Псалмы Ирода

У них есть еще одно очень важное дело, и если горожане и наслышаны о нем, то помалкивают в тряпочку и не суют носы куда не надо. Вы же знаете, что на ринг наших ребят никто силой не загоняет. Когда кто-то из них выходит на ринг, это все равно как если бы он громогласно заявил, что надеется в скором времени свергнуть своего родителя. И если он проиграл схватку, то велика ли потеря, если позднее — в темноте — появляется кто-то, кто лучше его, и учит проигравшего, что такое гордыня и как высока у нее цена?

— Убивает его? — Губы Сары Джун раскрылись. — И кто же это делает?

— Да всякий, кто его повстречает, дитя.

— Даже тот, кто не является альфом его хутора? — В голосе этой женщины-ребенка не прозвучало даже намека на жалость к побежденным. Удовлетворенное любопытство и возбуждение придали ее лицу какую-то хищную остроту. Бекка не верила своим глазам.

Толстуха кивнула:

— И надменные будут повергнуты в прах, — со значением сказала она.

Сара Джун вся подалась вперед, ее крохотная ручка протянулась, чтоб сжать руку Бекки.

— Тогда все, кто придет за нами сегодня, будут альфами или теми, кто станет альфами в недалеком будущем? — Возбуждение сестренки, казалось, обжигало кожу Бекки. В глазах Сары Джун гордость засветила огни поярче городских фонарей. — Только сильные?

— О, даже больше того, милочка. — Довольная женщина поудобнее устроила в кресле свое невероятно жирное тело. — Дело в том, что наступление темноты устраняет и часть победителей. Они имели смелость выйти на ринг, им пришла удача и они одержали победу, но где они найдут такого дурака альфа, который будет покорно дожидаться прихода смерти, им же самим зачатой? От юноши требуется не только сила, но и мудрость, чтоб пережить эту ночь. Некоторые из них слишком умны, чтоб выставить напоказ свою ретивость, другие слишком хитры, чтоб продемонстрировать свою слабость. — Толстуха повела головой и указала глазами на окно, возле которого все еще стояла Айва. — У нее был сын, обладавший огромной силой, а вот ума у него было маловато. Иначе она сейчас была бы одной из самых главных в Добродетели. — Легкая улыбка тронула сложенный бутончиком рот. — Сидела бы на моем месте.

— Только самые лучшие придут искать вас, дитя, — вступила в разговор другая матрона. Ее глаза оставались закрытыми, будто она спала, и поэтому казалось, что слова исходят как бы из уст статуи-оракула, о которых рассказывают старинные сказания. — Ни тебе мякины, ни тебе костры — отборное семя нашего урожая. Альфы и молодые люди слишком сильные, или слишком ловкие, или слишком умные, чтобы бояться того, что таится во мгле. Недостойные, но обладающие здравым смыслом, те унесут ноги в какие-нибудь безопасные местечки. Сегодня ночью ты будешь благодарить не кого попало, а самых лучших сынов Имения Добродетель.

Сара Джун от счастья чуть не расхохоталась.

— А я-то думала, что мне придется благодарить любого мальчишку или мужчину, которые приехали на праздник Окончания Жатвы!

Матроны тоже рассмеялись, и одна из них взъерошила волосы девушке.

— Господь с тобой, моя милая, ты что ж, думала, что попала в руки ворья, что ли? Наши мужчины сильны и умны, но они знают правила и умеют их соблюдать. За все время, прошедшее с конца войны с Праведниками — Господин наш Царь да спасет нас от новой, — мы на праздниках Окончания Жатвы не потеряли ни одной девушки.

— Ну а теперь, милые, идите к своим сестрам, — сказала третья матрона, делая знак Бекке и Саре Джун, что они могут удалиться. — Вам скажут, когда наступит время.

— Ну успокоилась, младенчик? — Эпл так и вцепилась в Сару Джун, когда они присоединились к своей группе. — Или тебе все еще нужна мамочка, чтоб и сегодня ночью держать за ручку?

