Но тут раздался дребезжащий голос, голос командира дивизии:
      - Стой! Всем остаться лежать!
      Карл осторожно приподнял голову. Он увидел командира дивизии, его сопровождал какой-то человек в черной, шитой серебром форме; высокий, стройный, он был Карлу не знаком. Генерал гневно кричал на майора:
      - Вы, господин майор, с ума сошли - проводить теперь учение около границы!
      Генерал посмотрел в бинокль в сторону границы.
      - Русские насторожились.
      - Этого нельзя допускать, - сказал человек в черной, шитой серебром форме.
      - Конечно, нельзя, - сказал генерал.
      Иозеф пригляделся к человеку в черной, шитой серебром форме. Это был его отец.
      "Спасены", - подумал Иозеф. Карл слышал, как кричит генерал. Он все понял. "Спасены", - подумал он. Посмотрел вниз. Там лежал камень, испещренный знаками, покрытый замшелыми непонятными печатями. Камень лежал так, будто он всегда был здесь, будто здесь, посреди канавы, проходила граница. Вода сровняла могилу. Кто не знал, что тут лежит, тот ничего бы не заметил. Болото, трава, тростник; плавунцы сновали по гладкой поверхности лужи; мошкара, звенящее облачко живой пыли, носилась в воздухе; отливающие сталью стрекозы взлетали с трехгранного упругого стебелька; далекое голубое небо отражалось в гнилой воде со всеми своими облаками, похожими на скирды. Тихий, упорядоченный мирок, маленький космос, и больше ничего, полный покой.
      "Спасены!" - еще раз подумал Карл. Вызывающе плюнул на камень. Но тут же пожалел об этом.
      Потом снова начали поступать приказы. Пришлось ползти обратно,соблюдая маскировку.
      - И это вы называете маскировкой, господин майор? Это вы называете выучкой? Это вы называете батальоном? Это дерьмо, вот что! - бесновался генерал.
      Когда они отползли так далеко, что их уже нельзя было увидеть с границы, генерал отдал приказ встать и построиться в походные колонны. Едва батальон двинулся, майор приказал запеть песню. Они затянули: "Трясутся старые кости..." Генерал, шагавший немного впереди, вместе с человеком в черной, шитой серебром форме, обернулся и крикнул: "Отставить!
      Другую песню!"
      Они затянули "Поскачем мы на Восток..." - и генерал снова крикнул: "Отставить!"
      Тогда они запели "Роза, миленький цветочек", и эту песню генерал разрешил им продолжать.
      Все в грязи, увешанные пучками травы, листьев и ивовых веток, они все же шли сомкнутым строем, по три в ряд, четко отбивая шаг. Томас, Карл, Иозеф шагали в одном ряду и пели так громко, что до самой границы, все дальше уходившей к горизонту, доносились слова:
      Роза, миленький цветочек,
      Вон девчонка впереди,
      И от радости смеется
      Сердце у меня в груди.
      Холодно!
      Они вернулись в барак; день прошел так же, как и ночь: бесконечные поверки, сборы, построения и тупое ожидание приказа, который должен перебросить их через границу.
      Иозефу удалось поговорить с отцом. Они не спеша ходили взад и вперед по плацу. Иозеф рассказывал, а отец слушал внимательно, молча, задумчиво. Когда он кончил, отец несколько минут о чем-то размышлял.
      Потом заявил:
      - Собственно говоря, это хорошо. Это полезно.
      Это даже очень хорошо.
      Потом отец ушел и отдал двум сопровождавшим его эсэсовцам какие-то приказания. Иозеф вернулся к своим. Они спросили его:
      - Что же будет?
      - Не знаю, - сказал Иозеф. - Знаю только, что все будет в порядке.
      Вечером им снова пришлось идти на занятия: противохимическая оборона. Им сказали, что русские на все способны, могут применять и газы. Газы! Газов они все же боялись.
      - Черт подери, дело становится серьезным, - сказал Карл.
