Онтология взрыва

То есть, те слои рациональности, которые хранят наш "психический багаж", подвергаются тем меньшим разрушениям, чем глубже они лежат. Этим обеспечивается наше выживание точно так же, как если вдруг выключат электричество, а мы можем зажечь свечи и камин, если, конечно, они у нас есть. (В отличие от качества нашей предусмотрительности, которая может и не позаботиться о свечах заранее, в геометрической структуре жизненного мира запасные варианты организованы, кажется, вполне надежно.)
      Представления из привычного, корпускулярного способа понимать мир не способны объяснить, почему вдруг начинают происходить сдвиги в логике наших поступков. Однажды мы вдруг замечаем, что мы и неожиданно многие вокруг нас стали совершать слишком много ошибок. Или поступков, которые еще вчера казались нам немыслимыми и которые даже сегодня кажутся нам не просто арациональными, а несовместимыми с самой логикой витального. Мы вдруг замечаем, что непонятно увеличивается количество тех, кто готовы стрелять и таки стреляют в своих ближних. Причем стрелять из-за своих с ними разногласий или просто различий таких, которые вчера еще казались незначительными, а то и неразличимыми вовсе. Причем не только стрелять, но и взрывать, и резать, и т.д., и т.п.
      Все это можно объяснять чьей-то умелой манипуляцией податливой биомассой в интересах своих прибылей. Но в сущности, это очень плохое объяснение. Потому что заинтересованность в прибылях существует всегда, а условия для манипуляций в их интересах почему-то возникают периодически. То есть, спрос на эти условия не всегда удовлетворяется, а значит, предложение зависит от чего-то еще, кроме спроса. От чего же?
      И потом, разговор ведь идет не столько о поведении Массы, сколько о единичных явлениях, становящихся массовыми. Почему школьники вдруг начинают все чащй и чаще расстреливать своих одноклассников, и при этом не могут объяснить, почему они это сделали (причем ясно, что не только другим, но в первую очередь и самим себе)? А мы вряд ли смогли бы объяснить эти случаи амока какими-то вдруг возникшими условиями, которые внезапно обострили борьбу за существование. Почему распространенной формой решения проблем вдруг повсеместно становится террор? Обострились проблемы? Вряд ли. Проблемы остались приблизительно теми же - изменился наш выбор реагировать на них.
      Мы, собственно, и вчера не были лишены выбора: может быть, вспылить и убить кого-нибудь, кто мешает нам жить? Но вчера мы при этом все-таки делали другой выбор, и с вероятностью, близкой к единице, отправляли наши проблемы внутрь себя. Причем связи, образованные геометрией наших рациональностей, вполне выдерживали напряжение этих проблем. То есть, они способны были выдерживать, потому что были уравновешены множеством связей, образованных другими проблемами, значимость которых была во всяком случае не ниже, а скорее всего, выше.
      Дело в том, что геометрическое состояние верхних слоев пространства рациональностей, которые определяют то, что принято называть духовным, или культурным слоем, задавало нам преимущественную мотивацию, в силу которой мы не находили рациональным жертвовать своей принадлежностью к этому слою. То же можно сказать и об ошибках, которые вдруг начинают играть слишком заметную роль в нашей жизни.
      Внезапно мы начинаем понимать, что ошибки железнодорожных служб безопасности, пилотов, машинистов локомотивов, водителей автобусов и большегрузных грузовиков - по своему определению профессионалов осторожности - становятся слишком частыми, что в действия тех, кто проходит довольно жесткий отбор по способности своей собранностью и сосредоточенностью обеспечивать нашу выживаемость в условиях повышенного риска для нее, чаще, чем обычно, появляется явно неуместный для этой сферы деятельности иррационализм. Когда статистическая тенденция этого феномена становится слишком назойливой, все это нужно как-то объяснять, что скорее всего трудно сделать с помощью чего-либо, кроме стихии - в данном случае, похоже, стихии не чего-нибудь другого, как разогрева.
