуже других, и вшей у него не было.
      Говорили, что старые, немощные бичи на зиму стараются попасть в тюрьму, где их будут кормить. А к лету они выйдут на свободу. Так это было или не так, но Глаз таких бичей не встречал, кто бы добровольно пришел в тюрьму. Еще про бичей говорили, что, когда осенью 1967 года объявили амнистию, многие бичи плакали. На зиму их выгоняли на улицу.
      В последние недели в Тюмени на бичей проводили облавы и многих повылавливали. В камере - около десяти бичей. Они негодовали на местные власти и ругали милицию.
      Сосед по шконке у Глаза мужчина из Голышманова. Украинец. Дима Моторный. Он тоже попал за частнопредпринимательскую деятельность. На свободе работал в телеателье. И земляка Глаза, Володю Матвиенко, называл подельником. Дима писал стихи. И вот он написал стихотворение о Глазе, на мотив популярной песни о соседе. Он сел за стол и стал читать:
      Я не знаю, что мне делать,
      Дайте мне, друзья, совет.
      Одноглазый, неспокойный
      Появился здесь сосед.
      Целый день он донимает
      У кормушки дубака,
      Если кто играет в шашки,
      То он тычет под бока.
      А Володя Матвиенко
      Дал друзьям такой совет:
      Зад намазать скипидаром,
      Чтоб спокойней был сосед.
      Камера засмеялась, а Глаз сказал:
      - Намажь-ка мне скипидаром, так я по головам начну бегать.
      Все согласились, и Дима пообещал заменить неудачную строчку.
      Как-то Моторный написал стихи про бичей и дал прочитать Глазу. Глазу стихи понравились, он выучил и стал громко читать:
      Над Тюменью утро наступает,
      И мороз становится сильней,
      С теплотрасс на промысел вылазят
      Оборванных несколько бичей.
      Главный бич остался в теплотрассе,
      Он боится выйти на мороз,
      Молодым бичам дает приказы,
      Чтобы долю каждый ему нес.
      Много здесь, в Тюмени, предприятий,
      Где начальство радо всем бичам,
      Нет условий для своих рабочих,
      А бичами выполняют план.
      Так, в тюменском мясокомбинате
      На работу всех бичей берут
      Без прописки и без документов
      И расчет им сразу выдают.
      Кроме денег, здесь бичам приволье,
      Колбасы хоть вволю поедят
      И еще берут мясопродукты,
      Чтоб на водку просто променять.