      Раздались резкие звуки ударов по рельсу и крик:
      "Газы, га-азы, га-а-а-зы!"
      Солдаты напялили на себя маски, загремела команда "бегом марш!", и они побежали по кругу, словно стадо странных, серых, затравленных зверей с хоботами. Пот катился с них градом, он попадал им в глаза, в рот. С неослабевающей силой гремели удары по рельсу. И в этом грохоте и пыхтении они едва разбирали только одно слово: "Люизит-люизитлюизит!"
      Машинально хватали они противохимические накидки - пропитанную маслом бумагу величиной в несколько квадратных метров, которая была искусно сложена в одну четвертую формата и лежала в маленькой сумочке, привязанной к коробке противогаза. Эта бумага должна была предохранять от едких жидкостей. Они рывками вытаскивали бумагу, хватали за помеченный угол, становились против ветра и набрасывали накидку на голову. Бумага разворачивалась, и они, пригибаясь, закрывались ею. И вот весь плац заполнился серо-зелеными бугорками, какими-то похожими на жаб чудовищами, которые покачивались, переминаясь с ноги на ногу. Никого нельзя было узнать. Они ничего не видели под своими серыми покрывалами, кроме неясных очертаний затененного кусочка земли, на который присели. Долго сидели они на корточках. Металлический звон давно уже затих, а они все еще не вставали. Наконец послышалась команда: "Химическая опасность миновала", и снов.а раздались удары по рельсу.
      Они поднялись, сбросили накидки и увидели идущих между рядами двух санитаров с носилками.
      На носилках лежала человеческая фигура, закрытая простынями, видны были только волосы, женские волосы. Санитары принесли носилки на плац и остановились перед бараком коменданта лагеря. Там стояли майор, дивизионный генерал и человек в черной, шитой серебром форме. Санитары опустили носилки на землю. Майор подошел ближе. Санитары сняли простыни. Майор закричал. Он кричал, зажимая кулаком рот, все это видели, но он продолжал кричать, сжатые пальцы не могли заглушить этот крик. Генерал обнял его за плечи и увел. Крик звенел у всех в ушах. Солдаты стояли точно окаменелые. Вдруг послышался еще один вскрик, тихий, он донесся из солдатских рядов. Вскрикнул Томас. Иозеф и Карл подошли к нему. Генерал вернулся из барака.
      Он говорил с эсэсовцем. Прибежали офицеры. Возле носилок поднялось облако пыли. Генерал приказал построиться. Батальон образовал каре. Солдаты стояли плечом к плечу; от пропотевших масок, висящих на груди, шел пар, от лиц тоже шел пар. Генерал шагнул вперед. Не было слышно ни звука. Генерал заговорил:
      - Солдаты! Вашего майора постигло тяжелое горе. Русские варвары опозорили и убили его дочь.
      Ее нашли возле границы, зарытую в землю, с обезображенным лицом. Возле нее нашли еще русский штык. Но час убийц пробил! Солдаты, вы отомстите за своего командира! Солдаты, в память убитой шапки долой!
      Они сорвали с головы фуражки. Они стояли лицом на восток.
      - Шагом марш! - скомандовал генерал.
      Генерал шел впереди. Солдаты шагали по плацу.
      Когда они подошли к носилкам, эсэсовский офицер снял с убитой покрывало. Генерал сказал правду: лицо было изрезано и исколото так, что его нельзя было узнать, а возле этого страшного лица длинный штык, похожий на грифель, четырехгранный, несомненно русский, с темными пятнами крови. Эсэсовец вскинул руку в нацистском приветствии. Генерал крикнул: "Внимание!" Подойдя к носилкам, генерал и солдаты перешли на парадный шаг и угрожающе прошествовали мимо опозоренной покойницы. Покрытые испариной хоботы масок на груди смотрели на изрезанное лицо убитой. Впереди выступал генерал, весь в золоте и пурпуре. Угрожающе печатая шаг, они покидали плац и уходили все дальше на восток.