      Дело в том, что те устойчивые программы поведения, которые привычно обеспечивают нашу безопасность в наших сегодняшних технических обстоятельствах, как раз и сформированы стихией этих обстоятельств, или, что одно и то же, их геометрией. Особенные подробности нашего поведения, которые необходимы нам в сегодяшнем скоплении людей, наполненном многоэтажными домами, автобанами, летающими аппаратами, электрокоммуникациями, теплотрассами, и т.д., совершенно непохожи на сонливое благодушие, достаточное для того, чтобы довольно безмятежно себя чувствовать на улицах города стопятидесятилетней давности, и непохожесть эта происходит за счет того, что сегодняшняя геометрия жизненного мира отличается от тогдашней.
      Геометрия связей, образующих жизнь человека, переходит в его мозг. Эта геометрия, по сути, делает человека таким, каким он есть. Она формирует схемы его поведения и ответы его на все, происходящее вокруг него. Человек усваивает организацию мира, в который он помещен, и чем сложнее эта организация, тем в более напряженном режиме должен ею воспитан для жизни внутри нее.
      Жизнь в большом городе настолько же напряженнее, чем жизнь в провинциальном городишке, насколько сложнее, например, пересечь на автомобиле Москву, чем Москоу, штат Пенсильвания. Человек из провинции не без оснований воспринимается коренным жителем большой столицы лохом по отношению к жизни - ну сколько он там у себя в провинции мог усвоить опасностей? - от множества сторон жизни в столице, если его туда вдруг занесет, ему приходится буквально спасаться, в то время как те, кто эту жизнь там создает, привыкли лавировать, для этого они загружены набором нужных программ.
      Существует два типа высших образования: столичное, универсальное, и провинциальное, ограниченного применения: для жизни в провинции его хватит, а для столицы - вряд ли. Поэтому выбор учебного заведения провинциалом обычно сообщает о его претензиях на переделку для будущей столичной жизни, либо на отсутствие таковых (ему нравится спокойная, размеренная и полусонная жизнь, и ничего в ней менять он не собирается - ведь она имеет свои преимущества!). Вообще, образование - это тоже способ загрузить свой мозг как можно большим количеством связей, от чего, как известно, выживаемость в целом повышается (не исключение, что обеспечение некоторого минимального уровня образования со временем войдет в компетенцию национальных служб безопасности: спрос на землекопов начинает сильно отставать от предложения, а перегрев рынка, как известно, ведет к социальным напряжениям).
      Мы обречены на постоянное усложнение нашей жизни, а текущей сложности ее должно соответствовать наличие соответствующего геометрического слоя в наших мозгах, верхнего слоя, определяющего нашу текущую рациональность и эстетику - способ реагировать на наши витальные обстоятельства.
      Разогрев же континуума жизненного мира создает незаметную, как радиация, но от этого не менее серьезную угрозу для нас: он разрушает и деформирует геометрию верхнего слоя рациональностей, отвечающую техническим условиям сегодняшней нашей жизни, сами эти условия непосредственно не затрагивая. Во всяком случае, эта угроза кажется более значительной, чем проблема опустошительных информационных вирусов сетевого значения, которые, кстати, тоже разрушают геометрию своеобразной реальности - программного обеспечения наших компьютеров, - но при этом в гораздо большей степени находятся под нашим контролем. (По случаю можно заметить, что разрушительный эффект компьютерных вирусов - очень хорошая иллюстрация тех событий, которые происходят при разогреве пространства рациональностей, образованного родственной геометрией хитросплетений все тех же цепочек "если - то".)
      Доминирующая феноменологическая характеристика разогрева пространства рациональностей - это смещение центра рациональной мотивации из зоны самых верхних рациональных уровней в зону нижних, то есть, тех, что достались нам в качестве "психического багажа" от нашего видового эволюционного пути. Иначе говоря, в результате разогрева оживляются (потому что остаются относительно нетронутыми) уровни, которые определяют наше выживание как биологического вида. Причем они обнажаются тем более (становясь в какой-то степени временно актуальными слоями рациональностей), чем более теряют целостность своих горизонтальных связей верхние слои рациональностей, вершины того, что мы называем духовным прогрессом.
