Ее пальцы коснулись кожаной сумки, висевшей у него на шее, и она боязливо подалась назад.

– Инграм, и ты хранишь то, что досталось тебе от бесов?

– Это дар моих предков, – ответил Инграм. – Могу ли я презреть им?

– Вспомни, милый, что много бедствий причинил тебе чародейский дар. Сохрани его – и кто знает, насколько помутит он твой разум.

– Подобно тебе, некогда предостерегал меня кое-кто другой, – ответил Инграм. – Опасаюсь, что слишком полагался я на доставшуюся в наследство вещь. Я сниму ее, но ты можешь ее сохранить.

– Ни я, ни кто другой, – сказал Вальбурга. – Разрешить это может лишь один человек: сам владыка Винфрид.

– Не проведешь ли ты меня к епископу? – тревожно спросил Инграм.

– Замечаешь ли ты, – предостерегла Вальбурга, – как заколдованная вещь удаляет тебя от епископа?

Он развязал ремни и отдал сумку Вальбурге, которая накрыла ее платком и, перекрестившись, взяла ее.

– Теперь пойдем к епископу. Смирись, Инграм, – попросила она медлившего. – Потому что должен ты просить милости у человека, который сильнее тебя.

Она с состраданием и нежностью взглянула на Инграма, позабыв на мгновение о бесовской вещи, которую держала в руке. Потом поспешно повела его за собой.

Когда Вальбурга вошла, ведя за собой Инграма, епископ одиноко сидел в светлице.

– Наконец-то ты пришел, Инграм, – сказал Винфрид. – Долго я ждал тебя и прежде чем ты отыскал ведущую ко мне дорогу, оба мы приплатились.

– Талисман, данный женою судеб, по наследству переходит из рода в род, и смущает рассудок Инграма, – пожаловалась Вальбурга. – Избавь его от бесовской власти.

– Благодать Господа небесного и собственные подвиги спасут тебя, Инграм, доколе находишься ты на земле. Где талисман, который страшит вас?

– Вот он, под белым платком, – сказала Вальбурга, положив узелок возле очага.

Винфрид повернулся, прочитал молитву, захватил святой воды из кропильницы, окропил платок и стол и вынул бесовскую вещь. То была маленькая сумка из вытертой кожи, перетянутая множеством узловатых нитей. Винфрид широко распахнул дверь и окна, осенил крестным знамением свой нож, перерезал нити и кожу и стал искать содержимое сумки. В руку ему попались засохшие листья и пыль, а между ними другой, красного цвета сверток. Развернув его, Винфрид отошел назад. Перед ним находилась шелковая материя, плотная, как войлок, затканная золотыми нитями и на ней изображение, похожее на голову змеи или дракона. Глаза ее сверкали горячим золотом, в раскрытой пасти торчали золотые зубы и высовывался красный, стрелообразный язык.

– Едва ли при помощи человеческого искусства возможно произвести столь дьявольский образ, – вскричал изумленный Винфрид, держа деревянный крест над головой дракона. – Подбрось дров, Вальбурга, в очаг и пусть языческое изображение погибнет в огне христианина. Пусть исчезнет оно с глаз людей, потому что как живые сверкают у него глаза.

Дрова трещали, высоко поднялось пламя над угольями… Винфрид поднес сумку к очагу и бросил ее в огонь. Поднялся бело-желтый дым, высоко взвился к крыше и заклубился вокруг стропил. Инграм на коленях стоял у двери.

– Горько мне расставаться с предками! – вздохнул он.

Вальбурга держала сложенные руки над его головой и с сияющим лицом смотрела на Винфрида, который стоял перед очагом, подняв крест, пока последние клубы дыма не унеслись через отверстие в крыше. Затем он подошел к Инграму и сказал:

– Приготовь душу свою, чтобы сделаться верным воином Господа христиан и занять место в твердыне небесной. Прими дар, предлагаемый через меня Господом: эту священную одежду, которую ты должен возложить на себя, когда приблизишься к крестильной купели и обречешь себя вечному Богу.

На пожарище двора, где каркали вороны, высилась церковь и с башни раздавался звон колокола. В нескольких часах пути отсюда, близ рынка Турингии, стоял новый дом и двор, построенные Инграмом. Вскоре вокруг двора возникло большое село, которое и в позднейшие времена называлось наследственным имением Инграма. По всей стране славилось богатство Инграма, его жена, населившая двор толпой белокурых ребятишек, его гостеприимный дом и порода его боевых коней, потомков Ворона. Далеко на востоке от Заалы его хвалили как воина, грозу в пограничных войнах, могучего пособника франкских графов. Не раз посылали его ко двору повелителя франков, где ему всегда оказывался почет. Инграм хорошо знал, что имел он там тайного заступника. Когда же наконец король Пипин, сын доблестного Карла, прибыл в Турингию, чтобы лично предводить ратью против саксов и вендов, то Инграм отправился в его дружине, а король почтил добрый меч витязя почестями и дарами. Всякий раз, когда Винфрид приезжал в Турингию из своей архиепископской столицы в Майнце, Инграм отправлялся на границу страны приветствовать высокого церковного сановника. Архиепископ крестил всех его сыновей, и каждый год получал от жены Инграма тончайшее полотно, изготовленное на ткацких станках двора. Архиепископ, постоянно приветливый к Инграму, был даже благосклоннее к нему, чем к другим, и старался выказывать витязю свое высокое уважение. Никогда, однако, он не переступал порог своего верного слуги, хотя Вальбурга со слезами молила его о том. Но ее мальчиков он ласкал и приезжал в страну часто, никогда не забывая дарить им подарки.