— Заткнись ты, бесплодная! — Бекка не могла удержаться, чтоб не встать между своей маленькой сестричкой и хамством. — Это тебе надо молиться, чтоб хоть кто-нибудь, кроме твоей мамы, захотел подержать тебя за руку!

— Ох, Эпл, ты же ее взбесишь! — Приска скорчила испуганную гримасу, но слова ее были щедро приправлены кислотой. — Разве тебе неизвестно, что, подняв голос на Сару Джун, ты навлекаешь на себя гнев Бекки? Она же обожает эту куклу!

— И в самом деле, — Эпл охотно поддержала инсинуацию сестры, — я же — дура такая — совершенно забыла, о чем все на хуторе давно знают.

— Что? Да какую еще грязь вы хотите на нас вылить, мерзкие старухи? — почти закричала Сара Джун. Ее маленькое личико вспыхнуло праведным гневом.

— Не обращай на них внимания, — сказала Бекка спокойно. — Им же очень хочется, чтоб у нас возникли неприятности с женщинами Имения. — Она демонстративно поднялась и отошла. Но до нее все равно доносилось мяуканье Эпл и Приски. Тогда Бекка пересекла весь зал, осторожно прокладывая путь между группами девушек. Идти было некуда, но это не имело значения — только быть подальше от своих сводных сестер.

— Бекка?

Чья-то рука дотронулась до оборки ее бального платья. Бекка глянула вниз.

— Дасса?

Бекка упала на колени и сжала тонкие пальцы девушки из Миролюбия.

— О Дасса, как я рада снова видеть тебя!

Прочие девы из Миролюбия отнюдь не выглядели так, будто разделяют радость Бекки. Все физиономии как одна приняли такое выражение, будто на них натянули туго накрахмаленные маски, а их рты сжались в крошечные узелки, дабы не выпустить наружу ни словечка. От этих девиц исходил холод, который не имел ничего общего с погодой за стенами зала.

— Нельзя ли… Нельзя ли нам отойти куда-нибудь? — спросила Дасса.

Она говорила так тихо, что Бекке пришлось переспросить.

— Думаю, можно. — Бекка оглянулась. — Никто не обругал ни меня, ни Сару Джун за то, что мы подошли к окну.

Обе девушки крадучись отошли от группы из Миролюбия так, будто совершали какое-то преступление.

Бекка подвела Дассу к окну, которое выходило не туда, где находился борцовский ринг. И хотя тьма за окном стала еще более непроницаемой, воображение Бекки было полно лицами юношей и зрелых мужчин, скованных друг с другом пляской смерти.

— Ты прекрасно выглядишь, Дасса, — сказала Бекка, надеясь хоть чуть-чуть приподнять завесу печали, которая, как ей казалось, плотно окутывала девушку из Миролюбия. — Я спрашивала о тебе мисс Линн. Она сказала, что Полугодие прошло хорошо. Возрадуйся.

— Возрадуемся… — Слово слетело с губ Дассы, будто орех в скорлупе иронии. — Теперь я полноценная женщина с хутора Миролюбие. — Фраза прозвучала как смертный приговор.

— Ну теперь уж недолго, — ответила Бекка, слыша, как фальшиво и лживо звучит ее собственный голос. Новый призрак встал между ней и Дассой — холодный и безликий, — и ей хотелось одного — вырваться и бежать от него без оглядки. — Могу спорить, после этой ночи не один альф явится к вам в лагерь, чтобы поговорить с твоим родителем. — Бекка произнесла слова, которые, как предполагалось, хотела бы услышать любая девушка. Она желала от всего сердца, чтоб они оказали свое магическое действие, облегчили бы сердце Дассы и заставили ее наконец улыбнуться.

— Меня никто не возьмет. — Невидящий взгляд Дассы был обращен в окно, в стекле которого плавали светящиеся отражения фонарей, подобные большим пузырям Надежды, достигнуть которых не было никакой возможности.

— Что это за дурацкий разговор?..

Внезапно глаза Дассы ожили. Сейчас они обжигали, как обжигает руку стылый металл на морозе; они остановили вспышку Бекки вернее челюстей захлопнувшегося капкана. Даже если б Бекка попыталась, шевельнуться она все равно бы не смогла.

