Инго и Инграбан

Король немедленно поднял меч, положил на него пальцы и поклялся.

– Так знай же, король, что люблю я Ирмгарду. Отец гневается на меня, потому что обещал он отдать дочь в замужество в род витязя Зинтрама.

Довольный король засмеялся:

– Хоть ты и сведущ в ратном деле, но не прав был ты, Инго, пожелав дочери правителя такую участь. Может ли отец отдать дочь-наследницу безродному чужеземцу? Народ назвал бы его безумцем, и нестерпимо было бы ему, если б чужеземец воссел на княжеский престол. Если б даже сам отец, при свидетелях, обещал тебе свою дочь, то я, король, никогда бы не потерпел этого, и пришлось бы мне посадить на коней ратников моих и созвать ополчение, чтобы воспрепятствовать вам.

Инго так свирепо взглянул на короля, что тот подвинул к себе оружие.

– Враждебно говоришь ты с изгнанником. Как гостю много мне привелось испытать горя, но с трудом свыкается дух мужа с презрительными речами. Полагаю, что непристойно благородному королю оскорблять гордость несчастливца.

– Теперь я благосклоннее к тебе, чем прежде, – весело ответил король. – Впрочем, у тебя есть еще надежда преодолеть гнев отца.

– Князь связан своими обетами, могуществен в лесах род Зинтрама, с которым в дружбе даже жена Ансвальда.

Король ударил по своей кружке, что он обыкновенно проделывал, когда что-нибудь приходилось ему по душе.

– Всего приятнее было бы для меня выдать девушку замуж за кого-нибудь из моих вассалов, ничуть не любо мне, что дворы и княжеская казна достанутся роду Зинтрама, коварство которого мне известно. Но противнее всего было бы мне, если б с согласия отца ты сделался его зятем. Как запах меда привлекает медведей к лесному дереву, так точно хвала певцов собрала бы на твои дворы все охочие до битв руки, – вандалов и других бродяг, и как начальник турингов ты волей-неволей стал бы скоро моим врагом. Подумай об этом, – добавил король, собственноручно наливая чашу своему гостю. – Пей, витязь, и постарайся не огорчаться. Пируя на поле битвы, волки восхваляют гостеприимство твоего меча, доставляющего им обильную трапезу, но не помышляй ты пирами соблазнить в лесах моих турингов.

– Так выслушай же, король, совет чужеземца и, со своей стороны, не помышляй выдать девушку за другого: доколе шевелятся мои руки, никто не сможет отнять ее у меня! – гневно воскликнул Инго. – Меч мой уже поверг на поляну Теодульфа, избежавшего смерти только случайно, и как воспрепятствовал я его браку, точно так помешаю браку любого витязя из народа твоего.

Король всем телом затрясся от хохота.

– Чем больше говоришь ты, тем с большим удовольствием я тебя слушаю, несмотря даже на твою запальчивость. Мыслишь ты, подобно странствующему витязю, но полагаю, что и на деле окажешься таковым. Уломай отца, уложи Теодульфа, длинноногого дурака, на кровавой поляне, возведи жену на свое брачное ложе – и от всего сердца я помогу тебе, лишь бы во всем была тебе удача.

Инго подозрительно взглянул на веселящегося короля – уж не помрачился ли от вина его рассудок – и наконец сказал:

– Непонятен мне смысл твоих речей: за одно и то же ты и порицаешь, и хвалишь меня. Можешь ли с удовольствием слышать то, что кажется тебе невыносимым, и каким образом поможешь ты мне в браке, которому намерен помешать, если даже со стороны отца не будет препятствий?

Король Бизино важно ответил:

– Садись за свою кружку. Тебе свойственно многое, что делает честь мужу, но не в состоянии ты усвоить труднейшее: искусство повелителя. Мысли твои прямо устремлены вперед, как собаки по следам оленя; но король не может быть простодушен ни в милости своей, ни в мщении. Обо многом должен он размышлять, никому не может довериться вполне и каждого должен употреблять для своей пользы. Поэтому Ирмгарду, девицу, я скорее отдал бы тебе, чем любому другому, но, пойми меня – девицу, а не ее наследие, и не княжескую усадьбу по смерти отца Ирмгарды.