Тридцать лет прошло с тех пор, как впервые приехал Винфрид в землю турингов, Инграм имел уже трех сыновей и дочерей. Старший сын, похожий на отца, был уже испытанным воином и жил в отдельном дворе. Второй укрощал самых диких коней и с нетерпением ждал первого своего похода. Младший же, по желанию родителей, предназначался для служения церкви. Он уже распевал гимны на латинском языке, которым его учили благочестивые монахи.

Вольфрам, домоправитель, честно управлявший имением, сказал Гертруде, своей жене, неохотно осеняясь крестным знамением:

– В новых христианских именах таятся великие чары. Наш Бог требует к себе на служение младшего сына господского и ни к чему не приведет тут сопротивление. Напрасно зашивал я в куртку мальчика волчью шерсть, напрасно клал в его подушку три вороньих пера, напрасно учил его стрелять из лука и метать палицы: невоинское имя Готфрид одолевает его превосходной силой. Надеюсь, он будет по крайней мере епископом, повелевающим теми, у которых пострижены волосы.

Много уже лет архиепископ не приезжал в Турингию и его верные прослышали, что из Майнца он никуда не выезжает, так как по временам чувствует недуги старости. Тогда Вальбурга упросила мужа, при первой поездке своей ко двору короля, взять ее и сыновей в Майнц, чтобы они еще раз приняли благословение святого мужа, и что бы сам архиепископ благословил молодого Готфрида на служение церкви.

В это время язычники вторглись на северной границе во владения христиан, разрушили тридцать храмов, поубивали мужчин, а женщин и детей угнали в плен. Маститый архиепископ сам поспешил к границам, взяв из сокровищницы все, что в ней находилось для выкупа пленных. Полгода он отсутствовал, совершая благое дело.

Теперь же он возвращался. Его провожатые радовались во дворе возвращению на родину, а епископ Луллус, любимый ученик Винфрид а, войдя в покой архиепископа, тихонько откинул в сторону занавеси и поклонился Винфриду. Долго стоял Луллус, храня почтительное молчание. Он видел, что старец вполголоса говорит сам с собой и наконец разобрал слова:

– Пора уже мне отправиться в чертоги моего Господа. Очень желаю я кровавой язвы на груди, которая отверзла бы передо мной врата небесные.

Изумленный этим откровением, епископ сказал:

– Что возмущает душу твою, достойный владыка, если говоришь ты подобно воину, утомленному битвой?

– Я утомлен миром, – ответил Винфрид. – Подобно пловцу ношусь я среди волн, ладья моя бьется о скалы. Сильно жажду я пристани, где мог бы преклонить свою голову.

– Ты называешь безотрадной жизнь, ты, которому Господь даровал победу и почет, как никому из людей? Измерь мысленным оком страны, которыми ты повелеваешь. На границах обузданы лютые враги. Тобой утверждена на земле единая вера, великий подвиг ты совершил, почему же скорбишь?

Винфрид встал и начал ходить по комнате.

– Я поклялся в верности трем апостольским наместникам, правящим церковью в Риме. И могу сказать, что я был им верен. Я склонил перед ними непокорные головы мирян. Я подчинил им души людей. Но их самих я не мог заставить быть верными слугами церкви. Не в нищете и в смирении созидают они царство Божие, а жаждут, как вижу, новых земель и сокровищ, и власти. Злым они покровительствуют, порочных щадят. Я же хочу не почестей, а спасения бедствующих. Горько мне, что плотские похоти расточают церковную казну, и мало кто радеет о наставлении неверующих.

Однажды, светлым майским утром, во дворе архиепископа толпился народ из города и окрестностей. На ступеньках двора сидела дворовая братия. Народ стоял голова к голове, ожидая выхода Винфрида. И когда он вышел, слезы умиления показались на глазах у многих. Среди преклоненной толпы Винфрид переходил от одного к другому, одаривая каждого благословением. Когда он приветствовал в толпе женщин Вальбургу, то она вывела вперед сына и, бросившись к ногам епископа, попросила:

– Предлагаю Господу сына моего, Готфрида. Возложи на него свою руку, владыка, да будет благословенна его жизнь!

