В этой старухе не было ничего ангельского.

— Это Праведный Путь, что ли? — прокаркала она. Никто не осмелился подтвердить ей это. — Отвечайте, а то так и сгниете там, где сидите! Я спрашиваю, ваша ферма называется Праведный Путь?

Бекка готова была поклясться, что слышит, как пересохший язык Приски трется о ее не менее сухие губы. Наконец эта перезрелая девица смогла с трудом произнести:

— Мы из Праведного Пути.

Старуха фыркнула:

— Видно, на том пути произрастают изрядные дурехи. Ладно, пошли. Остались только вы да ферма Долготерпение, а потом сразу — борьба. Клянусь Господином нашим Иродом, если вы, девки, не поспешите, те молодые грешники перебьют друг друга задолго до того, как их вызовут на ринг. Вараку пришлось уже улаживать три ссоры, и я могу лишь возблагодарить Господа за то, что он послал нам в альфы такого терпеливого человека. А ну побыстрее… — Старуха свободной рукой делала ободряющие жесты и даже легонько шлепнула по задику перепуганную Сару Джун, когда та замешкалась у выхода из шатра. Под резкостью слов и морщинистой, как шляпка высохшего гриба, кожей Бекка почувствовала добрую душу.

Вышедших на танцевальную площадку девушек встретило гробовое молчание. Не было даже легкого шепота, который мог бы хоть немного поддержать их. Сам воздух был как натянутые струны божественной арфы, которым недостает лишь прикосновения руки Господа. Пальцы ног Бекки поджались от незнакомого прикосновения идеально отшлифованных песком досок пола, прямо-таки выскальзывающих из-под пяток. Ей вдруг вспомнились ее домашние туфли, хотя она и знала, что туфли здесь под запретом, равно как и хорошая теплая одежда. Полученное от Коопа освещение было таким слепящим, что она могла сравнить его только с солнечным светом. Бекка глупо таращилась, стоя в этом ослепительном мареве. Оно скрывало от нее все, что ожидало ее за пределами танцевальной площадки. «Как могут спать горожане, если они прогнали от себя добрую господнюю ночь», — подумалось ей.

Маленькая ручка скользнула в левую руку Бекки, другая, побольше, крепко ухватилась за правую. Зажатая между Сарой Джун и Эпл, Бекка — частичка белой волны девушек Праведного Пути — в шорохе юбок готовилась к первой фигуре танца. Ни единого звука не доносилось до них из-за цепи прожекторов, ни единого шороха не улавливали чуткие уши и оттуда, где, видимо, должны были сидеть музыканты. Бекка не видела ничего, кроме досок пола и фонарных столбов, ни единой живой души, кроме своих сводных сестер. Несмотря на то, что они были рядом, она чувствовала себя раздетой донага и совершенно одинокой.

«Ты не будешь одинока во время танцев, девочка, — на крыльях ночного ветерка проник в ее сознание тихий голос матери. — Прислушайся, и ты услышишь ее — святую защитницу всех танцующих девственниц. Открой душу для ее благостной любви, Бекка. Прими в душу святую Саломею[5], иди вперед и ничего не бойся».

Словно дыхание былых, уже исчезнувших домашних вечеров шевельнуло золотые локоны, и они нежно коснулись ушей Бекки. Вернулись в память древние слова, которые спугнул яростный свет фонарей: «Царь Ирод был некогда человеком, погрязшим в жестокости и во зле». Сухая ладонь Элл и влажная — Сары Джун исчезли из пальцев Бекки. Слепящие фонари потускнели и постепенно уменьшились до размеров каминного огня в гостевой комнате. Бекка снова была ребенком, примостившимся у материнских колен, обтянутых домотканой юбкой. Она внимательно слушала истории из Писания, которые по очереди речитативом рассказывали женщины, собравшиеся у камина в зимний вечер.

«И он творил много зла, он купался в вине и не желал прислушиваться к мудрым словам своих советников. И случилось так, что Господь вник в беззакония Господина нашего Царя и сказал своим ангелам такие слова: „Я уничтожу этого человека и очищу мир ото зла“.