      Для тех, кто в это время делает свой бизнес на эстетическом голоде своих ближних, самый большой коммерческий успех обещает эксплуатация образов, так или иначе связанных с жизнью животных инстинктов. Невозможно было бы сказать, что этот эстетический сектор не заселен спросом и предложением и в мирное-то время, то есть, в благополучные для геометрической целостности верхних метрических слоев времена - никто никогда не отнимал значимости, например, у фаллической эстетики, тем более, что у нее - глубокие сакральные корни. Но во времена Перемен значимость (а значит, и ценность) всего, что в качестве эстетического товара предлагает пищу для инстинктов даже в самых упрощенных видах (и даже желательно в самых упрощенных), а также способы самого упрощенного разрешения проблем, возникающих в межиндивидуальной и межгрупповой жизни, сильно возрастает. И поэтому вполне актуальными призывами с первомайских трибун в годы перемен могли бы быть призывы: "Товарищи порнографы! Выше знамя мировой порнографии! Смело осваивайте новые порнографические рубежи! Повышайте производительность своего остро необходимого труда!" Или: "Товарищи беллетристические и кинематографические производители примитивнейших боевиков, ужастиков и всяких прочих триллеров, а также кинокомедий! Смело увеличивайте обороты вашего производства - в его продукте сегодня особенно нуждается все прогрессивное человечество!"
      Меньше всего хотелось бы, чтобы ирония, которая может быть обнаружена в этих первомайских тезисах, была воспринята как сарказм. При любых обстоятельствах это всего лишь способ описать геометрические подробности времени Перемен, то есть, времени разогрева и взрыва, то есть, времени, актуального для сегодняшних нас как никакое другое из тех, которые нам может предложить интегральная геометрия Универсума. В сущности, с точки зрения этой геометрии ничего не может быть естественнее для времени разогрева, как легкость, с которой потребительского успеха добиваются ленты, диски и прошедшие переплетную обработку пачки бумаги, где с незамысловатой простотой главным героем оказывается рациональность инстинктов, не доводимая до состояния художественных символов.
      Дело в том, что любая эстетическая форма, в которой искусство находит спрос на себя, так или иначе должна иметь какое-то витальное обеспечение, то есть, витальный мотив. Поэтому так или иначе она должна считаться со слоем животных инстинктов, этот мотив ей в конечном счете и обеспечивающий. В силу того, что геометрии нижних слоев жизненного мира включены в геометрии его верхних слоев, они не могут быть обойдены вниманием художественных образов, претендующих на наш спрос. Но это внимание, с другой стороны, учитывая геометрическую сложность верхних слоев, не может не быть очень опосредованным, и только сложная работа того, что мы называем подсознанием, устанавливает наличие связи между художественным образом и рациональным слоем его витальной мотивации. Как только наличие этой связи установлено, эстетической форме, в которой выполнен этот образ, выдается пропуск в наши организмы. Вот почему авангардные эстетические формы сразу после обнародования обречены на неудачу в деле массового спроса на них, и лишь спустя какое-то время могут приобрести массивы поклонников - новое поле для нашего подсознания, в котором распознавание связи между геометрически адекватными этому полю образами и нашими витальными обстоятельствами становится геометрической нормой, требует времени на свое освоение.
      Во времена перемен, то есть во времена междуметрических переходов верхние эстетические слои подвергаются серьезной геометрической перестройке - фактически, разрушению. Поэтому художественные образы (которые в это время так назвать можно, в общем-то, чисто номинально), потребляемые нами, поступают к нам непосредственно через нижние, почти не тронутые геометрическими катаклизмами эстетические слои, и потому проходят куда менее взыскательную пропускную систему - усваиваются самые простые, до примитива, образы, которые никак нельзя назвать носителями художественных символов просто потому, что последние сопрягаются только с пропускными фильтрами верхних эстетических слоев (символ - это вообще средство внедрения ценностей из одного эстетического слоя в другой, в каком-то смысле - это окно между этими слоями).