Инго сидел подле короля и покорно внимал, склонив голову.

– С той поры, как стал я королем, – продолжал Бизино, – власть моя колеблется от упорства лесных обитателей и силы их князя, Ансвальда. И давно уже ищу я случая обуздать их; ты мог предводить их воинами, и поэтому ты мне самому был невыносим. Если бы выводок твоих вандалов захотел поселиться возле княжеского дома, то пришлось бы мне извести тебя, как врага, хотя я и расположен к тебе. Подумай об этом, витязь! Но как враг отца ты силой можешь завоевать девушку, как делают это побуждаемые страстью витязи. А значит, с княжеского двора исчезнет наследница, и нечего мне опасаться, что власть перейдет к другому роду. Понимаешь ли ты меня, бычья твоя голова?

– Я добиваюсь девушки, а не господского дома на твоей земле, хотя и печалит меня, что выйдя замуж, моя жена лишится своих законных прав.

– Об этом позволь позаботиться мне, – холодно ответил король. – Если желаешь увезти жену на чужбину, то я вечный твой товарищ, но только не заставляй меня, короля, защищать от тебя права страны. Подумай, витязь Инго, каким образом завоевать жену путем отважного подвига, а я, со своей стороны, не оставлю тебя.

– Если ты даешь мне жену, король, то дай мне также двор или замок, в котором я мог бы защитить ее от врагов! – воскликнул Инго, хватая короля за руку.

Король наморщил лоб, но в конце концов в чертах его лица проступило искреннее благоволение, и он осторожно ответил:

– Наука правителя снова вынуждает меня отказать в твоей просьбе. Могу ли я скрывать тебя среди моего народа, наперекор требованиям страны? Если б можно было пособить тебе тайно, я бы охотно сделал это, из расположения к тебе и ради собственной пользы. Подумай, каким образом я мог бы помочь тебе советом и тайным делом, но сокровищницы я перед тобой не открою: запястья и римские монеты я запас для себя, что в случае нужды воины ратовали за меня.

– Великий повелитель народа оказывает свою благосклонность, либо раздавая сокровища, либо укрывая угнетенного своим королевским щитом. Каким образом хочет помочь король мне, если он отказывает и в том, и в другом?

Бизино прищурил глаза и вдруг лукаво подмигнул:

– Король прищурит глаза, как делаю я это теперь; будь доволен и этим, витязь!

При виде широкого лица повелителя, покосившегося на витязя своими глазами, Инго против воли улыбнулся, и королю пришлась по сердцу его улыбка.

– Вот и ладно! Отбрось гнетущие тебя заботы и весело отвечай на круговую. Веселее пьется мне с тобой, чем с любым другим, с той поры, как узнал я, что молодой медведь не имеет лучшего убежища, чем мои башни. Поэтому открою тебе одну тайну. Римлянин Тертуллий много чего нашептывал мне и высокую предлагал цену, лишь бы только я выдал тебя. Когда ты прибыл сюда, я действительно не слишком был к тебе расположен, но теперь, узнав, каков ты, я охотно приберег бы тебя для себя.

