21

Бекка не считала их, когда они один за другим приходили к ней, каждый с таким выражением на лице, будто он случайно запнулся обо что-то, чего вовсе не думал обнаружить на своем пути.

Она не считала их, ибо если принимала вот так — одного за другим, ей было легче заставить себя считать их за одного человека. Один за другим, и каждый раз она возносила благодарение Деве Марии, что этот другой уважал крови женщины и просил дать ему либо Поцелуй, либо Жест. Один за другим, но каждый, протягивавший к ней в темноте свои руки, был не тот, кого она так нетерпеливо ждала. Одетые или обнаженные, они не носили кожаную куртку с бахромой, никто из них не имел запаха дикого леса, ни у кого не было таких широких плеч и спины, никто не был Гилбером Ливи.

«Он сильный, он спасет Шифру, — думала она. — Он сильный, он вызволит нас обеих».

Когда к ней пришел Лу, он принес с собой горящую головешку в жестяной миске. Небольшой костер, который он зажег возле ее ложа из сосновых веток, высветил оспины на его лице так, что они стали казаться глубокими провалами. Бекка смотрела на него прямо и холодно. Если он искал в ее глазах ласку, то он ее вряд ли там обрел. Но и отказа тоже не встретил.

— Я хотел только взглянуть… — Он кивнул в сторону костра, который в целях безопасности развел в собственной блестящей миске. — Когда ты пришла к нам, мне показалось, что ты красива, но в темноте, да еще в начавшемся переполохе я ничего не смог разглядеть. А потом, у огня, ты тоже сидела от меня далеко… Я надеялся… Мне хотелось убедиться…

Бекка поняла, что он извиняется за принесенный огонь, и никак не могла сообразить — почему.

Она произнесла ритуальные слова, надеясь, что раз он пришел, то сейчас позволит ей сделать все, что надо, и на этом все и кончится. Но он продолжал сидеть и смотреть на нее так пристально, будто хотел съесть глазами. Его голодный взгляд пронизывал ее до костей, вызывал воспоминания о старых ранах и дрожь. Ей приходилось слышать еще более страшные истории, чем о женщинах, которых брали, когда они не были в поре, и которые умирали от разрывов. Иногда, а в те далекие Голодные Годы даже часто, женщины использовались для гораздо более насущных нужд, нежели хранение мужского семени.

Для того, чтобы называться Голодными, у тех времен были внушительные основания.

Разделявшее их молчание опасно сгущалось. Бекка попробовала действовать так, будто между ними ничего особенного не произошло: подумаешь, помолчали, ну и что? Но сидевший в ней Червь насмешливо заявил, что она ошибается. Это молчание было каким-то тяжелым, в нем до поры до времени затаилась гроза, а может быть, та опасная тишь, которая, если верить древним сказаниям, спускалась на бескрайние просторы зеленых вод, бесшумно отступавших от земли только затем, чтоб с диким ревом кинуться обратно на берег, дабы без остатка сокрушить Башни Гордыни.

Наконец женская слабость заставила Бекку нарушить железное молчание.

— Там… откуда ты… женщины говорили другие слова? — Возможно, он не понял приглашения?

Лу покраснел. Он сидел напротив нее с высоко поднятыми коленями; между ним и Беккой находилась миска с костерком. Ее вопрос заставил Лу подтянуть колени еще выше, так что при мерцающем свете пламени он стал похож на треснувшую коричневую оболочку впавшего в зимнюю спячку жука. Если б у него не было такого несчастного выражения лица, которое трудно забыть, она никогда бы не поверила, что это тот самый парень, который так насмехался над Сарджи, предлагая взять на себя и его очередь. Теперь было очень похоже, что ему и со своей-то не справиться.

Чем дольше он станет тут сшиваться, тем дольше не придет Гилбер Ливи, а у Бекки к тому было неотложное дело. Она снова попыталась поднять настроение Лу.

— Твой старый хутор, он лежит ближе к горам или к Коопу, если считать от Благоговения? — Она назвала хутор Виджи, а не свой, надеясь, что громкая слава ясновидящего гнома разносится далеко, что делает Благоговение лучшим ориентиром на местности. Виджи был единственным существом, пользовавшимся широкой известностью.

Лу покачал головой, отказываясь клевать на такую приманку.

— Все это в прошлом, — сказал он. — Ушло навсегда. Я теперь принадлежу к этой скадре. Хоть я родился не в Пограничье, но стал почти не хуже их. Зарабатываю себе прежнее имя. — То, как он это сказал, звучало, будто он мечом обрубил все вопросы о себе, обрубил раз и навсегда. — А ты действительно красивая, — добавил он вроде бы совсем не к месту.