      Таким образом, к двум названным подробностям разогрева пространства рациональностей можно добавить еще одну, в какой-то мере содержащую в себе первые две. Эта подробность сводится к тому, что наш психический багаж, или рациональности нижних метрических уровней жизненного мира, при благополучном геометрическом состоянии верхних уровней находившиеся в свернутом состоянии, разворачиваются и выходят на поверхность жизненного мира, тем самым задавая специфическую и универсальную эстетику времени Перемен.
      Последняя подробность вообще имеет отношение к анатомии слоевого континуумального универсума, а именно, к той геометрической особенности его организации, которая обеспечивает его междуслоевую непрерывность. Дело, собственно, состоит в том, что геометрия нижних метрических уровней не исчезает в процессе создания новых слоев, как отработанный материал. Напротив, она с благодарностью используется в деле этого строительства, участвуя затем в новых, геометрически более сложных формациях, но уже в связанном состоянии, обрастая новыми связями снаружи, как в виде радикалов участвуют в геометрии сложных молекул молекулярные свертки из простых молекул.
      Будучи включены в новую геометрическую среду на основе отношения дополнительности, свертки простых геометрических форм самим фактом этого включения постоянно востребованы в ней как носители определенного геометрического обеспечения ее устойчивости. Поэтому, например, при эмбриональном развитии каждой новой биологической единицы происходит процесс последовательного открытия всех геометрий, участвующих в виде сверток в новой биологической геометрии, причем, понятно, начиная с того метрического подслоя, с которого стартует внутриутробный процесс (применительно к данному случаю - начиная с клеточного уровня).
      Вслед за внутриутробным процессом, как известно, следует внеутробное развитие, и оно полностью повторяет "радикальный" геометрический механизм предыдущего процесса. С той разницей, что этот механизм переходит в пространство рациональностей, причем для человека он начинает свою работу с простейшей рациональности млекопитающего - с рациональности сосания.
      В конце концов среднестатистическая человеческая единица попадает в тем более сложное пространство рациональностей, чем более сложна геометрия социума, в который она вовлечена. Именно этой геометрией определяется в конечном счете и интегральная эстетика, актуальная для данного социума. И в рамках здорового состояния этой эстетики все рациональные образы, отражающие геометрические свертки из нижних слоев рациональностей, находят наше доверие к себе только в свернутом же, то есть, в аллюзивном виде, в виде ажурно вплетенных символов, требования к эстетической сложности которых тем сильнее, чем стабильнее состояние верхнего слоя рациональностей.
      Выше недаром сделано ударение на среднестатистическом характере человеческой единицы, в отношении которой происходит примерка механизма геометрических изменений в пространстве рациональностей. Жизненный мир - не в меньшей степени вероятностное пространство, чем физический микромир, для оценочных работ в котором квантовая механика вводит в качестве весьма базового понятие средней величины (или среднего значения величины). C помощью этого понятия в микромире описываются интегральные состояния его фрагментов при вероятностном характере образующих их величин. Точно так же и в пространстве рациональностей интегральное состояние его геометрических образований отражает тенденцию, ничего не сообщая нам о состоянии каждой единицы, включенной в это пространство.
      Иначе говоря, геометрические изменения, отражающие разогрев жизненного мира, в полной мере отражают квантовую природу Универсума вообще: они распространяются по территории пространства рациональностей в вероятностном режиме, вопреки привычному для нас упрощению равномерного растворения. Поэтому глупо было бы искать перечисленные изменения в каждой точке жизненного мира. Достаточно того, что мы можем иметь их интегральную картину. (Поэтому среди интегральной картины огрубления эстетических форм во времена Перемен могут иметь место случаи очень высокого искусства. Более того, они просто наверное должны быть: ведь новые формы, формы будущего массового спроса должны же откуда-то расти!)