8. Последняя ночь

Вокруг башен королевского замка бушевала стародавняя борьба духов зимы с добрыми богами, покровителями жизни. Суровые властелины раскинули серый полог туч между светом неба и грешной землей, и смущали они витязя Инго мрачными мыслями и тревогами о счастье милых ему людей. Духи бурь проникали снежным веяньем в щели дома до самых постелей гостей; даже воин, у которого имелась медвежья шуба, и тот ощущал острые укусы стужи, жался днем к очагу хозяев и печально говорил: «Тяжела для странствующего витязя студеная пора, и лучший тогда у него товарищ – сосновое полено». Угрюмые враги жизни тяжелым покровом льда отделили зеркало вод от свободного воздуха, и гневно колотил водяной, что водится в глубоких омутах, о хрустальную громаду. Но никто не знал, что волновалось под ледяной завесой, таившей мысли королевы; одна только она безмолвно сидела среди спорящих мужей, одинаковая со всеми гостями в своей холодной приветливости, но королю казалось, что Гизела стала не столь высокомерной, как прежде. Когда северный ветер завывал погребальными песнями вокруг королевских башен, то Бизино порой ворчал на гостей, однако благосклонность к чужеземцу постоянно побеждала злобу, и всякий раз, когда луч солнца расцвечивал красноватым отблеском снежный покров, король говорил: «Хвалю я эту зиму, потому что добрые речи слышал я за столами и в покоях». К охотам, устраиваемым королем для гостей однажды добавился поход на какой-то саксонский околоток, куда вандалы отправились с королевскими вассалами. И когда возвратились победителями, отягченные добычей, то король во всеуслышанье стал восхвалять добрый меч Инго, – с той поры королевские ратники согласно сидели на скамьях с чужеземцами.

Под лучами вешнего солнца растаял наконец снег, новая зелень показалась из земли, на березах и орешнике появились почки, а в душах мужей родились надежды на новую жизнь и желание выбраться из-под зимних кровель. Первые птицы прилетели с юга, а с ними и певец Фолькмар, – и вещал он в королевских хоромах о былых битвах богов и тихо напевал Инго о скорби одной лесной пташки. И рассказал он еще, что неурядицы и суровые речи смущают дух мудрых под сенью лесов. Больной Теодульф все еще находился при дворе князя, усилились там сторонники Зинтрама, князь Ансвальд неласково обращался с застольниками и требовал певца к весне на свадьбу дочери. Но и из королевского замка донеслись до леса ласковые приветы. Вольф получил соизволение посетить родину. Перед отъездом он тайно беседовал с Инго и Бертаром, по пути отдыхал во дворах Беро и Ротари и с первым отправился на юг, к Майну, по малохоженным дорогам.

Наконец реки взломали покров льда и властно залили молодую зелень лугов, неожиданными потоками бурлили их воды; а люди робко взирали на могущество неукротимой стихии. Но восточный ветер, поднявший против нее всю свою мощь, обуздал волны и просушил землю на опушках и склонах. Для юного королевского сына сокольник приручил двух ястребов к охоте за малыми птицами, и однажды утром Гермин попросил у отца позволения испытать искусство крылатых ловцов. Королевский конь стоял уже, оседланный для охоты, как вдруг во двор въехал гонец с вестями, от которых мрачно сдвинулись брови короля. Он приказал распрячь своего коня, а сына отправил на холмы с королевой и витязем Инго. Грело солнце; Инго впервые ехал рядом с королевой без свиты. Сокольник снял с ястреба покрывало, и юный королевич с витязем Вальдой и своими спутниками с веселым криком помчался вперед, под летом птицы. Но королева не торопилась. С раскрасневшимися щеками правила она горячим конем и улыбалась своему гостю, который любовался прекрасной женщиной и заботливо наблюдал за ходом ее коня. Желая помочь ей, Инго даже схватил поводья, и тогда королева, остановившись, сказала:

– Я помню день, в который ты оказал подобную же услугу ребенку; это было далеко отсюда – мы резвились на пестрых цветах, и робко сидела я тогда на коне, не желая, однако ж, чтоб ты заметил это.

– Круглее было тогда лицо моей царственной родственницы, – весело закричал Инго, – и короче волосы, вившиеся вокруг ее головы. Но когда здесь ты вышла мне навстречу и так благосклонно напомнила королю о былых временах, тогда признал я в гордых чертах лица ту маленькую девочку, отметив при этом что за оказанную милость в королевском замке мне придется благодарить тебя.

