Вороненко пошептался с Концом и выбросил в парашу истолченное стекло.
      "Нештяк, в натуре, очко-то жим-жим. Ладно, на сегодня хватит, а завтра еще чего-нибудь придумаем".
      На другой день Конец взял ложку и стал ее затачивать о шконку. Менты переглянулись, и Вороненко сказал:
      - Конец, иди-ка сюда.
      Конец стал перед ним.
      - Для чего ты точишь ложку? - спросил он тихо.
      Конец молчал.
      - Говори, не бойся.
      - Глаз сказал, чтоб я заточил ложку, а ночью, когда будете спать, чтоб я вам кому-нибудь глотку перехватил. Говорит, порежет меня, если не выполню.
      Вороненко отобрал у Конца ложку и отломил заточенный конец.
      Через день Глаз сказал Концу:
      - Ты поиграй в шашки с Вороненко. И скажи ему по секрету, что я хочу замочить одного из них. Отоварю кого-нибудь спящего по тыкве табуреткой и начну молотить дальше. Скажи: кого Глаз хочет замочить, он еще не надумал. Кто больше опротивеет, мол.
      Конец передал это Вороненко, тот - ментам.
      В камере сидел земляк Глаза Юра Пальцев, однофамилец начальника заводоуковской милиции. Пальцев тоже работал в медвытрезвителе, но медбратом, или, как называют в армии, тюрьме и зоне, коновалом. Он у работяги из Падуна вытащил десять рублей. За Пальцевым наблюдали давно. Замечали, что он брал домой простыни.
      Начальник уголовного розыска Бородин приехал к нему домой и с порога сказал: "Ты зачем у Данильченко вытащил десять рублей?" Пальцев растерялся. Бородин заметил это. "Не вытаскивал я никаких десять рублей". Бородин сел на табурет возле стола. Оглядел кухню. Потом поднял клеенку на столе - туда обычно кладут деньги - и вытащил десятирублевку. "Вот куда ты спрятал. Ах сукин ты сын, позоришь органы".- "Это не те деньги. Не те. Это жена положила".- "Не те? Нет те! Данильченко сказал, что у десятки уголок был оторван. Вот видишь?" - "А я говорю вам - не те!" И Пальцев завел Бородина в комнату и вытащил из-за электросчетчика скомканную десятку. "Вот она!" "Ну и дурак,- резюмировал Глаз, выслушав рассказ Пальцева.- Зачем ты ему десятку показал? Сказал бы, нет, не брал - и все. А простыни зачем воровал?"
      - Да у меня на спине чирьи. Свои простыни завсегда в гною и крови были. А жена стирать не хотела. И тогда я на работе стал брать чистые, а грязные назад приносил. А они мне и это приписали.
      - Болван. Хоть и земляк. Года полтора-два влепят. Поумнеешь. Мне бы такие обвинения. Э-э-эх. - Глаз тяжело вздохнул.
      Пальцев был деревенский. Переживал сильно. Он и так был худой, а на тюремных харчах дошел вовсе. Болела его душа - жена дома осталась. Она и так-то, признавался он Глазу, ему изменяла. Не девушкой он взял ее. Пальцев показывал фотографию жены - симпатичная, смуглая, с длинными волосами. Заводоуковские менты, когда он сидел в КПЗ, несколько раз устраивали ему личные свидания. А за это она отдавалась ментам. С удовольствием.
      Перед отбоем Глаз подсел к Пальцеву. Глазу нравились его тельняшка и солдатские галифе.
      - Давай, Юра, сменяемся брюками. Я тебе хэбэ, а ты мне галифе. В зоне тебе все равно в них не ходить. А в моих разрешат.
      Юра согласился.
      - Тельняшку в зону тоже не пропустят,- врал Глаз,- а я по тюрьме буду хилять, тебя вспоминать. Варежки тебе дам новые, шерстяные.
      Пальцеву было жаль тельняшку. Но жизнь-то дороже. "Вдруг Глаз осерчает и сонного табуретом начнет молотить?" - думал он.
      Глаз надел галифе, тельняшку и важно прошелся по камере, выпячивая грудь. "В этой форме я приеду в КПЗ и на допросе скажу Бородину: вот посадили Пальцева, а ему в тюрьме несладко живется, видишь - я снял с него одежду. Жалко ему станет Пальцева или нет?"