— Бекка, останься со мной в эту ночь, — умоляла Дасса. — Не оставляй меня одну, когда они выгонят нас к мужчинам…

— Детка, это же невозможно. — Бекка попыталась было дотронуться до шелковистых волос Дассы, но ей почудилось, что сейчас от девушки полетят искры неведомой смертельной энергии, которой заряжено ее тело, и Бекка отдернула руку. — Жены па говорили, что женщины Имения пристально следят за тем, чтоб мы отсюда уходили только поодиночке. Возможно, нам удалось бы встретиться, как только мы выберемся из этой конуры, но ведь никто из нас не знает улиц Добродетели. Как же мы сумеем договориться о встрече?

— Но я не могу выйти отсюда одна! Я ни за что одна не выйду!

— Дасса, это же все не так уж страшно… Тут нечего бояться! — Бекка никогда и предположить не могла, что ложь с такой легкостью будет срываться с ее губ. — Даже малютка Сара Джун и та уже не боится того, с чем ей придется встретиться снаружи.

— А разве ей предстоит встреча с собственным отцом? — Этот вопрос, неожиданно сорвавшийся с уст Дассы, обжег Бекку не хуже хлыста. — Собирается ли она встретиться с ним, как женщина встречается с мужчиной? Говорил ли ей в лицо ее собственный отец, какой именно дорогой она должна идти к месту встречи? Водил ли он ее по Добродетели, показывал ли то место, где он будет дожидаться ее? Говорил ли, что он с ней сделает, если она его ослушается?

— Ее… родитель? — Подобно спутанным ночным снам, ничто из сказанного Дассой не имело смысла. Бекка могла только тупо повторить какие-то обрывки слов.

— Мой родитель! — Дасса стукнула кулачком по оконному стеклу. Она обратила взгляд к Бекке, глаза ее были полны слез. — Я думала, это шутка, когда он впервые сказал мне… приказал мне. Сначала, когда он вызвал меня к себе, я обрадовалась. Я подумала, что должна выполнить во время поездки сюда какую-то его просьбу и что это позволит мне заслужить его похвалу. Он ведь никогда не играет со своими дочками… и даже не разговаривает с нами, если рядом есть кто-то другой, к кому он может обратиться. Поэтому я просто гордилась его вызовом. Гордилась!

Дорого бы дала Бекка за то, чтоб не слышать страшного смеха девушки!

— Ты что говоришь, Дасса!.. Это… этого не… это мерзость, худшая чем…

— А кто докажет? — Дасса почти выплюнула эти слова. — Чье слово? Мое? Мое слово против слова альфа Миролюбия? Ну скажи, кто мне поверит? Назови хоть одного человека, который поверит мне и поможет, и я влезу на самую высокую крышу Добродетели и буду оттуда кричать ему хвалу! Но ведь нужны пять женщин, чтоб опровергнуть слово мужчины!

Бекка могла лишь мотнуть головой, отрицая то, чего отрицать было нельзя.

— Быть того не может! Ты, должно быть, не так его поняла! Даже Зах…

— А, собственно, почему? — возразила Дасса. — Он альф, и его воля — единственный закон для всех, живущих на хуторе, до тех пор, пока у него есть сила поддерживать эту власть. Если б я была мужчиной, я бы могла вызвать его на бой. Проиграла бы, но такая смерть сейчас мне представляется желанной…

— А что он сказал тебе? — спросила Бекка, хотя желания знать подробности у нее никакого не было.

— Он сказал… — Глаза Дассы стали похожи на глаза мертвеца. — Он сказал, что гордится тем, какой прелестной я стала. Он сказал, что жаден до прелестных вещей, прости его Господин наш Царь за эту слабость. Сказал, что таких, как он, немало, но что он готов сокрушить даже прелестную вещицу, ежели она окажется неблагодарной и недостойной той руки, которая ее вскормила. И поцеловал меня.