Королева улыбнулась и пустила своего коня быстрым аллюром, пока они с Инго не скрылись ото всех за холмами, – тогда она остановилась и ласково промолвила:

– Всегда благодари меня, Инго, любо мне знать, что я приятна тебе. С той поры, как вражда моего рода разлучила нас, оба мы ушли с родины на чужбину; но не забыла я тебя, и когда путник заезжал с юга в наш замок, я расспрашивала о тебе. В несчастье ты был мне, как брат, и с гордостью узнавала я, что доблестно держишь ты себя под ударами тяжкой судьбины. Когда же наконец ты пришел к нам, я обрадовалась больше, чем когда-либо.

Она так нежно посмотрела на него, что восхищенный ее чарующим взором, Инго жарко схватил протянутую к нему белую руку, – несколько мгновений они ехали так, повернувшись друг к другу. Затем, капризно отдернув руку, она снова вскачь понеслась по полю, снова остановилась, обернулась, чтобы убедиться, едет ли за ней Инго, и с улыбкой сказала:

– Кое-кто хочет надеть на тебя колпачок, как на охотничьего сокола, но кажется мне, что орел улетит на свободу и в сиянии солнца изберет свой путь… Ты не создан быть слугой, и кто захочет приручить тебя, должен остерегаться, чтобы не задел его острый коготок.

От ласковых речей Инго тоже захотел рассказать леве о том, что волновало его в далеких лесах; но слова и взгляд Гизелы не позволили ему этого, пока сама она не начала слегка дрогнувшим голосом:

– С подвязанными крыльями сидел некогда благородный сокол во дворе хлебопашца. Хвалю, однако ж неразумие отца, расторгшего бесславные узы: тебе подобает стремиться к другому, и только отважные подвиги могут вознести тебя над людьми; подумай об этом Инго. Ступай к моему сыну; я радуюсь, что ребенок доверяет тебе, и лучшего, чем ты, наставника в любом ратном деле я не желаю для него.

И снова она поскакала вперед, ее королевская мантия и волосы развевались на ветру – и бросив маленькое копье, она на лету поймала его. Но теперь Инго держался на некотором отдалении от нее, наконец они присоединились к охоте и криком приветствовали ястреба, ниспавшего с небес с куропаткой в когтях.

Возвратившись в замок, охотники увидели там необычное движение: приезжали и уезжали всадники, слуги вносили ковры и подушки в каменный дом, предназначенный для знатных гостей, у королевских палат раздавался звон оружия и топот многочисленных коней. Инго и королевский сын спешились у спального покоя вандалов, и Бертар заторопился к витязю.

– Ты следил взором за ястребами, а тем временем во двор короля залетела другая хищная птица. Кесарь прислал новое посольство, и, как думаешь, кто прибыл послом? Лютейший из римских ратников, франк Гариетто, которого называют истребителем полчищ, тот самый, что рубил разбойникам-саксонцам головы и доставлял их в город, словно кочны капусты. Прежде чем он приехал, король уже мрачно ходил по двору; смущенно ответил он на мой привет, а королевские ратники искоса посматривали на нас и избегали нашего общества. Только что в наших покоях был прислужник короля и, запинаясь, объявил, что принесет он тебе обед сюда, дабы не встретился ты с римлянами за королевским столом.

– За столом ли, на дворе ли, но мы не станем скрывать лицо наше перед этим извергом, – ответил Инго. – Если его посольство касается меня, то хорошо бы узнать об этом заранее. Пойдем! – закричал он королевичу. – Посмотрим, как подъедут чужеземцы как король поприветствует римских послов.

Ребенок направился с Инго через двор к широкой площади перед королевскими палатами. Как раз в это время чужеземцы сходили с коней, а король между тем представлял послу знатнейших людей из своей свиты. Посол переходил от одного к другому, иногда роняя несколько слов. Почти на целую голову возвышался римский франк над королевскими ратниками. Подобно великану, стоял он, могучий, с руками, увешанными запястьями, с золотым изображением кесаря на чешуйчатом панцире. Под его шлемом лохматились густые брови, суров был его взор и едва заметна улыбка.