Но среди небесного воинства нашелся один ангел, осмелившийся говорить перед лицом Господа, и он сказал: «Нет, Господь мой, раз Спасение уже существует в девственном чреве, я прошу Тебя, чтоб человек этот не был уничтожен, а, наоборот, был бы спасен».

И сказал Господь своему ангелу: «Не отыщется ни единого слова, которое спасло бы его». И ангел ответил: «Тогда он будет спасен не словом».

И случилось так, что этот ангел Господен спустился на землю и посетил царскую дочь — девственницу царского рода по имени Саломея, дочь Ирода. И велел ей ангел именем Господа встать и плясать пред глазами отца ее, сказав: «Отец твой не прислушивается к словам добрых советников, которые привели бы его к спасению души его. А потому только ты можешь привести его к свету и любви к Господу Богу».

Но Саломея стала возражать, говоря: «Отец мой не станет слушать меня, ничтожную девственницу, раз он не желает внимать словам своих мудрых советников».

И ангел ответил ей так: «Они переливали мудрость с губ своих в уши его и все без толку. А ты свой свет напишешь в живительном воздухе, где все смогут узреть его, и плотью тела своего засвидетельствуешь и выразишь истины Божьей пред родителем своим больше, нежели мог бы сделать Соломон со всей мудростью своей».

И встала тогда девственница Саломея, омыла и умастила тело свое маслами и душистыми благовониями, а потом, закутавшись в покрывало, пошла туда, где Господин наш Царь сидел и пил вино.

И сняла девственница Саломея с ног туфли свои, изукрашенные камнями драгоценными, и сплясала танец Истины Господней пред лицом Господина нашего Царя. И из фигур этого танца узрел Царь свое нечестие так ясно и наглядно, как не могли бы ему представить слова и десяти тысяч советников.

И напал на Царя стыд великий. И велел он удалить от себя вино и отстранился от путей зла и отдал себя на милость Господа, которая бесконечна, взывая к Небесам: «Прости меня, мой Господь, прости самого жалкого из всех грешников!» И Бог, услышав эту мольбу, послал своего ангела, чтоб был бы тот гласом Его.

И сказал ангел: «Встань, Царь, ибо близок уже час спасения твоего и спасения всего человечества. Оно уже в чреве девственницы. Встань же, ибо по милосердию Божьему и Сына его единственного, твои грехи будут прошены».

И Господин наш Царь встал, и стала душа его чиста, и на сердце ему стало легко. И тогда послал Царь за принцессой Саломеей, ибо дал он священный обет воздать ей за ту пляску, что спасла его. «И все, чего попросит она, дам я ей, даже если будет это половина моего царства!» Но царские гонцы пришли и сказали: «Не смогли мы найти принцессу Саломею».

И тогда во второй раз заговорил с ним ангел, сказав: «Не ищи ее, ибо исчезла она из глаз навсегда». И куда она ушла, не знает ни один муж на земле».

Мать Бекки закончила пересказ Писания, и обменялась понимающими взглядами с остальными женами па. Не знал ни один мужчина, но зато все женщины отлично ведали, куда подевалась блаженная святая Саломея! Они знали это, но всем девочкам предоставлялась полная возможность выспрашивать свою ма и умолять раскрыть ей эту тайну. Они никогда не услышат ее из материнских уст. Для этого требовалось Знание — более могучее, чем заклятие Господина нашего Царя, более потаенное, нежели все скрытые от глаз обряды мужской науки. «Когда-нибудь и ты узнаешь это, дитя, — вот и все, что говорила в ответ ма. — Но помни, та, что плясала ради спасения Господина нашего Царя, никогда не бывает так близка к нам, как в то время, когда ее маленькие сестрицы встают в ряд, чтобы исполнить танец в честь ее святости».