Винфрид улыбнулся при виде статного отрока и рука его коснулась светлых волос. Затем он подвел мальчика к одному из своих приближенных и повернулся к двери. Все присутствующие стояли на коленях и, благословляя их, архиепископ направился к выходу. Вдруг он взглянул на высокую фигуру Инграма и остановился. Винфрид сказал:

– Тебя, Инграм, зову я к себе. Не хочешь ли еще раз быть проводником моим?

– Да, хочу! – встал с колен Инграм.

– Так распростись с женой и детьми, потому что отныне ты воитель Господа.

Во дворе народ волновался подобно морским волнам. При появлении архиепископа все опустились на колени, и с воздетыми руками Винфрид направился к ладье. Еще раз обернулся он, приветствовал, благословлял и ласково улыбался детям, которых поднимали плачущие матери. Инграм одной рукой держал свою жену, а другой – руки трех своих сыновей. Когда же он расставался на берегу со своими, то взял руку старшего сына и положил в нее руку Винфрида.

– Будь ему верен, как ты был верен отцу, – сказал он.

Отвязали канаты и ладья понеслась вниз по Рейну, а стоявший на коленях народ глядел на судно, пока оно не скрылось за изгибом реки.

И был то радостный путь, подобный продолжительному, торжественному шествию. У всякой часовни на возвышении на берегу толпился народ и звонили колокола. Каждый вечер путники приставали к берегу, где жили благочестивые христиане. Винфрид спускался на берег и благословлял всех. Таким образом путники спустились по Рейну до того места, где река становилась морем.

Став на якорь перед Утрехтом, они взяли на борт фрисландского епископа, а затем отправились на восток, к пределам язычников фризов. Винфрид заблаговременно пригласил туда новообращенных. При устье маленькой реки Борны, отделявшей фризов-христиан от фризов-язычников, путники, незадолго до назначенного дня, прибыли в залив. Архиепископ сошел на берег, выбрал место под стан и освятил его. Инграм приказал разбить шатры, выкопать ров, а плавучие деревья сложить в засеку.

Он стоял подле вала, определял его направление и сам вколачивал колья, а проходивший возле него Винфрид сказал:

– Ты стараешься обнести нас деревом и землей, но позаботился ли ты о воле Правящего нами? Ибо Он созидает и разрушает твердыни по Своему произволу.

– Не гневайся, владыка, если я работаю молотком после вечерен. Меня предостерегли прибрежные жители. Села язычников смущены тайным говором и ропотом, а число твоих защитников невелико.

Но Винфрид не слушал и продолжал, глядя на небо:

– Чаще стояли деревья в земле турингов. Там ты первый вколачивал для меня колья на ночлеге, во время пути. На землю пало тогда ясеневое дерево, – а в сердце твое – семя спасительного учения.

Винфрид осенил Инграма крестным знамением и вошел в свой шатер.

Инграм положил молоток и сел у входа в укрепление на ночную стражу. Взоры его блуждали по широкой равнине. Он вспомнил свою жену и цветущих детей, припомнил свою бурную, но счастливую жизнь, своих товарищей, живых и мертвых. На сердце у него стало легко, и он все глядел на небосклон, где медленно поднималась заря, пока на востоке не блеснул яркий луч солнца. И подумал Инграм, что и для него когда-нибудь отворятся врата, которыми проникнет он в твердыню Царя небесного и, опустившись, на колени, он помолился, как учил его Винфрид. Подняв глаза, он увидел вдали в тумане приближающуюся толпу. Блестели копья и белые щиты.

Инграм запер ворота, издал свой боевой клич и поспешил к шатру архиепископа. Раздался звон маленького колокола, появился Винфрид со словом Божиим в руках, окруженный священниками. Язычники тем временем устремились к ограде. Потрясая копьем, Инграм бросился к ним, побуждая кличем своих воинов. Но вдруг раздался могучий голос Винфрида:

– Внемлите заповедям Господа, не воздавайте злом за зло. Прекратите вражду и битву, ибо настал желанный день, и сегодня Господь небесный наградит своих верных слуг.

Тогда Инграм бросил свой меч к ворвавшимся неприятелям, приблизился к Винфриду с распростертыми объятиями, громким голосом выкрикнув имя Готфрида. Он принял на себя смертельную рану, а за ним – архиепископ, духовенство и миряне. Лишь немногие спаслись за реку и принесли весть о смерти благочестивых.

С большой дружиной отправился вождь Господа христианского в чертоги своего небесного Царя!

Верные монахи отправили кости Винфрида вверх по Рейну, а турингу Инграму фризы-христиане воздвигли могильный камень на берегу морском. Вороны лесные носились над ним, а белокрылые чайки пели свои песни.

Цепь предков, связывающая каждого с прошедшим, становится длиннее, наследие, полученное от древних времен, увеличивается и деяние праотцев проливают свет на жизнь каждого человека. Но вместе с гнетом, наложенным древностью, для правнуков дивно возрастают личная свобода и творческая сила.