— Дасса…

— Мы тогда были в его палатке, сразу же после того, как разбили лагерь. Он поцеловал меня не как отец, а так, как — я не раз видела — он целовал мою ма и других своих жен. А потом во всех подробностях рассказал, как это будет и как он наградит меня, если я буду послушной девочкой. И все дети, которых я рожу…

— Дети! — Бекка отшатнулась.

— …никогда не увидят холма, независимо от того, кто именно родится. Он даже поклялся в этом. А потом он провел меня по тому пути, где он рассчитывает встретить меня нынешней ночью. И чтоб я обязательно появилась там, а то будет хуже, сказал он!

Она закинула голову и подняла лицо к городским светильникам, которые превратили в серебро полоски слез на ее щеках.

— Мария милосердная, — рыдала Дасса, все же приглушая плач так, чтоб старухи у камина не услыхали его. — Блаженная дева Мария, почему же я так боялась, что не пройду через свое Полугодие? Зачем молилась тебе, чтоб все кончилось благополучно? Ведь все, что рассказывается о девушках, которые его не прошли, не просто страшные сказки. Ведь в живых остаются лишь те женщины, у которых следующая Перемена наступает не раньше, чем через полгода. Таков обряд. Так лучше бы мне было молиться о раннем появлении второй крови! Лучше было бы, чтоб женщины предали меня тайной смерти! Лучше любая смерть, чем то, что ожидает меня сегодня ночью. О Боже мой!

— Нет! — выдохнула Бекка. Она обняла Дассу так, будто та была младенцем, которого надо спасти от смерти на холме. — Нет, смерть никогда не бывает лучше чего-то. Я останусь с тобой! А твоему родителю до тебя никогда не дотронуться! Мы отыщем моего па! Я знаю, где встретиться с ним. — Сверкнули глаза Дассы, в которых плескался ужас, и Бекка торопливо добавила: — Нет, нет, у нас совсем другое. Он обещал мне защиту от… одного человека, которого мы считаем плохим, вот и все. Он и тебя защитит… вот подожди, увидишь… Я знаю, он…

— Против другого альфа? — не поверила Дасса. — Хутор против хутора? Мужчина против другого мужчины?

— Успокойся, успокойся! — Вот и все, что могла сказать Бекка, гладя волосы девушки. — Все будет хорошо! Только успокойся.

Они еще стояли у окна, когда дверь в дальнем конце зала отворилась. Вошедшая местная женщина объявила:

— Все кончено. Время.

Тишина, воцарившаяся, когда несколько десятков девушек разом затаили дыхание, была как тень крыла ангела смерти. Бекка чувствовала, как содрогается в ее объятиях тело Дассы.

Айва молча взяла странную гладкую палку и погасила висящие светильники. Матроны у камина забросали тлеющие угли песком; зал погрузился в темноту.

Во тьме Бекка слышала шорох юбок, шлепанье десятков ног — босых и обутых. Она еще крепче прижалась спиной к окну, продолжая сжимать в объятиях Дассу и молясь святой Саломее, чтоб та набросила на них свой невидимый покров.

Но не та, видно, была ночь, чтобы исполнились мольбы невинных. Сильные руки схватили Бекку за плечи и повлекли куда-то. Она изо всех сил хваталась за Дассу, которая издавала лишь один монотонный звук — животный, низкий, нечленораздельный стон. Девушку вырвали из рук Бекки. Она сделала еще одну попытку дотянуться до нее, но слишком много крепких рук противостояло ей.

— Дасса! — кричала она. — Дасса, жди меня! Я найду, я отыщу тебя! Не смей уходить одна!

А затем в ее ищущих пальцах не осталось ничего, кроме воздуха. Холодный ветер ударил ее в лицо, и ее плашмя швырнули прямо в грязь у корней древних деревьев.

11

Вот как воспитывают женщин:

Пока она в пеленках, мать кормит ее.

Когда она шалит, отец дает ей шлепка.

Когда она превращается в девушку, за ее воспитание

Ответственен тот, кто станет ее мужем.

Таков Закон мужчин.

А вот как ломают тех, кто не хочет учиться:

Пока она в пеленках, мать шлепает ее.

Когда она не слушается, отец порет ее ремнем.