И сейчас дыхание святой вошло в грудь Бекки; оно вошло в нее в то самое мгновение, когда Бекка стояла в самом центре танцевальной площадки. Она жадно втянула его в себя ноздрями и вдруг в исступлении подняла руки ввысь. Застигнутые врасплох, стоявшие рядом сестры последовали ее примеру, и вот уже это движение бежит к обоим концам девичьей шеренги, пока все девы Праведного Пути не оказываются стоящими с высоко поднятыми скрещенными руками. Приска, которая должна была вести танец, на секунду замешкалась. Холодная и решительная, как пригоршня ледяной воды в лицо, она сделала резкий жест, чтоб вернуть себе контроль над родственницами.

Короткий кивок, и тут же музыканты грянули мелодию танца, которая извечно принадлежала девам Праведного Пути. Сам танец мог меняться, но мелодия — никогда. Бекка слышала рассказы, будто она дошла до их поколения сквозь годы лишений и голода, прячась в порванных струнах и в онемевших костяных флейтах, а иногда и просто в тонком посвисте мужских губ. Эта музыка пришла из прежних времен, и она будет сопровождать девушек Праведного Пути вечно.

Девушки в унисон топнули правой ногой, потом, сделав пол-оборота, притопнули левой. Они обвивали талии друг друга руками, они кружились, бросая одну партнершу и спеша к другой, они делали пируэты и скользили через всю площадку, чтобы затем снова образовать единый круг, обращенный лицом к зрителям. Руки, охватывающие талии партнерш, уверенно ложились на бедра.

Взлетали обнаженные ноги, сверкая белой, розовой, золотистой и смуглой кожей на фоне янтарных досок пола, и тут же скрывались под покровом юбок, будто испуганные собственной смелостью. А музыка сотрясала вселенную, заставляя ее клониться то в ту, то в другую сторону. Флейты и шейкеры, арфы и барабанные палочки торопились вперед, выстраивая спираль огромной лестницы, поднимающейся с земли до самого неба, и всегда на одну ступеньку опережая кружащихся, как волчок, плясуний.

Теперь из-за цепи прожекторов уже можно было услышать какие-то звуки, помимо обжигающих бичей музыки. Бекка слышала их — эти приглушенные голоса из тьмы. Ее глаза уже начали привыкать к ослепительному сверканию городского света, так же как они в свое время привыкли к невероятно огромным масштабам Имения Добродетель. Впрочем, особой благодарности за этот подарок Бекка не чувствовала. Ее внутренний взор видел перед собой образ святой Саломеи, и она страшилась, что, заглянув туда — за пределы площадки, — она увидит слишком многое. А образ святой плясуньи не станет помогать тому, кто взывает к ней только из страха, а не из благочестия.

Взгляд Бекки как бы сам собой проникал все дальше, открывая ей то, чего она не хотела бы видеть никогда.

Раздевающие глаза хищно оглядывали ее и ее сестер. Искаженные страстью мужские лица. Все мужчины с ферм, относящихся к Имению Добродетель, как старые, так и молодые, жадной стаей окружали танцевальную площадку; их темные ряды терялись в ночной мгле. Они затаились там, в этой тьме, но даже она была не в состоянии скрыть бешеное биение коллективного пульса обнаженного желания. Их жажда наслаждения вырывалась наружу потоками слов, гулом восклицаний, вопросов и ответов на них.

Бекка молилась о чуде — пусть снизойдет на нее глухота, пусть лишится она зрения, только бы не видеть откровенной похоти на этих лицах. Ибо как ни отвратительно выслушивать их обмен гнусными замечаниями, но еще хуже было видеть взгляды, которыми эти слова сопровождались.

«Альфы или те, кто в недалеком будущем займет их место, да и вообще все мужчины, все они возжелают тебя, — всплыл в памяти Бекки последний урок Селены в тот самый момент, когда она плавно пересекала площадку, чтоб, взяв снова руку Приски, принять участие в завершающем хороводе. — Они будут глядеть тебе в лицо, но это совсем не то место, куда направлены все их помыслы. И ты сразу же поймешь это. И даже те, кто в этот момент видит тебя танцующей, все они в своем воображении прижимают твое разгоряченное тело к своему и видят тебя только в поре. И это достойно всяческой хвалы. Именно эту цель преследовал Господь Бог — сводить мужчин с ума воображаемыми образами. Ведь каждый камень, который мужчина водружал на другой камень, каждый шаг, который делал мужчина, чтоб вывести свой род из голодных времен и привести его к свету Господню, все это подстегивалось обещанием женской страсти, жаждой женщины отблагодарить мужчину, ее стремлением сохранить в себе именно его семя и дать ему жизнь».