      Солнце спустилось за горизонт, и ночь окутала землю.
      Томас едва мог понять, как хватило у него сил пройти мимо трупа. Когда он шел, то думал о страшном суде, думал о том, что на мертвых выступает кровь, если мимо них проходит убийца, раны мертвых открываются, а убийцы, как подкошенные, падают ниц. Но ничего не случилось, он остался в строю рядом с Карлом и Иозефом, в строю походной колонны, влекомый какой-то магической силой, которой не мог преодолеть. Он даже посмотрел, как и все, на лицо убитой, и ничего не случилось. Она была мертва, она молчала.
      "Ну вот, все прошло, все кончилось, - подумал он, облегченно вздохнув. - Все кончилось. Больше ничего не случится. Все прошло, уладилось, утряслось. Теперь уже ничто не угрожает нам!"
      Иозеф подтолкнул его в бок и сказал:
      - Это сделал мой старик, здорово придумал, а?
      - Твой старик великолепен, - сказал Карл.
      - Вот вам национал-социалистское решение вопроса, - сказал Иозеф. - В этом отец мастак.
      Эти вещи он понимает. Он все решает в духе нацизма; бессмыслица получает смысл, и беда становится благодеянием. Такова наша политика!
      - В политике я ничего не смыслю, я далек от политики, - заметил Карл, политика никогда меня не интересовала. Но твой старик в ней разбирается.
      Это политика правильная,человечная!
      - Ив этом смысле он прав, - продолжал Иозеф. - Он сказал мне: "Раз уж так случилось, то вы тут ни при чем. Ведь вы этого не хотели. Совершенно невероятно, чтобы вы хотели ее убить. Немец не бывает убийцей. Но вполне вероятно, что этого могли хотеть большевики. Это у них в порядке вещей.
      Они бы так и сделали, если бы имели возможность.
      Мы не лжем, когда утверждаем, что это сделали они.
      Немец никогда не лжет. Он ищет тех, кто по своей природе способен на такое дело. И находит".
      - Твой старик - парень что надо, право же, - сказал восхищенный Карл. Майор действительно поверил или только делает вид?
      - А меня это не интересует, - заметил Иозеф. - Должен верить. Это важно для нации. Это нам выгодно. Отец сказал, что нужно решать все с пользой для нас. В этом сущность национал-социалистской философии!
      - В философии я ничего не смыслю, я больше за практику, - сказал Карл.
      - Ну, а практика такова, что дело улажено окончательно и бесповоротно, - ответил Иозеф.
      - Это хорошо, ох, как это хорошо! - промолвил Томас.
      Потом они заснули, не снимая одежды, положив рядом с собой винтовки.
      На рассвете, в четвертом часу, в сторону границы стремительно пролетел самолет, а спустя несколько минут с грохотом низвергся с неба широкий прямоугольник яростного металла. Было видно, как от этого ревущего металла отделяются маленькие, похожие на сливы темные металлические тельца и падают вниз, покачиваясь вокруг оси, как ваньки-встаньки.
      Одновременно начался ураганный артиллерийский огонь. Из серого марева, окутавшего границу, поднялась стена дыма, и были видны вспышки. Потом солдаты услышали гул и скрежет мчащихся танков, а затем двинулись и они мимо куста, где валялась чернокрасная цапля, через дренажную канаву, где лежал пограничный камень, перепрыгнули через могилу в болоте и прорвались через границу. Они увидели первых убитых: русских в военной форме, крестьян, лежавших возле дымящихся изб, и одного немецкого солдата с простреленной грудью, сжимавшего в окоченевшей руке пучок травы.
      Они шли весь день, почти не встречая сопротивления. К вечеру достигли деревушки, где сделали привал. В деревушке было всего шесть домов, желтых, кособоких, крытых камышом; в сумерках они казались невесомыми. Это была бедная деревня, бедная еще в мирное время, а первый день войны окончательно разорил ее. Сопротивления здесь не оказывали, но двое крестьян лежали убитые, один дом горел, и все погреба были разграблены. На одном еще уцелевшем доме был прибит плакат с надписью: "Немецкие рабочие и крестьяне, не стреляйте в своих советских братьев!" Иозеф сорвал плакат и сжег его.