Бекка не знала, как следует отнестись к этим словам. Тогда она подвинулась на своем ложе из сосновых веток и сделала Лу знак приблизиться к ней. Она не знала — и никогда не узнает, — из какого он хутора, почему он его покинул, сколько ему лет. Но она знает, что страх течет по его коже как масло, готовое вспыхнуть и сжечь его заживо. Тонкая пленка страха покрывала рану какого-то невыразимого стыда, который она чувствовала, будто на язык ей попал комок протухшего жира. Да, в хуторских ребятишках прекрасно умели воспитывать чувство стыда. Иногда оно внедрялось столь глубоко, что, казалось, стыд становился ядром какой-то собственной тьмы. А во тьме ребенок терялся, страх схватывал его с еще большей силой. И вот сейчас она будет держать в объятиях именно такого потерявшегося хуторского мальчика.

Он придвигался к ней постепенно, его тело пыталось доказать ей, как он смел, но его глаза кричали, что все это ложь. Она жестом дала ему понять, чтобы он прилег на сосновую подстилку рядом с ней. Тихо-тихо, чтобы не напугать его, она стала рассказывать ему старую сказку для детей:

— Когда женщины впали в грех и повсюду воцарилось беззаконие, они стали давать мужчинам в любое время, когда хотели, или отказывались принимать их семя по прихоти; и узнал Бог об этом, и огорчился. Он обратился к Пресвятой Богородице, сказав: «А где же дети?» И Богоматерь заплакала, ибо женщины либо не впускали в себя семя, либо заставляли его падать на иссохшую землю, потому что отвернулись они от колыбелей и те опустели. А сами они стали гоняться за яркими побрякушками Дьявола, отшвыривая ногами колыбели, будто это были ловушки.

И тогда Господин наш Царь, ощутив печаль Господа, сказал Богоматери: «Воззри на этих неблагодарных, этих истинных дочерей Евы. То, что они могут получить даром, они выбрасывают и разрушают. А за тем, что никак не должно вызвать у них желания, они гоняются в своей гордыне. Из-за их эгоизма колыбели пустуют, но гнев моего меча наполнит эти колыбели их собственной кровью».

Но Пречистая сказала ему: «Не делай этого, ибо они дочери двух чрев — они мои дочери, равно как и дочери Евы. Господин наш Царь, ты мне не Господь, чей гнев наполнил чрево Мира водой, но все же пощадил Ноя и его жен, чтобы снова заселить землю. Я прошу, чтоб твой беспощадный меч не наполнял колыбели кровью. И без того, слишком много крови, но это мы изменим».

Бекка почувствовала, как дыхание Лу становится спокойнее и ровнее, как у мальчика, готового отойти ко сну. Она дотронулась до его волос, грязных и пыльных, но еще не свалявшихся колтуном, как ей сначала показалось. В волосах было множество ползунов, от прикосновения которых ее пальцы ощущали щекотку. Она помолилась, чтобы ей выпала возможность очиститься от всего этого, чтобы отвратить опасность заразы от ползунов, копошащихся на нем и на других мужчинах. Но это все потом. А пока ей надо мириться с его присутствием, если она хочет увидеть Гилбера до восхода. И она снова заговорила, убаюкивая Лу.

— И тогда Богоматерь Мария зарыдала, а потом пересчитала все слезинки, и число их стало числом Голодных Лет. И за эти годы произошли те изменения, о которых говорила Богоматерь.

А Господин наш Царь скакал по всей земле, и меч его убивал, но лишь в пределах, дозволенных Господом. И сам Господь летел за ним в сопровождении сонма ангелов, и каждый ангел ставил печать на недрах каждой женщины и шептал ей на ухо: «Это чрево Евы, которое ваши грехи сделали бесплодным. И раз ты презрела колыбель свою, то теперь будешь постоянно стремиться ее заполнить. Сейчас не хватает тебе хлеба, а скоро будет не хватать еще большего». И прекратились крови у женщин, а врата чрева у них жестоко сузились от страха перед мечом Господина нашего Царя. Вот как оно было.

Лу содрогался в ее объятиях. Может, слова были немного другие, но Бекка знала, что именно эту историю Лу рассказывали, когда он был мальчиком. Какой порядочный хутор позволил бы ребенку вырасти, не услышав этой повести? Узнав ее, они познавали доброту Господа Бога, который мог стереть с лица земли все живое из-за гордыни и распутства женщин, но все же пощадил эту жизнь. Этот рассказ пояснял также, почему должны были наступить Голодные Годы — они были необходимы, как необходимо пламя для закалки стали. А больше всего учил он тому, что такое женская благодарность, что такое плата за древние долги, порожденные женской скверной.

Если грешницу удерживают от уплаты долга, это трудно назвать добродетелью.