      Ночью Глаз проснулся от шепота. Вороненко, свесившись со второго яруса, тормошил Пальцева. Пальцев проснулся и закурил. У Глаза сон как рукой сняло.
      Пальцев покурил, заплевал окурок, заложил руки за голову и остался лежать с открытыми глазами.
      "Уж не караулят ли они меня, чтобы я кого не замочил?"
      Часа через два - а как долго ночью тянется время! - Пальцев, встав со шконки, разбудил очередного мента.
      Теперь ночное дежурство принял Володя Плотников. Он работал надзирателем на однерке, что находилась через забор от тюрьмы. Посадили его за скупку ворованных вещей. Соседи-малолетки обокрали квартиру и принесли ему посуду. Он купил. А потом они попались и раскололись. Его заграбастали. Он был членом партии, единственный из всех сокамерников. Ему было лет тридцать. Он тоже скучал по жене. Любил ее.
      "Конечно, я могу сейчас встать, закурить. Подойти к табуретке, постоять возле нее. Посмотреть на волчок. Подойти к двери. Послушать, не шаркает ли по коридору дежурный. Плотников в этот момент будет за мной пристально наблюдать. Только я подниму табуретку - он заорет и разбудит всю камеру. Вот будет потеха. Меня, конечно, сразу в карцер. А потом к ним не поднимут. Ну-ка это все на хер. Они такие же зеки. Зачем их пугать?"
      Забрали на этап Пальцева - на суд. Глаз дал ему пинка. Через день забрали Конца. На зону. И бросили новичков. Один был взросляк с двойки. Он отсидел полсрока от трех лет. Его этапировали в спецзону. В армии он служил в войсках МВД. Недавно на зону пришел зек - он знал его - и рассказал об этом заключенным. Гена пошел к Куму и попросился у него в ментовский спецлагерь. В зоне Гена работал поваром и наел неплохую ряшку. Он был среднего роста, коренастый, с сильными, мускулистыми руками и красивый.
      Второй новичок - малолетка. Обиженка. Ему недавно исполнилось пятнадцать. Попал за воровство. У него - голубые глаза, пухлые щеки, алые, как у девушки, губы, стройные ноги и притягательный зад. Его движения плавны, он красиво, как девушка, выгибает руку и неуклюже, как женщина, залазит на второй ярус кровати. Зад перетягивает. Тело - рыхлое, кожа белая и гладкая, а волос ни на руках, ни на ногах нет. На его женственную фигуру обратили внимание все. Но больше всех - Гена-повар. Он подолгу разговаривал с Сенькой и валялся с ним на кровати.
      Однажды Глаз заметил, как Гена гладит Сеньку по заднице. Тот от удовольствия закрыл глаза.
      Сенька - педераст. Еще с воли. В камере его перли все, и он не знал устали, ловя кайф. За столом не ел и получал по тыкве. Воспитатели заметили это, и его перевели в ментовскую камеру.
      И вот повар обхаживал Сеньку, а тому не терпелось подвернуть задок.
      Постепенно Сенька обшустрился и стал спрашивать, можно ли из тюрьмы убежать. Как ему хотелось на волю!
      И Глаз решил его разыграть.
      - Сенька, - сказал Глаз. - Убежать из тюрьмы можно. Я в прошлом году лежал в больничке. Там, в коридоре под лестницей, есть люк. Он в теплотрассу выходит. На нем стоит тяжелая бочка. Но бочку можно отодвинуть. Если сумеешь это провернуть, то вылезешь за тюрьмой. Только в этой одежде тебя с ходу сцапают. Придется кого-нибудь раздеть.
      - Я запросто убегу. Но как в больничку попасть?
      - Я знаю много мастырок. Вот самая простая: проглоти кусочек мыла, и у тебя определят дизентерию.
      Гена-повар стал Сеньку отговаривать. Но потом плюнул. Сенька мыло проглотил.
      К отбою заболел живот. Да так сильно, что он извивался, как змея, и стонал, будто у него вытягивали внутренности.
      Утром Глаз спросил:
      - Пронесло?