      Картину разогрева, исходя из традиционного понимания благополучия, трудно оценить как картину, радующую глаз, если она возникает как результат разрушения того, что долго выращивалось нашим довольно-таки бережным отношением к собственному выживанию. Ни один эффект, произведенный разогревом как деформацией обжитого нами жизненного мира, не может сходу убедить нас в своей рациональности, а тем более - оказаться безболезненным ни упоминавшиеся суицидная и "кокаинизационная" составляющие времени Перемен, ни другие потрясения пространства рацональностей, все как одно связаные с какой-то величиной жертвоприношения бесстрастному внутреннему геометрическому богу нашего континуумального мира. Тем более, что разогрев это далеко, как это ясно, не вся территория жертвенника, на которой производится этот неотвратимый геометрический обряд, а, скорее всего, только окрестность его. Потому что разогрев своей общей с метрическим взрывом зоной постепенно и с необходимостью переходит в этот взрыв.
      Метрический взрыв - это особое явление в геометрии континуумального Универсума, и взрыв в пространстве жизненного мира - не исключение. В первом приближении его можно воспринимать как интенсивное протекание разогрева, со всеми соответствующими геометрическими эффектами, умноженными в соответствующее число раз. Но взрыв, в отличие от разогрева, - это очень нелинейный процесс, и это заставляет отнестись к нему с особенной любознательностью.
      Взрыв в пространстве рациональностей
      Образ взрыва вообще-то гораздо удачнее сочетается с образом жизни, чем это можно себе сразу представить. Жизнь - это акт, устремленный в будущее и открывающий будущее, и в этом сущность жизни совпадает с сущностью взрыва. Жизнь - это риск ("Живите рискуя"- говорил Ницше, и был неправ: жизнь и без наших особых на этот счет усилий есть прежде всего есть риск). А уж глобальный взрыв-то - это риск в голом виде.
      Взрыв как геометрический феномен междуметрического перехода вообще возбуждает вопрос о величине этого перехода, потому что от нее зависит мощность, а значит и разрушительность этого взрыва. А взрыв в пространстве жизненного мира - тем более.
      Из того, что было сказано о поколениях как о метрических феноменах, легко сделать вывод, что каждый из нас в своей жизни (при достаточной ее продолжительности) переживает два-три, а то и больше взрыва геометрии жизненного мира. Эти взрывы соответствуют тому, что мы называем сменами поколений, и в большинстве случаев оказываются все-таки скорее более или менее безобидными микровзрывами, вроде микровзрывов нитроглицерина в сосудах сердечников, чем теми взрывами, которые автоматически ассоциируются с опасностью.
      Но так же, как среди малозаметных препятствий, каких мы с легкостью перешагиваем множество каждый день, иногда, очень редко перед нами встают препятствия, которые становятся сопоставимыми по величине со всей нашей жизнью и требуют от нас напряжения выбора такого, по сравнению с которым многое вокруг нас несет большие потери в своих размерах, однажды для нас наступает время крупной, самой значительной игры, где на карту попадает оправдание нашего присутствия в мире. Эта Большая Игра - время Перемен, которое должно соединить для нас между собой два существенно разных геометрических мира.
      Междуметрическое расстояние, разделяющее эти два мира, может быть настолько велико, что перешагивать его приходится нескольким поколениям, и тогда переход может сопровождаться сразу несколькими взрывами, каждый из которых образует для жизненного мира промежуточные геометрические опоры, как камни, которые мы бросаем в ручей, чтобы перейти через него тогда, когда не можем перемахнуть его одним прыжком, как во времена биологических революций промежуточные биологические формы, как строительные леса. Переход от корпускулярного способа воспринимать мир к континуумальному, то есть, переход от корпускулярной эстетики к континуумальной, то есть, переход от корпускулярного мира к континуумальному (потому что актуальный мир таков, каков он в статистической системе своих значимостей) - это скорее всего именно такой долгий переход, и он длится вот уже приблизительно полтора века, если судить по его довольно-таки отчетливым очертаниям.
      Для нас этот переход - это Исход в самом что ни есть своем библейском символическом смысле, то есть, путь, отнимающий у нас выбор, совершать его или не совершать, и тем самым оправдывающий все связанные с ним наши жертвоприношения. Это Исход, во время которого нашим коллективным Моисеем были все те, кто что-то прибавляли к образу континуумального мира, ими же, впередсмотрящими маргиналами, и рассмотренному впервые.