Бизино и его гость развернулись и тут же натолкнулись на Инго, который молча поклонился и подвел к королю мальчика. Король быстро схватил мальчика за руку и привлек к себе. Но взгляд чужеземца твердо уперся в Инго, невольно потянулась его рука к мечу, словно он намеревался немедленно поразить врага своего повелителя. Все же Инго еще раз поклонился послу и сказал:

– Горячий был то день, витязь Гариетто, когда в последний раз мы виделись с тобой. На кровавом поле битвы ты заносил надо мной свой меч, но прямее был тогда твой взгляд, чем теперь, когда воля чужого короля удерживает от приветствия руку твою.

– Отрадно было бы мне сказать, витязь Инго, что рад я встрече с тобой, но нахожусь я здесь послом великого римлянина, неблагосклонно думающего о тебе.

– Не хвалю я посольство, – ответил Инго, – возбраняющее мужественному человеку мирно приветствовать боевого соперника, с которым он обменивался честными ударами.

– Гневные боги занесли нас с родины в неприязненные ряды, и оба мы следуем связующей нас присяге, – сказал франк.

– Ты последовал за боевым знаменем чужеземцев, а я – зову соотечественников.

– В стане римлян певец поет те же песни, что и здесь, – возразил Гариетто.

– Но из старинных песен, слышанных мной еще мальчиком, я научился избегать власти чужеземцев, – ответил Инго.

– Идите все под знамя кесаря, и мы все будем римлянами.

Оба они гордо кивнули головами и разошлись. Но столпившиеся вассалы одобрительно перешептывались после каждой фразы и возражения – живее, когда говорил Гариетто, но не было, однако, недостатка в похвалах и речам Инго, заметившему, что при его последних словах сам король одобрительно хмыкнул.

Посол направился с королем в хоромы, где спутники франка уже раскладывали дары кесаря. Бизино восхищенно смотрел на золотые чаши и кубки, на дивную работу из драгоценных камней, уверяя посла, что он – друг кесарю и готов на любые услуги. Но Гариетто пожелал тайной беседы, и когда король всех отослал, сразу потребовал выдачи Инго.

Бизино ужаснулся и надолго погрузился в размышления. Наконец он ответил, что требование слишком сурово, что для ответа надобно время, а между тем, не угодно ли ему, послу, погостить при дворе. Но Гариетто потребовал скорого ответа, предложил более значительные дары и даже пригрозил Бизино. Тогда возмутилась гордость короля, и он гневно вскричал, что если посол не соглашается на деловое предложение, то на угрозы он и подавно откажет. С тем и отпустил король чужеземца, который со своей свитой расположился среди королевских ратников, пил с ними и раздавал дары.

Смущенный король направился в свою сокровищницу, сел на скамейку, с тяжким сердцем еще раз осмотрел подарки и стал считать золотые запястья, чаши и кубки, большие блюда и кружки. С трудом приподнял он одно серебряное блюдо, посмотрелся в него и печально молвил:

– Скорбное лицо вижу я. Чужеземец привез мне богатые дары, хотя большая чаша из позолоченного серебра – не славный подарок королю народа. Не хотелось бы мне лишиться других даров, о которых говорил римлянин, но не отдаст он их, если я не выдам Инго живым, а быть может, и мертвым. Если я обременю жизнь свою несправедливостью и выдам Инго врагам, то извергом прослыву я по всей земле, наемником чужеземцев, предавшим гостя позорной смерти. Да и самому мне жаль его, потому что добросердечен и честен он, верный товарищ за чашей и на коне. Но тяжкий труд грозит мне, если наперекор римлянам я стану защищать его: война, вероятно, умалит мою казну, уменьшит силу народа и поколеблет мой королевский престол.

Его взгляд упал на меч, висевший на стене.

– Вот королевское оружие моего рода, прославляется оно в песнях, страшатся его люди и не одно тяжкое дело совершено им; предание гласит, будто сталь его выковал некогда бог. Странно, что не могу я сейчас оторвать от него глаз!