      - Нет, - ответил Сенька, - все еще нет.
      Скоро Гену-повара забрали на этап, а на его место пришел Юра Пальцев. Дали ему полтора года. Следом на этап забрали Сеньку.
      Свято место пусто не бывает, и в камеру посадили здоровенного татарина. Татарин назвал себя Николаем и сразу захватил верхушку в камере. Он обращался со всеми запросто, будто всех знал давно, а тюрьма была для него дом родной. Татарин - темнило. Трудно было понять, за что его посадили и как он попал в ментовскую камеру. Он был высокий, психованный, целыми днями ходил по камере. Размахивал длинными ручищами, когда что-нибудь объяснял, и держал себя выше всех, зная наперед, что никто и ни в чем ему возразить не сможет.
      Глаз больше других с ним разговаривал. Постепенно татарин стал рассказывать о себе.
      Давно, лет десять назад, он работал в милиции. Потом от него ушла жена, и он стал пить. Допился до белой горячки. Чуть не убил человека. Но все обошлось - его подлечили. Потом опять стал пить и что-то украл. Его посадили. Дали срок. Так он попал в пермскую ментовскую зону общего режима. Освободился. Немного погулял и попал вторично. Теперь его направили в иркутскую зону.
      - Хоть зоны и называются ментовскими,- рассказывал татарин,- но в них и половины ментов нет. В них направляют зеков из других, обыкновенных зон, ну, козлов всяких, а на этих зонах старого не вспоминают. Не важно, кем ты был. Хоть министром внутренних дел. Тебя за это не обидят.
      В начале шестидесятых годов, рассказывал татарин, в иркутскую спецзону пригнали по этапу бывшего полковника. На воле он работал начальником управления внутренних дел. Ему должны были вот-вот присвоить комиссара, но он влип на взятке. На крупной, конечно. Его раскрутили. Дали восемь лет. В зоне полковник ни с кем не кентовался. Жил особняком. Все молчал. И через год сошел с ума. Еды ему не хватало. Он лизал чашки, собирал с пола корки хлеба, а когда ему особенно жрать хотелось, он залезал в помойную яму и там выискивал крохи. Он как был молчуном, так и остался, только все говорил себе под нос: "Ту-ту". Из помойной ямы так и слышалось "ту-ту".
      - Так что,- закончил свой рассказ татарин,- вы, мелкие сошки, не расстраивайтесь и не переживайте, что вас посадили. И не таких людей садят. Отсидите - умнее будете. Полковник десятками тысяч ворочал, а вы у пьяных копейки забирали. На зоне научитесь, как надо по-крупному делать деньги. В следующий раз, когда я с вами опять встречусь в тюрьме или зоне, я думаю, вы уже попадете не за копейки. А будете, как полковник Ту-Ту.
      Менты молчали. Они теперь не боялись Глаза. Перестали дежурить. Сейчас они побаивались татарина и ему не перечили. А с Глазом были на равных. Глаз рассказывал ментам свои похождения, а те с ним делились своим горем. По воле они тосковали сильно. А Глаз, слушая мента-рецидивиста, набирался опыта.
      - Парни! - объявил однажды Глаз.- Я сотворю сейчас хохму. Сегодня заступил новый дубак, он меня плохо знает.
      Он оторвал от одеяла кромку и сплел веревку. Один конец привязал к кровати, а другой накинул себе на шею: сел на пол и подтянул веревку, а чтоб надзиратель не узнал его, надел шапку, сдвинув ее на глаза.
      - Ну, стучите.- И Глаз откинул в стороны руки.
      Менты забарабанили в дверь.
      - Чаго там? - открыл дубак кормушку.
      Перебивая друг друга, менты закричали
      - Удавился, удавился у нас один!..
      Надзиратель посмотрел через отверстие кормушки в камеру и увидел зека, сидящего возле кровати. С середины кровати к шее спускалась туго натянутая веревка. Язык у зека вылез наполовину, на глаза съехала шапка, а ноги и руки были раскинуты по сторонам. Зная, что камера ментовская, дубак, бросив кормушку открытой, понесся к телефону. Не прошло и двух минут, как застучали кованые сапоги и распахнулась дверь. В камеру вбежал дежурный помощник начальника тюрьмы лейтенант Зубов. Он был без шапки и в одном кителе. Галстук от быстрого бега повис на плече.