Если же она девушка и нет над ней хозяина,

То тот, у кого есть и ум и сила, внушит ей

Страх Божий и станет ее господином.

И это тоже Закон мужчин.

Бекка блуждала в роще, время от времени окликая Дассу по имени. Свет луны сочился сквозь ветви, превращая опавшие орехи в маленькие слитки золота, рассыпанные по тронутой инеем траве. Бекка, спотыкаясь, побрела к длинному зданию, надеясь, что девушка из Миролюбия притаилась где-то поблизости. Но вместо Дассы она наткнулась на Айву, охранявшую дверь со своим шестом в руках.

— Показать тебе дорогу в Имение? — спросила старуха.

— Я… я ищу кое-кого…

— Те, кого тебе надлежит искать, уже вышли на улицы. И они ждут тебя там.

— Я ищу свою подружку. Она ужасно напугана…

— Не ту ли твою хорошенькую сестренку? Мне показалось, что женщины сумели дать ей средство от расстройства желудка. Она выглядела так, будто предвкушение ночной работы вызывает у нее приступ энтузиазма; во всяком случае, так было, когда они с ней покончили.

— Нет, это не Сара Джун. Я сказала — подружку, девушку с другого хутора.

— Меня не касается, откуда она. Пусть хоть с луны. Вы должны ходить в одиночку. Эта ночь — не для цыплячьего писка. И нечего тебе заниматься чем-то помимо того дела, которое возложено на тебя обычаем.

— А если… — начала Бекка, и в глазах у нее сверкнул огонек, — что, если я случайно наткнусь на улице на какую-нибудь девушку? Нас ведь много…

— Имение тоже немаленькое, даже если говорить об улицах, которые отведены специально вам. Но случайные встречи все же бывают, и когда они происходят, ты обязана сделать вид, что ничего не видишь, ничего не слышишь и побыстрее унести оттуда ноги. Я же сказала — сегодня девушки ходят только в одиночку. А разве тебя мама учила по-другому?

— Меня учили не хуже других! — сердито отозвалась Бекка.

— Ну а тогда убирайся вон туда! — Айва кивнула головой в сторону залитых лунным светом улиц Добродетели. — Я-то понимаю, что ты задумала — тянешь время пустой болтовней. Бог свидетель, как мне хотелось бы, чтоб эта ночь уже миновала и для тебя, и для твоих сестренок, но вещи таковы, каковы они есть, и нет смысла бороться с тем, что всегда было и всегда будет. А теперь убирайся, а то мне придется вложить в тебя храбрости! — И она красноречиво взмахнула своим шестом.

Бекке не потребовалось никаких других побудительных причин, чтобы покинуть эти места. «Плевать мне на то, что она говорит, — подумала она с яростью, пробираясь через рощу по тропе, ведущей к Добродетели. — Я отыщу Дассу и не буду отходить от нее ни на шаг всю ночь. Самое плохое, что может с нами случиться, так это то, что они нас разлучат, но тогда я снова отыщу ее! Да, да, и снова, и снова, пока мы или не натолкнемся на моего па, или нас обеих не отправят в наши палатки. А тогда уж они, несомненно, побегут извещать па. Ну и пусть! Мне того только и надо! Он мне сразу поверит, когда я перескажу ему историю Дассы. Он знает, что за птица этот Зах, и сделает все возможное, чтоб найти нужные улики. Я же помню, он как-то сказал, что самое лучшее, что может сделать альф, — это с корнем вырвать мерзость человеческую. А это мерзость, да еще не имеющая оправдания. А может, когда все кончится, найдется возможность сделать Тома альфом Миролюбия… И он возьмет Дассу в жены…»

Ее ум был полностью занят плетением будущего, соответствующего ее собственным желаниям и устремлениям. А поэтому она не заметила тени, притаившейся в боковой улочке, на которую она свернула. Не заметила до той минуты, пока мужчина не выступил вперед и не схватил ее за руку, заставив остановиться и повернуться к нему.

— Благословенна будь, сестра. Сыта ли ты? — спросил незнакомец.

Вот и началось. У Бекки с самого начала не было шансов найти отца. Мужчины должны были попасться ей гораздо раньше.