И вздохнув, он продолжал:

– Я пил и охотился с Инго, сражался рядом с ним и желаю я, чтоб его конец был столь же славен, как конец его предков, слишком уж спешивших принимать грудью смертельные раны. Если я не в состоянии буду спасти его, то, по крайней мере, окажу ему царский почет.

Король встал и взял оружие. Вдруг он почувствовал легкое прикосновение к своему плечу и, вздрогнув, обнажил меч: за ним стояла Гизела, насмешливо глядя на него.

– Уж не хочет ли король выйти в поле с кухонной посудой и сделать смотр рати своей?

– В чем же сила короля, если не в казне? – недовольно спросил Бизино. – Могу ли я обуздать дух алчных и заручиться их присягой в верности, если не стану дарить им чужеземного металла? В моей стране не многие имеют его, а между тем всем хочется золота – откуда же мне брать его, если не у чужеземцев?

– Король хочет продать Инго римлянам? – спросила Гизела, и пламенем сверкнули ее глаза.

– Стал бы я размышлять, если б хотел этого! – проворчал король. – Но этот чужеземец, точно филин, сидит в моем лесу; все птицы накидываются и кричат на него, и недолго ждать, когда короли с Одера пришлют послов и потребуют его выдачи.

– Не обманешь ты меня! – гневно воскликнула королева. – Может ли жить после такого позора король, об этом поразмысли, но я не хочу этого и с клятвопреступником, продавшим за римское золото своего товарища, не стану делить ни стола, ни ложа!

Король искоса взглянул на Гизелу.

– Пылко стремятся мысли твои, но полагаю, не достигают они своей цели.

– Кто должен больше королевы радеть о чести короля? – возразила Гизела, стараясь совладать с собой. – Если ты не в состоянии спасти его от римлянина, то отпусти его со своего двора. Лучше оказаться слабым, чем вероломным.

– Чтоб, оскорбленный, он сделался моим врагом? – спросил король.

– Так обяжи его торжественной клятвой, думаю, он из числа людей, сдерживающих свои обещания.

– Не хочет ли королева уговорить его, чтоб никогда не помнил он об обиде?

– Да, хочу, – беззвучно ответила Гизела, – если это полезно моему королю.

Оба они мрачно взглянули друг на друга, наконец король продолжил:

– В опасности полезнее всего быстрота. Попытай счастья, Гизела, и уведомь его сегодня, чтобы он поднялся в твою башню для тайной беседы. Быть может, ты будешь содействовать его благополучному отъезду.

Королева потупила взор, и бледно было лицо ее, когда она произнесла:

– По твоему приказанию посоветую ему уехать.

И она быстро повернулась спиной к королю, тяжело посмотревшему ей вслед.

Вечером королева сидела в своем покое, в башне; ночные птицы, нахохлившись на стенах, жалобно кричали о том, что в башне готовится кое-кому гибель: под сильными порывами ветра, врывавшегося в окно, трепетало пламя воскового факела и отбрасывало на стены – то туда, то сюда – колеблющуюся тень прекрасной женщины. Посреди комнаты стояла Гизела. Наклонив вперед бледное лицо и нервно сцепив руки, она мучительно говорила себе: «Уйдет отсюда Инго, к великая мне мука, горше самой смерти останется здесь и из трех живущих один окажется лишним на свете»

Она вздрогнула и стала прислушиваться – внизу раздался приглушенный шум голосов и тихий звон оружия. Тогда Гизела вынула факел из высокого подсвечника и выставила его за окно, так что дым и пламя стали развеваться у зубцов башни – и вспорхнули испуганные совы. Через несколько мгновений вдали раздался охотничий крик; королева унесла огонь и завесила окно ковром.

На каменной лестнице застучали мужские шаги.

– Это он, – прошептала Гизела.

Дверь отворилась, и королева отскочила вглубь комнаты: вошел король Бизино. Угрюмо было лицо его, коренастое тело одето в панцирь, на голове – стальной шлем; рукоятка его меча сверкала при свете факела алым, как кровь, камнем.

– Королева нарядилась, словно на пир! – гневно сказал он.

– Ты сам пожелал этого.