      - Петров, это ты, что ли, задавился?- спросил Зубов, тяжело вздохнув и снимая галстук с плеча.
      - Я,- ответил Глаз, убирая с лица шапку.
      - Ну и как на том свете?
      - Скучно, как в тюрьме. Вначале будто я попал в карантин, а куда хотели меня поднять - в ад или рай, - я и сам не понял. Вы прибежали и воскресили. И опять я в тюрьме. Помню одно: налево был ад, направо - рай. В аду - толпы кровавых, их черти жарили на сковородке. Вас, правда, не было.
      Глазу горело пять суток, но лейтенант был добряк.
      - Не шути больше так, Петров,- кинул он на прощанье.
      На днях осудили Плотникова и за скупку ворованных вещей дали полтора года общего режима. Он с защитником написал кассационную жалобу и теперь ждал результата. Глаз утешал Володю:
      - Тебе светил бы срок, если бы они доказали, что ты эту чертову посуду купил, зная, что она ворованная. А ты ни на следствии, ни на суде не сказал, что это знал. Понял? Да тебя освободят. Или, на худой конец, год сбросят. Ты уже пятый месяц сидишь, не успеешь моргнуть - и дома, с женой.Глаз помолчал.- А вот если тебя освободят, отдашь мне свой полувер?
      - Отдам. Я готов отдать с себя все, только б свобода. Глаз, едрит твою в корень, неужели меня освободят?
      Плотников Глазу о себе рассказывал все, даже интимное. Иногда смешное.
      - Лет пять назад, - травил Володя, - я поехал к матери в деревню. Вечером, после кино, пошел провожать деваху. Поцеловал ее, обнимаю, а у нее тело такое сбитое, глажу и восхищенно шепчу: "Что за руки у тебя, что за груди!" А она: "Картофки и пироги, все тело еко".
      На удивление всем, через полмесяца надзиратель крикнул в кормушку блаженные слова:
      - Плотников, с вещами!
      Глаз шементом подскочил к нему первый:
      - Ну вот и свобода! Что я тебе говорил, мать твою мать?
      - А вдруг - на зону? - Плотников побледнел.
      - Да ты что,- наперебой заговорили менты,- тебе же отказа от жалобы не было.
      - Ну что, Володя,- сказал Глаз,- полувер отдаешь?
      - Да я не знаю, куда меня.
      "Бог с ним, с полувером",- подумал Глаз, но сказал:
      - Собирай быстрее вещи.
      Когда открылась дверь, все попрощались с ним за руку, а Глаз, попрощавшись последним, вдарил ему по заднице коцем.
      Дверь захлопнулась. Человека выпускали на свободу.
      Вечером заявился Сашка-солдат. Он осветил камеру улыбкой, бросил матрац на шконку и сказал:
      - Отправили на двойку, и меня сразу узнали. Все смотрят косо, и пошел я к Куму...
      Санька-солдат рассказал Толе Вороненко, почему он дернул с двойки. Зеки в зоне не узнали, что он их охранял. Но работа тяжелая - таскал шпалы. И решил он смыться на спецзону, может, там работа полегче. Да по этапу прокатится и в тюрьмах посидит.
      Уходя на этап, Санька, дойдя до дверей, обернулся и весело сказал:
      - Приезжайте в гости: Джамбулская область...
      Все менты теперь по фене ботали и чудили как закоренелые уголовники. Дежурные их часто усмиряли. Однажды Глаз днем уснул, а Вороненко поджег на нем старенькую футболку. Секунда, другая, и она вспыхнула - как порох, и Глаз - горящий факел - как бешеный соскочил. На него накинули одеяло.
      8
      На прогулке Глаз услышал за стеной визг.
      - Бабы!
      Когда дубак, ходивший по трапу поверху прогулочных двориков, ушел в другой конец, Глаз крикнул:
      - Девочки, как дела?
      - Дела - хорошо, но без мужиков - плохо,- ответил из соседнего дворика звонкий девичий голос.
      - Щас я к вам перелезу.