      - Здесь мы поставим виселицу, - сказал майор.
      Он приказал выгнать из домов всех жителей деревни и собрать их на площади. Нашлись восемь крестьян, двенадцать крестьянок и восемь детей.
      Майор вызвал из круга двух девочек. Он приказал повесить их в отместку за смерть своей дочери.
      Девочек увели, их поставили к стене дома и велели поднять над головой руки. Они не произнесли ни слова, они не плакали, словно ничего другого и не ожидали. Сзади них стояли часовые с заряженными винтовками, с примкнутыми штыками, похожими на широкие ножи, остро отточенными, ослепительно блестевшими немецкими штыками, теплый отблеск огня струился по широкому желобку, выточенному посередине штыка, чтобы с него могла лучше стекать кровь.
      - И правильно, нужно кончать с этой сволочью, - сказал Иозеф.
      - Этого не может быть, - прошептал Томас.
      Он побледнел. - Ведь они не виноваты, - пролепетал он.
      - Большевики всегда виноваты, - сказал Иозеф.
      Его взгляд упал на Томаса.
      - А что, тебе их жалко? - спросил Иозеф.
      Томас молча покачал головой. Он чувствовал, какая все это ложь.
      - Дружище, - сказал Иозеф, - дружище, тебе жалко этих русских? Да ведь это сброд, это клопы, которых надо давить!
      Он потянулся.
      - Я сам вызвался их повесить, - сказал он. - Вешать - это искусство. Карл умеет, он нас научит.
      Быть палачом - почетная обязанность, как сказал Геринг. Нужно всему научиться. Я их повешу.
      Да, я их повешу, я, да, я.
      Он посмотрел на Томаса.
      - Ну что? - спросил он.
      - Уйди, уйди отсюда, - сказал Томас. Его глаза застлало пеленой, синей пеленой.
      Иозеф рассмеялся и ушел.
      - Это убийство, да, это убийство, а ты убийца! - крикнул Томас.
      Он видел, как они устанавливают виселицу.
      - Ты убийца, - повторил он.
      Вдруг он увидел, что у солдат, стоявших возле виселицы, выросли звериные головы и заслонили человеческие лица: волки, гиены, свиньи. Совершенно отчетливо увидел он, как их лица побелели и распух"
      ли, рты вытянулись, превратившись в чавкающие пасти, носы - в хоботы, глаза, заплывшие жиром, стали маленькими и налились кровью, а лбы исчезли, становясь все более покатыми, и он уже ничего не видел, кроме ощетинившейся пустоты. Только у двух девочек - это он видел - оставались человеческие лица, по-крестьянски красивые и чистые.
      Он содрогнулся: а что таится в нем? Посмотрел на себя. Он был хуже всех. Ведь другие ничего не знали. А он знал.
      Томас кинулся к майору.
      - Что вам нужно именно сейчас, перед исполнением приговора? - сердито спросил адъютант. - С господином майором сейчас нельзя разговаривать, потом!
      - Речь идет об убийстве, нужно предотвратить убийство, - сказал Томас.
      Голос его срывался.
      - Что, какое убийство? - спросил адъютант.
      - Так точно, убийство, - повторил Томас.
      Адъютант впустил его.
      Когда Томас вошел в комнату майора, все поплыло у него перед глазами, все покрылось туманом.
      Виднелось что-то черное, вероятно, это был майор.
      - Старший стрелок П. докладывает - две русские девочки не виноваты! Я убил дочь господина майора! - сказал Томас.
      - Что? - заревел майор. - Что?
      Он схватил Томаса за плечо, встряхнул его и зарычал:
      - Вы опять нализались, парень, опять! Вы свинья, вы с ума спятили, свинья!