– Желаю я также быть незримым свидетелем вашей беседы, и чтобы ты все говорила по моему приказу, выслушай предостережение: у подножья башни стоят два крепкоруких ратника. Если он спустится вниз без меня, то живому не перешагнуть ему через порог.

– Прекрасно распорядился король, – угрюмо ответила Гизела.

Вдруг ее взгляд упал на королевский меч, и она вскрикнула:

– Кровью горит камень на мече короля, это смертоносное оружие твоих предков! – С трудом преодолевая ужас, она пыталась возмутиться: – Меч не допускается в покои королевы, зачем же король нарушает мое право?

– Это только предосторожность, Гизела, – свирепо ответил король и, направившись в глубь покоя, скрылся за маленькой боковой дверью.

Королева снова осталась одна, ее мысли страшно волновались: «Король замыслил злодеяние, а мне суждено содействовать позорному делу!»

Но в этот миг раздались другие шаги, и вошел Инго, без доспехов и меча.

– Благодарю тебя, Гизела, – ласково начал он, что открыла ты передо мной башню свою.

Он взглянул на нарядно убранное помещение, шитые ковры на стенах и драгоценную чужеземную утварь.

– С того времени, как я лишился матери, мне не доводилось бывать в пышных королевских покоях. Что ты так напряженно стоишь, Гизела? – грустно спросил он. – Прости, если не настолько, как следовало бы, я обрадовался чести быть принятым королевой в ее лучшем наряде.

Он схватил ее руку, и несмотря на страх, бледное лицо Гизелы покрылось розоватым отливом.

– Легче войти в покои королевы, чем выйти из башенной двери, – сказала она, тихо высвобождая руку.

– Я видел королевских стражей, и это не удивляет меня, – ответил Инго. – Я знаю, что Гариетто возбудил против меня короля, столь милостивого ко мне прежде. Поэтому умоляю тебя, насколько можешь, постарайся, чтобы не было на мне позора. Устал я, королева, от своей участи на земле, в тягость я каждому гостеприимцу, везде я несчастен, подобно бешеному волку гонят меня от одного двора к другому; презренна такая жизнь, потому что чувствую я себя достойным лучшей доли и подумываю уже, чтоб живого меня не опутали римские цепи. Но если ты не в силах изменить участь мою, то молю, спаси от бесславной смерти моих товарищей скитающийся рой. Они охотно будут сражаться с кем бы то ни было, но страшатся они тайно близящейся гибели, потому что теперь плотно охвачены мы каменными стенами.

Безмолвно смотрела королева на потаенную дверь, и вдруг издала пронзительный крик. Король вошел в комнату и воскликнул:

– И эти стены охватили тебя для последней раны!

С поднятым мечом Бизино бросился на Инго, но королева, подобно львице, выскочила навстречу королю и отвела его руку; и со звоном упал меч. Инго поднял его и, замахнувшись, вскричал:

– Смерть твоя в моей руке, король Бизино, и немного было бы тебе пользы от твоих доспехов, если б я хотел завершить дело, задуманное тобой против меня. Благодари бога, в которого ты веруешь, что клятвы гостеприимства для меня священнее, чем для тебя.

И он швырнул меч к ногам короля. Слабый звук, словно женский стон, задрожал в покое. Король дико посмотрел вокруг:

– Как муж говоришь ты, возьми же на лестнице свой меч и будем биться!

– Я поклялся тебе миром, – не шелохнувшись, ответил Инго.

– А я тебе, – возразил король. – Но клятва нарушена, и ты свободен – возьми же свое оружие.

– Не стану я биться с тобой, – ответил Инго. – Священна для меня голова короля, и хотя порой недоброе ты замышлял против меня, никогда не допущу я, чтобы добрая слава твоей жены была запятнана кровью, пролитой перед ее ложем. Если же мне суждено погибнуть, то рази меня и прими мою благодарность за дар гостеприимства!

Король нагнулся, чтобы поднять меч, но снова раздался воинский клич, и Инго вздрогнул.