      Женщины засмеялись. Они приняли это за шутку.
      На всех прогулочных двориках сверху была натянута сетка. В дворике, где гуляли менты, сетки не было.
      - Подсадите, чтоб я за верх стены зацепился,- сказал Глаз.- У баб вроде тоже нет сетки.
      Женщин было четыре. Все молодые.
      - Открывай третий! Камбала перелазит к женщинам! - раздался свисток и крик надзирателя.
      Дворик открыли. Глаз спрыгнул. Его повели в карцер.
      - Сейчас в карцере сидит молодая. За пять суток вдоволь с ней наговоришься,- сказал дубак.
      - В каком карцере?
      - В пятом.
      Глаза закрыли в четвертый. Когда дубаки ушли, Глаз крикнул:
      - Пятый карцер! Девушка, как настроение?
      Он стоял у самой двери и слушал. Девушка в своем карцере тоже подошла к двери и ответила:
      - Настроение бодрое, еще сутки остались. А откуда ты знаешь, что я в пятом сижу?
      - Мне дубак сказал, когда вел.
      - За что тебя?
      - Если б ты знала, за что,- Глаз засмеялся,- из-за тебя.
      - Я серьезно спрашиваю.
      - Я на прогулке перелазил через стену к женщинам.
      - А ты отчаянный. Сколько тебе дали?
      - Пять суток.
      - Что мало?
      - Я малолетка.
      - Осужденный?
      - Нет, под следствием. А тебя за что в карцер?
      - Да в камере там...
      - А в тюрьму за что попала?
      - Гуляли у подружки. Пришел ее сосед. Мент. Следователь. Сел с нами. Начал ко мне приставать. Я его бутылкой по голове.
      - Пустой?
      - Полной.
      - Ты тоже по малолетке?
      - Нет. Мне девятнадцать.
      - Скоро суд?
      - Скоро.
      - Хватит разговаривать! - закричал дубак.
      - Старшой, мне сегодня положено.
      - А я говорю - хватит. А то еще пять суток добавим.
      Дубак ушел.
      - Девушка, тебя как зовут?
      - Люся.
      - Меня Коля. Будем знакомы. Ты откуда сама?
      - Из Тюмени.
      "Наверное, красивая, раз следователь клинья бил".
      - Люся, а ты смелая девушка, молодец.
      - А ты, раз перелазил через стену, чересчур отчаянный.
      - Люся,- как можно нежнее сказал Глаз.
      - Что?
      - Ты хотела б, чтоб меня к тебе посадили?
      - Очень. Но это невозможно.
      - Сильно хочешь?
      Люся молчала.
      - Спрашиваешь. Еще как.
      - Я сейчас стену сломаю. Ты только отойди от нее, а то кирпичами придавит.
      - Ты, парень, огонь. Но не горячи себя, так лучше.
      - Камбала, хватит кричать,- тихо сказал, открыв кормушку, дубак.- Если молчать не будешь, я скажу Люсе, что у тебя один глаз.
      Глаз чуть не заплакал. Давно, еще в Одляне, он решил, что, когда освободится, замочит двух козлов, выстреливших ему в глаз.
      Вечером, когда дубаки сменились, Глаз опять заговорил с Люсей. Почитал ей стихи, а ее попросил спеть песню. У нее был высокий голос, и петь она умела.
      - Коля, когда освободишься, можешь в гости зайти.
      - Люсенька, я не знаю, сколько мне дадут. У меня статья сто сорок шестая. Дадут около десяти. Ты меня сто раз забудешь.
      На следующий день Люсю из карцера освободили. Она крикнула Глазу: "До свидания!" - и застучала каблучками по бетонному полу.
      После карцера Глаза бросили в камеру, рядом с той, где он сидел с Чингизом Козаковым, заместителем начальника строительного управления. В камере - три взросляка. Глаз занял четвертое место. Два остались свободными.
      Чернявый, с седеющими волосами взросляк на воле работал управляющим трестом. Его посадили за взятки. Дали три года. Прокурор опротестовал, и теперь у него шло переследствие. По всему выходило, что на второй раз ему дадут больше. Но он надеялся, запутывая следствие, освободиться вообще. Несколько свидетелей дали противоречивые показания. Этим он и воспользовался вбив в следствие клин.