После третьего раза все стало легче. Ее уже не мучило острое желание немедленно найти бочку с дождевой водой, чтобы отмыть ладони и начисто выполоскать рот. Следующий мужчина, которого она благодарила, лишь отсрочил момент освобождения и очищения. Достаточно было и легкого ополаскивания.

Самым омерзительным, насколько она могла судить, был запах. Даже ощущение липкости и то было лучше — что-то вроде скользкого месива, смытого с пригоревшей сковороды. Что касается остального, то она действовала механически, следуя урокам, полученным у Селены и других жен, и делала все, что от нее зависело, для тех, кто ее избрал, чтобы елико возможно ускорить достижение ими честно заработанного входа в Рай.

Только один из этих мужчин дался ей нелегко, и то преимущественно из-за своего странного поведения, а не из-за осознанного желания сыграть с ней злую шутку. Это был весьма забавный с виду человечек — таким по крайней мере он виделся Бекке при лунном свете. Он был почти лыс, а вид его красных щечек почему-то вызвал у нее мысль, что она его откуда-то знает и ей надо вспомнить — откуда.

Бекка сидела на земле, прислонясь к грубой кирпичной стене, когда он ее обнаружил, вернее споткнулся об нее. Она встала, чтоб ответить на его вежливое приветствие, и оказалось, что они одного роста.

— Благословенна будь, сестра, сыта ли ты? — спросил он. Его голос срывался, как у подростка.

— Ваша сила — мое убежище, ваша доброта — моя пища, ваша честь — мое спасение. — Бекка уже потеряла счет тому, сколько раз за ночь она бубнила этот канонический ответ на его тоже каноническое приветствие. Они ей осточертели до смерти, и она страстно желала одного — пусть мужчина перестанет валять дурака и просто предоставит ей заняться делом. Она решила как бы отключиться и сделать вид, что дремлет от усталости, выполняя свой долг перед ним. В самый первый раз она попробовала представить себе, будто приносит долг благодарности Джеми, но от этого стало только хуже. Джеми никогда не отнесся бы к ней так… как к вещи… о, конечно, к вещи, доставляющей удовольствие, вещи удобной, приятной, но не более того. Для этих мужчин она была чем-то вроде ковша холодной воды в жаркий полдень или остывшим блюдом для голодного, которому в конечном счете безразлично, что он ест, лишь бы насытиться… Нет, это не был… это не мог быть Джеми. И она постаралась забыть о нем. Взойдет солнце, и все изменится. А до этого ей придется пройти через серию движений, чтобы никто из встреченных ею не мог побежать с жалобой к ее па.

Она заставила замолчать своего Червя, который спрашивал, а не ошибается ли она и обнаружится ли какая-нибудь разница, когда она станет женой.

«Я буду тогда принадлежать Джеми», — ответила она гордо.

«Так ведь я не об этом», — ответил Червь.

Этот ответ Бекка оставила без внимания и вернулась к своим обязанностям в отношении розовощекого мужчины, требовавшего выполнения долга. Тем же самым ровным и послушным голосом, которым она говорила «да, ма», когда мать отчитывала ее за какую-нибудь воображаемую ошибку, она повторила толстячку все, что полагалось говорить в таких случаях: «Я выражу вам свою благодарность и свое расположение». Теперь наступила его очередь сказать, в какой форме он хочет получить благодарность.

Но он подскочил с такой живостью, что на мгновение она подумала, что он просит о Поцелуе Расположения. Бекка приподняла юбку как можно выше, чтоб случайно не испачкать ее, и встала на колени, но тут его толстенькие ручки схватили ее за плечи, заставив встать во весь рост.

— О нет, нет, нет, этого не надо, мисси! — Голос высокий, какой-то даже чирикающий. Слышавшееся в нем волнение разрушило с таким трудом возведенную ею стену отчуждения. Удивленно хлопнув ресницами, она протянула к нему руку, думая, что ему нужен Жест. Но его толстенькое тельце отшатнулось от нее с такой стыдливостью, будто он был девушкой, только что вступившей в первую Перемену.