      Томас пытался всмотреться, но ничего не увидел.
      Он бормотал:
      - Господин майор, я говорю правду, я...
      - Адъютант! - крикнул майор.
      Хлопнула дверь, в комнате стало одним голосом больше.
      - Парень напился до потери сознания! Арестуйте его! - кричал майор.
      - Я не пьян, - сказал Томас твердым голосом, - я не пьян, клянусь вам...
      Теперь туман перед глазами рассеялся. Он видел все совершенно отчетливо. Перед ним стоял майор, хрипя, содрогаясь всем телом, точно разъяренная глыба, руки сжаты в кулаки, а кулаки готовы в бешеном гневе разбить лицо стоящего перед ним старшего стрелка. "Он мне не верит, думал Томас, - что мне делать?!"
      - Уберите его! - приказал майор.
      - Слушаюсь! - сказал адъютант.
      В дверь постучали. Вошел Иозеф.
      - Докладываю господину майору: все готово для экзекуции.
      - Хорошо, я иду, - сказал майор.
      - Нет! - закричал Томас. - Нет, их нельзя убивать!
      - Он с ума спятил, господин майор, - сказал Иозеф.
      - Это ведь ваш приятель, да? - спросил майор.
      - Господин майор, выслушайте меня, - простонал Томас.
      Он подошел к двери.
      - Господин майор, выслушайте меня.
      - Бедный парень свихнулся, - сказал Иозеф, - ему нужно надеть смирительную рубашку.
      - Ну, довольно, - заявил майор, - уведите его
      прочь.
      - Я прошу, господин майор, освидетельствуйте меня, я не сумасшедший, я не пьяный, а в здравом рассудке! - воскликнул Томас.
      Тогда Иозеф сказал:
      - Есть предложение, господин майор. Пусть поклянется своей честью, что говорит правду, будто он убийца.
      - Это еще что такое? - спросил майор, но потом добавил: - Ладно. Можете вы поклясться, что говорите правду, старший стрелок?
      - Этого я не могу, - пролепетал Томас.
      Адъютант рассмеялся.
      - Вон! - закричал майор. - Теперь уж хватит!
      - Ты убил, ты! - кричал Томас, показывая пальцем на Иозефа.
      Тот рассмеялся.
      - Говорю вам, он спятил, господин майор! Напился до белой горячки, а увидел убитую - и вовсе рехнулся. Он сумасшедший.
      - Уберите его отсюда! - приказал майор.
      - Я не уйду, пока вы меня не выслушаете! - настаивал Томас.
      - Бунтовать? Свяжите его! - сказал майор.
      - Слушаюсь! - ответил Иозеф.
      Он с размаху ударил Томаса кулаком в висок, как в тот раз. Томас пошатнулся, но еще продолжал стоять.
      - Дайте ему как следует! - кричал майор.
      Иозеф еще раз ударил Томаса. Томас увидел красивое юношеское лицо Иозефа: ах, эта свиная морда... Потом в голове у него помутилось, он упал.
      - Пошли, пошли, - сказал майор. - Нельзя заставлять их так долго ждать в последние минуты.
      Ведь мы не варвары.
      В дверях он еще раз обернулся и сказал:
      - Унесите сумасшедшего!
      Потом вышел из комнаты. Адъютант поспешил к окну.
      Когда Томас с трудом очнулся, он почувствовал равномерное покачивание. Он лежал на носилках, двое солдат несли его.
      Он приподнялся. Увидел виселицу. Все уже свершилось. Он вскрикнул.
      - Лежи спокойно, черт тебя подери, а то получишь еще затрещину, сказал солдат, который шел сзади. Они отнесли его в палатку и положили на кровать.
      - Не делай глупостей, - сказали солдаты.
      Ночь окутала землю. Томас сбежал. Его заметили и открыли по нему стрельбу. Он слышал, как свистели пули, потом огонь обжег ему легкие. Он потерял сознание и остался лежать в луже крови. Его подобрали литовские крестьяне.