      Второй подследственный - двадцатипятилетний студент последнего курса тюменского медицинского института Костя Кобзев сидел тоже за взятки. Он подельник Чингиза Козакова. Костя был связующим звеном между начальником управления Ипатовым, его заместителем Чингизом Козаковым и людьми, дающими взятки. Большие деньги проходили через Костю, и солидные суммы оседали у него. Посредником он стал благодаря отцу. Отец в свое время в Тюмени занимал высокую должность. Теперь отец на пенсии, и Костя по старой дружбе приводил к Ипатову и Козакову людей, искавших легковые машины, мотоциклы и другие дефицитные вещи.
      Глаз с Костей, так же как и с Чингизом, подружился и рассказал, что сидел с его подельником.
      - Так это ты барабанил в двери и кричал? - спросил Костя.
      - Бывало, - ответил Глаз.
      Третий заключенный сидел за неуплату алиментов. Это был прораб Иван Иванович Кичко, мужчина в годах, ленивый на вид, молчаливый.
      Все взросляки шикарно одеты. У всех пальто с каракулевыми воротниками. Шапки у двоих - каракулевые, у Кости - ондатровая.
      Когда камеру вели на прогулку, Глаз в этом обществе казался лишним. Одет он был в застиранную фуфайку и такую же шапку.
      Взросляки и в тюрьме достоинства не теряли. Они медленно спускались с лестницы и медленно поднимались.
      Как-то они шли на прогулку, а Глаз отстал. Двое работников хозобслуги, увидев представительных мужчин, поздоровались, низко кивнув головами. Хозобслуга подумала, что это какое-то начальство.
      Однажды в тюрьму пришла комиссия во главе с начальником управления внутренних дед Нытиковым. В камеру первым вошел начальник тюрьмы, подполковник Луговской, лет пятидесяти, с белыми длинными волосами, зачесанными назад, а за ним свита во главе с комиссаром. Оглядев заключенных, Нытиков увидел Костю и, сделав к нему шаг, протянул руку. И они, на удивление зеков и комиссии, пожали друг другу руки.
      Комиссар спросил, есть ли жалобы. Но жалоб не было, и комиссия удалилась.
      - Костя, - заорал Глаз, - а почему Нытиков со мной не поздоровался? Стучи, пусть вернется и отдаст мне честь.
      Костя улыбнулся.
      - Правда, а откуда тебя Нытиков знает?
      - Мы с ним в одном доме жили.
      - А где Нытиков живет?
      - Наш дом стоит на углу Хохрякова и Володарского, это рядом с управлением внутренних дел. Буквой гэ, знаешь?
      - Нет. Вот когда освобожусь, зайду к тебе в гости.
      В этой камере Глазу баловаться не хотелось. Он, как и взросляки, целыми днями валялся на шконке. Единственное его занятие - тюремный телефон. Однажды по трубе Глаз услышал:
      - Доктора позови,
      - Доктор, Костя, тебя на провод.
      На тюрьме у Кости была кличка Доктор.
      - Кто спрашивает?
      - По поручению Ипатова.
      Доктор, подумав, сказал:
      - Не буду я разговаривать. Пусть тебе скажет.
      Выслушав, Глаз залез на шконку.
      - Костя, Ипатов просит, чтоб ты брал все на себя. Он гарантирует, что поможет освободиться досрочно, подогреет деньгами.
      - И все? - спросил Доктор.
      - Все.
      - Ишь чего захотел. Я не собираюсь за него срок тянуть.
      Скоро Костю вызвали на допрос к следователю. Вернувшись, спросил разрешения у дубака вынести парашу. Сегодня Костя - дневальный. У этой камеры - привилегия: окна выходят на солнечную сторону, и можно выносить парашу в любое время.
      - Глаз, - попросил Доктор, - помоги мне.
      В туалете Доктор быстро заговорил:
      - Следователь сказал, что знает о разговоре по трубе. У нас в камере подсадка.
      - Кто?