      Кажется, первым, кто его рассмотрел, был Ницше. Это он, взобравшись на высоту своего маргинального одиночества, крикнул, кажется, не особенно и рассчитывая сразу быть услышанным: "И даже еще ваш атом, господа механики и физики, сколько заблуждения, сколько рудиментарной психологии осталось еще в вашем атоме! - Не говоря уже о "вещи в себе", ужасной непристойности метафизиков! Заблуждение о духе как причине смешать с реальностью! И сделать мерилом реальности! И назвать Богом! - "
      Проповедовал Ницше довольно категорически и, чего греха таить, неистовствуя. Но, может быть, ему давало на это право его ночное зрение или та высота, на которой он находился, как давало право Назаретянину его зрение и геометрическое место выгонять из храма покупающих и продающих и обещать разрушение старой веры? Ницше назвал свое время сумерками идолов и объявил, что бог умер. Может быть, старый бог, бог корпускулярной ценростремительной геометрии не так уж умер и к нашему времени, но в открытиях Ницше было столько геометрической тенденции, что она оказалась во всяком случае не дешевле старомодной правды точно взвешенных фактов.
      Скорее всего это естественно, но при этом все же и странно, что несмотря на не поддающееся никакому измерению число профессиональных комментаторов Ницше, похоже, даже и 20-го века не хватило, чтобы расслышать геометрическую суть всего, что успел сказать этот неистовый маргинал. Уж он-то сумел рассмотреть даже в свое, уже далекое от нас по своей вещевой и эстетической картине время, какой необъятный материк показался впереди, и как должна геометрически измениться наша жизнь в результате нашего неизбежного исхода на его территорию.
      Эйнштейн, который внес несомненно больший, чем Ницше, дискурсивный вклад в технологию континуумального мышления, при этом все же так и не понял, что его ноги ступили на новый материк. Подобно Колумбу, считавшему, что он освоил неизвестную прибрежную зону Индии, то есть, евразийского материка, то есть, Старого Света, Эйнштейн своими программами геометрического децентризма (специальная и общая теории относительности) и пифагореизма (общая теория относительности) по сути дела обслуживал старый корпускулярный мир с его старой, неволновой логикой причинности.
      Континуумальный мир, в полном соответствии со своей квантовой природой открывался и открывается нам порциями, предоставляя каждую порцию себя для освоения нескольким поколениям, начиная с фарадеевского. И лишь только Ницше, похоже, сумел сразу, интегрально рассмотреть весь путь нашего исхода, онтологическое содержание которого для него состояло в следующем.
      Человек - это такое животное, которое отличается от животного вообще своими возможностями, расположенными в области его интеллекта. Человек, чтобы стать человеком больше, чем он есть (то есть, увеличить геометрический уровень своих возможностей), сначала должен заняться разрушением того человеческого, что есть у него на данный момент. Это значит, что для этого он должен сначала отступить назад и на время стать животным вообще, с тем разве что добавлением, что от старого состояния с ним должна остатся вполне отчетливая запись его геометрической цели.
      Это и есть та геометрия квантового жизненного мира, которую угадала интуиция Ницше, которую рассмотрело его ночное зрение, увидев впереди никем вслед за ним так и не понятого сверхчеловека, существо геометрически совершенно безобидное, и даже привлекательное.
      Ницше - маргинал и отшельник, и ему с его интеллектуальной высоты, похоже, не было дела до жертв и потрясений, которых может стоить исход. Да и понятно, он слишком высоко взобрался, чтобы видеть все подробности (или хотя бы обращать на них внимание). От этого, однако, геометрическое содержание перехода не меняется.
      Все междуметрические переходы, в соответствии с геометрией континуумального мира, непременно должны сопровождаться потрясениями, и в соответствии с логикой этой геометрии можно предположить, что все значительные потрясения нашего мира, вроде Большого взрыва, были связаны с появлением новых слоев реальности, то есть, с образованием новых мировых метрических наслоений. С тех пор, как внешним слоем Космоса стало пространство рациональностей, такие потрясения начинаются как результат междуметрических переходов в жизненном мире и уже потому именно в нем должны иметь самые разрушительные последствия.