Ей не пришлось закончить эту историю для детей. Лу ведь знал ее смысл, знал и свои обязанности. Она почувствовала, как его рука скользнула ей под блузку — бестолково шарящая и ищущая, касающаяся ее маленькой груди, чтобы вызвать возбуждение. Она ждала, пока не уловила слабого движения плоти, а затем протянула руку, чтоб дать ему Жест Благодарности и ввести его в Рай. Другие мужчины давали ей знать знаком или словами, что им больше по душе Поцелуй Признательности, но тут она решила, что это было бы слишком много для того, кто так робок и пуглив.

«Думаешь, что когда-нибудь, когда они захотят получить это, ты вспомнишь, что у тебя есть зубы? — Червь чуть не задохнулся от похабного смеха. — Будь счастлива уже тем, что из тебя за время дороги выветрился запах принимающей женщины, а то тебе пришлось бы дать им всем куда больше, чем они получили. Для ворья уважать знак крови — вещь необычная».

Бекка изгнала насмешливого демона из своего ума и сосредоточилась на том, что надо было делать в данный момент.

Все кончилось быстро. Когда она услышала стон наслаждения, она поняла, что он получил Господню награду мужчине за то, что помог гордой женщине вернуться на отведенное ей место. Она очень хотела, чтоб тут было темно и можно было бы не видеть Лу. Его покрытое оспинами лицо светилось счастьем, и она поняла — его переполняет благодарность, которая мужчине не к лицу.

«Уходи, — приказывала она ему мысленно, напрягая всю свою волю. — Ты мне ничего не должен. Это я плачу долги женщин; мы с тобой квиты. Благодарение Пресвятой Деве, я не обязана платить их дважды. Уходи же!» — Она ужасно устала.

А он все тянул. Ее чуть не стошнило от того, какими растроганными и влажными стали его глаза.

— Я могу принести тебе воды…

— Нет, спасибо.

— Мисочку, чтоб умыться? Я могу притащить ее из нашей кухни…

Она решила воспользоваться его благодарностью, чтобы поторопить уход.

— Я подожду до того времени, пока вы все… — Бекка оставила фразу неоконченной. Сам поймет, не такой уж он недоумок. Она почему-то сомневалась, что Мол станет держать у себя тех, кто не годится для этой… как ее… скадры, что ли? Ведь для того, чтобы учиться новому, нужны мозги.

— Пока ты не покончишь с нами? О, все кончилось, ты можешь спать спокойно. Я последний. — Теперь благодаря ее дару это был уже мужчина. Он повернулся на ее сосновой подстилке и заложил руки за голову. — Такой уж мне выпал жребий. — Его взгляд поднялся к звездам, видимым между хилых сосновых ветвей. — Ну, разве это не прекрасно? — Он показал на белое пятно, четко выделяющееся на черном небе. — В моем старом хуторе мы называли его Молоком Марии.

Бекка от нетерпения сжимала кулаки. Сейчас она не дала бы и горсти мякины за рассказ о хуторе Лу. Ей нужно было знать только одно — почему он ведет себя так, будто Гилбер Ливи куда-то провалился. Липкая субстанция, склеивавшая ей пальцы, доводила ее до бешенства. Она пробовала обтереть ее о ветки, но лишь обклеила ладони сухими семенами и опавшими иголками.

Бекка набрала в грудь побольше воздуха, медленно-медленно выдохнула его, стараясь, чтобы мысль, только что промелькнувшая у нее, не ушла в пустоту. Он просто забыл про Гилбера. Сейчас я помогу ему вспомнить.

— Думаю, я все же воспользуюсь водой, которую ты предлагал, — сказала она. — Но тебе не стоит себя утруждать, бегая взад и вперед с миской. Пусть Гилбер Ливи захватит ее сюда, когда придет.

Глаза Лу раскрылись так широко, будто им предстояло расширяться до бесконечности, чтоб вобрать в себя всю ее глупость.

— Ты думаешь, что Гилбер Ливи придет к тебе, миз? Вот за этим делом?

— А разве нет? — Была лишь одна причина, как воображала Бекка, которая могла объяснить слова Лу, но ее нельзя было произнести вслух: мерзость перед Господом! Если так и если Мол дышит с ним одним воздухом, то действительно порядки в этой скадре разительно отличались от порядков в хуторах.

Лу не потребовалось много времени, чтоб понять, какая мысль возникла у Бекки — уж больно ясно она была написана у нее на лице. Он издал звук — нечто среднее между фырканьем и смехом — и тут же вскочил на ноги.