      - Кичко. Ты видишь, как его часто вызывают к следователю, а сидит всего-навсего за неуплату алиментов. Это он к Куму ходит. И еще: тебя тогда не было - он несколько раз подряд от следователя передачу приносил. Говорил, что сестра упросила следователя. У него и сестры в Тюмени нет. И что-то он долго под следствием сидит. Крутят его - будто за убийство. Я сказал следователю, что да, был такой разговор по трубе. Это в мою пользу. Теперь следователь на днях тебя вызовет. Глаз, ты подтвердишь, что все так и было? Врать тебе не придется. Никто знать не будет.
      Глаз задумался. Топить одного зека ради другого?
      - А что, без меня не обойтись?
      - Нет. Нужен свидетель. Кичко не может идти за свидетеля. Он подсадка. А ты, когда придешь от следователя, не говори, к кому вызывали. Скажи - по своему делу. Ну сделай, Глаз?
      - Ладно, но об этом - никому.
      И вот Глаза вызвал следователь по делу взяточников. Он был молодой, невысокий, веселый.
      - Так, - сказал следователь, - твоя фамилия Петров?
      - Так точно, Петров.
      Следователь оглядел Глаза. Он был в галифе, а из-под расстегнутой куртки выглядывала тельняшка.
      - Садись.
      Глаз сел на прибитый к полу табурет. Следователь курил хорошие сигареты.
      - Не угостите меня?
      Следователь достал пачку и протянул Глазу. Глаз взял две сигареты.
      - Мне и цыганенку.
      - Ты сидишь в одной камере с Кобзевым Костей?
      - Сижу, а что же делать.
      - На днях какой-то разговор был, касающийся его дела. Объясни, как он произошел?
      - Объясню, раз надо.
      И Глаз рассказал.
      - Слушай, Петров, а как это вы по трубам переговариваетесь?
      - Да очень просто. Вы в школе физику учили?
      - Учил.
      - Плохо учили. Ставлю два. Даже кол. Давайте дневник, и пусть мать распишется.
      Следователь засмеялся.
      - Веселый ты парень. Но объясни.
      - Трубы обладают, это самое, проводят звук. Да что объяснять, я на деле покажу. Отведите меня в другой кабинет, я оттуда буду кричать в трубу, а вы здесь ухо к трубе приложите и слушайте.
      Следователь повел Глаза в соседний кабинет. Там сидел Кум.
      - Григорий Иванович, Петров хочет мне показать, как они по трубам разговаривают. Пусть он тут покричит в трубу, а я там послушаю, - сказал следователь и вышел.
      - Григорий Иванович, приветствую вас. Вы что-то меня больше не вызываете? А я жду. Аж соскучился, - сказал Глаз, подошел к трубе и нагнулся, затем выпрямился, шагнул к столу Кума и проговорил: - Мне надо что-то взять, чтоб постучать по трубе.
      Глаз вынул из графина пробку, Кум хотел перехватить его руку, но Глаз был уже у труб отопления и стучал пробкой по верхней трубе.
      - Тише ты - расколешь.
      Глаз нагнулся, приложил к трубе лодочкой ладонь и прокричал:
      - Товарищ следователь, как слышимость? Если хорошая, то приготовьте пару сигарет.
      Дверь отворилась. Заглянул следователь.
      - Пошли.
      Глаз вышел, бросив Куму:
      - Если повинные никто не пишет, вызывайте меня.
      Следователь запротоколировал показания Глаза и отдал ему пачку сигарет.
      9
      Бывший управляющий трестом Виктор Иванович Редькин и Костя Кобзев передачи и отоварку клали в один котел. После того, как Глаз дал показания следователю, Костя предложил ему гужеваться вместе. Глазу отовариваться не на что, да и передачу никто не носит, и он согласился. Но из общего котла ел мало. Скромничал.
      Глаза вызвал на допрос старший следователь особого отдела управления внутренних дел Эмиргалиев. За столом сидел седоватый подполковник с узким разрезом глаз. Лицо рябое и некрасивое.
      - Я занимаюсь твоим побегом. Больше в побег не пойдешь?
      - Пойду,- не думая ответил Глаз.
      - Я взял уже показания у милиционеров, которые тебя конвоировали. Теперь ты расскажи, как было дело.
      - Показания я вам сейчас дам, а вы скажите: что будет Колесову за то, что он меня продырявил?