— Ну, пожалуйста, — он жестом показал, чтоб она вернулась на свое место у стены, — пожалуйста, сядь. У меня нет другого желания, кроме желания поговорить с тобой.

— Поговорить? В эту ночь? В ночь Окончания Жатвы? Да что с вами такое?! — Слова успели вырваться из уст Бекки прежде, чем она сообразила, что она говорит. Поздно! Ее пальцы метнулись к губам, чтоб заглушить нанесенное оскорбление, а горячий румянец стыда обжег ее щеки.

Но он только расхохотался. Смех такой милый, такой домашний. Бекка не могла припомнить, когда она в последний раз слышала такой сердечный смех в Имении. Рука незнакомца на ощупь была мягкой и прохладной, когда его пальцы сжали ее влажную липкую ладонь.

— Бог с тобой, моя девочка, какой же чушью забили тебе головку женщины вашего хутора, рассказывая о мужчинах. Меня благодарили и утешали и обслуживали этой ночью до такой степени, что я с радостью встретился бы с небольшой неблагодарностью, а то так ведь недолго и в песок просочиться. — Он устало соскользнул на землю и сел, потащив Бекку за собой. — Знаешь ли, возможности мужчины тоже не безграничны.

Бекка в удивлении выпятила губы.

— Но если вам так хорошо послужили, то почему вы остаетесь на улице? Почему не вернетесь в свою палатку в лагере вашего хутора?

В глазах мужчины появилось выражение тоски.

— Думаешь, ко мне они отнесутся иначе, чем к вам — девушкам?

О, эти матроны из Добродетели, воистину скалы несокрушимые и бичи разящие; они сумеют стать преградой на пути тех, кто думает отбиться от стада, и загнать их в загоны.

— Знаю я, — пробормотала Бекка, вспомнив Айву.

— Пыталась удрать из Имения, а? — добродушно осведомился мужчина. — Знаю, знаю. Каждый год находится несколько девушек, которым не хочется быть Руфью для бесчисленного числа мужчин, решивших сыграть роль Вооза.[6] Небось, встретилась с ними на баррикадах?

— На баррикадах?

— Ну, эти сооружения, по военным стандартам не такие уж мощные, — просто несколько древесных стволов, связанных вместе, но их охраняют старухи из Имения, и лица у них каменные. Они тебе макушку проклюют своими вопросами: «Ты зачем сюда явился? Уж не хочешь ли ты удрать от девушек, честно выполняющих долг в праздник Окончания Жатвы? Да нет, ты, конечно, просто заблудился, ведь верно?» И под их свирепыми взглядами твои ответы тебе самому кажутся просто жалким лепетом. И из попытки спрятаться в одном из городских зданий тоже ничего не получится. Они присматривают, чтоб все двери или окна, которыми ты можешь воспользоваться, были бы надежно закрыты.

Толстый человечек тяжело вздохнул.

— Долг, долг, долг, — сказал он и покачал головой. — Хотелось бы мне, чтоб моя ма менее сурово вбивала в меня понятие долга. Если б не это, я б наверняка подмигнул этим старым гарпиям, чтобы они сделали вид, будто не замечают тех, кто хочет пройти мимо их заграждений. Нежеланная услужливость никому чести не делает. Некоторые из моих ребят трудились последние недели как буйволы, чтоб приготовить все для людей из Коопа и для всех этих хуторян, которые должны были приехать в Добродетель на праздник. Да разве я не знаю, что большинство их предпочли бы сейчас выспаться как следует, чем… Но долг! — Он утомленно прислонил голову к стене и прикрыл глаза. А потому и не заметил острого вопрошающего взгляда, который бросила на него Бекка.

А ее внутренний взгляд в это время рисовал ей ту вульгарную толстую тетку, которая читала ей и Саре Джун лекцию о том, чем занимаются юноши после того, как кончится официальная борьба на ринге. Что она сказала? Что-то насчет того, что ум иногда важнее силы…

— Вы альф Добродетели? — В устах Бекки это звучало как обвинение в каком-то преступлении.