      Трудно судить всего лишь на основании геометрии континуумального Универсума, в том числе и геометрии разогрева, о разрушительных эффектах, которые могут сопровождать метрический взрыв в пространстве жизненного мира, но это можно попытаться сделать с оценочной точностью на основании компаративного метода, диагностировав по характерным признакам какие-нибудь хорошо знакомые события как события взрыва и сравнивая доступные наблюдению интегральные показатели. Кроме того, предварительные оценки можно сделать, сравнивая начальную и конечную базы перехода как исторические объекты.
      Последнее сделать, пожалуй, легче всего. Начальная и конечная базы перехода - это, соответственно, корпускулярный и континуумальный мир. Без малейшей опасности ошибиться можно утверждать, что с тех пор, как человек стал рационально оценивать мир, он нигде больше и не жил, как только в корпускулярном мире как в операционной системе, доступной его рациональным возможностям. Эта система, как это видно из исторического пути человека, заполненного историческими эпохами и субэпохами, неоднократно подвергалась поэтапной модернизации, и с этими процессами, несомненно, связаны блоки серьезных и менее серьезных потрясений, имевших место в мировой истории.
      По тому, что эпоха корпускулярного мышления существует фактически с самого основания жизненного мира, можно сделать утверждение, которое может оказаться достаточным для довольно интересных выводов: метрический переход, в зоне которого мы находимся уже около полутора веков, - самый значительный за последние несколько тысяч лет, составившие историю современного жизненного мира.
      Впрочем, и диагностировать какие-либо известные события как метрический взрыв не так уж трудно.
      Разогрев и взрыв. Прецеденты
      К началу 20-го века мир был хорошо разогрет как новой, неклассической эстетикой, так и свежевыпеченными уравнениями Максвелла, которые, прекрасно описывая новую электромагнитную реальность, между делом успели возбудить в физике глубокий кризис и даже при этом участвовать в его разрешении. Кроме того, сама электромагнитная реальность, уже успевшая заметно изменить мир своей довольно интенсивной экспансией, со своей стороны сделала все для метрического разогрева жизненного мира приблизительно двадцатилетней пограничной зоны между 19-м и 20-м веками.
      С удивительной синхронностью в географически разных точках мира социальных событий в это время начинают потрясать мир события с характерными признаками метрического разогрева. Основные из этих признаков были рассмотрены выше и были сведены в основном к деформации статистической картины мотивации наших поступков.
      Действительно, интегральная картина социальных событий в конечном счете складывается из дифференциальных фактов наших индивидуальных поступков. А все частные поступки - это результат какой-то рациональной мотивации. Если согласиться, что, как об этом уже говорилось, нерациональной мотивации не существует, а существуют разные типы и уровни рациональности, то причинные корни наших поступков следует искать в актуальных для нас геометриях рациональностей.
      В относительно "холодные" времена решение проблем, возникающих в нашей социальной жизни, мы загоняем на верхние уровни рациональностей, и они дают нам ответы в соответствии с эстетикой и ценностями этих уровней. Понятно, что как раз эти ответы задают наши поступки во времена сравнительно высокой геометрической стабильности. Статистическая картина наших мотиваций в периоды метрических переходов, то есть, в периоды тем большей геометрической нестабильности, чем больше величина этих переходов, отличается от картины "спокойных" времен прежде всего смещением выбора в сторону упрощенных способов решения возникающих проблем.
      Ясно, что геометрия жизненного мира не выставляет оценок событиям, организованным ею. Поэтому такие экстремальные способы решения социальных проблем, как, например, большевизм или социал-национализм, есть реальности геометрически нейтральные. Но при этом всякие изменения в статистике спроса на них являются геометрически симптоматическими: они индексируют признаки, характерные для геометрии междуметрического перехода.
      Любой экстремизм в конечном счете - это крайняя формы упрощенного решения проблем. Упрощение - само по себе вещь совершенно необходимая, и в аристотелевских дозах она работает (и даже очень продуктивно работает) и в самые благополучные и спокойные времена. Но только во времена Перемен упрощения воплощаются в самые экстремальные формы.