      - Да ничего, наверное, не будет.
      - Это почему?
      - Он не знал, что бежит малолетка.
      - Как же это "не знал"? - возмутился Глаз.- Я, прежде чем побежать, крикнул: "Не стрелять - бежит малолетка!"
      - И Колесов, и конвой об этом не говорят.
      - Вы их в больницу сводите.
      - Зачем?
      - А проверьте слух. Они что - глухие? Если они не слышали, что я кричал "не стрелять - бежит малолетка", тогда давайте допрашивайте весь этап. Двадцать восемь человек было. Они-то, я надеюсь, не глухие.
      - Кричал или не кричал - какая разница? Ты ведь живой остался.
      - Ну и шустрый вы, товарищ подполковник. Разница есть. По советскому законодательству в малолеток и беременных женщин стрелять нельзя, если они идут в побег. А в меня стреляли. Я вот нарушил закон - меня посадили. Он нарушил закон - пусть его тоже судят.
      - Твое преступление - разбой - все равно побег перетягивает. Лишнего сроку за побег не дадут.
      Глаз, не читая протокол, расписался.
      - Защищайте их, защищайте. Рука руку моет. Чума на вас всех...
      Глаз решил вызвать воспитателя, воспитатели к нему не ходили, и попроситься в камеру малолеток. Он подошел к дверям и стукнул два раза в кормушку. Дубак не подошел. Глаз постучал еще. В коридоре тишина. Глаз забарабанил в кормушку, и она открылась. Он просунул в отверстие голову и осмотрел коридор. Дубака не видно. "А что, - подумал Глаз, - я в кормушку пролезу. Вот было б здорово! Вылезу в коридор, закрою кормушку и зайду в туалет. Когда начнут водить на оправку, я с чужой камерой и уйду. На вечерней поверке меня хватятся. Вот будет потеха! А если туалет закрыт, я через кормушку в чужую камеру..."
      Глаз просунул в кормушку обе руки, втиснул плечи и вылез наполовину. Зад не пролазил. "Все равно пролезу",- подумал Глаз и хотел сделать усилие, но из туалета вышел надзиратель, поправляя на себе портупею.
      - Куда! Куда! - как будто Глаз мог из тюрьмы убежать. - Вот сволочь! Не сидится спокойно, - кричал надзиратель, а Глаз еле залез назад.
      Надзиратель, закрывая кормушку, сказал:
      - Пять суток обеспечено.
      Глаз расхаживал по карцеру, напевая лагерные песни. Он доволен: пронес курева и спичек.
      Курил экономно, всасывая дым с воздухом, и кружилась голова.
      На следующий день к Глазу посадили здоровенного малолетку. Привел его корпусной с шишкой на скуле.
      Малолетка зашел в карцер робко. Глаз обрадовался и завел разговор. Но парень разговаривать не хотел и отвечал на вопросы, будто следователю, и все разглядывал Глаза.
      Глаз подумал, уж не обиженку ли к нему посадили, забитый какой-то, слова не вытянешь. Но парень разговорился.
      - А за что тебя? - спросил Глаз.
      - Да мы камеру вверх дном перевернули, у нас курево кончилось, а нам не передавали.
      - А ты не знаешь, в какой камере сидит Гена Медведев? Какая у него кличка, не знаю. Он мой подельник. С Заводоуковского района.
      - Медведь у него кличка, сидит он, кажется... подожди, сейчас вспомню, а-а-а, в шестьдесят второй. Точно, в шестьдесят второй.
      Глаз с Витей разговорились. Он из Тюмени. Попал по хулиганке. Освоившись, он признался:
      - Знаешь, Глаз, нас корпусной этот, что меня привел, все тобой пугает. Вот посажу, говорит, кто шустрит, к Камбале, покажет он вам, что такое тюрьма. Когда вел меня, все стращал. Ну все, Камбала в карцере, веду к нему. Только не просись от него. Я представлял тебя не таким. Здоровый, думаю. Сказать по правде, я шел в карцер и тебя боялся.
      Глаз не ожидал такого откровения и удивился. Не думал, что им малолеток пугают.
      Витя просидел с Глазом до вечера, и его увели в шизо. Мест в карцерах не хватало.