— И назван Вараком при крещении святой водой. — Он открыл глаза и мило улыбнулся. — Ну а теперь, когда тебе это известно, не угодно ли будет поболтать со мной?

Почувствовав себя чуть ли не младше Сары Джун, Бекка с трудом проглотила слюну и согласно кивнула. Ее руки сами собой чопорно сложились на коленях, а губы поджались, будто в ожидании урока, которому предстоит быть невероятно скучным.

Жатвенная луна отражалась в глазах Барака, занимая там столько места, что спрятать выражение боли ему уже было некуда.

— Понятно, — сказал он, — ты это делаешь из чистого страха передо мной. Что ж, лучше так, чем специально раскидывать свои сети вокруг меня. По этой дорожке я, знаешь ли, этой ночью находился предостаточно. А вот собираешься ли ты со мной говорить? Или станешь сидеть, закрывшись, как устрица во время отлива?

Была ли причиной печаль в его голосе, или же сыграло роль пробудившееся в ней любопытство, но Бекка не смогла удержаться:

— Во имя Господина нашего Царя, что такое устрица во время отлива?

Варак расхохотался от всего сердца и внезапно все стало совсем простым. Было в необычном альфе Добродетели нечто такое, что успокоило бешено скачущее сердце Бекки. И тогда он начал говорить.

Куда-то ушла луна, а твердая стена за спиной уже не казалась Бекке такой шершавой, грубой и холодной сквозь легкую ткань бального платья. Точно так же, как она и ее сестры недавно выводили фигуры танца перед сборищем мужчин, так этот человек сейчас выделывал удивительнейшие па перед ней одной, но только с помощью своего языка. Он мог говорить практически обо всем, что существует под солнцем, и заставлял Бекку видеть все это его глазами. Он мог рассуждать о событиях прошлого и брать ее туда вместе с собой, даже если она имела о вещах, свидетелем которых он был, столько же представления, сколько… устрица во время отлива. Он даже радовался ее вопросам. И хотя где-то на задворках своей памяти она хранила факт, что он человек, который занят привычной мужской работой, что он убивал, чтоб занять место альфа, и снова убивал, чтоб удержать это место… но когда он разговаривал с ней, все это казалось почти невозможным.

А о городах Коопа он знал больше всех на свете, включая ее па!

— Конечно, я знаю твоего брата Елеазара. Видел его и тот отряд, с которым он путешествовал, когда они проезжали через Имение… сколько же лет назад? А, ладно, не имеет значения. Но обычно люди нашего Коопа приезжают к нам другим путем. Я больше всего жалею людей из других Коопов, когда вижу на горизонте цепочку их фургонов и вьючных животных. Им ведь приходится пересекать снежные горы… во всяком случае, так говорили мне торговцы из нашего Коопа… Они считают, что их конкуренты отдали бы многое, чтоб завести торговлю с Добродетелью, и именно поэтому люди из нашего Коопа так увиваются вокруг нас. Они панически боятся нас потерять.

— Потерять? — Бекка остановилась. Внезапно она поняла, что все ее представления о том, что связывает хутора с Имениями и Имения с городами, столь же туманны, как осеннее утро. Она даже не могла припомнить — интересовалась ли она когда-нибудь подобными вопросами. Прочная нить практичности, унаследованная ею с кровью матери, вернее всего удерживала Бекку от таких тем. Хэтти сказала бы, что подобные проблемы представляют собой абсолютно бесполезное знание для девушек, а женщинам просто неприлично совать нос в такие дела.

Но сейчас Хэтти тут не было.

Варак дружески положил ладонь на ее руку.

— Я испугал тебя, дитя? Бог свидетель, я вовсе не преследовал такую цель. Неужели дело в том, о чем говаривала моя ма: «Мир слишком велик, чтоб женщина могла охватить его своим умом. Ей целого дня еле хватает, чтоб справиться с одним очагом».

— О нет, нет, сэр, я нисколько не испугалась, ни на волосок не испугалась! О пожалуйста, если вы можете еще что-то рассказать о городах, я готова на что угодно, лишь бы услышать это! — Бекка говорила с такой искренностью, что это вызвало еще один смешок у ее странного приятеля.