– Проклятье! – вскричал он. – В собственном лихе я забыл о товарищах по несчастью. Иду! Я слышу пение моих лебедей. Берегись, король, знаю я, что усмирит тебя!

С быстротой ветра кинулся он из двери, а король хрипло прошептал:

– Неведомо сострадание ждущим внизу!

Но Инго спустился лишь на несколько ступенек – к месту, где стоял его меч, и где, под покоями королевы, юный королевич почивал возле витязя Вальды. Инго поднял мальчика с постели, прижал его к себе и шепнул:

– Помоги мне, Гермин, мне грозит погибель. Но я не причиню тебе зла, если только король не станет вредить моим товарищам.

Сонный мальчик лежал в объятиях Инго, обхватив его за шею.

– Я помогу тебе, братец, – бессознательно сказал он.

Пока не проснулся престарелый воин, Инго поспешил унести мальчика. Он открыл дверь покоев Гизелы, и король с мечом в руке бросился на него. Но увидев занесенный над сыном меч Инго, Бизино отступил назад.

– Иди вперед, король, и указывай мне путь! – повелительно сказал Инго. – У меня на руках то, что усмирит тебя! Жизнь твоего ребенка будет порукой за жизнь моих ратников. Прощай, Гизела, и моли богов, да не погибнет этой ночью дом королевский!

Мужчины торопливо спускались по каменной лестнице, а Гизела неподвижно прислушивалась к шуму внизу. Она терялась в своих желаниях. Чего ей больше хотелось: чтоб ушел витязь с заложником-сыном или остался в замке, чтоб возвратился сюда король или вообще не было никого? Она чувствовала ненависть к отвергшему ее помощь, но вместе с тем и жестокий страх за его жизнь. Королева подошла к окну и воззрилась в ночной мрак; слышала она далекий ропот и громкий крик – затем все стихло; видела отблеск огня – но и он погас; мрачна и тревожна была ночь, как сама судьба Гизелы.

Инго остановился на последней ступеньке перед выходом из башни.

– Прогони своих псов, король, чтобы не задели они зубами твоего сына.

Король нехотя пошел вперед и удалил своих стражей. И в тот же миг, подобно быстроногому оленю, Инго промчался мимо него к дому своих ратников. Король отстал.

У помещения для гостей стояли королевские ратники, вооруженные копьями и щитами, некоторые с факелами. На земле, перед ступеньками, пылало багровое пламя, бросая неверный свет в мрачный зал и на суровые лица вандалов.

– Что щурятся совы при свете огня и отвращают взоры?! – вскричал Бертар. – Удивляюсь, что ратники королевские устрашились подлого дела: я слышал, привычны они к ночным убийствам, и чистыми бесстыдниками слывут они в народе. Уж не боятся ли они, что мечом моим я сокрушу свет факельщика? Подойдите поближе, гнусные твари, и будьте прокляты вы перед всем народом как рушители мира. Идите сюда, чтоб юноши мои уготовили вам последний путь!

– Грубые слова – монета безродного нищего, – возразил Гадубальд, – и очень тароват ты на уплату, когда, жадно озираясь, сидишь на чужих скамьях или таскаешься по миру. Бесполезны мы на земле, и вряд ли придется вам когда-нибудь смущать своим криком чужие дворы.

Такими речами мужи настраивали себя на жестокий бой. Но вдруг через толпу продрался Инго с королевским сыном на руках. Он поднялся на ступеньки и стал среди своей дружины – вокруг храмины раздался громкий приветственный крик вандалов, и повелительно сказал Инго ратникам короля:

– Назад, храбрые витязи турингов! Юный королевич, которого я держу на руках, приказывает вам хранить мир. Если хотите, чтобы ни один волос не упал с его головы, то не оскорбляйте моих ратников. Приветствую короля в доме моем! – прибавил он при приближении Бизино. – Да будет его приход знамением мира! Милостиво войди, король, в покои гостей, потому что не оружием сегодня, полагаю, разрешится это смятение. Помоги мне, Гермин, пропустить сюда короля.