— Нет, дело не в этом. Неужели ты думаешь, что Мол позволил бы такому позорить нашу скадру? Когда он брал меня к себе, он прежде всего досконально выспросил у меня причины, по которым я сбежал… оттуда, откуда я происхожу. Послал к моим родичам Яйузи — тайком, — но все, с чем вернулся Яйузи, было… — Он бросил на Бекку быстрый взгляд, поняв, что чуть было не выдал себя, и тут же поправился: — Нет, он узнал, что я чист. Если б я был одним их этих… несущих в себе смерть, отказывающихся от жизни… он убил бы меня на месте. То же и с Гилбером Ливи. Только Молу пришлось удовлетвориться словами самого Гилбера — уж слишком далеко пришлось бы переть туда, откуда он пришел, чтоб удостовериться, что он чист. Но Гилбер Ливи, так сказать, носит свое доказательство на себе.

По лицу Бекки скользнула гримаса стыда, что дало Лу основание потрепать ее по щеке. Ее дар превратил его в мужчину, а она стала для него милым и славным ребенком.

— Я пришлю его к тебе с водой, дорогая. А тогда, если у тебя хватит ума, ты сама поймешь, что к чему. И если у тебя получится, у меня есть настоящая монетка, прямо из Би-Сити, которую я дам тебе в уплату за этот фокус. — Он грубовато пощекотал ее под подбородком и зашагал к лагерному костру, напевая старинный благодарственный псалом Господину нашему Ироду, слова которого были весьма умело превращены в похабщину.

Оставшись одна, Бекка порадовалась, что он не забрал с собой миску с головешкой. Ночь уже кончалась, дело шло к утру. Она замерзла и не знала, что делать дальше. Придет ли за ней сам Мол, чтоб отвести обратно, и сделает вид, будто она провела время в этих кустах в одиночестве по собственной воле? Или ей надлежит собраться и без разрешения присоединиться к тем, кто сидит сейчас у костра? Маленький костерок Лу уже умирал. Она сунула в него несколько сухих сучков и стала смотреть, как они шипят и трещат; одновременно она обдумывала проблему — идти или оставаться.

Тут она услыхала твердые уверенные шаги и увидела второй огонек, пробирающийся сквозь кусты. Появился Гилбер Ливи с сосудом воды в одной руке и самодельным светильником — в другой.

Он сел рядом с ней, поставил свой светильник рядом со светильником Лу и протянул ей воду.

— Я захватил и тряпочку для твоих рук, мисси. — Его глаза были темны, и ей показалось, что она видит в них слабый отсвет звезд.

— Спасибо. Я воспользуюсь ею потом.

— Потом?

— Теперь ведь твоя очередь, верно? — Она повозилась на своей подстилке: вопрос был нахален даже для ее сестрицы Леноры. Там — внутри — ее горло пылало от щелочного вкуса стыда. Это чувство поднималось откуда-то из глубин живота и усиливалось с каждой секундой, а он продолжал сидеть на том же месте, не изменив выражения лица. Поскольку он даже не придвинулся к ней, Бекка произнесла традиционные слова и снова подождала, но уже дольше. Ничего. Причем ничего похожего на страх Лу перед женщиной она не почувствовала.

— Мисси, — сказал он, помолчав так долго, что Бекке показалось, будто у нее от ожидания начинает сама собой слезать кожа. — Мисси, все эти дела не для меня. — Он снова сунул ей сосуд с водой. — Лу был последним, кто использовал тебя сегодня ночью. Можешь умыться и немножко отдохнуть. Ребенок сейчас спокойно спит. Мы уйдем с рассветом. — Бекка не шелохнулась, и тогда он взял ее руки в свои и тщательно отчистил от сухих семян и коричневых сосновых иголок. Его сильные руки выражали пугающую нежность, когда он склонил голову к ее рукам и насухо вытер пальцы.

— Кто ты такой? — Слова, лишенные каких-либо прикрас, с трудом сходили с ее губ. — Ты мужчина?

Он поднял голову и откинул назад несколько тонких прядей черных волос. В его глазах было что-то, заставившее все у нее внутри сжаться, как будто у него была сила Бога — войти в ее глаза, обыскать душу и, взвесив ее, узнать, куда эту душу отправить — может быть, в ад?

— Я бы сказал, что я мужчина, — ответил он, — и если я не разделил блудницу этой скадры с остальными, это никак не делает меня не мужчиной.

— Да как ты смеешь так меня называть! — вскричала Бекка. Ее рука взвилась и, прежде чем она успела удержать эту руку, хлестко ударила Гилбера Ливи по лицу.

Червь в восторге вопил:

«Еще! Дай ему еще!»

Багровый свет углей вспыхнул и бешенством застлал ей глаза.

Слишком поздно тот беспомощный призрак, что был послушным ребенком Хэтти, увидел ножи на поясе Гилбера.

«Дай ему еще! Что ты теряешь? Все они пользовались тобой по очереди, тобой, которая хотела лишь его одного, — шипел Червь. — Все равно никому нет дела, убьет он тебя или нет! Да стукни ты его еще разок хорошенько! Еще! Набирай очки! Он все равно может убить тебя только один раз!»