Достойно хвалы… Весь груз этой похоти, тяжесть которого Бекка ощущала так явственно — там, в темноте. Достойно хвалы то, как пылают их взгляды от неутоленной страсти к ней и к ее сестрам. Обещание — вот это она и есть; она и все остальные плясуньи. То обещание, которое находит глубочайший отклик в мужчине, которое распаляет его кровь и заставляет его делаться сильнее, хитрее и умнее своих собратьев, чтобы его семя, а не их пускало бы корни в каждой женщине, до которой он мог дотянуться. И только самые сильные, самые хитрые и самые умные получали право на то, чтоб из их семени прорастали костяки еще не рожденных детей. Но рождающиеся дети должны превосходить своих отцов. Таков всеобщий закон, на котором стоит этот мир. Камень на камень, жизнь на жизнь, каждый шаг — только вверх, совсем как в их девичьем танце — только вверх, пока какое-то поколение не поднимется наконец так высоко, что, очищенное от зла, достигнет когда-то утерянного Рая.

«По лестнице из раздвинутых женских ног?»

Бекка, как раз в это мгновение стремительно бежавшая на цыпочках, чуть не задохнулась от этих слов… Они не могли… не смели появиться в уме достойной девушки. Истекающий кровью, издевающийся призрак из Поминального холма плясал перед ее глазами в самом центре хоровода. Тот самый Червь сомнения, которого, как думала Бекка, она все-таки изжила. Теперь она нарочито тяжело опустилась на пятки, как бы надеясь выдавить из себя проклятый фантом. Ее сестры невольно выпучили глаза — такое движение не входило в их танец, но Бекка тут же бешено закружилась, давая своему белому платью превратиться в распустившийся бутон и надеясь, что поднятый им ветер унесет прочь проклятое видение.

Призрак в ее голове громко хихикнул.

Теперь Бекка плясала яростнее, ею двигало страстное желание растоптать гнусный узел, туго затянутый у нее внутри призраком и призрачной книгой. Она слышала во тьме, казавшейся уже совсем рядом с ней, нечистые шепоты. Червь высунул голову наружу и ловил обрывки фраз — далеких и леденящих кровь.

«…ноги получше, чем у девчонок из Благоговения… Погляди-ка на эту малышку. По-моему, она еще не доросла до Перемены…»

«…вот услышит Пол, что ты тут болтаешь, Джаред, и в хуторе Долготерпение появится новый альф, который получит свое место задарма. Пол никогда не выпустит девчонку, негодную для замужества. Ты же знаешь, он человек щепетильный».

«…такие молоденькие, они лучше поддаются дрессировке. Вот потому-то я их и люблю. Думаю, мне сегодня придется перекинуться с Полом словечком-другим».

«…ну и наслаждайся своей молочной диетой! А я больше люблю вон таких, как та, что танцует в середине. Ишь ведь, как взлетает! Знаешь поговорку — огонь в танце, буря в постели. Что ж, если моя сделка с Коопом выгорит, то, готов спорить, у меня с Полом найдется о чем поговорить… больше словечка-другого».

— Нет. Это моя.

Грубый смех перекрыл эти слова, произнесенные очень тихим голосом, так что Бекка даже не могла сказать, правильно ли она их расслышала. Она замедлила темп танца, чтоб попасть в такт музыке, но ей не удалось слиться с мелодией настолько, чтобы перестать слышать слова. Она узнала этот голос, но как ни пыталась обмануть себя, Червь все равно использовал свои неземные силы на полную мощь, заставив сидевшего рядом мужчину переспросить:

— Твоя, Адонайя?

И поднялся смех, который продолжался до тех пор, пока музыка не прекратилась, а танец девушек Праведного Пути не закончился.